В преддверии рая

КОНЕЦ ЗАТЕИ

— Никакого общественного мнения у нас нет,— говорит один интеллигент другому в коридоре одного солидного учреждения.

— Ерунда,— возражает другой. — Оно есть, только никто не знает, что это такое.

— Грубая ошибка,— настаивает на своем первый. — Все знают, что это такое, но не имеют. Могу обосновать свой тезис. Начнем, естественно, с начальства. Начальство отвергает существование общественного мнения по очень простой причине, о которой само оно и не подозревает. Оно боится того, что если оно существует, то оно против него. Кто и что здесь есть «оно» и «него», роли не играет, ибо если одно против другого, то другое тем более против первого. А раз его нет /на сей раз определенно речь идет об общественном мнении, ибо не бывает так, чтобы не было начальства/, то с ним можно и не считаться. Начальство, поголовно сдавшее на пятерку марксистско-ленинскую философию в «Университете Миллионов» /в Вечернем Университете Марксизма-Ленинизма, который по слухам окончили даже Моше Даян, Гольда Мейер, Киссинджер, престарелый маршал Броз Тито вместе с Илонкой, Вилли Брандт и сенатор Джексон/, твердо знает одно: общественное мнение есть /далее идет цитата из классиков/ объективная реальность, пересаженная в руководящую задницу и преобразованная там до такой степени, что... / тут цитата кончается и далее идут нецензурные выражения/. Народные массы знают другое «одно»; но это «одно» совсем не то «одно», что знает начальство, ибо народные массы по определению суть те, кто «Университет Миллионов» не посещал. Массы знают другое «одно», а именно — какое все это сплошное г...о! А глас народа — божий глас. А бога все равно нет, хотя потребность в нем ощущается / а в чем, скажите, мы не ощущаем потребности?!/. Так что с народом никаких теоретических затруднений нет. Что касается практических затруднений, то они вовсе не затруднения, а трудности. Последние же / опять-таки по определению!/ у нас всегда временные. Остаются передовые борцы за. За что именно, вы сами знаете. Так что лучше промолчим, чтобы не вызывать справедливый гнев начальства. Тем более что это было бы явным вмешательством в наши собственные внутренние дела. Тем более эти самые штучки, за которые передовые борцы борются /боролись, скажем точнее/, у нас есть в изобилии и гарантированы новой конституцией. Мы не просто их имеем, мы обязаны их иметь и отвертеться от них не можем ни в коем случае, хотя они нам совсем ни к чему. Во всяком случае, если бы даже их у нас не было, они были бы у нас все равно лучше, чем на Западе. Так вот, передовые борцы за считают... Прошу прощения, считали. Теперь они уже не считают, ибо считают, сколько лет им остается досиживать. Так они считали, что общественное мнение — это лишь они сами, а поскольку их уже нет /заметили, насколько спокойнее стало без них?!/, то и общественного мнения нет.

— Но не надо смешивать факт и мнение о его существовании или несуществовании.

— В данном случае факт есть мнение, а мнение о мнении и есть мнение. Если есть мнение, что нет мнения, то мнения нет. А если есть мнение, что мнение есть, то оно есть.

— А если нет мнения о том, что есть мнение?

— То его, разумеется, нет.

— Есть еще четвертая возможность. Согласно твоей логике, отсутствие мнения...

— Означает все равно отсутствие мнения.

— Я склоняюсь к тому,— говорит третий интеллигент /он как раз выскочил из зала с партийного собрания под тем предлогом, что ему надо помочиться/,- что у нас общественное мнение в самом деле существует. Его лишь невозможно выяснить, ибо оно по самой природе таково, что применение к нему любых средств исследования немедленно уничтожает его. Вот в чем дело! Тут ситуация потруднее, чем в физике. Там если направить луч света познания на частицу, так она от удивления и неожиданности лишь переменит место в пространстве или повернется в вам задом. А как же иначе? Вот вы, допустим, в два часа ночи пристроились выпить из горла на троих в темной подворотне, и на вас вдруг падает луч света от милицейского фонарика. Что вы сделаете в первую очередь, автоматически, инстинктивно, рефлекторно? Верно! Так чего же вы хотите от частицы?! Но дело-то в том, что частица / да и вы с вашими собутыльниками/ не перестает от этого существовать! Спросите любого, даже самого глупого профессора философии...А глупее профессора философии может быть только доцент философии, ибо если уж доцент философии не может стать профессором этой самой философии, то по глупости он превосходит даже профессора философии, каковым он стремится стать... И вам он ответит с четкостью и ясностью классиков марксизма: э-э-э-э, видите ли, вопрос... э-э-э-э... как бы точнее... э-э-э-э... Ладно, черт с ним. Пусть себе мямлит. Мы-то с вами точно знаем, что если не частица, то вы с собутыльниками /смоетесь ли вы немедленно за углом или покорно последуете в участок/ остаетесь существовать /как, другой вопрос, не мешайте докончить мысль!/ объективно. А общественное мнение немедленно исчезает, стоит его коснуться светочем разума хотя бы самым нежнейшим образом. Вот, например, идет по улице человек. Одет вроде прилично, ибо одет по древнегреческому принципу: все мое ношу на себе. Лицо вроде интеллигентное, ибо сейчас у него как раз обострение язвы, а в столовых кормят таким... И в глазах человека невыносимая тоска, ибо ему только сейчас отказали в улучшении жилья, поскольку у него на душу населения приходится три целых и четыре десятых /!/ квадратных метра. А вы, допустим, иностранный журналист, приехавший к нам с благим намерением описать объективно, что думают о своей жизни трудящиеся нашей Страны. Вам, конечно, невдомек, что сотрудники ОГБ волокут спереди вас, сзади, с одного боку и с другого боку по десятку специально подготовленных «случайных» прохожих. Но вот почему-то они зазевались, и вы успели сунуть микрофон под нос того самого ошалевшего человека, у которого тоска в глазах. И с места в карьер один вопрос за другим. Как? Что? Почему? Зачем? И что вы думаете произойдет с этим человеком? Верно, об этом-то мы и говорим. Язву как рукой снимет. Глаза засветятся верой в наше передовое учение и любовью к Партии и Правительству и лично к товарищу... Вы меня поняли?

— Ладно, — соглашается первый /Скептик/. — Пусть оно существует, это ваше дурацкое общественное мнение, раз вам так хочется. Хотя, честно признаюсь, не могу понять, как оно может существовать, если его познать невозможно.

Ты что!? — орут в один голос оппоненты, — забыл о печальной участи Канта, Маха, Авенариуса, наших отечественных эмпириокритиков и наших сокурсников Иванова, Петрова и Сидорова, которых выгнали с первого курса за сомнение в сверхгениальности эпохального труда...

— Ладно, — капитулирует Скептик под мощными ударами ленинской критики субъективного идеализма и агностицизма. — Философию я сам когда-то сдавал на пятерки. Я же не об этом. Ваше общественное мнение, если даже оно существует, все равно не играет никакой роли.

— Посмотрите на этого лаптя, — наслаждаются своим триумфом оппоненты. — Если оно играет роль, оно существует, а если не играет роли — не существует! Оно же существует именно в том, что играет роль!

— Эй вы! — говорит четвертый интеллигент, выходя в коридор из зала /под тем предлогом, чтобы прекратить шум в коридоре/. — Прекратите шум! О чем речь? А!.. Ну, это — задачка для начинающих. Конечно, существует. И роль играет. Но роль про-ти-во-по-лож-ну-ю !! Поняли? И ли, как говорил наш преподаватель-кретин... помните... по истории партии: противолапожную или обратнопрепендикулярную. Послушайте, братцы, а что, если!..

— Что Они Там мудрят с этими психо-химо-физическими средствами, — ворчит Вождь столичной партийной организации, претендующий со временем стать Вождем всей Страны. — Стоят эти средства бешеных денег, а толку от них чуть. Раньше жить было куда хуже, а обходилось без них. Голод косил людей. Репрессии бесконечные. Это же факт, между нами говоря. А люди все равно верили. А почему? Да потому, что более надежные средства применяли. Какие? Книжки хорошие печатали: «Как закалялась сталь», «Чапаев», «Железный поток». Кинокартины хорошие делали: «Светлый путь», «Кубанские казаки», «Чапаев» опять же, «Ленин в октябре», «Юность Максима». Песни хорошие пели: «Утро красит», «Широка страна моя родная», «Легко на сердце». Показать такое, спеть такую песню, прочитать такую книжку — все равно что людям десяток уколов сделать. Надежных. И без вредных последствий в виде шумихи на Западе. Сделай пару хороших фильмов с песнями, подкрепи парой процессов над шпионами и идеологическими диверсантами. И руководи спокойно. Нет, вы меня не переубедите. Зря мы тогда пошли на уступки. Запад тоже надо в постоянном страхе держать. А то распустились, сволочи!

