В поисках Алибранди

Глава первая

Моей первой реакцией на множество вариантов ответа, лежащих передо мной, была паника. Я мельком глянула на других учениц, прежде чем вернуться к третьему вопросу. Ненавижу множественный выбор. И все же на вопрос хотелось ответить правильно. Я на все вопросы хотела ответить правильно. Иначе результат будет слишком печальным.

Поэтому я занялась исключением. «Г» совершенно не подходит, как и «А», значит, или «Б», или «В». Какое-то время я взвешивала оба варианта и как только собралась принять окончательное решение, услышала свое имя.

— Джозефина?

— А?

— Кажется, ты хотела сказать «извините», да, дорогая?

— Извините, сестра.

— Что ты делаешь? Читаешь, юная леди?

— М-м... да.

— «М-м, да»? Превосходно, Джозефина. Так и вижу, как в этом году ты получаешь приз за успехи в изучении английского языка. А теперь встань.

Вот и начался мой выпускной год. Я пообещала себе, что буду просто святой. Произведу величайшее впечатление на учителей и стану образцовой ученицей. Я знала, что ничего не выйдет, но не в первый же день.

Сестра Грегори подошла ко мне и, когда оказалась так близко, что я разглядела ее усики, протянула руку.

— Покажи мне, что ты читала.

Я послушалась, глядя, как она поджимает губы и триумфально раздувает ноздри, потому что я попалась.

Наставница полистала трофей и вернула его мне. Я чувствовала, как колотится мое сердце.

— Читай с того места, на котором остановилась.

Я подхватила журнал «Страсть», прочистила горло и прочла:

— «Какая ты подруга?»

Сестра Грегори демонстративно не отводила взгляд.

— «Ты на вечеринке, — начала я со вздохом, — а красивый, богатый и популярный парень твоей лучшей подруги пытается к тебе подкатить. Ты: а) вежливо улыбнешься и выскользнешь в ночь через боковую дверь; б) выплеснешь свой коктейль на его модный пиджак; в) вежливо объяснишь, что не можешь так поступить с подругой; г) немедленно расскажешь об этом подруге, зная, что она устроит сцену».

Теперь вы понимаете, почему мне сложно было выбрать «Б» или «В».

— Могу я спросить, какое отношение этот журнал имеет к моему уроку религии, мисс?

— Религии?

— Да, дорогая, — продолжила она тошнотворно саркастичным тоном. — На котором мы сейчас находимся.

— Ну... довольно непосредственное, сестра.

Вокруг послышались смешки, а я изо всех сил пыталась что-нибудь придумать.

Урок религии, первый семестр, утро понедельника — самое место, чтобы пустить сестре Грегори пыль в глаза. (Она оставила мужское имя святого, хотя этот обычай давно вышел из моды. Наверное, она считала, что таким образом точно попадет в рай. Думаю, она не осознавала, что феминизм охватил и религию и что женщины-святые на небесах, вероятно, тоже бунтуют.)

— Не потрудишься объяснить, Джозефина?

Я оглядела одноклассниц, которые почти сочувственно пожимали плечами.

Они решили, что я побеждена.

— Мы здесь обсуждаем Библию, верно?

— Лично я думаю, что ты не знаешь, что мы обсуждаем, Джозефина. Я думаю, что ты пытаешься меня обмануть.

Ноздри снова раздулись.

Сестра Грегори этим знаменита. Однажды я шепнула кому-то, что, должно быть, в прошлой жизни она была лошадью. Сестра услышала и отчитала меня, сказав, что как католичка я не должна верить в реинкарнацию.

— Обмануть вас, сестра? О нет. Просто, пока вы говорили, я вспомнила про журнал. Вы упоминали современные тенденции, которые влияют на нашу жизнь во Христе, так?

Анна, одна из моих лучших подруг, повернулась ко мне и едва заметно кивнула.

— И?

