В поисках Алибранди

Глава двадцатая

На 29 июля приходился День святой Марты, и в его честь мы проводили традиционный пеший марафон. Подобные события я ненавидела особо.

К восьмому классу случай увидеть монахинь в кроссовках перестал будоражить, и единственное, что радовало в эти дни — возможность надеть то, что нравилось.

Как обычно, пройдясь по родным в воскресенье, я собрала сто долларов для «Международной амнистии»[9], а в понедельник мы сидели в классе и слушали, как сестра Луиза дает те же наставления, травит те же шутки и выдает те же угрозы, что и год назад.

Наверное, нытье Серы завладело моим вниманием лишь благодаря эффекту попытки организовать пятьсот учеников.

— Трей Хэнкок в Сиднее, — выпалила она, когда последние ученики вышли. — Он остановился в «Сибил Таун-Хаус».

Трей Хэнкок – солист группы «Гипнотизеры». Он из Штатов и самый великолепный парень в мире.

— Зачем она нам это рассказала? — спросила я Ли.

— Бога ради, Джози. Ты хочешь провести остаток дня, приглядывая за этими идиотами?

— Откуда ты узнала, что Трей Хэнкок в Сиднее? — спросила Анна.

— Молли Мельдрум намекнула на это в «Теленеделе», а моя кузина работает в «Сибиле» и говорит, что видела его.

— И слово это стало Писанием, — съязвила я.

— Что ж, я пошла, — сказала Сера, подтягивая черные колготки прямо посреди дороги.

— Сестра раскудахчется.

— Сестра, сестра, сестра, — передразнила Сера. — Господи, Джози, живи рискованно. Можно подумать, она назначила тебя Богом.

Ли пожала плечами и посмотрела вслед удалявшимся ученикам:

— Полагаю, это лучше, чем плестись в хвосте марафона.

— Знаю, что лучше, Ли, но не могу. Я же куратор.

— Кто будет тебя проверять, Джоз? — спросила Анна. — Ты только вообрази, если нам удастся увидеть Трея Хэнкока! Можешь представить, если мы с ним поговорим?

— У меня фотоаппарат, — добавила Сера, доставая его. — Представь, что мы с ним сфоткаемся, а?

— Но кто будет направлять потеряшек или отставших? — продолжила я спорить. — Я должна идти позади всех учеников.

— Ой, молодчина, Джоз. Есть чем гордиться, — саркастически заметила Сера. — Тогда марафон займет у нас на два часа дольше, чем у остальных.

— Дерьмовая работенка, Джози, — сказала Анна. — Пусть Ива руководит.

Подошел автобус, и прежде чем я поняла, что случилось, наша четверка запрыгнула в него и переместилась в самый конец, всю дорогу хихикая.

— Если я его увижу, сразу наброшусь, — сказала Сера, доставая косметичку.

— Пригнись, — скомандовала Ли, толкая меня вниз. По-прежнему истерично смеясь, мы сели на пол автобуса, предоставив Ли выглядывать и сообщить нам, когда горизонт будет чист.

Автобус остановился, и мы посмотрели друг на друга со страхом, но все еще смеясь.

— Мы на перекрестке, и его переходит половина школы, — прошептала Ли, заливаясь смехом.

— О бог мой, боже, божечки, — запричитала Анна, зажмурившись, и попыталась втиснуться под сиденье.

Когда автобус снова тронулся, мы с облегчением перевели дух и устроились поудобнее, наслаждаясь поездкой.

Я не вполне понимала, где мы предполагали встретить Трея Хэнкока. Может, в фойе, где он представится и пригласит нас в свой номер побеседовать о мире во всем мире.

Мы добрались до «Сибил Таун-Хаус» и, не желая быть замеченными, воспользовались открытым лифтом, рванули внутрь и стукнули по первой попавшейся кнопке, лишь бы двери поскорее закрылись.

В «Сибил Таун-Хаусе» размещалось много кино- и рокзвезд, так что персонал косился на шатавшихся по коридорам подростков. Мы бродили уже с полчаса, и я подумала, что если кузина Серы тут работала, то могла хотя бы намекнуть, где искать.

— Се ля ви, — танцуя сказала Сера, когда мы спускались в лифте вниз. Она учила Анну вогу – стилю танца с быстрыми движениями рук, который прославила Мадонна.

Тут мне стало не по себе. Что, если на одной из остановок была перекличка? Что, если полиция разыскивает четырех пропавших девушек? Что, если моей маме позвонили из школы и сообщили о моей пропаже?

— Как насчет поболтаться в баре? В баре отеля всегда должен быть кто-то из знаменитостей, — предложила Сера, доставая фотоаппарат.

— Сера, в джинсах и парках мы не смотримся на восемнадцать.

— Попытка не пытка. Живи рискованно, Джоз.

Анна усмехнулась, а Ли игриво ударила меня по руке:

— Это лучше, чем участвовать в дурацком марафоне.

Согласна. Это лучше, чем плестись в хвосте марафона. Хоть кто-то ценит, что мне приходится тащиться сзади, потому что некоторые – копуши? Нет. Тогда мне тоже всё равно. Когда двери лифта раздвинулись, нас ослепили вспышки фотоаппаратов. Повсюду были люди и телекамеры.