Не надо думать, что Они там едины, — говорит Математик. — Они сами друг другу готовы глотку перегрызть. Вождь Столицы хочет стать Вождем Страны. Идеолог Столицы метит тоже в главные идеологи. Поэтому он поддерживает своего непосредственного вождя и копает яму главному. Начальник ОГБ готовит какую-то пакость, благодаря которой он рассчитывает стать фигурой номер один и сделать Вождя своей марионеткой. Главный Идеолог чует это и трясется за свою шкуру. Он сам мечтает стать фактическим закулисным заправилой. Вот я тут набросал примерную схему расстановки сил в правящей верхушке. Видите? Судя по всему, Начальник ОГБ обречен. Они его все боятся. И потому сплотятся против него. А с его падением рухнет вся их эпохальная затея. Одно дело — газетный треп, другое дело — конкретная работа. А Начальник ОГБ — душа этой затеи и вдохновитель. Без него начнется маразм, и нас утопят в навозе, так, между делом. Надо спешить!

— Зря вы смеетесь над диалектикой, — говорит неопознанный забулдыга случайным собеседникам. — Диалектика вещь серьезная, если к ней отнестись серьезно. Возьмите, например, учение диалектики о форме и содержании. О чем оно говорит? В двух словах: не верь глазам своим! Скажем, формой существования нашей науки является воровство в самом широком смысле слова /т.е. не только как плагиат, но вообще как законное присвоение продуктов чужого труда/ и пустозвонство. А по содержанию? Величайшие открытия за всю историю, бескорыстное служение истине, героическое служение народу. Правда, нельзя точно установить, что тут форма, а что содержание. Но диалектика — не догма, а руководство к действию. Точно также и в области социальной истории. Формой /или содержанием/ социальной истории у нас является пошлая интрига, а по содержанию /или по форме/ это — вехи, этапы, свершения, поступь. Согласно диалектике происходит отставание формы от содержания /или наоборот/ и сбрасывание старой формы /или наполнение новой формы/. Одним словом, диалектика. История подобна змее, вылезающей из своей старой шкуры. Процесс долгий и мучительный. Только в отличие от змеи здесь вехи и этапы образуют обрывки старой шкуры. А живая змея истории все время уползает неведомо куда. В общем, как сказано в «Евангелии от Ивана»,

Но в этой идиотской их затее уже сейчас совершенно точно можно предсказать следующее: Начальник ОГБ горит, Вождь Столицы оттирается на второй план, сознатории вырождаются в бараки для рабочих...

Секретарь по Идеологии встретился с Вождем в присутствии Министра Вооруженных Сил и намекнул ему, что Начальник ОГБ намерен убрать Вождя на пенсию и занять его место. Не случайно он через свою агентуру распространяет на Западе слухи о предстоящем омоложении руководства Партии на десять лет. На Западе называют Начальника ОГБ наиболее вероятным преемником Вождя, так как прочим членам ПБ ВСП уже за семьдесят. Вождь сразу смекнул, в чем дело. И зная, что Начальник ОГБ слушает их, сказал миролюбиво, что ему действительно пора на покой, что надо молодежь выдвигать, что Начальник ОГБ талантливый и опытный руководитель, и есть смысл обдумать его кандидатуру, но с поста Начальника ОГБ нельзя сразу переходить на пост Вождя, надо поработать сначала на посту, близком к общеполитическому руководству Страной и т.д. Начальник ОГБ сразу понял, куда гнет Вождь. Но выхода не было. Отказаться — покажется подозрительным. Но уйти с поста Начальника ОГБ теперь — значит потерять все. Арестовать этих негодяев? Время не то, ничего не выйдет. Дело наверняка кончится провалом, как тогда у Берии. Надо их перехитрить! И он решил дать свое согласие. Но куда они меня переведут? Так я и думал! Вот негодяи! Это пронеслось в его мозгу в тот момент, когда он услышал предложение Идеолога передвинуть его на пост руководителя Профсоюзами. Прекрасно, сказал Вождь. Пусть поруководит Профсоюзами лет пять или десять. Профсоюзы, как говорил Ильич, суть приводные ремни... И Вождь начал мямлить длинную речь с цитатами из классиков о роли профсоюзов как школы коммунизма.

Взрослые кичатся своим жизненным опытом. Стоит завести с ними серьезный разговор, как они обрывают тебя: мол, ты еще молод, поживи с наше — поймешь! А между тем, понимать-то нечего. Они привычку, выбор пути и одеревенение смешивают с пониманием. Нам уже в школе абсолютно все ясно. Повзросление, повторяю, есть лишь выбор пути и закрепление его. А выбираем мы вполне сознательно. С людей нельзя снимать ответственность за содеянное, сваливая ее на среду, воспитание, обстоятельства. Мы на самом деле очень рано начинаем понимать все самое главное и сознательно делаем выбор. Воспитание есть не только принуждение, но и добровольный выбор. Большинство выбирает путь приспособления к обстоятельствам в своих интересах и преуспевает на нем в меру своих способностей и удачи. Главная способность при этом — не способность к живописи, музыке, математике и т.п., а способность использовать эти дары природы и образования или отсутствие таковых в своих эгоистических интересах. Лишь очень немногие заболевают пониманием сути дела и чувством несправедливости происходящего перед лицом разума, совести или Бога /что одно и то же/. И они обрекают себя на страдания. Они тоже выбирают. Но ради чего, этого я еще не знаю. Просто выбирают, и все. Наверно, есть какие-то объяснения в каждом частном случае. А в общем это — мутация, отклонение от нормы. Но только благодаря таким отклонениям общество достигло величайших успехов. И судя по всему, эти отклонения имеют устойчивую степень вероятности. Так что и в будущем только из них может вырасти какой-то прогресс. Я чувствую, что и я выбираю этот путь. Почему — не знаю. Просто я не могу иначе. Что ждет меня на этом пути? Когда общество, т.е. мои друзья, воспитатели и родственники, заметят, что я именно таков? Как оно к этому отнесется? Я представляю, чем все это кончится. Но я хотел бы пройти как можно дальше. Я хотел бы сказать свое слово и быть услышанным.

Оперативная группа Комитета Гласности накопила достаточно материалов, чтобы сделать бесспорные выводы относительно ИСИ. Но руководитель группы не решался передавать материалы в Комитет Гласности для открытого использования. Ряд обстоятельств его настораживал. Во-первых, необычайная легкость получения некоторых сведений и копий с документов. Впечатление такое, как будто их подсовывали специально. Во-вторых, странная двойственность в организации работы ИСИ и в тематике исследований. С одной стороны, сравнительно легко обнаруживались чудовищно жестокие и нелепые эксперименты на нормальных /при поступлении/ людях, в которые отказывается верить даже разум граждан Страны, привыкших ко всему. А с другой стороны, в ИСИ проводились исследования, о характере которых неизвестно ничего. И хотя группа провела скрупулезную работу буквально с сотнями сотрудников ИСИ, ни один из них не обмолвился об этих исследованиях ни единым словом. И в системе руководства ИСИ обнаруживалось несоответствие номинальной и фактической субординации. Создавалось впечатление, будто ИСИ есть чудовищная бутафория, скрывающая какие-то реальные и еще более грозные приготовления совершенно иного порядка. Какие именно? Наконец, на территории ИСИ началось строительство каких-то грандиозных корпусов. Что это за строительство, выяснить не удалось, хотя обычно такое узнавалось тривиальным образом. И к тому же, где расположены те многочисленные корпуса ИСИ, о которых говорили как о чем-то бесспорном?

— Не будем спешить,— сказал Руководитель.

— Но мы можем опоздать,— сказал один из членов группы.— А что если они построят тут очередную пропагандистскую липу и пустят туда иностранцев? Смотрите, мол, сами! Как тогда мы будем выглядеть? Нет, я считаю, надо немедленно начинать публикацию материалов и передачу их в западную прессу.

— Если мы опоздаем,— сказал другой член группы,— мы можем вообще отказаться от предания материалов гласности от имени Комитета. Их можно будет напечатать от имени частного лица или анонимно. А если мы поторопимся, мы можем угробить все дело.