— И журнал — типичный пример, — сказала я, подняв его и всем показав. — Здесь полно мусора. Полно тестов, которые оскорбляют наши умственные способности. Думаете, здесь есть статьи под названием «Хорошая ли ты христианка?» или «Любишь ли ты своего ближнего?»? Нет. Здесь есть статьи под названием «Нравится ли тебе сексуальная жизнь?» — а ведь им отлично известно, что средний возраст читателей четырнадцать лет. Или «Имеет ли размер значение?» — и, позвольте заверить вас, сестра, имеется в виду не рост.

Я принесла сегодня этот журнал, сестра, чтобы поговорить со всеми о том, как нас, подростков, оскорбляют и как важно думать самостоятельно, а не опираясь на журналы, которые нас используют, делая вид, что воспитывают.

Сера, вторая моя подруга, ткнула пальцами себе в рот, будто собираясь рвать.

Мы с сестрой Грегори буравили друг друга взглядами, пока она снова не протянула руку. Я отдала ей журнал, зная, что она не купилась на обман.

— Заберешь его у сестры Луизы.

То есть у директрисы.

Прозвенел звонок, и я быстро собрала книги, желая сбежать от ледяного взгляда наставницы.

— Ты несла чушь, — бросила Сера на ходу. — И ты должна мне журнал.

Я побросала книги в шкафчик, не обращая внимания на сарказм подруг.

— Ну так что? — усмехнулась Ли. — «А», «Б», «В» или «Г»?

— Я бы ушла с ним, — заявила Сера, выливая на свои смазанные гелем волосы половину баллончика лака.

— Сера, если бы людей сажали за разрушение озонового слоя, ты бы получила пожизненное, — сказала я ей и повернулась к Ли: — Я бы вылила коктейль на его модный пиджак.

Второй звонок объявил начало следующего урока, и я, вздохнув, снова пообещала себе, что буду святой. В целом, я довольно часто нарушала свои клятвы.

Мы готовились к этому году последние пять лет. Получим аттестаты — и будущее либо взлетит до небес, либо смоется в унитаз, по крайней мере, нам так объясняли. Лично мне кажется, что аттестат — наименьшая из моих проблем, о которых, поверьте, я могу написать целую книгу. Мама считает, что, покуда есть крыша над головой, беспокоиться не о чем. Ее наивность меня очень пугает.

Мы живем в районе Глиб, на окраине Сиднея в десяти минутах езды от гавани. У Глиб два облика. Один украшен прекрасными аллеями и роскошными старинными зданиями, другой воображает себя модником, но может похвастать разве что старыми домами ленточной застройки с видом на сараи и веревки для белья. Я обитаю в последнем. Мы (моя мама Кристина и я) живем на верхнем этаже старого дома. Вообще-то, пока мне не стукнуло двенадцать, квартиру мы здесь снимали, но владелец продал ее нам за символическую цену, и хотя по моим прикидкам мама полностью расплатится лишь к моему тридцатидвухлетию, это куда лучше, чем брать что-то в аренду при нынешних жилищных проблемах.

С мамой у нас нормальные, пусть и немного странные отношения. Мы то до одури любим друг друга и часами обсуждаем разные глубокие темы, то ругаемся из-за самых пустяковых вещей, например из-за прошедшего по моей комнате урагана, потому что мама не позволила заночевать у друзей.

Она работает секретарем-переводчиком у нескольких врачей в районе Лейхардт, который, как назло, рядом с бабушкиным домом, а значит, после занятий я должна ехать прямиком к нонне и ждать маму там. Меня это страшно напрягает. Во-первых, самые клевые в мире парни садятся на автобус до Глиба, а самые отстойные — в тот, которые едет к бабушке. Во-вторых, дома после обеда можно врубить музыку на всю катушку, а у нонны слушаешь величайшие хиты Марио Ланца — единственные записи, что у нее есть.