— Быть может, они все же здесь, — разволновалась Анна.

Я осмотрела фойе и помотала головой, пытаясь спрятаться от камер.

— Здесь премьер, дурехи. Вы, вероятно, решили, что он приехал вручить Трею Хэнкоку ключи от города?

— Наверное, будет какая-то пресс-конференция, — предположила Ли. — И мы всё же увидим кого-то из знаменитостей.

Анна улыбалась суматохе вокруг, и мне захотелось дать ей пощечину.

— Девчонки, давайте убираться отсюда.

— Давайте раздобудем рок-видео с Треем Хэнкоком и вернемся ко мне. Пиццу закажем, — предложила Ли.

Меня не отпускало чувство страха. Сколько бы ни убеждала себя, что никаких проблем с тем, что я сделала, нет, что никто не узнает, я не могла наслаждаться видео. Остальные казались расслабленными и всем довольными, но сколько бы пиццы и читос я не съела, это не успокаивало.

Мне всегда было любопытно, как я буду смотреться по телевизору. Сегодня вечером любопытство было удовлетворено. Пока премьер обменивался рукопожатием с делегатом из Китая, наша четверка стала двухминутными мегазвездами. Серу запечатлели танцующей вог в фойе, а Анна — тупая, глупая Анна — даже помахала в камеру, когда премьер произносил речь.

Я молилась, чтобы никто нас не узнал. Десять раз перебрала четки в надежде, что божественное вмешательство Девы Марии сломает телевизоры в женском монастыре и в домах всех учителей.

Но, конечно же, во вторник утром в классе назвали четыре имени, и вряд ли стоит вам говорить, чьи это были имена. Сестра Луиза вручила наши спонсорские ведомости обратно с таким гневом, что каждый лист обдул мое лицо, словно кондиционер.

Она выглядела злой и неприветливой, и я хотела напомнить ей, что она христианка, но из прошлого вынесла урок, что не стоит пытаться учить христианству монахинь и священников, поскольку они, кажется, считали себя монополистами на рынке.

— Я хочу, чтобы вы вернули все деньги, что собрали, и желаю видеть на этом листе подпись каждого спонсора, после того как вы объясните им, чем вчера занимались.

— Но сестра, это все ради «Международной амнистии».

— Как ты смеешь! — рявкнула монахиня. — Ученики тебе верили. Я тебе верила. Считала, что все девочки на пешем марафоне. Мы обещали вашим родителям, что присмотрим за вами, и они нам доверяли. А тут вы по телевизору: Сера делает вульгарные движения, и бог весть зачем размахивает руками вокруг головы.

— Я танцевала вог, сестра.

Сестра Луиза взирала на нас с таким отвращением, что у меня засосало под ложечкой. В тот момент я бы предпочла смерть отвращению.

— Каждый день вы будете приходить сюда после обеда и оставаться до половины пятого. Я напишу записки вашим родителям. Также вам запрещены любые другие школьные экскурсии до конца срока наказания. Позор вам. Возвращайтесь в класс.

Мы переглянулись и повернулись на выход, однако мой позор еще не окончился.

— Останься, Джозефина.

Ли ущипнула меня, проходя мимо, и я поймала сочувственный взгляд Анны. Когда сестра отвернулась, Сера протанцевала из комнаты, и, несмотря на всю серьезность положения, я чуть не рассмеялась. Прошло три минуты, когда сестра Луиза наконец подняла глаза.

— За что ты так со мной?

— Мне жаль, сестра.

— Не жаль, не оскорбляй мой интеллект. Не говори того, что я хочу услышать.

— Не знаю, что на меня нашло, сестра. Понимаю, что поступила неправильно.

— Я просила не оскорблять мой интеллект, — процедила сестра Луиза.

Я открыла было рот, чтобы что-то сказать, но остановилась. Что бы ни вылетело из моего рта – всё оскорбит ее интеллект.

— Я знаю, что на тебя нашло. Ты решила на один день стать овцой, Джозефина. Ты была не лидером, а ведомой. Если будешь так легко поддаваться чужому влиянию, ты никогда ничего не добьешься.

— Я не овца, сестра, — рассердилась я.

— Это была идея Серы, верно?

Монахиня смотрела на меня с таким презрением, что я задалась вопросом: сможет ли кто-нибудь в этом мире устрашить меня так же сильно, как эта женщина?

— Нет, — солгала я.

— Ты заместитель старосты. Понимаешь, что это означает?

— Да.

— Что же? Позволь предположить. Это означает, что ты носишь значок и преисполняешься важности?

— Нет, — я была раздражена. — Это значит, что я... что у меня есть ответственность.

— Перед кем?

Я опустила глаза, а затем снова подняла:

— Перед учениками.

— А, ответственность перед учениками? Как вчера? Какие обязанности были у тебя вчера, Джозефина? Я хочу, чтобы ты назвала свои обязанности. В последних рядах были двенадцатилетние девочки, Джозефина. Дарлингхёрст – опасный район. Ты должна была проследить, чтобы с ними ничего не случится. Это была твоя ответственность.

