В преддверии рая

УСПЕХ

Желающих снять дачу оказалось в избытке. И я тщательно отобрал наиболее подходящих. Чтобы не было маленьких детей: они шумят, портят клумбы, рвут ягоды. Тут ягодку, там ягодку, глядишь — накапливается на целую банку варенья. А на базаре ягодки-то по рублю стаканчик. К тому же из-за детишек на участке вечно всякое барахло на веревках болтается. Чтобы не было взрослых детей: эти шумят еще больше, компаниями собираются, вечерами болтаются, музыку и мотоциклы гоняют. А у нас Внук. Нам его воспитывать надо. Он у нас мальчик еще не испорченный. Чтобы не пьяницы. Я и сам выпить не дурак, но это дело другое. Я один, спокойно, без криков. А если лишнего хвачу, тут прием отработанный есть: сердечный приступ, мол. Одним словом, отбирать приходилось по многим показателям или, как теперь любят говорить, параметрам. Хотя чем параметры лучше показателей? А самое главное в моей политике отбора — принцип партийности, т.е. чтобы не проникли подозрительные субъекты. В поселке такие случаи были. На соседней улице /хозяин дачи — бывший ректор крупного института/ даже обыски производили и задержали нескольких молодых людей с бородами. Правда, их потом отпустили. Но все же... Нет дыма без огня. Так что я тщательно проверял документы и наводил справки. Если беспартийные, я даже в переговоры не вступал.

Вообще-то говоря, жильцов пускать по закону запрещается. Но законы те устарели, все владельцы дач спокойно сдают что хотят и на сколько хотят, милиция и правление кооператива смотрят на это сквозь пальцы. Разумеется, за соответствующее вознаграждение. Но за одним смотрят строжайшим образом: кому именно мы сдаем дачи. Поэтому мы перед тем, как дать согласие, выписываем данные /параметры?/ желающих снять дачи и несем их в милицию. Они тоже наводят о них справки по своей линии и потом нам рекомендуют кое-кого отклонить. Так что мы работаем с милицией в контакте. Что касается Органов, то это само собой разумеется. Об этом и говорить не нужно. Мы сами все прошли эту школу с юности, нас учить не надо.

Хотя жильцов мы отобрали таких, как надо, хлопот с ними немало. Во-первых, их надо постепенно привлечь к работе на участке. И смотреть за ними в оба надо. Чужое добро не берегут. То по тропинке не ходят, а норовят напрямик. То ягоду мимоходом сорвут. Им пустяк, а набирается много. На рынке вон рубль стаканчик. Газ жгут без экономии. Ночи напролет свет не тушат. Надо будет десятку накинуть при расчете. В уборной мимо мочатся. А иногда и по большому делают не так, как велено. Хорошо еще Сестра приглядывает за ними, убирает. А с мусором прямо-таки беда. Я им каждый день говорю, чтобы складывали в пакеты и уносили подальше, а они всю рощу поблизости засорили. И еще отпираются, говорят, что это не они. А я же досконально изучил, кто из них и как мусорит. Ихний мусор я из тысячи других узнал бы. Во-вторых, с жильцами надо воспитательную работу вести. На даче люди расслабляются, говорят много лишнего. Надо останавливать, одергивать. Пусть опасаются и тут. Хоть тут и дача, а наша власть и тут имеется. От нее не убежишь.Воспитывать людей надо осторожно, все-таки дачники. Но у меня опыт. Вот, скажем, утром собираются люди на кухне, во времянке. Я сижу в комнате рядом с кухней. Просматриваю газеты. Дверь открыта. И я говорю так, между прочим, что почему-то не вижу радости на их лицах. А по какому поводу, удивляются они. А газеты читать надо, говорю . Новый космический корабль запустили. Особый! Наверняка рекорд продолжительности ставить будет. Как эти американцы не пыжатся, а с нами тягаться у них кишка все равно тонка. Но на Луне они высаживались, говорит Жильчиха. А мы, говорю я, людей бережем, автоматы на Луну посылаем. А на Западе им на людей плевать, им людей не жалко. Вот так ненавязчиво начинается у нас беседа на важные политические темы. К тому же они и себя раскрывают при этом, показывают, кто чем дышит.

