В гостях у Рема или разведчик из будущего

Глава 8 Выписка

Оставшийся вечер Вольфович провёл в совершенно поганом настроении и лёг спать, что называется, не в духе. В голове бродили самые разные мысли, что пытались пробиться наружу через бинты, но бинты оказались сильнее.

Упадническое настроение захлестнуло Владимира Вольфовича, отчего начала страшно болеть голова, грозя расколоться надвое. Не выдержав боли, он встал с кровати и вышел в коридор.

Был поздний вечер, и медицинский персонал давно покинул больницу, оставив только дежурную смену. В коридоре стоял стол, за которым сидела довольно молодая медсестра и под светом настольной лампы что-то писала.

— Фройляйн, а нет ли у вас лекарства от головной боли?

— Вам плохо?

— Да, страшно болит голова.

— Потерпите немного, я приготовлю вам слабый раствор эрготамина.

— Это не морфий?

— Нет, это эрготамин. Морфий дают только раненым или во время операции ампутации конечностей. Ну, или в некоторых других случаях. Не беспокойтесь, он вам поможет.

— Ну, ладно, давайте его.

Девушка встала, подошла к медицинскому шкафу и, порывшись в его прозрачных недрах, достала упаковку с лекарством и, сделав нужную концентрацию лекарства, дала выпить его Шириновскому.

Выпив и не закусив, он пошёл обратно. Голова по-прежнему болела, но то ли общество молодой фройляйн помогло, то ли лекарство стало сразу действовать, но ему стало чуть легче. Дойдя до своей койки, он лёг на неё и, пользуясь поистине гробовым молчанием Маричева, уснул.

Утро ожидаемо оказалось жарким, но не только для него. Переживал не он один, были и другие переживальщики.

Лечащий врач Шириновского, которого звали доктор Шварц, пошёл к главврачу предупредить и уточнить по его решению. Вчера он намеренно промолчал, с любопытством ожидая решения Альфреда Кона, и не напрасно. На утренней пятиминутке, в самом её конце, Шварц задал давно подготовленный вопрос:

— Герр Кон, вы постановили выписать сегодня моего подопечного из палаты номер 88 Августа фон Меркеля. Ваше решение по-прежнему в силе?

— Да, а что случилось?

— Дело в том, что у него ещё не сняты скобы и швы с черепа.

— Гм. А почему вы об этом умолчали?

— Я думал, что вы об этом знаете, ведь вы читали его медицинскую карту, которую вам дала фрау Марта. В ней всё чётко описано.

— Подождите, герр Шварц, вы сами мне сказали, что собираетесь его выписать через два дня!

— Через три, герр Кон. Как раз сегодня я планировал снять с него швы и, соответственно, два дня наблюдать его, после чего выписать, как почти выздоровевшего человека.

— Понятно, то есть вы сознательно ввели меня в заблуждение, герр Шварц?

— Нет, это произошло случайно.

— Но вы же промолчали, когда я принял решение, и не предупредили меня о том⁈

— Я думал, что вы знаете, и потом, я не могу никак влиять на ваше решение. Я сообщил о назревшей проблеме, принял все меры к её решению, но из-за истеричного поведения больного фон Меркеля был вынужден обратиться к вам, так как он захотел, чтобы его осмотрели именно Вы.

— Ясно. Снимайте швы и по состоянию больного принимайте решение сами. Если всё будет у него хорошо, то выписывайте, м-м-м, завтра с утра, если плохо, то дадим ему ещё сутки на восстановление, после чего выпишем всё равно. Я видел, что он хорошо себя чувствует, настоящий ариец!