Мама воспитывает меня в достаточной строгости. Вдобавок бабушка постоянно лезет с дельными советами, хотя ее вмешательство выводит маму из себя. Они постоянно враждуют. С появлением школьного лагеря сражение разгорается с новой силой. Бабушка считает, что, если за мной не присмотрит кто-нибудь из нашей семьи, меня там непременно изнасилуют или убьют. Она упрекает маму в том, что та плохая мать, уделяет мне мало внимания и разрешает остаться в лагере. Мама почти всегда ей уступает, но порой, когда мы собираемся втроем, начинается Третья мировая война.

Трудно сосредоточиться на какой-то одной из моих проблем. Самая большая заключается в том, что я учусь в школе, где преобладают ученики из обеспеченных семей. Богатые родители, богатые предки. В основном англосаксонские австралийцы, которые живут себе припеваючи.

Затем богатые европейцы, из тех, что двадцать лет вкалывали без выходных, чтобы их дети попали в дорогие школы и получали приличное образование, недоступное родителям. Деньги у них водятся, но все они бакалейщики, или строители, или преимущественно рабочие. Тем не менее они весьма предприимчивы. Выходцы из бедных районов превратились в «респектабельных» граждан. Именно респектабельность подняла их в глазах общества.

Я проходила по категории стипендиатов, и при одном только упоминании об этом предпочла бы быть дочерью рабочего.

С первых же дней я почувствовала себя не в своей тарелке. Наверное, потому что не училась со всеми в начальной школе. А может, оттого, что у меня шестилетняя английская стипендия. И зачем я так стремилась ее получить? Она вышла мне боком, ведь в итоге я угодила в школу, которая мне не по душе, а хотела попасть в ту, куда перешли мои друзья, итальянцы и греки. Я считала их ровней, легко находила общий язык, и мы наводили шороху в начальной школе. Они понимали, каково это, когда тебе чего-то не разрешают или когда бабушка сорок лет носит траур. Я даже выглядела, как они. Темные волосы, темные глаза, оливковая кожа. Мы были созвучны — заплутавшие среди двух жизненных укладов создания. И мне было уютно среди них.

Полагаю, в моем случае дела обстояли гораздо хуже. Мама родилась здесь, что, по мнению итальянцев, не позволяло видеть в нас соплеменников. Однако не были мы и полноценными австралийцами, поскольку бабушка и дедушка появились на свет в Италии. Но невзирая на это, в начальной школе я нормально общалась с одноклассниками и была среди них своей. В разговорах мы плавно переходили с итальянского и греческого на английский, за обедом обменивались бутербродами с салями и вяленой ветчиной, и жизнь на школьном дворе протекала здорово, хотя за его пределами все обстояло совершенно иначе.

Отношение итальянских матерей к моей незамужней маме меня подчас бесит. В ее воображаемой опале нет ничего жутко романтического. В шестнадцать лет она переспала с соседским парнем того же возраста, а потом его семья, чтобы избежать последствий, переехала в Аделаиду. Узнав о беременности, он даже не удосужился с ней связаться. Нам известно только, что он барристер в Аделаиде. Не знаю, в чем тут логика, но сверстникам не разрешают приходить ко мне в гости: многие хотели бы, но им нельзя. Бог знает, что, по мнению итальянских мамаш, моя мама может сделать или сказать их детям.

Когда я поступила в школу святой Марты, все лишь ухудшилось — я начала осознавать, что значит расти без отца. И оказалась единственной европейкой не из восточных и северных районов, которой не по карману платить за обучение.

В первый год я постоянно слышала о своей незаконнорожденности, словно больше не о чем было поговорить. Тогда я отчаянно жалела, что больше ни у кого в школе нет независимой матери, верившей в свободную любовь. Смущающее противоречие: твоя мама беременеет вне брака, потому что католическое воспитание запрещает контрацепцию.

Пусть даже ученицы не упоминали об этом вслух, держу пари, они шушукались за моей спиной. Нутром я чувствовала, что никогда не стану своей, и злилась, потому что ни в чем не уступала остальным по части сообразительности.