В этом году у нас в школе ввели новую систему преподавания математики. С первого класса учат теории множеств, алгебре, топологии. В свое время наш математик долго рассказывал нам, какой это великий прогресс. Говорил что-то о состоянии науки, о передовом крае, о математизации опытных наук. Но мне это показалось не очень убедительным. Я хотел было поговорить с ним отдельно, да позабыл. А сегодня он сам заговорил на эту тему. Мы домой шли вместе.

— Честно говоря, для развития творческих способностей старая система лучше. Новая система хороша для развития машинообразных способностей интеллекта. Конечно, она вполне в духе времени. Но мне этот дух не особенно нравится. По-моему, математика из-за него стала развиваться в таком направлении, что талант оказывается все менее необходимым. Середнячки вполне справляются со всеми ее проблемами. Наваливаются скопом,— и готово! Посмотри нынешние книги! Старые математики постеснялись бы вообще заниматься такими проблемами. А нынешние — всякий пустяк в печать. Громоздят горы банальностей. В итоге — иллюзия величайшей сложности. Из математики исчезает догадка, удача, искусство и Бог. Да, представьте себе, Бог. В переносном смысле, конечно.

— Я понимаю. А почему вы нам тогда не сказали об этом?

— Кто я такой? Червяк. А там — академики, доктора, министры, лауреаты. К тому же, мне два года до пенсии осталось. И то, что я тебе сказал, пусть между нами, конечно. Ты парень стоющий, по-моему.

— Не беспокойтесь, я не из тех.

— Мой тебе совет: держись, не поддавайся на удочку этих сверхсовременных идей. Математика всегда была и будет прежде всего мысль, идея. А уж потом — вычисление.

Новому Начальнику ОГБ доложили о том, что КГ медлит с заявлением относительно ИСИ. Весьма возможно, что они почуяли что-то. А что если они вообще откажутся от таких заявлений? Тогда работа огромного коллектива в течение многих месяцев и колоссальные затраты пропадут даром. Будет упущено время. Будет потерян единственный и вполне безупречный процесс. Этого допустить нельзя! Нельзя допустить, чтобы эти проходимцы из КГ вылезли сухими из воды и уклонились от выполнения своих священных обязанностей. Раз призваны разоблачать, так извольте выполнять свой долг! Иначе зачем же мы их держим?! И Начальник дал указание Человечку предложить агентам ОГБ активизироваться и настоять на быстрейшем разоблачении подлинной сущности деятельности ИСИ. В ночь, когда состоялось заседание КГ, на котором было принято решение опубликовать имеющиеся материалы, на всех подъездных путях к территории ИСИ появились огромные щиты с изображением комплекса зданий и надписью «Строительство крупнейшей в Стране психиатрической лечебницы». А Хроники КГ уже расползались по Стране и Столице. «Голоса» уже начали передачу материалов от имени КГ.

Сегодня меня опять прорабатывали на собрании. Говорили, что я уклоняюсь от общественной работы, поручили подготовить политинформацию о текущих событиях в Африке. Кроме того, включили от нашего класса в постоянно действующий отряд по очистке складов на овощной базе, над которой наша школа взяла шефство. А в пример мне, между прочим, привели Ее.

— Как это ты ухитряешься,— спросил я Ее, когда мы шли после собрания домой.— И там ты все знаешь и понимаешь, и тут ты примерная.

— А как же иначе,— сказала Она.— Вступать с этим дерьмом в полемику? Раздавят, и дело с концом. А я в институт хочу. Хочу чему-то научиться и сделать что-нибудь значительное. А для этого надо характеристику иметь. И вообще выглядеть благонадежным. А ты? Что ты думаешь, ты безгрешен? Посмотри на себя внимательнее, и ты уже с двойным дном. Теперь все с двойным дном. Если не идиоты, конечно. Или не отпетые прохвосты. А приличный человек должен выкручиваться, если хочет уцелеть. На базу ты пойдешь? Пойдешь! Политинформацию сделаешь? Сделаешь! Уроки по обществоведению будешь отвечать, да еще на пятерку? Будешь! Не ответишь на пять, опять прорабатывать будут. Так что хошь — не хошь, а крутиться всем приходится. Только одни лицемерят и делают вид, будто они — чистенькие, а другие честно признаются в этом. Кто хуже?

— Ладно,— сказал я.— Хочешь стих?

— Давай!

Психиатрическую больницу строили ускоренными темпами. Ход строительства систематически освещали в печати. Многим строителям присвоили звание Героев Труда. Группе архитекторов присудили Премию. В журналах и газетах печатали статьи видных ученых о замысле лечебницы и о новых гуманных методах лечения. Иностранные делегации и отдельные видные деятели культуры Запада дневали и ночевали на строительной площадке, мешая работать. Но их терпели. Паломничество прекратилось лишь после того, как подъемный кран, провалившись одним боком в яму, упал на автобус с делегацией освободившихся народов Африки, а в другом месте под землю провалилась группа прогрессивных деятелей Запада. Поскольку в далекой африканской республике произошел коммунистический переворот, делегацию вообще не искали, а прогрессивные силы Запада дело замяли из любви к прогрессу.

— Почитай мне что-нибудь!

— Слушай!

Вот были славные слова:

Плащ.

Шпага.

Шпоры.

Конь.

От них кружилась голова,

Пылал в мозгу огонь.

Что хочешь, все за них отдашь,

Покинешь отчий дом.

Бриг.

Парус.

Мачта.

Абордаж.

Пучина за бортом.

Щит.

Меч.

Кольчуга.

Клятва.

Честь.

Готов ты повторять:

Дуэль.

Погоня.

Схватка.

Месть...

И начинать опять.

Но в этом мире все течет,

И жизнь меняет тон.

Ты слышишь:

Стройка.

План.

Отчет.

Экзамен.

Электрон.

И слышишь ты из года в год

Зловещий скрежет слов:

Ученье.

Партия.

Народ.

Вершина всех веков.

Забота.

Благо.

Гуманизм.

Иного нет пути.

Не за горами коммунизм...

Тьфу, Господи, прости!

И нет того в душе огня,

Распался меч в руке,

И бриг уходит без меня

По времени реке.

— Зачем тебе математика? Ты же поэт! Пиши стихи. Стихи теперь важнее теорем.

— Я бы писал, да кому они нужны? Их же все равно не напечатают.

— А ты пиши такие, чтобы напечатали.

— Такие не могу.

Сразу же после того, как Комитет Гласности опубликовал материалы о деятельности ИСИ, последовало правительственное заявление о том, что эти «материалы» — нелепый вымысел и клевета. Всем желающим было предложено посетить территорию, указанную в «материалах», на которой строится психиатрическая лечебница. И она совсем не такова, как говорится в «материалах». Скоро лечебница вступит частично в строй. Правительство Страны готово допустить любую международную комиссию, желающую ознакомиться с диспансером и методами лечения, которые тут будут применяться. Членам Комитета Гласности было предъявлено обвинение в заведомой клевете на социальный и политический строй Страны, а также на целую группу видных ученых и государственных деятелей. Чтобы облегчить ход следствия и соблюсти строгую законность, все члены Комитета и связанные с ними лица были арестованы. Было объявлено, что процесс будет открытым и даже будет транслироваться по телевидению, что неопровержимо установлены связи Комитета с разведками различных западных государств, которым члены КГ регулярно поставляли секретные сведения. Все понимали, что вся эта история — липа. Но придраться было не к чему. В Стране сообщение об аресте деятелей КГ не произвело почти никакого впечатления, за исключением тех кругов, с которыми члены КГ соприкасались лично. А на Западе стали ждать исхода дела просто с любопытством. Страстей не было. Но история с КГ породила новый, нежелательный и неуправляемый процесс, в котором сосредоточилось все недовольство, накопленное обществом за прошедшие годы. История с КГ давала опору и притяжение, повод для обобщения, все возрастающую пищу для размышлений и глухих разговоров. Основное направление умов выражалось простой формулой: Они там с этими смутьянами е....., а тут бардак везде и жрать нечего!

Потом мы заговорили о положении в Стране. В таком стиле. Мол, жрать нечего. Приличные ботинки достать невозможно. Своя отдельная комната — недосягаемая мечта для подавляющего большинства населения. Толкучка. Злоба. Читать нечего. Смотреть нечего. И погода ко всему прочему дрянь. Наверняка из-за этих идиотских космических упражнений и атомных реакторов.

— Вы эти штучки бросьте,— возразил Друг по поводу атомов и космоса.— Это дело полезное. Скоро на Земле жить нельзя будет, и человечество должно будет улететь в Космос. На другие планеты.