В воскресенье к Жильцу приехали гости. Четверо. С провизией и вином. Я предупредил, чтобы никаких ночевок. На всякий случай решил послушать, о чем они разговаривают. Как слушать, это я придумал здорово, ни за что не догадаетесь. Это мой секрет. Разговор меня насторожил.

— Слышали, один видный деятель итальянской компартии напечатал ответ Социологу по поводу его статьи о еврокоммунизме. Обвинил его в том, что он — дилетант в политике.

— А Социолог что?

— Ерунду какую-то наговорил.

— Жаль. Я бы на его месте влепил бы этому итальянцу. Что-нибудь в такой манере. Уважаемый господин итальянец! Вы правы, я дилетант в политике. Но у меня есть два преимущества перед вами. Первое — я родился в Советском Союзе и прожил в нем более пятидесяти лет. И что такое коммунизм, я знаю не из книжек столетней давности, не из окон гостиницы «Интурист», не из бесед с руководителями КПСС, не из газет, не из витрин магазинов «Березка», а в самой его глубинной натуре. Второе — я не политик, а ученый. И как ученый я вас уверяю, что построить «коммунизм с человеческим лицом» столь же возможно, как долететь до Луны верхом на самоваре, который продается иностранным туристам за валюту в упоминавшемся магазине «Березка». И уж во всяком случае бесспорно одно. Если «коммунизм с человеческим лицом» действительно возможен, то вы до него не доживете, ибо вы и все подобные вам будут уничтожены при этом именно за болтовню насчет «человеческого лица». Заранее с искренним сочувствием по сему поводу и с пожеланием реабилитации в ближайшие после вашей ликвидации пятьдесят лет, искренне ваш такой-то. Каково?

Послушал я и успокоился. Это хорошо, что они еврокоммунистов ругают. Это по-нашему, по-партийному. Ничего не скажешь, грамотные. И я проникся к Жильцу большим уважением. Но, как говорится, доверять-доверяй, а проверять-проверяй.

Я опять прислушался к разговорам у Жильца.

— Пойми, при оценке исторической личности главным является установление адекватности или неадекватности ее масштабам событий эпохи. А была эта личность лысой, маленькой, пьяницей, коварной, жестокой и т.п., это уже второстепенные мелочи. С этой точки зрения Ленин был великим историческим деятелем. И Сталин тоже. Да, да. Это не означает, что я ему симпатизирую. Я лишь измеряю. Тебя это удивит, но я скажу нечто вообще возмутительное с точки зрения наших либералов и диссидентов: я считаю Хрущева и Брежнева вполне соизмеримыми со Сталиным. Какими бы они ни были, они — крупные исторические фигуры.

Это меня успокоило окончательно. Сейчас все только и делают, что смеются над нашими руководителями. Анекдоты рассказывают. А это... Надо будет поближе познакомится с Жильцом, нам есть о чем побеседовать.

— Но возможен и другой подход к оценкам тех же личностей. Возьмем такие фигуры, как Керенский и Гитлер. Оба неудачники. Как их оценивать? По твоим критериям это тоже выдающиеся исторические деятели. Если это сомнительно в отношении Гитлера, то уж в отношении Керенского совсем смешно. Или, скажем, Троцкий, Бухарин...

Правильно, подумал я. Эти — совсем дерьмо, а не деятели. Тоже мне; деятели! Я знал, кого пускать к себе на дачу! Опыт партийной работы, это у меня не отымешь.

— Дерьмо эти твои Троцкий и Бухарин, как и Сталин. Насчет Троцкого и Бухарина, подумал я, верно. Но насчет Сталина — так нельзя. Были ошибки, перегибы. Партия поправила. И все. А в борьбе против Троцкого и Бухарина у Сталина заслуги несомненные.

— К чему финтить, Сталин был верным учеником Ленина. Когда говорили, что Сталин — это Ленин сегодня, говорили правду. Сталинизм это есть ленинизм, только четко проведенный и сформулированный...