Как бы то ни было, на следующий день после случая с журналом я не могла дождаться окончания занятий. Заглянула к сестре Луизе, и та вернула журнал, попросив написать сочинение в две тысячи слов на тему «Мой разговор с редактором издания "Страсти"».

Вместо визита к бабушке я отправилась на автобусе прямиком домой, решив использовать выпускной в качестве предлога, чтобы большую часть года с ней не видеться.

Я с облегчением добралась домой — до того было жарко, должно быть, градусов девяносто[1]. Хотелось нацепить шорты и позагорать на балконе.

На передней веранде, раздевшись до пояса, потягивали пиво наши английские соседи с нижнего этажа. Парни приехали посмотреть страну и раньше жили в молодежном хостеле выше по улице, пока не решили перебраться в местечко поуединеннее. Я неплохо ладила с одним из них по имени Гэри, родом из Брайтона где-то в Англии. Он постоянно приглашал меня на чашечку чая, что казалось мне довольно странным, потому что австралийские ребята не очень-то рассиживаются за чаем. Но Гэри, попивающий чай и рассказывающий о своей матушке, смотрелся так же естественно, как и прихлебывающий пиво и скандирующий футбольные девизы клуба «Тоттенхэм».

— Мама интересуется, когда вы подстрижете газон, — заметила я, вынимая почту из ящика.

Газон у нас крохотный, и присматривать за ним — обязанность парней, в то время как мама ухаживает за садом. Обычно ребята лихо с этим справляются. Даже выкрасили деревянный забор и входную дверь в прелестный темно-зеленый цвет, что в сочетании с желтым фасадом выглядит просто отпадно.

— Как ты выдерживаешь носить форму в такую жару? — полюбопытствовал Гэри, протягивая мне банку пива.

Я сделала глоток и вернула ее обратно.

— Веришь, мозги уже плавятся.

Переодевшись в футболку и шорты, я спустилась вниз, чтобы приготовить себе бутерброд, и даже не услышала, как вошла мама. Она, верно, минут пять простояла в дверях, прежде чем я ее заметила.

Вид у нее был обеспокоенный.

— Все хорошо? — спросила я.

Она кивнула.

— Дай угадаю. Тебя удивляет, почему у такой красотки, как я, такая безобразная мать, — заявила я, возвращая масло в холодильник.

Разумеется, это шутка, потому что мама — невероятно шикарная женщина с дивной оливковой кожей, на моей же несколько пятнышек (ненавижу слово «прыщ»).

Мама высокая и стройная, с очень послушными волосами. Я же среднего роста и, вероятно, никогда в жизни не смогу носить бикини, а кудряшки, которые вечно приходится усмирять, достались мне в наследство от отца.

Говорят, я похожа на маму и нонну, но красотой я явно обделена.

— Нет, меня просто поражает, как у твоей чистюли-мамы выросла такая неряха-дочка.

— Я уберусь, спасибо на добром слове, — буркнула я, проходя мимо нее в гостиную, где на обеденном столе были разбросаны мои учебники.

Терраса настолько мала, что столовая совмещена с гостиной, но в этом нет ничего ужасного. Зато можно есть перед телевизором, готовить уроки перед телевизором и заниматься гимнастикой перед телевизором. Меня это вполне устраивает.

Обстановка ничуть не похожа на гостиные моих друзей. Здесь нет свадебных фотографий родителей, лишь фото с белым облаком в оборках — мое причастие. У нас нет ни подаренного на свадьбу фарфора, ни ужасной вазы, которую держишь на камине, потому что двоюродная бабушка преподнесла ее на помолвку. Ничего мужского. Никаких тряпок для пыли из старых брифов. Однако мне нравится. Поскольку во всем угадывается наше присутствие. Едва войдя в дом, я чувствую мамин запах, даже если ее там нет. Все картины и гобелены на стенах мы сделали сами, и на фотографиях на камине только мы, плюс несколько семейных портретов моего кузена Роберта.