— Почему нельзя будет жить? Потому что из-за этих атомных и космических затей загадят Землю?

— Или взорвут.

— И когда это будет — улетят? Кто улетит? Зачем искать новые планеты, если лучше нашей все равно нет? Надо здесь наладить жизнь.

— Население растет. Тесно будет.

— А зачем растет население? И какое население?

— Уровень цивилизации,начиная с некоторого момента, снижается за счет роста населения.

— Счастье человечества не есть сумма счастий отдельных людей.

— Ох, и надоела же эта болтовня,— сказала Она.— У нас каждый вечер идет треп на эту тему. С ума сойти можно.

— Это интересно,— сказал Друг.— Чего же они хотят, ваши гости? Новой революции?

— У них есть какая-то конкретная программа?

— Что ты! У них сколько голов, столько и программ. Один требует права каждому жить по-своему. Другой требует бороться за нужды народа. А что такое народ? Третий говорит, что у нас плохо живут и начальство, и простые смертные. И надо либерализовать общий стиль жизни. Четвертый требует свободы противозачаточных средств и гостиниц, где можно было бы комнаты снимать по сходной цене. Пятый призывает все слои общества бороться за свои частные цели. Мама призывает к тишине. Папа сует карандаш в телефонный диск, чтобы там не могли подслушивать.

— Ну хоть в чем-то у них есть единодушие?

— В одном: жрут, сволочи, так, что за один ужин подчищают все наши недельные запасы. И пьют.

Потом мы пошли к Другу смотреть хоккей. У него цветной телевизор. В перерыве между таймами выступал какой-то важный иностранный гость Столицы. Очень хвалил наш город и наших людей.

— Вот сволочи,— сказал Друг.— Приезжают сюда и уговаривают нас в том, что мы прекрасно живем. А пожили бы тут, гады, на общих условиях хотя бы годик! Знаешь, у меня такое впечатление, будто они делают это специально. Им почему-то выгодно, чтобы мы жили скверно. Как ты думаешь?

Потом мы прошвырнулись слегка. И опять болтали.

— Тебе что,— говорит Друг.— Ты гениальный математик. Тебя все равно возьмут на мехмат. В порядке исключения. А мне? Я серость. И никакого блата.

— На мехмат я не пойду, это я решил твердо. Попытаюсь на социологический.

— С ума сошел! Знаешь, кого туда принимают? Трижды перепроверенных и надежных идиотов! А кого они выпускают? Знаешь? Идиотов в кубе! Зачем это тебе нужно?

— Математика обойдется без меня. К тому же она не так уж важна, как об этом болтают. А я хочу разобраться в нашей жизни,— кстати, вот где действительно нужны математические способности. А социологический факультет дает все-таки какое-то образование социологическое.

— Да такое образование с твоей башкой за пол года приобрести можно.

— Это не то. Надо повариться в этом профессиональном котле. Поговорить с ребятами. Проблемы-то все равно остаются. И литература. Общий дух. Математика для социологии — это лучше, чем социология для математики. Когда математики берутся за социологию, то они лишь подтверждают нашу пропаганду и демагогию. А если наш социолог тянется к математике, то хотя бы в одном случае из десяти тут есть живой интерес.

— Откуда тебе это известно?

— Послушал я тут одну лекцию. Не пойму, как ее разрешили. Не поняли еще, наверно. Разберутся — запретят.

Международная комиссия, расследовавшая слухи о злоупотреблениях медициной, посетила новую психиатрическую лечебницу, открытую недавно на том самом месте, где по сведениям Комитета Гласности находился ИСИ. Вот что сказал директор лечебницы членам комиссии.

Наша лечебница является пока уникальным заведением такого рода в мировой медицинской практике. Когда станет окончательно ясно, что применяемые здесь методы даю т положительный эффект и вполне отвечают принципам коммунистического гуманизма, мы по этому образцу построим все психиатрические учреждения Страны.

Вы, очевидно, заметили полное отсутствие охраны. И это оправдало себя: ни одного случая побега отсюда до сих пор не было. Мы придерживаемся таких принципов. Если родственники или сослуживцы сообщают нам о странностях в поведении индивида, мы предлагаем последнему посетить нашу лечебницу добровольно и предлагаем ему отдельную комнату со всеми удобствами с правом покинуть территорию лечебницы в любое время. Прожив несколько дней, предполагаемый больной выражает согласие подвергнуться курсу лечения. Предварительно мы разъясняем, что психические заболевания суть обычные заболевания, в которых нет ничего позорного. Лишь после этого предполагаемый больной подвергается тщательному обследованию. Если случай несерьезный, мы направляем индивида на консультации и лечение в обычные районные или ведомственные поликлиники. В лечебнице оставляются лишь лица, имеющие серьезные психические заболевания.

Подавляющее большинство больных сохраняет здесь возможность продолжать учебу, заниматься научной работой или творческой деятельностью, поддерживать контакты с семьей, друзьями и коллегами. Это благотворно влияет на ход лечения. У нас имеются кружки самодеятельности, устраиваются концерты силами больных, хорошо поставлена спортивная работа. Больные совершенно не чувствуют себя неполноценными. И эффект поразителен. Мы еще не можем говорить о стопроцентном излечении. Но сейчас этот процент приближается уже к восьмидесяти. Многие выздоровевшие просятся оставить их на дополнительные сроки. Но пока мы не можем на это пойти, так как число коек у нас всего около десяти тысяч.

О стоимости лечения. У нас, как известно, бесплатное медицинское лечение. Но наша лечебница особого рода. Больной имеет отдельную комнату, санаторное питание и все средства обычной жизни граждан. Так что больные, получающие зарплату по месту работы, стипендию, пенсию, гонорары или имеющие иные источники дохода, вносят на свое содержание определенный процент своих доходов, не превышающий соответствующие траты вне больницы. Но это играет скорее воспитательную роль, поскольку поступления такого рода составляют лишь около десяти процентов средств, отпускаемых государством на содержание лечебницы.

Теперь вам будет предоставлена возможность наблюдать деятельность лечебницы всесторонне. Вы сможете беседовать с любым сотрудником и больным. Сможете наблюдать действие применяемых психохимических препаратов. Хочу обратить ваше внимание на то, что эти препараты дают положительный эффект только тогда, когда строго соблюдается весь комплекс процедур, существенное место среди которых занимает коммунистическое воспитание больных.

Члены комиссии сделали кислые мины при последних словах директора. Они восприняли их как дежурные слова, которые они слышали ото всех, с кем приходилось сталкиваться. И совершенно напрасно. Половина комиссии состояла из шпионов различных разведок и фармацевтических фирм Запада. Когда они познакомились с методами и препаратами, применяемыми в лечебнице, и сообщили о них своим хозяевам, там все эксперименты с этими препаратами кончились полным провалом. И в души западных деятелей и обывателей закрался ужас: неужели коммунизм на самом деле есть знамение времени?!

Когда я пришел домой из магазина, у меня сидел Друг и читал мой дневник. Я отобрал у него тетрадку, сказал, что это подло— без разрешения лезть в чужие тайны. Он сказал, что и не собирался читать. Просто тетрадка валялась на столе, и он ее полистал. Я не мог вспомнить, оставил я тетрадь на столе или она была под подушкой, где я ее обычно храню. Друг предложил сходить в кино — отличный зарубежный детектив. Мы позвонили Ей. Фильм действительно был хороший. Потом мы прошвырнулись по улице. Друг распрощался с нами. Я проводил Ее. И мы проторчали у окна в подъезде чуть не до полуночи. Когда я вернулся домой, ко мне вернулось неприятное ощущение от истории с дневником. Надо его спрятать подальше. Впрочем, зачем прятать? Зачем я его пишу? Сам не знаю. Лучше его уничтожить на всякий случай. Жаль, конечно. Но что поделаешь. Все в один голос твердят, что теперь время не то. А когда оно было то?

Это была первая ночь в моей жизни, когда я не смог уснуть. Я потихоньку оделся и вышел на улицу.

Я убыстряю шаг. Расстегиваю куртку. Мчусь бегом. Прохожие шарахаются. Кто-то пытается задержать меня. На всякий случай. А вдруг я от милиции удираю. Вот сволочь! Ну и народ! Холуи! Рабы, сверху донизу, все рабы! Кто это сказал? отскакиваю от добровольных помощников милиции и мчусь дальше. Интересно, если бы я был настоящий хулиган или бандит, никто не тронул бы меня пальцем. У этих добровольных помощников инстинкт: они хватают безобидных и безопасных для них.