Верно, подумал я. Что верно, то верно. Есть еще настоящие коммунисты! Молодец, Жилец!

— Не спорю,— слышу я голос Жильца,— я мог бы создать хорошо работающее учреждение. По числу сотрудников раз в пятьдесят меньше нашей богадельни, по продуктивности... Тут и сравнивать нечего. Но только не в нашей системе. В нашей системе я на роль руководителя совершенно непригоден. И то, что назначили А, это нормально и справедливо. Каковы у нас функции директора? Мотаться по инстанциям, согласовывать, утрясать, проводить, указывать, вникать... Это — особая профессия, ничего общего не имеющая с делом. Для дела у него есть заместители... А их, между прочим, тоже избирают, назначают, утверждают. Есть заведующие отделами, секторами. И дело его интересует лишь постольку... Ему важно одно: чтобы учреждение выглядело здоровым в морально-политическом и деловом отношении с точки зрения принятых в обществе критериев, в глазах высших инстанций /райком и горком партии, ЦК, министерство, Президиум Академии/, большинства активных сотрудников и т.д. Цель нашего учреждения — не абстрактное служение некоему делу, лишенному временных рамок и государственных границ, а функционирование в конкретном организме нашего общества, в конкретное время, среди конкретных людей. Меня интересует Дело как таковое, отвлеченно от всего прочего. Поэтому я не могу быть нормальным руководителем. По своим установкам и интересам не могу.

— Они же могли бы создать тебе особые условия,— говорит Лысый /это дружок Жильца, он часто тут бывает; думаю, что не из-за умных разговоров, ха-ха-ха, а из-за Жильчихи/,— это же выгодно всем. Создал бы ты свой отдел, работающий на уровне мировых стандартов. Тому же директору было бы выгодно. И государству.

— Опять абстрактные рассуждения. Для одного такого отдела отменять наш строй жизни не будут. Пример дурной не разрешат. К тому же в общей среде такой отдел долго не просуществует, а коллеги сделают все, чтобы свести его к обычному уровню или разрушить. А они всесильны в массе.

Нет, рано я решил, что Жилец свой человек. Есть в его речах что-то не наше. Не пойму, что именно. Тон, что ли? Нет в нем нашей партийной боевитости.

С этого проклятого мусора и начались все наши неприятности. Прогуливался я под вечер по роще. Гляжу — крапива примята. А там в самой глуши — чудовищные заросли крапивы и всякой ненужной травы. Пошел я по примятой крапиве вглубь. Гляжу — сверток валяется. Я его сразу узнал: сверток Жильца. Жильчиха всегда перевязывает аккуратно бечевочкой, петельку делает, чтобы удобно нести было и чтобы все думали, будто не мусор там, а торт. А в этом «торте», ха-ха-ха, она иногда такие мерзости укладывает, что даже вспомнить противно. Дай, думаю, посмотрю, чем эти паразиты на сей раз засорили окружающую среду. И вещественное доказательство будет. Можно будет серьезно поговорить, замечание сделать. Взял я сверток, перенес поближе к дороге и бросил. Думал позвать Жильца, указать на беспорядок и неопровержимо доказать вину. В случае чего потом легче будет заставить поработать на участке или накинуть еще десятку за уборку территории. Вообще-то говоря, по нынешним ценам можно было с жильцов взять на полсотни больше. С четверых двести получается, а это уже деньги. На гараж пошли бы.

Бросил я сверток и иду домой. Но вдруг меня кольнуло в сердце. Стой, говорю я себе. Если бы это был просто мусор, зачем было его прятать в крапиву. Я же все руки пожег, пока достал. И что это они целыми днями на машинке печатают? А вдруг! Я вернулся, взял сверток, ушел подальше, развернул и среди всякой мерзости обнаружил обрывки записок и копировальной бумаги. Рвут, сволочи, значит, не зря я... Я отобрал обрывки, сложил в карман / в следующий раз надо носить с собой целлофановый пакет!/. Кружным путем потихоньку вернулся домой. Дома заперся у себя в комнате, сложил обрывки, начал читать...

На листе, который я собрал из обрывков, я прочитал следующее.

