В поисках Алибранди

Глава шестнадцатая

В пятницу я прогуляла уроки и поехала с Джейкобом в Мэнли. Глупо, конечно, было надевать при этом школьную форму, но тогда я думала только о том, как встречусь с ним, и всё остальное меня не заботило. Он ждал меня у причала, и мне чуть не стало плохо, когда я его увидела. Понимаете, он же первый прошел проверку. Обычно, если мне нравится парень, стоит ему ответить взаимностью, как я тут же к нему охладеваю. А когда Джейкоб мне подмигнул, мое сердце растаяло.

— Думал, ты не придешь. — Он зажег сигарету и обнял меня за плечи.

— Я тоже так думала.

Он заплатил за оба билета на паром, и я ему позволила — не хотелось сразу начинать спорить, мол, я сама за себя плачу.

День выдался совершенно замечательный. Иногда прямо посреди зимы случаются прекрасные дни, и пятница оказалась именно такой. Солнце ласкало нам лица, у гуляющих вокруг был счастливый вид, на пирсе выступали уличные певцы и танцовщики. Самый прекрасный день в моей жизни.

Коротко рассказать о Джейкобе очень трудно. Иногда он мычит что-то несуразное и будто не понимает, о чем я говорю, а иногда он очень красноречив, и я не могу понять его. Иногда он грубоватый парень, которого легко представить в драке, а иногда настоящий добряк, тот, кто улыбается младенцам и переводит старушек через дорогу. Он курит травку, пьет, и, думаю, много с кем переспал, но, с другой стороны, он по-настоящему любит свою семью и уважает других.

Он выглядит хулиганом из-за своих волос, серьги и дикого взгляда, но улыбка у него теплая и искренняя. И никогда не бывает фальшивой.

Пообедали мы на пляже, ели картошку и рыбу в кляре из бумажного пакета.

— Мама водила меня на пляж, когда я был маленьким. — Он лежал на песке, закинув руки за голову.

— А мы каждый год ходили на пляж на следующий день после Рождества, вместе с родственниками бабушки. — Я засмеялась, вспоминая. — Видел когда-нибудь большую итальянскую семью на пикнике? Они приносят не колбасу. Нет, у них с собой остатки вчерашних спагетти, шницели, баклажаны и прочие яства. Я завидовала детям австралийцев, с их простыми бутербродами: мясо и хлеб.

— А австралийцы с мясом и хлебом наверняка завидовали тебе.

— Конечно. Хорошо там, где нас нет, и всё такое, — согласилась я.

Я легла на песок рядом с ним, и на какое-то время воцарилась тишина.

— Ты сильно скучаешь по маме?

— Ага. — Он закрыл глаза. — То есть это давно случилось, но иногда я думаю о ней. Наверное, больше всех скучает моя сестра, Ребекка. Она девчонка, и они много говорили друг с другом.

— Сколько ей сейчас лет?

— Двадцать четыре, кажется. Она замужем за Дарреном, он недавно купил автомастерскую, в которой работал последние года два, и у них только что родился ребенок. Раньше она работала в университетской библиотеке и носила только черное. Папа это ненавидел.

Я рассмеялась, подумав о своей маме.

— Значит, вы живете только вдвоем, ты и отец?

— Большую часть времени. У нас часто бывает папина подружка Эйлин, помогает, потому что мы ничего не смыслим в готовке, уборке и так далее.

— Они помолвлены?

— Нет, конечно! С какой стати?

Я пожала плечами:

— Наверное, просто культура разная. Ну то есть итальянки вообще не живут со своими бойфрендами, если только они не бунтарки.

— Твоя мать была итальянкой-бунтаркой?

— Мама была наивной итальянкой. Она родила меня не потому, что хотела что-то доказать. Она родила потому, что... — я снова пожала плечами. — Даже не знаю, но тогда так, как она, не поступали.

— А если бы она была вдовой, муж умер, жила бы она с кем-нибудь или вышла бы снова замуж? — спросил он, приподнявшись на локте.

— Честно? — тихо спросила я. — Итальянки, те, кто постарше, лет по сорок-пятьдесят, не выходят замуж второй раз. А мужчины, конечно, женятся. Они не могут обойтись.

— Обойтись без чего?

— Без всего. Но женщины — ни за что. Сколько будет разговоров! Скажут, что она недостаточно долго ждала или что выставляет себя дурой. Вдова-итальянка годами должна носить черное. Нет, законов никаких нет, но если не станет, пойдут сплетни. Если ее увидят с мужчиной меньше чем через год, объявят секс-маньячкой. Траур — можно сказать, политика. Со своими правилами.

— Ну, блин, странные вы. А ты бы что сделала?

— Я? Я бы хотела стать итальянкой-бунтаркой. Мне бы понравилось всех шокировать и говорить им, куда они могут засунуть свои правила и обычаи. Если бы кто-нибудь умер, нарядилась бы на похороны во что-нибудь яркое и смеялась громче всех. Но я не могу.

— Почему?

Я посмотрела на него, размышляя, понял ли он, что я сказала.