Когда я вернулся, Отец ждал меня у подъезда. Отец у меня хороший человек. Таких теперь немного. Честный. Скромный. И даже непьющий. И я его люблю. О матери я уже не говорю. Тут все само собой разумеется. И откровенно говоря, мне ужасно не хочется вырастать из рамок нашей семьи. Я всю жизнь хотел бы оставаться маленьким. Но, увы, мы растем. И становимся умнее своих родителей. Вернее, нам кажется, что умнее. А на самом деле мы просто заявляем свои претензии к жизни. Наша семья немногословна. Мы с полслова понимаем друг друга. Так что если мы с Отцом и говорили на серьезные темы, то обычно в таком духе: что поделаешь; другие хуже живут; на то они и руководители, чтобы врать; хорошо хоть это есть, а то скоро и это исчезнет; хорошо, что не сажают; все равно ничего не сделаешь и т.д.

— Ты неглупый парень,— сказал Отец.— Пойми, с этой мерзостью открыто воевать нельзя. Сомнут. Надо силу набрать. Против силы нужна сила. Набери силу! Становись ученым. У тебя же талант! Учитель математики говорит, что из тебя выйдет великий математик, а физик говорит, что ты рожден для теоретической физики. Вот и расти. И копи свою злость потихоньку, если уж не можешь без нее. А там представится случай — взрывайся! Терпение нужно. Надо с умом, понял? А то они привыкли на искренности и непосредственности ловить дураков.

Состоялся Пленум ВСП. Бывшего Начальника ОГБ сняли с поста Председателя Профсоюзов и передвинули на мелкий пост в Министерство Культуры, заведовать отделом изобразительного искусства. В этот день столичные либералы рассказали в два раза больше анекдотов и написали в два раза меньше доносов. На Пленуме одобрили идею превращения сознаториев в города-спутники, а помещений концлагерей — в общежития для строительных отрядов.

Доклад о ходе выполнения решения Первоапрельского Пленума ВСП делал Секретарь по Идеологии. Пленум одобрил меры, принятые по преодолению отставания общественного сознания, и постановил торжественно отметить предстоящий годичный юбилей Пленума. Председателем Чрезвычайной Комиссии по проведению юбилея Пленума утвердили самого товарища Сусликова.

Закрытая часть постановлений Пленума свелась к следующему: 1/ «инакомыслящих» давить без шума; 2/ не выделять особых мест для концлагерей, сделать последние более расплывчатыми, трудно отличимыми от обычных учреждений, поселений й районов; 3/ так наладить принудительную работу в местах, в которые пока нельзя организовать мощный поток добровольцев, чтобы это не вызывало никаких отрицательных реакций как внутри Страны, так и вне ее. Что же касается психохимических и психофизических средств воздействия на людей, особенно — средств массового воздействия на расстоянии, то мощная разрушительная сила их уже ни у кого не вызывает сомнений. И вряд ли приходится сомневаться в том, что они давно приняты на вооружение в армиях противников в качестве сверхсекретного оружия. Иначе чем же объяснить ту легкость, с которой они соглашаются на резкое сокращение видов оружия, еще недавно считавшихся самыми мощными за всю историю человечества?!

Органы ОГБ истолковали решения Пленума ВСП так, как и следовало это сделать с самого начала: никаких фейерверков, действовать тихо и систематично, не обращать внимания на вопли диссидентов и шумиху на Западе. Среди бела дня на глазах у соседей в подъезде своего дома ударом бутылкой по голове был убит писатель, выразивший протест по поводу запрета властей выехать на Запад на какой-то симпозиум. «Хулиганы» спокойно уехали на ожидавшей их у подъезда машине. За валютные махинации... За половые извращения... За... За... За...

У нас в квартире живет женщина. Довольно симпатичная внешне, но, как мне казалось, чопорная и холодная. Однажды мне зачем-то потребовалось зайти к ней. Вошел — она сидит, фотографии рассматривает. Плачет. Я спросил, что случилось. Она сказала, что ничего особенного, пустяки, прошлые воспоминания. Мы разговорились. Она показывала фотографии и объясняла, кто снят, когда, что стало с теми людьми. Никогда не думал, что может быть интересно разглядывать чужие фотографии. Вот эта очаровательная девчушка — это она. А это — отец. Где он? А кто его знает. А это — мать, она умерла. Если бы она немного пожила еще, им бы дали отдельную квартиру. А это — на школьном балу. Это — вручение диплома в университете. Она было именной стипендиаткой. А это... Ну, об этом не стоит говорить... Так, ерунда... Где она сейчас работает? В одной идиотской конторе... Мне после этого разговора стало невыносимо тоскливо, не знаю, почему. Я выбежал на улицу и сразу же придумал следующее.

Я хотел подарить это ей, соседке. Но я не знал, как она к этому отнесется. И не сделал этого. И не сделаю никогда. Почему так получается? Почему люди с одинаковой душой могут жить годами рядом, оставаясь чужими друг другу и взаимно равнодушными?

После Пленума состоялось секретное заседание ПБ ВСП, на котором обсуждали два вопроса. Первый вопрос — о зарождении новых форм религиозных верований. Идеолог сказал, что это явление, хотя оно и опасно и вредно и бороться с ним нужно, однако, оно не столь серьезно, чтобы... Одним словом, надо поручить обществу «Знание» усилить антирелигиозную пропаганду, прочитать цикл лекций... Усилить преподавание марксистско-ленинской философии в учебных заведениях... Начальник ОГБ сказал, что усиливать тут дальше некуда. Еще одно усиление, и число верующих удвоится. Тут нужна кропотливая работа с расчетом на много лет. Надо заслать сотрудников ОГБ в религиозные группы и организации, которые приобретут в них влияние, возможно вообще захватят инициативу и руководство, будут разлагать движение изнутри или направлять в сторону от важных проблем. В какую? Например, в сторону традиционного православия, йоги, нравственного самосовершенствования и т.д. Неожиданно для всех Вождь зачитал бумажку, на коей было написано, что упомянутые религиозные веяния — дело серьезное, ибо они могут вырасти в идеологическое течение, противостоящее марксизму-ленинизму в глобальных масштабах. Второй вопрос, обсуждавшийся на том заседании ПБ, был более важным и насторожил всех членов и кандидатов ПБ. Это — вопрос о надругательстве над нашими святынями,— памятниками и портретами руководителей Партии и Правительства, лозунгами, плакатами. Известны многочисленные факты такого рода. Например, в городе К прокололи портрет Вождя и вставили в дырку бутылку из-под водки; в городе Д таким образом надругались над портретами всех членов и кандидатов ПБ, вставив в отверстия сосиски из синтетического «мяса»; в городе В хулиганы в течение месяца регулярно, извините за выражение, срали около памятника самого товарища Сусликова и писали на нем, извините за выражение, неприличное слово «х.й». Эти факты, товарищи, сказал Министр ВД, дурно пахнут. Еще бы, сострил Министр ИД. Я не в том смысле, обиделся Министр ВД, я хотел сказать, что начав с обсирания, прошу прощения, руководителей нашей Партии и Государства, хулиганы начнут в них стрелять и бросать бомбы. Я думаю, сказал Начальник ОГБ, выход у нас один. Надо портреты и лозунги вешать и устанавливать так, чтобы хулиганы до них не могли достать. А памятники надо сооружать так, чтобы обсирание их было сопряжено с непреодолимыми трудностями. Поручим это дело Министерству Культуры.

К дневнику Мальчика было приложено заключение экспертизы: обычный случай мании величия. Кто знает, вздохнул Человек, уничтожавший эти материалы, может быть, человечество вообще есть продукт мании величия. А поздно ночью после закрытия всех заведений, где можно было хоть что-то выпить, Человек сидел со случайными собутыльниками в песочнице на детской площадке, наливал водку в позабытую каким-то младенцем формочку и произносил речь.

— Что вы тут бормочете мне про науку, истину, профессионализм, специалистов?! Я сам профессионал, дай бог всякому. И чего стоят наши специалисты, когда дело касается судьбы человека, я насмотрелся досыта. Тошнит! Нет, не от водки! От водки меня никогда не тошнит. Меня от науки тошнит. Дайте нашим специалистам всю историю цивилизации на экспертизу. Если они узнают, что это требуется для ВСП или ОГБ... Впрочем, это одно и то же... Они вам без звука дадут заключение, что все лучшие люди прошлого были шизофрениками и уголовниками. Уверяю вас, друзья мои, если бы идеи марксизма-ленинизма, партия нового типа, ВСП, ОГБ, МВД и прочие прелести, без коих жить мы не можем, появились бы в первобытном обществе, то мы так и не вышли бы из первобытного состояния. Впрочем, в этом тоже был свой плюс. Тогда не было бы ни марксизмаленинизма, ни партии нового типа, ни ВСП, ни ОГБ, ни МВД... Итак, выпьем за то, чтобы все они сдохли!