Считается, что история повторяется, но один раз — как трагедия, а второй раз — как фарс. Сейчас многие, глядя телепередачи, слушая радио, просматривая газеты и журналы, со все понимающей насмешкой произносят эту фразу. Вождю присвоили пятое звание Героя? Ха-ха-ха! Тщеславный болван! Маршала присвоили? Ха-ха-ха-ха! Совсем рехнулись, идиоты! На каждой странице его имя по полсотни раз упоминают? Ха-ха-ха! Взбесились совсем! В наших условиях эта «крылатая» фраза на самом деле звучит как цинизм и пошлость, если не хуже. Люди уже позабыли, что в первый раз такие смехотворные штучки /Сталин гений? Ха-ха-ха!/ поставили Страну на грань катастрофы. А чем может кончиться этот «фарс»? Возьмите хотя бы листок бумаги и произведите простой подсчет, сколько стоит только одно внешнее оформление культа Вождя /ссылки, речи, бюсты, портреты, плакаты и т.п./. И вы получите ужасающую сумму по Стране в целом за десять только лет. И все это — за ваш счет. За счет того, то вы недоели, недополучили,— недоотдохнули, потеряли зря время, проторчали в очередях, остались без квартиры... Весь этот пошлый спектакль «фарса» производится за ваш счет, запомните это. И стоит он дорого. А кто может подсчитать, к каким последствиям в духовном состоянии общества ведет этот тщеславно-исторический маразм? Неужели вы думаете, что эта банда липовых генералов, маршалов, академиков, героев и т.д. не занимает мест, которые должны были бы занимать настоящие генералы, маршалы, герои... А ведь именно они, эти липовые и дутые фигуры, решают судьбы Страны, наши судьбы, судьбы наших детей.

Прочитав эту страничку, я не стал собирать остальное, выпил валерианки и побежал скорее на станцию. Прямо с вокзала позвонил в Органы. Все по тому же телефону, номер которого я с юности запомнил навечно. Он так и не изменился с тех пор. Только спереди одну цифру добавили. Поразительно, сколько перемен произошло в мире, а номер телефона отдела ОГБ, по которому я позвонил первый раз сорок с лишним лет назад, остался тот же. Хотя у меня был довольно большой период, когда у меня не было надобности пользоваться этим номером, я набрал его автоматически. Мне даже показалось, что голос, ответивший мне, был тот же самый. Не может быть! Волна воспоминаний юности нахлынула на меня. Стало грустно. Я вышел из автомата и отправился в условленное место. Скоро рядом со мной затормозила черная «Ласточка»...

Меня попросили, чтобы я виду не подавал, будто узнал, чем занимался Жилец, а последил за ним,— с кем встречается, какие разговоры ведет. А главное — собирать все бумажки, которые он выбрасывает. На свой страх и риск я решил привлечь к этому делу Внука. Пора. Парень он уже большой. Надо подумать и о будущем.

Вообще с молодежью теперь трудно. Вот хотя бы Внук. Человек он наш, это я партийным чутьем чую. Но и то гоношит, стервец, изобразить что-нибудь критическое. Однажды он принес два стихотворения из школы. Назывались «Исторические параллели». Первое стихотворение — испохабленная песня, которую мы в детстве пели:

А второе — с гнусными намеками:

Я провел с ним тогда беседу. Убедил. Он понес стишки куда следует. И фамилии назвал. Он парень толковый. Надо только умеючи с ним, подчеркиваю.

Внук в ответ на мое предложение сначала рыпался, бросал модные словечки, в позу становился. Но в конце концов согласился. Еще бы не согласиться! Я пообещал ему замшевую куртку с десятками карманов на молниях. Согласившись, он признался, что сам давно присматривается к Жильцу. Он частенько заходит к нему, разговорчики заводит. А Жилец говорит такие вещи, за которые по шапке могут дать. Я велел Внуку /как меня просили/, чтобы Жилец отпечатал на машинке какую-нибудь бумагу, допустим — отчет для комитета комсомола о выполнении поручений. Затем поручил Внуку установить все места, где Жилец разбрасывает мусор. После этого мы разделили зоны осмотра и сбора обрывков. Один раз я поручил Внуку проследить, куда поедет приезжавший к Жильцу молодой человек с бородой. Внуку это все понравилось. Он вошел в роль, делал все с удовольствием. Что поделаешь, юность! Романтика! Временами его приходилось даже одергивать, а то мог бы провалить всю операцию. К счастью, эти наши подпольщики настолько наивны и беспечны, что слежка за ними не представляет особого труда. Она доступна всем гражданам. Если издать инструкции и справочники по этому делу, то работа Органов сильно облегчится. А теперь время наступает такое, что работы будет прибавляться. Я бы со своей стороны мог поделиться опытом.