На стене возле телевизора висит плакат с надписью «Дом Джозефины и Кристины», который мы нарисовали на празднике в Сант-Альфио, когда мне было семь лет. Он немного поистерся с боков, но я знаю, что он скорее он упадет со стены, рассыпавшись в прах, чем мы его когда-нибудь снимем.

Мама что-то искала на кухне.

— Полагаю, ты ничего не приготовила? — спросила она, заглянув в духовку.

— Ma-a-a-a! — завопила я. — Ты не забыла, что я учусь в школе?

Она открыла верхний шкафчик, и я зажмурилась, зная, что банки и кастрюли, которые я туда запихала, сейчас выпадут.

— Я только прошу, чтобы ты что-нибудь готовила на обед. Пусть даже из полуфабрикатов, — отрезала она, аккуратно закрыв дверцы.

— Да-да.

— Оставьте свои «да-да», мисс. А теперь прибери учебники и накрывай на стол.

— Заходила к нонне, да? Ты вечно не в духе, как побываешь у своей матери.

— Да, я была у нонны, Джозефина, и что это за история про то, как на прошлой неделе ты раскатывала по Бонди Джанкшн со своими полураздетыми друзьями?

— Кто тебе сказал?

— Вас видела синьора Формоза. Она пожаловалась соседу тети Патриции, что вы ее чуть не задавили, и так молва долетела до нонны.

Не будь на свете итальянцев, телефонная компания разорилась бы.

— Она преувеличивает. Мы всего лишь возвращались с пляжа, и Сера развозила нас по домам.

— Сколько повторять, я не желаю, чтобы ты ездила в машине Серы?

— Столько же, сколько нонна просит тебя напомнить мне об этом.

— Перестань грубить и убери со стола, — одернула меня мама. — Немедленно. Сию же минуту. Сию же секунду.

— Уверена, что не через час?

— Джозефина, ты не настолько взрослая, чтобы я не надавала тебе пощечин.

Типичное завершение дня. Бабушкина привычка всюду совать свой нос довела бы и Мать Терезу. И сколько бы мама ни уверяла, что наставления нонны ее не волнуют, каждое слово она принимает близко к сердцу.

На мою помощь рассчитывать не приходится, но порой я решаю начать все сначала и вести себя правильно. Но каждый раз, когда я хочу уделять маме больше времени, она либо слишком устала, либо собирается спать, либо, того хуже, затевает грандиозную уборку. Иногда я задаюсь вопросом, неужели домашняя работа для мамы важнее меня.

— Не открывай шкаф, — крикнула я, но опоздала: чайные пакетики, луковицы и картофелины посыпались на пол.

Разве я виновата, что у нас крошечная кухонька?

Ужинали мы молча. Я слышала, как ребята внизу играют безумную музыку, а снаружи стрекочут цикады. В доме стояла жара, но окна лучше не отворять, а не то заползет таракан или залетит какие-нибудь жуткое насекомое, и пока мы не купим сетки, не стоит даже и думать оставлять окна открытыми на ночь.

Есть совершенно не хотелось. Слишком жарко, чтобы уплетать печеный картофель.

Я почувствовала, что мама сверлит меня взглядом.

— В чем дело, ма?

— Ни в чем.

— Новые наставления от нонны?

— У нее... у нее были гости.

Какое-то время я разглядывала маму, а потом принялась ковырять булочку.

— Как прошел день? — поинтересовалась мама.

Я закатила глаза и пожала плечами.

— Терпимо. На урок религии пожаловал отец Стивен, с него просто глаз не сводили. Будь он учителем, здорово повлиял бы на результаты выпускного экзамена. Какая жалость, что он священник.

— Наверное, из него вышел бы плохой муж.

— Отец Стивен решил нас порасспрашивать. Понятное дело, вызвал меня — ведь мы видимся в церкви. Хотел знать, о чем мы молимся после причастия, когда преклоняем колени. Я ответила, что в это время высматриваю самых симпатичных парней в церкви.