— Никто не знает и никогда уже не узнает, чем и как закончилось «Евангелие от Ивана»,— говорит один интеллигент другому. Остались лишь разрозненные отрывки и сомнительные свидетельства очевидцев. Возьмем, например, такие строки:

Сомнительно, чтобы их сочинил автор «Евангелия», ибо он как философски грамотный человек знал, что решить все проблемы и исчерпать все темы невозможно. Эти слова можно приписать самому Генеральному Секретарю, поскольку в речи по поводу десятилетнего юбилея Первоапрельского Пленума он так и сказал, что «мы решили по существу все проблемы и исчерпали все спорные вопросы, связанные с переходом от развитого социализма к недоразвитому коммунизму», а выше его чина на Земле уже ничего быть не может. Или, например, вот этот стих:

Опять-таки никакой дифференции специфики, позволяющей отнести его с полной доверенностью к «Евангелию». Если бы в этом стихе не было слов «диссидент» и «Генсек», его вполне можно было бы отнести к Древней Греции, к эпохе Возрождения или Средневековья. Слово «ЦеКа» пусть вас не смущает, ибо общество без диссидентов и Генсека мыслимо /первое время после смерти Сталина, например/, а без ЦК — нет. Без настоящего ленинского ЦК — нет, ни в коем случае!

— Есть все-таки в мире некая справедливость,— говорит другой интеллигент первому, кивая с усмешкой на портреты вождей.— Помните, как сказано в «Евангелии от Ивана»:

Чем больше они раздувают свое ничтожное величие, тем с большим треском лопаются потом. Их статуи, бюсты, портреты, сочинения и прочее дерьмо люди при первом же удобном случае выкидывают на свалку. Они это чуют и потому буйствуют. Их маниакальное стремление навязать себя человечеству в качестве «ума, чести и совести» поразительно. Они думают, что чем больше насрут, тем дольше вонять будет. О, кретины! Мы лишь маленькие кучки оберегаем, а на месте больших расчищаем арену для новых.

И правильно сделают. И наложат свою кучу, еще более грандиозную и вонючую. Ибо в этом и состоит их прогресс.

— Итак,— сказал собеседник с грустью,— еще одна историческая эпопея окончилась. И что? Ничего особенного. Пустяки. Как сказано в том же «Евангелии»:

В нормальном индивиде удивительным образом сочетается социальный пессимизм и личный оптимизм. Тут неподалеку есть приличное злачное место, где еще верят в человека и отпускают в долг. В пределах рубля, правда. Но все-таки это нечто. Пошли.

Внутренний Голос сказал ему, что он находится в подлинном коммунизме. Не в научном, подчеркнул Голос, а именно в подлинном. Научный был задуман неправильно, а построен был совсем неправильно даже в сравнении с тем, как был задуман. Поэтому пришлось его долго и упорно исправлять. Не веришь? Смотри сам! И Голос предъявил ему справку, в которой было зачеркнуто слово «научный», а над ним вписано слово «подлинный». Рядом было написано «исправленному верить», стояла печать жилищно-эксплуатационной конторы и подпись старшего бухгалтера /подпись неразборчива/. И он поверил, ибо сразу же за этим увидел перед собою Великое Сияние и испытал Великое Счастье. Он часто видел это Сияние в детстве, реже — в юности, совсем редко — потом. Появлялось оно на мгновение, и он никогда не мог его удержать дольше или вызвать вновь по своей воле. Появление Сияния каждый раз было связано с возникновением состояния огромного Счастья. И потому он страстно мечтал увидеть его хотя бы еще раз и хотя бы на то неуловимо короткое мгновение. И вот он видит Это и испытывает Это.

Но как только он начал испытывать Это, сразу же все исчезло. Осталась только справка с надписью «исправленному верить». Счастье, сказал Голос, по самой своей природе неуловимо, а в больших дозах вредно. Счастливая жизнь — это капля счастья на бочку повседневной серости. Однажды в юности мы с приятелем сперли улей и съели его содержимое за одни присест. Можешь вообразить, что с нами стало после этого? И не надо. Я до сих пор не могу вспоминать об этом без содрогания. А ты вспомни, что произошло в вашем отделе, когда вам выделили на сорок человек два ковра размером три на пять? Испорченное настроение у всех на полгода. А отчего? Слишком великой оказалась доза счастья! Я уж помалкиваю про случай с квартирами. По-моему, ты от него до сих пор не оправился. А что говорит наука по сему поводу? Категория счастья вообще лишена смысла, вот что говорит наука. Имеет смысл лишь категория «не считаться несчастным». Состояние счастья субъективно и неопределенно, для него нет четких и всеобщих критериев. А состояние, когда индивид не считается несчастным, такие критерии имеет, ибо это состояние объективно, а упомянутые критерии лежат вне индивида, т.е. в коллективе. В случае со счастьем индивид сам решает, счастлив он или нет. А является индивид несчастным или нет, решает коллектив. Индивиду здесь остается лишь принять решение коллектива за собственное. Иначе он будет наказан. Как? При Коммунизме признается только одна форма наказания: лечение. Быть больным тут запрещено. Традиционное «Будь здоров!» здесь обрело силу закона. Но лучше смотри!

Он посмотрел и увидел Мир сразу и целиком. Мир предстал перед ним в виде уходящего в бесконечность коридора. Коридор исходил откуда-то изнутри и шел сразу во все стороны, но прямо. Он вспомнил новейшие космологические гипотезы и презрительно усмехнулся: реальность, которую он сам видел своим духовным взором, не имела с ними ничего общего. Пол коридора сделан из разноцветных плиток, точь-в точь как в туалете Казанского вокзала. Ошибаешься, сказал Голос. Рисунок не тот. Точно такой рисунок в нашем вытрезвителе, и больше нигде. Именно за уникальность ему присудили Ленинскую премию. Вспомнил? По правой стороне коридора сплошной ряд кроватей. Кровати железные и с металлической сеткой, но без постельных принадлежностей. Все-таки не нары, сказал Голос. Мягко, но гигиенично. Это тоже заимствовали в нашем вытрезвителе. Можно мочиться и даже делать по-большому, не вставая. Кровати приподняты под углом в тридцать градусов, словно ракетные установки, показанные на последнем юбилейном параде с целью устрашения Запада, который хотя и увеличил поставки хлеба в Страну и сократил кампанию борьбы за права человека, но не столь решительно и чистосердечно, как это требовалось в соответствии с Великой Целью. Приподняты кровати ровно настолько, чтобы все видели: хотя это не пушки и ракеты, а самые миролюбивые сооружения, но в случае чего они могут пальнуть по любой точке планеты; с другой стороны, хотя это и есть грозное оружие, но служит оно самым мирным целям. Помнишь, сказал Голос, мы певали в романтической юности:

Приподняты кровати так, чтобы спать на них было невозможно. Эти кровати не для спанья, сказал Голос. Но дело тут не в их положении, а в функции. А спать человек способен в любом положении. Мы однажды выпивали на строительной площадке. И не заметили, как один забулдыга свалился прямо в какой-то раствор. И проспал там целые сутки. А на другой день был выходной. В понедельник пришли строители. Представляете, какой хай они устроили! У них же план, премиальные. Хотели добавить еще пол метра раствора, и дело с концом. Но к счастью, среди них нашлись братья-алкаши, вырубили беднягу. С другой стороны коридора — такой же сплошной ряд унитазов. Какое величественное зрелище, воскликнул Голос. Никогда не думал, что банальные унитазы могут так потрясать воображение и вызывать священный трепет, если их очень много и они выстроены в ряд. Видел ли ты что-нибудь подобное?! Этот ряд унитазов пересекает всю Галактику и уходит в неведомые «черные дыры» на краю Материи. И все время прямо! Только прямо! Никаких отклонений! Это и есть зримое воплощение самой Генеральной Линии. Унитазы все одинаковые, но одновременно каждый пятый унитаз чуть побольше, каждый десятый еще больше, каждый пятнадцатый еще больше и так без конца. И где-то в захватывающей дух бесконечности — бесконечно большой и, вместе с тем, одинаковый со всеми остальными Генеральный Унитаз Вселенной. Вот проблема, на которой споткнулись метафизический материализм и идеалистическая диалектика: соотношение малого и большого. Однажды пришлось мне поехать в скульптурный комбинат на окраине Москвы в качестве эксперта по поводу работ молодого скульптора, претендовавшего на гениальность, но заподозренного в шизофрении. Здания комбината — сараи, больше похожие на дореволюционный кирпичный завод, чем на современные цеха искусства. Зато территория комбината — размером с маленькое европейское государство. И первое, что я увидел,— нижние части статуи Ленина, выстроенные в ровные ряды с одной стороны шоссе, и верхние части статуй, выстроенные в такие же ряды с другой стороны шоссе. И протянулись эти ряды по меньшей мере на три километра. Конец рядов усмотреть было невозможно, и потому казалось, что они уходят за горизонт. Все это присыпано грязным снегом. Представляешь, зрелище! С одной стороны — бесконечный стройный ряд штанов, делающих шаг вперед. А с другой стороны — такой же бесконечный ряд мощных лысин и поднятых в приветствии рук. Рехнуться можно! Комбинат работает более пятидесяти лет. В день выпускает тысячу статуй. Помножь на триста шестьдесят пять, потом — на пятьдесят. И учти, номер комбината — девяносто семь.