Слушание разговоров у Жильца я никогда не прекращал. Втянулся в это дело. Не только из-за партийного долга, но и из интереса. Разговаривают эти мерзавцы все время на важные темы. И признаюсь, не так уж глупо.

— Ты бы поосторожнее со своим хозяином,— слышу я голос Лысого /вот мерзавец-то!/.—, Он же типичный стукач-доброволец. Эта гнида кого угодно предаст и заложит, лишь бы его Там похвалили за это.

— Это ясно,— говорит Жильчиха.— И внук у него тоже из этой крысиной породы. А что с ними поделаешь? Они во все дыры лезут, везде свой нос суют. Сегодня этот сопляк весь день проходу не давал, просил отпечатать ему какую-то комсомольскую бумаженцию. Шито все белыми нитками, зачем все это придумали.

— Вот идиоты,— говорит Жилец.— Я же сдаю свои сочинения в отдел отпечатанными на этой машинке мною или женой. Если им нужно иметь «почерк», давно могли на работе узнать. Зачем им пацана в это дело втягивать?

— Натаскивают,— говорит Лысый.— Ты бы поосторожнее с этой... Ты понимаешь, о чем я говорю... Всякое может быть. Не следует их недооценивать. Они свое дело делают все-таки профессионально.

Да-а-а-а... Я ошибся насчет наивности и беспечности этих мерзавцев. Эти — не то, что раньше. Вот раньше, так... Впрочем, раньше и врагов-то настоящих не было. Они только теперь стали появляться. Наше руководство это явно недооценивает.

Наша работа с Внуком облегчилась. У нас под видом моего младшего брата, приехавшего с Севера, поселился сотрудник ОГБ. По случаю приезда Брат устроил попойку. Пригласил всех жильцов дачи — широкая натура, денег полно! «Напившись» /а пьет он здорово, там, видно, учат этому специально/, он начал рассказывать всякие ужасы про лагеря на Севере. Жилец слушал внимательно, выспрашивал детальнейшим образом. Судя по всему, клюнул. А я восхищался Братом. Ох, и ловкая же ты бестия, думал я, как несет наши порядочки! Любой диссидент позавидовал бы. Со знанием дела, а не с бухты-барахты.

— Любопытный человек ваш брат,— сказал Жилец на другой день.— Где он работает?

Я растерялся перед таким вопросом. Но взял себя в руки.

— Это уж Вы у него сами спросите, он на эту тему не распространяется. Думаю, что в «почтовом ящике».

Умер Академик. Это подействовало на меня удручающе. Мы с ним как-никак сдружились. А во-вторых, у меня у самого сердце стало давать знать о себе самым ощутимым образом. Хотел лечь в больницу ВСП, но меня там сняли с учета. Зять предложил положить в академическую. Я отказался: об этой больнице дурная слава ходит. А тянуть нельзя, плохо кончиться может. Вчера мне стало плохо, когда я в поисках мусора Жильца отошел от дачи километров на пять.

На похороны Академика собралось много народу. Большинство собравшихся — молодые люди. Жилец потом говорил /он был на похоронах/, что академик — выдающийся ученый. Если бы, мол, не идиотские условия Страны в те годы, он мог бы стать фигурой мирового значения. А тут его низвели до жалкого уровня. Зато теперь после смерти его начнут раздувать официально и со ссылками на его авторитет будут давить талантливую молодежь. У нас официальное признание равносильно превращению в консервативность и реакционность.