— Неужели ты так сказала? — переспросила она, с ужасом глядя на меня.

— Ага. Он посмеялся, а сестра назвала меня язычницей.

— О Джози. Разве трудно было соврать, что молишься за свою бедную мать или что-то в этом духе?

— Соврать священнику. Ну да, мам.

Она выхватила у меня булочку и, пока мазала ее маслом, я заметила, что у мамы дрожат руки.

— Я же вижу, тебя что-то беспокоит.

— Старею. — Мама деланно пожала плечами.

— Ты говоришь так, чтобы скрыть ужасную правду.

— В самом деле?

— В самом деле.

Она подалась вперед и заправила мне локоны за уши.

— Махнем куда-нибудь на Пасху? Только ты и я. В Кэрнс например.

Не знаю, что меня в тот момент напугало. Что с ней, раз она такое предлагает? Я годами умоляла отправиться куда-нибудь на выходные, но неизменно находились оправдания.

— Не поеду никуда на Пасху, — заорала я.

— Кричать-то зачем?

— Затем.

— Отличная защита. Хоть в суде выступай, Джози, — ухмыльнулась она. — Мне казалось, ты не против развеяться. Помнишь, в детстве ты просто сходила с ума от поездок?

— Меня ждет домашнее задание, — оборвала я, подхватывая книги.

Той ночью, лежа в постели, я пыталась задвинуть тревожные мысли о маме в дальние уголки сознания. Я чувствовала, что-то не дает ей покоя. Она казалась расстроенной и озабоченной. Мы довольно неплохо определяем перепады настроения, подстраиваясь друг под друга. Может, потому, что нас всегда было только двое.

Заснуть никак не получалось. Ночная пора меня страшит. Ненавижу полную тишину, особенно если мучает бессонница. Начинает казаться, что все умрут, а я узнаю об этом только завтра. В детстве я подолгу замирала у двери маминой комнаты, пытаясь уловить ее дыхание. Сейчас я иногда притворяюсь, что иду за стаканом воды, чтобы проделать то же самое.

Ужасная мысль поразила меня, когда я уже засыпала.

Я вскочила с кровати и ринулась в мамину комнату, рывком отворив дверь.

— Это рак, да?

— Что? — спросила она, садясь в постели.

— Не скрывай от меня, мама. Я буду сильной ради тебя.

Я разревелась. Не представляю, как буду жить без нее.

— Иди сюда, глупышка. У меня нет рака, и я вовсе не умираю, — сказала она.

Я бросилась на кровать и легла рядом с ней.

— Откуда такие глупые идеи? — поинтересовалась мама, целуя меня в лоб.

— Выходные на Пасху.

— А как же громкие заявления после «Затерянных в космосе»? Если отец Уилла Робинсона смог взять его с собой к звездам, я-то уж точно устрою тебе небольшие каникулы.

— Тогда я была маленькой и глупой. В любом случае его безмозглый отец так и не нашел Альфа Центавру, и они до сих пор носятся в пространстве, потому что не могут попасть на Землю.

— Ну, рака у меня нет.

— Ты весь вечер таращилась на меня со странным видом. Случилось что-то ужасное?

Мама пожала плечами и отвела взгляд, а затем снова посмотрела на меня со вздохом.

— Бабушка ходила на свадьбу к Фиорентино.

— Я слышала, будто невеста вырядилась в розовое, и теперь все судачат о том, что она не девственница.

Мама рассмеялась, но тут же посерьезнела.

— Двоюродным братом жениха оказался Майкл Андретти. Он и семья его сестры навестили бабушку.

Я была поражена. Огорошена. Мама рассказала мне о нем один-единственный раз. С тех пор его имя никогда не упоминалось. Только «твой отец» или «он».

Однако маму встреча с ним и, что гораздо хуже, признание факта его существования, совершенно ошеломили. Временами я считала отца мифом. Свою тайну мама открыла только мне. В глазах же всего мира Майкл Андретти оставался просто соседским парнем.