Над унитазами на уровне рта среднего человека торчат трубки. По паре перед каждым унитазом. На одной трубке красными буквами написано «Выпивка», на другой голубыми — «Закуска». Не принимай за чистую монету, сказал Голос. Тут никаких намеков на градусы и калории. Это — для традиции и отчетов. В отчете ЦСУ, например, недавно сообщили, что в этом году мы насрали на душу населения на тридцать процентов больше, чем в прошлом году. Можешь не трудиться. Унитазы, как и койки, тут чистый символ и предметы культа. Но откуда же столько пьяных, спросил он, и чем они блюют? Это не проблема, сказал Голос. Русский человек обнаруживает градусы в чем угодно. Перед принятием новой конституции, например, всем трудящимся бесплатно раздали проект, а это — до литра самогонки. А блюют — так это же наша национальная черта.

Стены коридора хаотически исписаны всякого рода надписями. Сначала он подумал, что это — хулиганские надписи наподобие тех, какие в развитом социализме можно было увидеть на стенах общественных уборных и подъездов жилых домов, а иногда — на уличных плакатах и даже на портретах руководителей Партии и Правительства. Приглядевшись внимательнее, он понял, что это — официальные лозунги. К старой форме лозунгов привыкли, сказал Голос, и на них перестали обращать внимание. Тогда решили использовать древнюю народную традицию писать неприличные выражения на стенах. Лозунги помещали сначала среди этих выражений. Постепенно по мере роста общественного сознания лозунги вытеснили прочие надписи. Но обрати внимание на содержание лозунгов. Тут прогресс бесспорный. «Да здравствует развитой коммунизм — светлое будущее для непьющих и некурящих!», «Посторонним вход воспрещен!», «Своим вход воспрещен!», «Не бросайте окурки на пол!», «Приносить с собой и распивать спиртные напитки воспрещается!», «Беря взятку, помни: здесь взяток не дают!» «Давая взятку, помни: здесь взяток не берут!». Но мне лично больше импонируют другие: «Перед получением по морде требуй объяснения причин!», «Если получил по морде без причины, только чистосердечное раскаяние облегчит твою вину!, «Если осужден невинно, это доказывает твою вину!», «Нет реабилитации без массовых репрессий!». Что скажешь? Все-таки жертвы были не напрасны. Ты не поверишь, но тут получить по морде — большой дефицит. И никаких грабежей квартир. За углом никого не раздевают и не насилуют,— тут вообще углы запрещены. Думаешь, это сон? Нет, такого во сне не увидишь. Сон — не реальность, а только литературный прием.

Коридор вдруг заполнился людьми. Они сплошным потоком двигались в одном направлении в бесконечность, к Великой Цели. Шли, взявшись за руки, стройными рядами. Не могу понять, услышал он знакомый голос в толпе, как это получается. Вы, например, смелый и честный человек, а ведете себя как типичный советский червяк. Я сам не пойму, ответил другой голос. Помнишь, я рассказал тебе про своего друга? Мы с ним попали на фронт в одну эскадрилью. Однажды его подбили зенитки, и он сел на поле. Я не задумываясь сел тоже, хотя риск был смертельный, подобрал его со стрелком и привез домой. А через некоторое время на него кто-то донос настрочил. И никто не пикнул в его защиту ни слова. И я в том числе. Что это? Думаешь, страх и вера в идеалы? Нет, это — самооправдание. Или обман. Вот сейчас,например, на тебя нападут бандиты, и я буду знать заранее, что получу нож в спину, если вступлюсь за тебя. Как ты думаешь, испугаюсь я? А если тебя завтра будут выгонять из комсомола за антисоветчину, и я буду присутствовать на собрании от партбюро, заступлюсь я за тебя? И чем ты это объяснишь? Страх? А что мне бояться? Самое, большее, что мне угрожает,— выговор без занесения в личное дело. Вера в идеалы? Видишь, даже тебе смешно. Тут не вера и не страх, а хуже: тут соучастие. И что самое поразительное, ты не обидишься на меня. И даже пойдешь со мной с горя напиться. Пойдешь? Вот и я с тем стукачом, который продал моего друга, много лет был в дружеских отношениях. Когда бываю в Москве, всегда захожу к нему. Есть у меня на этот счет своя гипотеза. Как бы мы ни поносили этот социальный строй, мы все равно плоть от плоти его, он все равно наш. Вот, допустим, ты — всесильный Бог. Что бы ты сделал для переустройства жизни в масштабах всего общества? Ничего? И я тоже.

Вдруг наступила мертвая тишина. Все замерли. Загремела музыка. Незримый могучий хор запел, а все дружно подхватили:

Не снимая штанов, все кинулись к унитазам. Партийные активисты и сотрудники ОГБ начали выравнивать носки и коленки.

Это — занятие по гражданской обороне, сказал Голос. Они быстро кончатся. Вот когда политзанятия бывают, так тогда по четыре часа на этих унитазах держат. Столь же внезапно все вернулось в прежнее состояние, людской поток снова двинулся в направлении к Великой Цели. Странно, подумал он. Что же тут все-таки происходит? Опять проблема, сказал с насмешкой Голос. Ты сначала ответь мне на такой вопрос: сколько должно быть плевательниц в казарме? Найдешь правильный ответ, твоя проблема покажется тебе примитивной. Думай!

А о чем думать, услышал он другой голос. Запретить пить и курить, и все проблемы будут решены автоматически. Как же так, возразил третий голос. Нельзя же допускать такое зверство. А если захочется выпить и покурить?! Чудак, рассмеялся первый голос. Сразу видно, что ты не ученый. Из запрещения действия логически не следует его невозможность. В крайнем случае, если захочешь выпить и закурить — выйди в соседнюю общественно-экономическую формацию. Это — прямо по коридору третья дверь налево. Коммунизм есть общество непьющих и некурящих в принципе! Ты же не младенец, знаешь по опыту: запрети пить, и во всей стране не сыщешь трезвого человека даже утром на отрезке пути от вытрезвителя до ближайшей забегаловки. Представляешь, какой духовный подъем начнется! Помнишь:

Но дело не только в этом. Тем самым гениально просто будет решена проблема продовольствия. Сам посуди. Если ты не пьешь /поскольку запрещено!/, закусывать ни к чему, ибо по определению самого понятия закуска есть нечто такое, что съедается во время выпивки или сразу после нее. Это тебе любой марксистленинец скажет. А если ты пьешь /вспомни: из запрета пить не следует то, что люди не пьют!/, так тебе закуска тем более не нужна. Из понятия выпивки существование закуски не следует. Понятие выпивки фундаментально, оно не предполагает понятие закуски. Это понятие закуски производно, ибо определяется через понятие выпивки. Это тебе любой алкаш скажет. Что же имеем в итоге? А то, что надобность в закуске вообще отпадает. И сельское хозяйство подымать не надо. Освободившиеся средства можно бросить на решение жилищной проблемы. Построить забегаловки и вытрезвители сначала на каждой улице, затем — в каждом доме, затем — в каждой квартире. И все! Каково? Но есть же другие потребности, возразил другой голос. Есть желания и потребности, сказал первый голос. Желание — это психология, а потребность — социология. Потребность есть постоянно воспроизводящееся и санкционированное в качестве нормы желание людей, исполнение которого необходимо для их нормальной социальной жизнедеятельности. Например, если ты захочешь стать королем этой страны, это желание, очевидно, не будет расцениваться как потребность. Так что построить коммунизм и реализовать его принципы легче легкого. Более трудной является другая проблема: как ухитриться прожить в нем мало-мальски терпимо и сохранить человеческий облик?