Шварц кивнул, спрятав саркастическую улыбку. Всё же он добился своего. Так, незначительный укол, ради продвижения по карьерной лестнице. Его знакомая медсестра уже рассказала об этом случае своей знакомой медсестре. А та общается с женой доктора Фридриха Генера, что и руководил этой больницей. Ну, и герр Генер, соответственно, сделает выводы, и скорее всего, эти выводы не будут благоприятны для доктора Альфреда Кона. Пора бы уже очищать немецкие больницы от засилья евреев, пусть и женатых на немках. Додумав эту мысль, доктор Шварц, ответил доктору Кону:

— Да, удар по голове может приводить к самым разным последствиям, это зависит не от нас и даже не от него. Я понял вас, герр Кон, пойду готовить персонал к снятию скоб.

— Идите и не забудьте уведомить меня о результатах.

— Непременно, герр Кон, непременно.

И втайне злорадствующий доктор Шварц покинул кабинет главврача. Дойдя до своего отделения, он отдал необходимые указания и, вызвав фон Меркеля в специальный кабинет, приступил к работе.

Когда с Вольфовича сняли бинты, его рука непроизвольно метнулась к месту удара. И первое, что он нащупал, были металлические скобы, чем-то сильно смахивающие на скобы огромного степлера.

— Это что? — взвился Владимир Вольфович, ярко представив, как из выбритой проплешины на его голове торчат какие-то железяки.

— Скобы, — невозмутимо пояснил лечащий врач, беря в руки инструмент, весьма напоминающий обычные плоскогубцы. — Необходимо было скрепить осколки костей.

— Вы зачем из меня Франкенштейна сделали? У-ууу! Изверги! Садисты! Костоломы доморощенные!

— Ничего страшного, сейчас мы их извлечём.

Ловко подцепив одну из трёх скоб, врач резко за неё дёрнул. Шириновскому показалось, что его прошило разрядом тока.

— Не трогайте меня! — завопил он так истошно, что звуковой волной врача буквально откинуло в сторону, а две медсестры разбежались по углам.

— Да заткнись ты! — прошипел в голове Шириновского голос Маричева. — Что ты орёшь, как баба рожающая⁈

— Так больно же! — гавкнул на него Владимир Вольфович, с ужасом наблюдая за повторным приближением врача.

— Предлагаешь оставить? Очень удобно, даже цветочки можно втыкать. Правда, расчёска цепляться будет, — съязвил Маричев.

Врач, с опаской глядя на бешено вращающиеся глаза странного пациента, подошёл чуть ближе.

— Не дамся! А-аа! — вновь заполошно заорал Шириновский, но крик его резко оборвался.

— Не позорься! — рыкнул Маричев и, собрав все силы, всё же не удержался и долбанул по сознанию излишне экспрессивного подселенца, лишая того возможности управлять телом.

Получив внезапный ментальный удар, Шириновский даже обрадовался, безропотно уступая пальму первенства (и страданий) бывшему владельцу, но не забыл предупредить:

— Только на время!!!

Вторую скобу врач вытаскивал в патологической тишине. Было слышно, как в окно бьётся какая-то муха, а вдалеке рокочет проезжающая мимо машина.

— Ну, вот и всё… — произнёс доктор, с удивлением взирая на абсолютно спокойного пациента. Даже не верилось, что совсем недавно он едва ли не истерил.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил его Август Отто фон Меркель в ипостаси разведчика Маричева.

«И всё-таки без последствий не обошлось, — решил врач, наблюдая за столь резкой переменой настроения. — Надеюсь, шизофрения у него не разовьётся. Пойду доложу», — и тут пациент резко потерял сознание.

Очнулся Вольфович примерно через час в своей палате. Дежурная медсестра обрадовала новостью, что, по его состоянию, пациента всё же оставляют ещё на двое суток. И оставляют чуть ли не по личному распоряжению начальника больницы.

— Вот видишь? — тут же обратился Вольфович к Маричеву.

— И что? — невозмутимо поинтересовался тот.

— Я победил! — тут же заявил Вольфович.

— Кого?

— Их.

— Чем?

— Своей волей!

— Ну-ну.