Но если мой отец миф, то я — всего лишь плод воображения.

Я коснулась маминой руки.

— Что ты почувствовала? Я имею в виду, при встрече. Ненависть? Любовь? Что-то другое?

— Ничего.

— Ничего?

— Нет… пожалуй, я солгала. — Она вздохнула, легла на спину и уставилась в потолок. — Иногда я действительно его ненавидела. Пока он жил в Аделаиде, я вообще и думать о нем забыла. Но теперь… представляешь, Джози? Он приехал в Сидней на целый год. Собирается работать в местной юридической конторе. Кажется, «Мак-Майкл и сыновья». Твоя неугомонная бабушка сделает все возможное, чтобы мы виделись как можно чаще. Станет ему суррогатной мамой.

— Но мы справимся, ма, — заявила я, сжав ее руку. — Это пустяки.

— Ты не справишься, Джозефина. Только воображаешь, что сможешь, но я-то тебя знаю.

— Чушь собачья, — отозвалась я сердито. — Наплевать на него. Даже и слова не сказала бы, очутись он сейчас с нами в этой комнате. Просто смотрела бы на него, как на пустое место.

— Он поинтересовался, как идут мои дела. А наедине со мной даже обмолвился, что ни о чем не жалеет.

— А ты?

Она повернулась ко мне с улыбкой на лице. Мое беспокойство растаяло. Мама производила впечатление нежной, мягкой женщины, но сила, сквозившая в ее глазах, всегда успокаивала мои страхи. При мне она всегда держалась стойко.

— Призналась, что тоже ни о чем не жалею.

— Не спрашивал, замужем ли ты?

— Осведомился, есть ли у меня семья. Я ответила «да». — Она горько усмехнулась. — Его сестра уверяет, что Майкл великолепно справляется с ее детьми. Говорит, что он любит детей и хотел бы иметь собственных. Так и подмывало плюнуть ему в лицо.

— Плюнуть? Весьма впечатляюще. Моя тихая доброжелательная мама вдруг стала агрессивной.

— Не знаю, что меня тревожит, Джози. Наверное, за все это время я совсем про него забыла.

— Он нам не нужен.

— Что нам нужно и что мы в итоге получаем — две большие разницы.

— У меня замечательная идея. Может, не ходить больше к нонне, чтобы с ним не пересекаться?

— Рано или поздно вы встретитесь, мисс, и ты будешь навещать бабушку, как обычно.

— Ma-a-a-a, — застонала я. — Она сводит меня с ума. Вечно рассказывает нудные сицилийские истории. Если опять заведет волынку о своей былой красоте, меня стошнит.

— Постарайся наладить с ней отношения.

— Зачем? Ты ведь не стараешься. Нечестно требовать того же от меня.

— У нас разные исходные условия, Джозефина. Я никогда с ней не ладила. В молодости я невольно задавалась вопросом, за какие грехи меня столь упорно не замечают. Отец был еще хуже, и только после его смерти бабушка сделала первый шаг мне навстречу. Но к тому времени уже я от нее отдалилась. У тебя все по-другому. Ей всегда хотелось быть рядом с тобой.

Мама обвела меня взглядом и пожала плечами.

— Даже завидую тебе.

— Пять, Дзоцци, — передразнила я, — целых пять… пять человек просили моей руки, когда я была в твоем возрасте.

Мама фыркнула, и я откинулась назад, довольная собой. Мне нравилось ее радовать. Странно, я всю жизнь пыталась произвести на нее впечатление и только потом поняла, что она — единственная любит меня такой, какая я есть.

— И как же он выглядел? — спустя некоторое время поинтересовалась я, притворяясь равнодушной.

На мгновение она задумалась, а затем окинула меня взором, пряча лукавые искорки в глазах.

— Как Джозефина Алибранди мужского пола.

И потому что это было легче всего, мы обе рассмеялись.