В поисках Алибранди

Глава двенадцатая

Мама припарковалась перед домом и повернулась

Когда я в очередной раз сидела на кушетке у своей бабушки, то поддалась желанию попросить ее показать фотографии. Я пожалела об этом в тот момент, когда увидела ликующее выражение у нее на лице. Из-за того, как нонна заставляет мою маму чувствовать себя, я ненавижу, когда делаю эту женщину счастливой.

— Мой первый дом, — указала бабушка на какую-то лачугу. – Не имело значения, как усердно я его убирала, – он все равно оставался грязным.

Не верьте этому. Моя бабушка, как и большинство европейцев, слегка помешана на чистоте. Она убирает дом по меньшей мере пять раз в неделю.

— Иногда к нам заползали змеи, Джоцци. Ох, Джоцци, Джоцци, Джоцци, знаешь ли ты, на что это похоже, когда в твоем доме змея?

— Нет, хотя у нас полно тараканов.

Нонна закрыла глаза и сложила руки вместе, словно для молитвы.

— Ты не представляешь, как сильно я ненавидела Австралию в первый год. Ни друзей. Ни людей, которые разговаривали бы на том же языке, что и я. Твой дедушка зарабатывал тем, что срезáл тростник в другом городе, и иногда я была предоставлена сама себе в течение многих дней.

— Почему же ты не ездила с ним?

— Моей работой было создать для нас домашний очаг. Его – зарабатывать деньги.

Я перевернула страницу, разглядывая фотографии дедушки.

Он никогда не улыбался. Всегда стоял прямо с надменным видом. Дедушка был необычайно высоким для итальянца и очень смуглым. Нонна представляла собой его противоположность. На фотографиях она улыбалась, а ее кожа была белой и чистой. Бабушка справедлива, хоть и весьма самолюбива. Она была красивой девочкой.

Я перевернула страницу и посмотрела на нонну, показывая на фотографию:

— А кто этот красавчик?

Она задумалась и дотронулась до снимка.

Мужчина на фотографии был среднего роста, с каштановыми волосами, отливающими золотом. Он стоял, широко улыбаясь, опираясь на лопату, и на нем не было рубашки.

— Его звали Маркус Сандфорд.

— Австралиец? – взвизгнула я. – Ты познакомилась с красавчиком-австралийцем?

— Он был моим другом.

Я с любопытством посмотрела на нонну:

— Кто он?

— Мой первый австралийский друг, — бабушка вздохнула. — Однажды я отправилась в город. Прямиком на почту. Ох, Джоцци, получить письмо от семьи — это было, как попасть на небо. Временами я стояла посреди почтового отделения и смеялась над тем, что моя сестра написала о младших братьях и всей семье. Но в тот день, Джоцци, в тот день она прислала письмо, чтобы сообщить мне о смерти мамы и папы.

— Мафия?

— О Джоцци, конечно, нет. Это был грипп. И потому прямо там, посреди отделения, со мной случилась истерика. Эти бедные австралийцы, не привыкшие к итальянцам, не знали, что делать. Мы, итальянцы, плачем во весь голос, Джоцци. А австралийцы — нет. Вот почему никто из них не сдвинулся с места. И вот лежу я на полу, хватая себя за волосы, и вдруг какой-то мужчина поднимает меня на ноги и ведет в служебное помещение.

— О боже мой! Как романтично!

Было забавно наблюдать, как бабушка рассказывает об этом человеке. Лицо ее смягчилось, и я задалась вопросом, что на самом деле значил для нее мужчина на фотографии.

— Маркус со мной заговорил. Я начала ему что-то рассказывать. Ни один из нас не понимал другого, но он стал для меня утешением в самый худший момент моей жизни, и я буду помнить его всегда. Дедушки тогда не было дома, поэтому Маркус отвез меня сам. После этого он стал часто приезжать в гости. Привозил мне что-нибудь из города, когда я не могла отправиться туда сама. В этом нет ничего плохого, Джоцци.

— А я разве что-то сказала?

— Маркус помог мне позаботиться о саде, потом — освоить английский. О, но, когда твой дедушка вернулся домой, все прекратилось, Джоцци. Франческо был очень ревнивым. Он сказал, это неправильно, что другой мужчина приезжает навестить замужнюю женщину. Твой дедушка даже вытоптал садик, — прошептала нонна.

И тут я поняла, что моя бабушка все еще немного боялась дедушки Франческо, даже несмотря на то, что того не было в живых бóльшую часть моей жизни.

— Это его сад, заявил Франческо, так что только он будет за ним ухаживать. В любом случае, в следующем году приехали еще несколько итальянцев, и тогда у меня появились знакомые. Иногда компания собиралась хорошая. Иногда — плохая. Но я начала осознавать тот факт, что никогда не вернусь на Сицилию и теперь эта страна стала моим домом, поэтому я ухаживала за садом и создавала в доме уют. Временами у меня бывали гости, мы разговаривали на сицилийском, и я чувствовала себя так, словно вернулась на родину, Джоцци. — Нонна закрыла глаза и улыбнулась: — Я чувствовала себя счастливой, вот только люди судачили, потому что у меня не было детей. «Почему? – интересовались они. – Что с тобой не так, Катя Алибранди? Чего ты ждешь?» В том декабре, когда мы с Франческо вернулись домой после рождественской вечеринки у резальщиков тростника, на нашем пороге сидела моя сестра Патриция, она была на шестом месяце беременности. Моя маленькая Патриция с мужем! Я была поражена. Они ухитрились добраться до Австралии, даже несмотря на то, что шла война и им пришлось навсегда здесь поселиться. Ох, Джоцци, твой дядя Рикардо был таким симпатичным! Прямо как Роберто. Он оказался таким хорошим мужем. И все еще остается им. Моей сестре очень повезло.

— Я знаю. Мне всегда было интересно, каким дядя Рикардо был в молодости. Я имею в виду, он такой сильный и такой хороший. Кажется, в наше время мужчин, похожих на него, не встретишь.

— То время, – вздохнула нонна, – то было не старое доброе время, Джоцци. Совсем не тридцатые и сороковые годы. Кругом шла война, мы пребывали в неведении. Женщины умирали при родах. Если ты заболевал, то не мог просто отправиться к доктору и попросить его выписать таблетки. Иногда дóктора поблизости просто не было, а если и был, он не понимал, что с тобой такое. У твоей тети Патриции беременность проходила ужасно, и иногда мы с ней, две юные женщины, были предоставлены сами себе посреди буша[4].

Бабушка огорченно покачала головой и перевернула страницу альбома, начав рассказ о свадебной кровной вражде семьей Руссó и Салено.

Я уже не вникала в ее слова. Просто сидела, ощущая радость от того, что живу в этом времени. Услышав рассказ нонны, я расстроилась. Она многое вспоминает с нежностью, но само ощущение, что бóльшую часть времени вокруг нет ни души, кажется довольно пугающим. Жизнь в пригороде означает, что вокруг меня постоянно находятся люди. Не думаю, что смогла бы когда-нибудь вынести тот тихий мирок, в котором жила нонна. Не думаю, что смогла бы даже привыкнуть к молчанию буша на севере штата Квинсленд. Или на севере страны. Особенно к молчанию людей.

Я надеюсь, мне никогда не придется жить в стране, где нельзя переброситься парой слов со своим соседом.