Генерал тоже хотел речь сказать, но не смог: упился до полного безобразия. Я таким его видел впервые. И мне показалось, что Генералу тоже недолго осталось устраивать топот у нас над головой. Брат с Жильцом ездил на кладбище. Ловко у него получается. Он в этой компании теперь свой человек.

Академика схоронили на кладбище недалеко от нашего поселка. После похорон у Жильца собралась компания. Пили и разговаривали до утра. Когда все разошлись, я подслушал разговор Брата с Жильцом.

— Вы осторожнее с моим братом,— сказал Брат.— Вы знаете, кем от был?

— Да. Но неужели такой человек опустится до такой низости...

— Прежде чем поднятья на высокие посты, такие люди всегда сначала бывают рядовыми стукачами. В войну он служил в войсках МВД, политработником в заградотряде. В общем, биография у него дай боже всякому. А Внука гоните прочь.

— Так он лезет.

— А вы его в шею. С ними вообще нужно понахальнее. Их бить надо, тогда они начинают тебя уважать. Они силу любят и поклоняются ей.

Я слушаю, и глаза мои буквально вылезли на лоб. Но я оправдывал это интересами дела. Значит, так надо, утешал я себя, значит, дело тут нешуточное. Но не перегибает ли палку мой «младший братец»?! Надо на всякий случай проконсультироваться.

У нас в поселке есть специальное место, куда сносят мусор, поддающийся сжиганию, и жгут. Мой Жилец, негодяй, приспособился носить туда свои бумажки и жечь. Я ему сказал, что напрасно он себя утруждает, что может сгораемый мусор кидать в бочку,а я потом сожгу. Он поблагодарил, но продолжал свое: жег.

Однажды я пошел на станцию — надо было съездить в город по одному делу с участками. Около станции ко мне подошел молодой человек, предъявил удостоверение ОГБ, пригласил в «Ласточку». Мы поехали прямо в Управление. Там меня спросили, почему я перестал поставлять информацию о Жильце. Услышав такой вопрос, я потерял сознание. Очнулся — смотрю, лежу на диване, рукав засучен /очевидно, укол сделали/, врач складывает свои инструменты в сумку.

— Пусть полежит минут десять,— сказал врач.— Ничего особенного. Это скоро пройдет.

Отлежавшись, я рассказал о Брате. Меня попросили подробно описать внешность. Когда я это сделал, беседовавший со мною сотрудник снял телефонную трубку и попросил принести фотографию из личного дела такого-то /он назвал фамилию, которую я не расслышал/. Фотографию сразу принесли, показали мне. Я узнал Брата. Сотрудники начали смеяться. Наконец, старший из них назвал кого-то халтурщиками и паразитами. Мне сказали, что я могу быть спокоен, Брат — наш человек, только из другого отдела. Попросили возобновить работу,которую мы вели с Внуком до появления Брата. На другой день Брат срочно «по семейным обстоятельствам» уехал к себе «на Север».

Внука я люблю, он в меня. А джинсы, магнитофоны, мотоциклы, длинные волосы и прочее,— все это наносное,внешнее, преходящее. Сын и дочь мне совсем чужие. Не поймешь, чего они хотят. Устраиваются в жизни поудобнее и повкуснее, а делают вид, будто думают совсем о другом. Изображают из себя передовых и прогрессивных. Прошлого стыдятся. Внука этим не возьмешь. Прошлое его не касается. Он твердо знает, чего хочет. Никакой интеллигентской раздвоенности в нем нет.

— Главное — говорю Внуку,— не поддавайся на модные политические идейки. Штаны, машинки — это пожалуйста. Хочешь, сам тебе подарю. Но идейки — это все дерьмо. Кроме неприятностей, от них никому ничего нет. Поверь мне, у меня за плечами опыт жизни и большой работы. Настоящая история не так делается. И не в этом она состоит. Если хочешь знать, настоящие революционеры — это мы. Пройдут века, потомки это лучше нас поймут. Вот послушай, я тебе расскажу, что значит одно такое пустяковое /на первый взгляд/ мероприятие в масштабах государства.