Собственно, внутренний диалог на том и завершился, а пребывание в больнице продлилось. Эти два дня ничего особенного не принесли, кроме улучшения общего самочувствия и понимания того, что на этот раз ему повезло. Окружающая обстановка стала надоедать, и сама по себе выписка уже не вызывала отторжения.

В день выписки, забрав свои документы и медицинскую карту, Шириновский вышел за порог больницы, попав сразу в народный парк. Звонко щебетали птицы, дул тёплый ветерок, а листва на многочисленных деревьях отзывалась на то тихим шелестом.

— Хорошо-то как! — вздохнув полной грудью, сказал вслух Шириновский. — Эх, хорошо-то как!

— Рано радуешься, сожитель, сейчас придётся хлебать дерьмо полной ложкой, фашист.

— От фашиста слышу! — мгновенно среагировал Вольфович, но настроение резко испортилось. — Ладно, ты прав, где моя большая ложка, пойду хлебать, — и, зябко передёрнув плечами, он пошёл по направлению к «своему» дому.

Пока шёл до городского трамвая, Вольфович невольно задумался. А вот на что он будет жить сейчас? Да, этим самым штурмовикам платят, и возможно, что неплохо платят, но идущие по улицам горожане не производили впечатления богатых. Бедность невольно бросалась в глаза, хотя шёл последний хороший год после кризиса 1923 года и гиперинфляции тех лет.

Большинство горожан одевались либо скромно, либо очень скромно, несмотря на то что царило почти лето и было тепло. Тут он вспомнил нищету 90-х в России и в чём-то даже посочувствовал немцам. В такие времена поневоле хочется сильной власти, чтобы она решила твои маленькие проблемы. Неожиданно в голове послышался голос Маричева:

— Сейчас везде промышленный кризис и стагнация в экономике. Началось всё в США, вот и Германии перепало, а ещё они тут репарации платят, тоже нагрузка на экономику. Так что в непростое время ты попал, любезный.

— Знаю я, что пристал⁈ — огрызнулся в ответ Вольфович. — Давай лучше веди домой.

— Да вон наш трамвай.

— Так, а деньги у нас вообще есть, а то выписали, словно выкинули⁈

— Посмотри в карманах.

Из больницы Вольфовича выписали в том, в чём он туда и попал, а попал он в одежде штурмовика. Благо её отстирали от крови, как его, так и коммуниста. Воде, наплевать на людские разборки. Вода приняла кровь в себя и помирила обоих, ведь оба были немцами.

Сдав больничную одежду, он облачился вновь в коричневую форму, только кепи на голову невозможно надеть. Скобы с головы сняли, но часть бинтов на ней осталась, и кепка штурмовика банально не налезала на побитый коммунистами череп.

— Так, — начал он шарить по всем карманам, пока не нашёл не нашёл пять марок бумажками и полмарки мелочью, — ага, на трамвай хватит и даже на пожрать. В одном из карманов нашлась сложенная вчетверо бумажка, больше похожая на газету. Это действительно оказался листок газеты «Ауф гут дойч» («Чисто по-немецки») от 24 февраля 1920 года. Газета представляла собою грубую карикатуру на еврея-банкира на лицевой стороне с текстом об уничтожении процентного рабства.

Это на лицевой стороне, а на обратной, очень мелким шрифтом, были напечатаны 25 пунктов программы «Немецкой рабочей партии»:

1. Мы требуем объединения всех немцев в Великую Германию на основе права самоопределения народов.

2. Мы требуем равноправия немецкого народа с другими нациями, отмены Версальского и Сен-Жерменского мирных договоров.

3. Мы требуем территории и земли (колоний) для пропитания нашего народа и для поселения нашего избыточного населения.

4. Гражданином государства может быть только тот, кто принадлежит к немецкому народу. Принадлежать к немецкому народу может только тот, в чьих жилах течет немецкая кровь, без различия вероисповедания. Поэтому евреи не могут принадлежать к немецкому народу.