— Потому что у меня нет отца. Потому что, если я сделаю всё это, ханжи злорадно покачают головами и скажут: «Говорила я вам, ничего путного из нее не выйдет». Они ждут, пока я оступлюсь, чтобы начать сравнивать меня с моей мамой.

— Ну и что такого? В наше время все вокруг заводят детей вне брака. Все живут вместе и выходят замуж не по разу. — Он повернулся на бок.

Я замотала головой:

— Я не могу тебе объяснить. Даже себе не могу. Мы живем в одной стране, но мы разные. То, что для итальянцев табу, не табу для австралийцев. Люди будут обсуждать, и если это не задевает тебя, то заденет твою мать, или бабушку, или кого-нибудь еще, кто тебе дорог.

— Я бы их всех ненавидел. Ненавидел быть итальянцем.

— Нет, — улыбнулась я ему. — Нельзя ненавидеть то, частью чего являешься. То, что ты есть. Мне это часто не нравится, я постоянно ругаюсь, но это будет со мной до смерти. Когда я была младше, мне хотелось, чтобы мама ошиблась, чтобы мой папа был не итальянцем, а австралийцем. Тогда я могла бы стать частью «всех». Ты бы сказал: «Поедем куда-нибудь на выходные», и я бы ответила: «Конечно, давай!». Но я навсегда останусь хотя бы отчасти итальянкой. Не могу объяснить по-другому.

— А твой отец?

— Я впервые увиделась с ним пару месяцев назад. Сейчас я с ним работаю.

— Серьезно? — не поверил Джейкоб.

— Да. Он адвокат. И он мне нравится, пусть я этого и не хотела. Он честный, не ханжа, и, хотя иногда мне хочется возненавидеть его, раз он так поступил с моей мамой, глупо ненавидеть кого-то за сделанное восемнадцать лет назад. Люди же меняются, правда?

Джейкоб наклонился и быстро меня чмокнул.

— Это еще с чего? — Я, хоть и смутилась, рассмеялась.

— Мне нравится, как ты говоришь. Как думаешь. За этими бифокальными линзами столько страсти. Столько невысказанного.

Я пожала плечами:

— Меня многое задевает. Наверное, больше остальных, из-за так называемого «греха» моего рождения. Все говорят и пальцем показывают.

— А ты знаешь, что мы над тобой смеялись?

— Решил покаяться? Ну отлично! — проворчала я.

— Несколько лет назад, когда у нас шел местный фестиваль, и нужно было там рассказывать, что именно делает твоя школа. — Он потянул меня вниз, чтобы я тоже легла. — Теперь я знаю, что красота поверхностна, и прочее, и прочее.

— Хочешь сказать, я всё та же уродина, но ты к моему лицу привык? — Я ушам своим не верила.

— Я к тебе привык, — сказал он, оглядывая меня целиком. — Просто я не общаюсь с такими, как ты.

— Ну извини, Джейкоб, — фальшиво-просительно протянула я. — Я буду стараться. И обещаю, стану такой, как те, с кем ты гуляешь. Дай мне еще шанс.

— И отбрить ты умеешь как никто другой.

— Еще лучше! Почему я валяюсь на пляже с парнем, который меня оскорбляет?

— Потому что я тебя сексуально привлекаю.

— Ну да, конечно.

Он повернулся и поцеловал меня.

Собственно, страстно целовали меня в первый раз в жизни. Пол Самберо в восьмом классе пытался, но о языке там и речи не было. А язык Джейкоба оказался у меня во рту прежде, чем я успела хоть о чём-то подумать, и я заволновалась, потому что понятия не имела, что делать.

Джейкоб, когда целовался, держал мое лицо в ладонях и даже сдвигал наверх очки, а я без них слепая, но кому нужны глаза в такой момент? Мне понравилось. Оказалось не так сногсшибательно, как в любовных романах описывают, а по-другому. Очень интимно, потому что часть его была внутри меня. И вкус чужого дыхания, он такой... душевный.

Через пятнадцать минут я стала мастером. Больше времени не требуется. Кажется, у меня получалось даже лучше, чем у Джейкоба. С парнями это легко — они от всего возбуждаются.

Ничего больше на общественном пляже не сделаешь. И я боялась, что нас увидит кто-нибудь из знакомых. Мы поплыли на пароме обратно, я сидела, привалившись к плечу Джейкоба и слушая стук его сердца, и думала, что ни к кому мне не удастся стать ближе.

Мне казалось, что мы так близки — я ни с кем себя так не чувствовала. Джейкоб Кут меня понимал. Мне не нужно было производить впечатление умными разговорами и прочей ерундой. Разве что немножко учить, совсем как он меня.

На Круговой набережной мы снова поцеловались, и Джейкоб сказал, что позвонит. Я помахала ему рукой и пошла пешком к Чемберс. Хотелось всё рассказать Майклу, но я знала, что нельзя.

Я влюблена.

Я не хочу любить Джейкоба. Хочу любить Джона Бартона, чтобы все мне завидовали, но к Джону я ничего такого не чувствую. Кажется, я начинаю понимать, что не всё складывается так, как хочется.

И получается иногда даже лучше.