— Ты мне, дед, мозги не полощи,— морщится Внук.— Я эту политграмоту на пятерки отвечал сам. Ты лучше расскажи мне про Сталина. Ты же встречался с ним лично, правда? Какой он был на самом деле?

Я рассказываю, как все было на самом деле. Я лично с ним встречался два раза, один раз — с группой товарищей /мы входили в комиссию, выполнявшую важное поручение ЦК/, другой — один на одни. Речь шла о «космополитах». Почему он выбрал меня, не знаю. Только привели меня к нему, а он без лишних слов: говори, мол, честно и прямо, враги они или нет, соврешь —проверю и расстрелять велю. Я сказал, что ради и т.д. в любую минуту готов. Делайте что хотите, но говорю честно: да, враги! Внук слушает со вниманием, задает вопросы: во что был одет, как сидел, что курил, кто был еще...

— Ну а репрессии были же?

— Были. А как же без них?! Революция была? Была. Гражданская война была? Была. Ты что думаешь, так сразу все и приняли новый строй? Врагов еще и сейчас полно, а тогда чуть ли не каждый третий был враг. Это тебе история, а не богадельня.

— Дед, а нынешние враги все родились после революции, а большинство — так вообще после второй мировой войны.

— А Запад? И пережитков прошлого еще полно, они живучи.

— А что Запад? Запад нам даже очень полезен. Хлеб, например...

— И идеология...

— Мы все это учили...

— Плохо учили...

— Да нет, не так уж плохо. Мы ведь понимаем, что к чему. Нам могли бы и побольше порцию правды выдать. Любопытно все-таки.

Мне интересно так беседовать. Вспоминается юность. Как все изменилось! Куда девалась революционная боевитость и романтика?! Наконец, я пускаю в ход свой главный педагогический козырь:

— Пойми, не для себя мы боролись, а для вас. Все же достанется тебе. И дача. И машина. И квартира: я договорился, тебя пропишут к нам. Главное — будь достоин всего того, что я добился ценой крови и труда.

Оказывается, Академик был верующий. Вот, негодяй, а я еще гулял с ним, разговаривал. Умеют они прикидываться, приспособляться! Рано мы стали благодушествовать! Куда девалась старая партийная гвардия, закаленная еще в те годы?! Встретил я сослуживца по особому отделу дивизии. Тоже на пенсии. Что это, сказал я, мы все по норам позабились? Потерпи, сказал он, наше время еще вернется. Призовут. Держи карман шире, сказал я. Если сами о себе не заявим, не призовут. Там теперь молодежь засела. Молодежь не помеха, сказал он. Основная линия все равно в руках старой гвардии. А что эта гвардия вытворяет, сказал я. Речи, заседания, награды, памятники. Показуха. А в это время враждебные силы выросли и распустились. Встань в любую очередь, сядь в любой вагон и послушай, что люди болтают. Вспомни, мы раньше за сотую долю такого к стенке ставили. Слушал, сказал он. А что сделаешь? Теперь иначе нужно это... к стенке ставить. Теперь не скроешь. Запад... С умом надо.

Жилец рассказывал, что хоронили Академика с попом. Поп совершил свой обряд. Потом выступали представители. Первым выступил декан факультета и сказал, что он согласен в оценке творчества покойного с предыдущим оратором /т.е. с попом/. Начался смех. И собравшиеся так и не привели себя в унылый вид до конца процедуры. Я удивился, как мог он, Жилец, позволить себе присутствовать на религиозных похоронах, будучи членом партии. Жилец сказал, что теперь глупо относиться к православной церкви серьезно. Это теперь вполне послушное учреждение. Теперь надо опасаться потребности в новой форме религии. В какой? Он сам не знает. И никто этого пока не знает.

Жена привезла из города ужасную весть: умер Генерал. Упал на улице. К нему долго не могли подойти, боялись собаки. А собака сама его бросила, ушла домой. Тогда его и подняли. Думали пьяный. От него и на самом деле несло. Но он был к тому же еще и мертв. В последнее время он зверски пил. А я уже устроил ему участок. И насчет стройматериалов договорился. Теперь все прахом пойдет. А кто будет расплачиваться? Пушкин, да? Надо будет нажать на Генеральшу. Пусть компенсацию выплатит. А участок и материалы надо переадресовать. Лучше футболисту, он больше даст. Теперь футболисты идут на уровне членов ЦК. Хотя Внук считает, что футболисты подешевле. Теперь хоккеисты на первом месте.