5. Тот, кто не является гражданином государства, может жить в Германии только на правах гостя в соответствии с законами о чужестранцах.

6. Право участвовать в управлении и законодательстве государства может принадлежать только гражданину государства. Поэтому мы требуем, чтобы каждую общественную должность, безразлично какую и безразлично на службе ли империи, одного из союзных государств или общины, могли занимать только граждане государства. Мы боремся против развращающей парламентской практики назначения на ту или другую должность исключительно по партийным соображениям, не считаясь с характером и способностями людей.

7. Мы требуем, чтобы государство взяло на себя обязательство в первую очередь заботиться о заработке и пропитании граждан. Если невозможно прокормить все население государства, необходимо выслать из империи представителей других наций (лиц, не являющихся гражданами государства).

8. Необходимо воспрепятствовать всякой дальнейшей иммиграции лиц ненемецкого происхождения. Мы требуем, чтобы всех лиц ненемецкого происхождения, поселившихся в Германии с 2 августа 1914 г., немедленно заставили покинуть страну.

9. Все граждане должны обладать равными правами и нести равные обязанности.

10. Первым долгом каждого гражданина должен быть творческий труд, умственный или физический. Деятельность отдельного лица не должна нарушать интересов общества, она должна протекать в рамках целого и на пользу всех.

11. Мы требуем отмены нетрудового дохода, уничтожения «процентного рабства».

12. Ввиду колоссальных жертв — людьми и имуществом, которых каждая война требует от народа, личное обогащение на войне должно считаться преступлением по отношению к народу. Мы требуем поэтому полной конфискации всех военных прибылей.

13. Мы требуем огосударствления всех уже (до сих пор) обобществленных производств (трестов).

14. Мы требуем участия в прибылях крупных предприятий.

15. Мы требуем широкого и систематического обеспечения престарелых.

16. Мы требуем создания здорового среднего сословия и его сохранения, немедленной муниципализации больших универсальных магазинов и отдачи их в аренду по низкой цене мелким торговцам, особого внимания к интересам мелких промышленников и ремесленников при поставках для государства, провинций и общин.

17. Мы требуем земельной реформы, отвечающей национальным потребностям, издания закона о безвозмездной конфискации земли для общеполезных целей, отмены поземельной ренты и запрета всякой спекуляции землей.

18. Мы требуем беспощадной борьбы против нарушителей общественных интересов. Преступники перед народом, ростовщики, спекулянты и т.п. должны караться смертной казнью независимо от своего вероисповедания или расы.

19. Мы требуем замены материалистического римского права немецким народным правом.

20. Для того чтобы дать возможность каждому способному и прилежному немцу получить высшее образование и таким образом достичь ответственного положения, государство должно провести коренную реформу всего дела нашего народного просвещения. Учебные планы всех учебных учреждений должны быть приспособлены к практическим потребностям. Школа должна внушать детям идею государства уже в самом начале их сознательной жизни (отечествоведение). Мы требуем обучения за счет государства особо одаренных детей бедных родителей вне зависимости от сословия и профессии последних.

21. Государство должно заботиться о поднятии народного здравия путем охраны матери и ребенка, запрещения детского труда, введения в законодательном порядке обязательной гимнастики и спорта в целях поднятия физического уровня и, наконец, путем самой широкой поддержки всех союзов, занимающихся физическим воспитанием молодежи.

22. Мы требуем упразднения наемного войска и образования народной армии.

23. Мы требуем законодательной борьбы против сознательного политического обмана и распространения его через печать. Чтобы сделать возможным создание действительно немецкой печати, мы требуем:

а) все редакторы и сотрудники газет, выходящих на немецком языке, должны принадлежать к немецкому народу;

б) ненемецкие газеты нуждаются в особом разрешении со стороны государства, они не должны выходить на немецком языке;

в) всякое финансовое участие в немецких газетах или влияние на них должно быть по закону запрещено лицам ненемецкого происхождения. Мы требуем, чтобы нарушения этого запрета карались закрытием газеты и немедленной высылкой из Германии провинившихся лиц ненемецкого происхождения.