Я сглотнула и пожала плечами:

— Вчера я была безответственной.

— Ты понимаешь, что такое ответственность, Джозефина? Если нет, попробуй один день походить за Ивой Ллойд. Вот это – ответственность.

При упоминании Ивы у меня вскипела кровь.

— Я также ответственна, как Ива, сестра. Вчерашний день – случайность.

— У Ивы случайностей не бывает. Она ответственна с того момента, когда войдет в школу и до то тех пор, пока не выйдет.

«Браво Иве», — хотелось мне сказать.

— В конце прошлого года я приняла решение, Джози, о котором в этом году жалела, но теперь понимаю, что оно было верным, — произнесла сестра Луиза. — Тебя избрали школьным старостой, но я отдала эту должность Иве, потому что знала: она справится лучше.

— Что? — выпалила я. — Почему?

— После вчерашнего нужно спрашивать?

— Будь я старостой, я бы так не поступила, — сказала я.

— Еще как поступила бы, Джозефина, и этого я и боялась. Вы с подругами заводилы. Девочки на вас смотрят. Подражают вашим действиям. Вероятно, когда ты вернешься в класс, тебя похлопают по спине, поздравляя. Я не могу позволить, чтобы моя староста подавала такой плохой пример.

— Вы ошибаетесь. Мы не заводилы, и на нас не смотрят. Другие девочки считают себя выше нас.

— Верь во что хочешь, но я не могу позволить тебе быть главной, Джози. Я всерьез подумываю выбрать другого заместителя старосты.

— Вы не можете так поступить, — вскочила я. — Это единственное, что мне нравится в этой школе.

Я смутилась, потому что расплакалась, но до этого момента я не понимала, как много для меня значит быть заместителем старосты.

— Будь я старостой, всё было бы иначе, — повторила я директрисе. — Я бы чувствовала себя по-другому. Что я сделала, что вы лишили меня этого?

— Многое, Джозефина. Ты как-то пришла на причастие, которое проводил епископ, одевшись египтянкой.

Сера подначила.

— А на семинаре Католической ассоциации встала и заявила, что правила церкви насчет ЭКО омерзительны.

— Я сказала «отстойные».

— Да, и ты сказал это перед епископом.

— Я имею право на мнение.

— Да, имеешь. Но ты не единственная, у кого оно есть, Джозефина. А ты, похоже, считаешь именно так. Ты должна понять, что иногда нужно держать язык за зубами, потому что твои действия отражаются на школе, на мне, на других. Директором школы становишься не потому, что ты средних лет и носишь облачение. Ты должна прекратить считать, что всегда поступаешь верно, должна помнить, что ты лидер не потому, что тебя так назвали. Лидером тебя делает то, что внутри. То, как ты себя ощущаешь. Значок школьной старосты не помешал бы тому, что ты сделала вчера. Ты сама должна была сдержаться. А теперь вернись в класс и подумай об этом.

Я побрела назад, всю дорогу по коридору заливаясь слезами, и прекратила только когда дошла до его конца.

«Заводилы». «Примеры для подражания». «Школьная староста». «Лидеры» – слова проносились у меня в сознании, и я начала понимать, что, наверное, сестра не лгала.

Всем нравилась Анна, и все хотели дружить с Ли, а Сере, несмотря на то что она частенько раздражала, удавалось заставить людей делать невероятные вещи, и никто никогда не называл ее чуркой, потому что ей на это было плевать.

А я? Меня выбрали школьным старостой. В общественном отношении мы были не такими уж дерьмовыми, как думали. Так что я развернулась и пошла назад, войдя в кабинет директрисы без стука.

— Мне действительно жаль, сестра. Не называйте меня лгуньей, потому что я говорю искренне.

Сестра Луиза подняла на меня взгляд без проблеска прощения:

— Я не собираюсь облегчать тебе жизнь, Джози.

— Вы должны простить меня. Вы монахиня.

— Право отпущения грехов дано священникам, Джозефина. Не монахиням.

— Значит я проживу с этим грехом на душе всю жизнь?

— Нет, только до тех пор, пока я не увижу, что ты все поняла. Пока снова не поверю тебе. У тебя большой потенциал, Джозефина, но он есть у многих. Тебе решать, как им распорядиться.

— Я не овца, — прошептала я.

— Но вчера была, Джозефина.

Когда я вернулась в классную комнату, меня действительно похлопали по спине.

— Лучше, чем участвовать в дурацком марафоне, — повторяли все.

— Я поступила неправильно, — тихо ответила я.

— Велика важность? — спросил кто-то. — Не позволяй ей навязать тебе чувство вины.

— Одну из семиклассниц мог схватить сумасшедший. Я несла за них ответственность. Это важно. Вчерашний поступок был неправильным.

«Я была неправа», — думала я про себя. Я искренне в это верила. Не потому, что так сказала сестра Луиза, и не потому, что она заставила меня в это поверить. Глубоко в душе я знала, что так и есть, и поняла, что с этого момента началась моя эмансипация.