Похороны Генерала были куда более бедными, чем я ожидал. У Академика народу было раз в двадцать больше. Зато тут оркестр, солдаты. Ордена несла целая колонна. Я представил себе, как будут меня хоронить. Народу еще меньше. Солдат никаких. Ордена и у меня есть, но с Генералом не потягаешься.

Генерала сожгли в крематории. Собачку Генеральша продала. Квартиру, конечно, отберут. Интересно, кого теперь поселят наверху? Жена говорит, из генеральской квартиры будут делать четыре обычные и раздадут полковникам, профессорам и прочей мелюзге.

О смерти Академика сообщили в городской газете на последней полосе в малюсеньком четырехугольничке. О смерти Генерала дали большой некролог на второй полосе центральных газет. Некролог подписали высшие лица Партии, Правительства и Армии. А где сообщат о моей смерти? Кто подпишет некролог? Отделаются короткой заметкой с подписью «группа товарищей»? Или поступят, как с Академиком? Это несправедливо. Я все силы отдал Партии, Государству, Народу. И вот итог: пара слов в захудалой газетенке. Несправедливо это!

Жилец с женой уехали в город. Я отправил Внука последить, чтобы они не застали врасплох, пока я буду выполнять последнее задание. Я открыл комнату Жильца и произвел доскональный осмотр, как меня об этом просили. Я составил список бумаг и книг, которые обнаружил. Выписал все имена, адреса и телефоны из записной книжки. На столе валялось кольцо. Как можно такие вещи оставлять, подумал я. Я взял кольцо и положил его в карман. Я вправе это сделать. Снимать такую комнату куда дороже стоит. А сколько сил я потратил на них! Сколько нервы трепал! Так что... В чемодане на дне я нашел пачку облигаций трехпроцентного займа. Ничего‘себе, подумал я. Тут сотни на три будет! Я отобрал несколько штук. Потом увидел, что мало взял. Можно было больше. Ну, да ладно. Так больше шансов, что не сразу заметят. А если заметят, поди докажи!

Меня принял сам заместитель Начальника ОГБ. Пожал руку. Сказал, что я им очень помог. За это я буду представлен к ордену. Мой внук — толковый парень. Я правильно воспитал его. Если надумает поступать в Высшую Школу ОГБ, ему гарантируется прием. Впрочем, целесообразнее будет использовать его на дипломатической работе.

Окрыленный успехом, я поехал на дачу на такси. Всю. дорогу я твердил себе, что пока еще нужен Партии и Родине. Размечтался о том, что меня снова призывают... пусть не на тот же пост, пусть пониже... но все-таки на ответственный. Орден — это замечательно. Знакомым скажу, что выполнял особое задание, для этого меня для виду на пенсию отправили.

На даче меня ждал сюрприз. Жена выбежала навстречу с разинутым от ужаса ртом. Жильцы толпились кучкой у террасы. Жена Жильца вытаскивала на улицу вещи. Увидев такси, она попросила его подождать. Со мной не поздоровалась. Не глядя на окружающих, она носила вещи к такси. Шофер не выдержал, стал ей помогать. Наконец, она уехала.

— Что происходит?— спросил я.

—Жильца арестовали,— сказала Жена.— А ведь добрыми прикидывались, мерзавцы. Расстреливать таких надо!

Жильцы разошлись по своим комнатам. Я осмотрел комнату Жильца— не захватила ли эта стерва что-нибудь наше. Потом я написал в нескольких экземплярах объявление, что сдается до конца сезона комната с террасой. Пошел на станцию и наклеил одно объявление около кассы, другое — у буфета, третье — у магазина, несколько штук — на перроне. Не пропадать же деньгам! Впереди еще половина лета.

Когда шел домой, мне в голову пришла замечательная идея. А что, если..., подумал я. Больше я ничего не помню.