Газеты, нарушающие интересы общественного блага, подлежат запрещению. Мы требуем законодательной борьбы против направления в искусстве и литературе, вносящего разложение в жизнь нашего народа, и закрытия издательств, которые нарушают вышеприведенные требования.

24. Мы требуем свободы всех вероисповеданий в государстве, поскольку они не угрожают его существованию и не нарушают морального чувства германской расы.

Партия как таковая стоит на почве положительного христианства, не связывая себя с тем или иным определенным вероисповеданием. Она ведет борьбу против еврейско-материалистического духа внутри нас и вне нас и убеждена, что длительное оздоровление нашего народа может последовать только изнутри на основе принципа: общее благо выше личной выгоды.

25. Для проведения всего этого мы требуем создания сильной центральной государственной власти, неограниченной власти центрального политического парламента над всей империей и над всеми ее организациями, создания сословных и профессиональных палат для проведения общегерманских законов в отдельных союзных государствах Германии.

Вожди партии обещают неукоснительно бороться за осуществление вышеприведенных требований и в случае необходимости пожертвовать за нее собственной жизнью.

— Это что ещё такое? — задал себе Вольфович риторический вопрос. — А как листок оказался в моём кармане?

На этот вопрос снова никто не ответил. Видимо, переложили листок из чьей-то другой формы, а может, он и был у него изначально (кстати, Маричев молчал). Вольфович пожал плечами и, сунув листок обратно в карман, зашагал к трамвайной остановке.

На него косились, невольно останавливая взгляд на его забинтованной голове. Кто-то смотрел даже сочувственно, кто-то неприязненно, а кто-то и откровенно враждебно, но приставать к нему с вопросами или претензиями не пытались. На остановке оказалось двое коммунистов в форме рот-фронтовцев, они хмуро покосились на него, но не сделали никаких попыток напасть.

Создавалось впечатление, что существовал некий нейтралитет, который добровольно не стремилась нарушать ни одна из сторон. Возможно, так оно и было. Подошёл трамвай, и, зайдя, не очень бравый штурмовик Август фон Меркель купил билет у пожилого кондуктора.

— На первое мая получил? — задал тот вопрос, кивая на его бинты.

У кондуктора отсутствовала левая рука, да и сам он выглядел не лучшим образом, но вид старался иметь бравый, и гражданская форма сидела на нём справно и чётко. Шириновский, хотел было сначала не отвечать, но кондуктор и сам выглядел не лучшим образом. Не стоило его обижать.

— Да, — кратко ответил он.

— Ну, ничего, солдат везде солдат. Раз по голове получил, значит, будешь умнее. Держи свой билет! Вон тебе место уже уступают.

Забрав маленький кусок картона, Шириновский сел на свободное место, которое ему уступил какой-то мужчина, явно сочувствующий штурмовикам. Ехать предстояло довольно долго, ведь он жил почти на краю города, на большее просто не хватало его денежного содержания.

Доехав до нужной остановки, вышел и через пару сотен метров дошёл до большого четырёхэтажного серого здания, в котором он, собственно, и снимал комнату. Формально оно являлось общежитием, а по факту просто домом с множеством съёмных комнатушек, в которых жили как семейные, так и одинокие немцы.

Зайдя в подъезд, поднялся на последний этаж, прошёл по длинному узкому коридору и, найдя дверь с номером 102, остановился. Засунул руку в карман штанов, нащупал там ключ и, вставив его в замок, два раза провернул в нужную сторону. Дверь щёлкнула и распахнулась, явив ему нутро его личной комнаты.

— Ну, вот мы и дома, — шепнул Маричев, и Шириновский вошёл внутрь.