А люди шли и шли стройными рядами, неся портреты Маркса, Ленина и Сусликова. Тебя это удивляет, спросил Голос. Странно, пора бы привыкнуть. С Брежневым произошло то же самое, что со Сталиным и Хрущевым, только в несколько иной форме. Сбылось то, что много лет назад предсказал один безвестный школьник:

Но вот впереди стало мерцать и постепенно разгораться Великое Сияние. Становись в общий строй, сказал Голос. Возьми за руки соседей! Подравняйсь! Выше голову! Смотреть бодрее! И он пошел вместе со всеми навстречу Великому Сиянию и стал наполняться Великим Счастьем. И в самый последний момент в его сознании вспыхнул вопрос: а сколько, в самом деле, должно быть плевательниц в казарме? Болван, загремел Голос, хватаешься за мировые проблемы, а не можешь решить самую пустяковую! — Надлежащее количество!!! И все исчезло.

По пустынным улицам ночного города идет человек. Он подставляет лицо холодному ветру. Он думает трудную мысль.

Каждая эпоха имеет свой специфический поток жизни. Что это такое? Совокупность происходящего в данном пространственно-временном объеме? Это верно, но пусто. Все дело в том, как это воспринимается и переживается участниками эпохи и что получается из суммирования миллионов ручейков их переживаний. Но дело даже не в общем понятии такого потока,— оно вряд ли возможно. Дело в конкретных типах таких потоков. А еще точнее — в особенностях жизненного потока нашей эпохи. Бесспорно, что вся она окрашена одной главной темой: коммунизм. Ибо это есть главная болезнь времени.

О коммунизме написаны горы книг, статей, фраз, слов. Но во всей прокоммунистической и антикоммунистической литературе не сказано ни одного слова о самой главной черте коммунистического строя жизни, которая сделала его таким привлекательным для миллиардов людей, несмотря на очевидные и общеизвестные ужасы становления и бытия его. Это главное состоит в органической способности порождать идеи и средства, организующие жизненный поток в единое осмысленное целое. Затея, материалы которой мы зачем-то сначала обрабатывали, а затем уничтожали, и была классическим примером проявления этой способности нашего общества. Пожалуй, в этом суть дела.

Прежде всего нужно понять, что организующая идея не есть нечто реально существующее. Это есть всего лишь воображаемая точка, в которую фокусируют свои цели, желания, усилия, надежды, страхи и т.п. миллионы людей, осуществляющих свой жизненный путь в реальном потоке бытия. Строй нашей жизни порождает такие воображаемые точки постоянно. Почему он порождает — другой вопрос. Здесь важно пока, что такие точки суть факт. Хотя такая точка есть лишь нечто воображаемое, она обладает необычайной прочностью и устойчивостью. Она устойчивее, чем реальные личности, участвующие в процессе жизни. Устойчивее даже правительств и крупных организаций. Дело в том, что она воображаема не в том смысле, что она есть продукт деятельности воображения людей, а в том смысле, что мы как посторонние наблюдатели можем представить ее себе так, будто люди в нее проецируют свои жизненные линии. На самом деле ничего подобного не происходит. На самом деле по законам коммунизма люди живут так, как будто бы они осуществляют упомянутое проецирование. А его на самом деле нет.

Мистика? Подумай! Задачка не из легких. Но у нас было достаточно материала, чтобы найти ответ. Из указанной природы организующей идеи вытекают прочие ее свойства. Если взять ее как таковую, как целостное явление, то она не детерминирована в ее возникновении, в ее ходе, в ее исчезновении. Ее невозможно предсказать. Невозможно предсказать ее эволюцию и конец. Невозможно предсказать ее результаты и последствия. Потому она не поддается планированию и контролю. Ее нельзя предотвратить, ограничить, уничтожить. Она не подвластна людям, партиям, правительствам. Те меры, которые можно предпринять с намерением предотвратить некую предполагаемую идею такого рода, не способны предотвратить другую, которая не предполагается.

Вместе с тем, несмотря на призрачность организующей идеи, на нее накладываются прочие реальные жизненные явления. Просматривая материалы Затеи, мы должны были заметить, какие огромные массы людей и материальные средства были-приведены в движение в связи с нею. И должны были заметить, что ее единственный итог — прошлое. Просто прожитый отрезок времени. Значит, в ней бессмысленно искать цели, ибо она сама и есть цель как таковая, если здесь вообще уместно говорить о целях. Скорее тут целеподобие. Даже не целесообразность, а именно целеподобие. Или имитация целесообразности. Игра в жизнь, а не жизнь в собственном смысле слова. Что такое игра в жизнь? Вы бывали, конечно, в театре, как вы думаете, что получится, если актеры отождествят себя с исполняемыми ролями? Верно, сумасшедший дом. Нечто подобное происходит у нас во всем обществе. Но в более сложных формах, более опосредованно, не столь явно. Реальная человеческая жизнь есть деятельность по добыванию средств существования, удовлетворение естественных потребностей, самозащита и т.д. Когда-то в ней зародился игровой или театральный элемент. Он был обусловлен какими-то историческими причинами. Не наше дело искать этому объяснение. Мы должны констатировать как факт, что в наше время театральный элемент жизни достиг гипертрофированных размеров и заслонил собою реальную и фундаментальную человеческую жизнь. Он стал господствовать над вторым. Все или почти все активные члены общества не просто живут, а разыгрывают определенного типа роли,— роли вождей, полководцев, государственных деятелей, деятелей искусства, ученых и т.п. Именно играют роли по принятым правилам игры. Причем, чем ничтожнее они сами по себе, тем серьезнее и старательнее они исполняют свои роли. Разыгрывается грандиозный спектакль, который навязывается всему обществу как реальная и главная жизнь. Этот спектакль лишь отражается в реальную жизнь, порождая в ней далеко не театральные эффекты. Возьмите, к примеру, закон о трудовой дисциплине. На уровне спектакля вся история с ним разыгрывалась как мудрое историческое решение, имеющее целью поднять производительность труда и сознательность. Сколько было проведено съездов, собраний, совещаний, заседаний! Сколько было сказано слов! Сколько было принято поз! Для участников этого спектакля все эти собрания, позы, слова и были их настоящей жизнью, а значит, и настоящей жизнью для всех. Но в реальной жизни этот спектакль отразился совсем в иных явлениях,— в форме гигантского числа судебных процессов за «прогулы», «опоздания», «пьянки» и т.п., которые поставляли принудительным порядком даровую рабочую силу в отдаленные районы и на трудные производства. Кроме того, в реальности это привело к прочному прикреплению людей к месту жительства и работы, к состоянию перманентного страха в среде интеллигенции. Но не подумайте, что спектакль имел целью причинить такие последствия в реальной жизни. Здесь отчасти произошло совпадение, отчасти случилось непредвиденное, отчасти сработало безразличие к реальности /для участников спектакля ее нет/. А по крайней мере в некоторых случаях творцы и участники спектакля жизни бессознательно стремятся к созданию жизненных кошмаров, ибо последние усиливают эффект театральности и создают ощущение великой исторической 'драмы. Актеры жизни, уверенные в своей безопасности, стремятся к грандиозным жизненным трагедиям для других. Такое систематическое отождествление ничтожеств с исполняемыми ими ролями значительных личностей не проходит даром. Мания величия становится нормой. Все виды психических заболеваний с поразительной закономерностью распространяются по гигантской массе деятелей общественного муравейника.

— Человек есть прежде всего дело. Работай добросовестно, а все остальное приложится.

— Чушь все это. И идеологические сказки. Наука говорит другое. Человек есть прежде всего безделие. Если бы наши предки рассуждали по-марксистски, они никогда не очеловечились бы. Это большая удача, что Маркс родился лишь в девятнадцатом веке, а не в те доисторические времена.

— О чем ты говоришь?! Как мог Маркс родиться в доисторические времена?!

— Ты плохо знаешь евреев! Они и не то могут. Читал «Литературку»? А «Неделю»? А «Советскую Культуру»? Ну так чему удивляешься? Слушай, пока я цел, и мотай на ус! Именно благодаря безделью люди стали тем, что они есть. Именно из бездельников выходили самые рослые, красивые, остроумные, изобретательные индивиды. Вот тебе научная схема истории. Сначала все наши предки были бездельники. Питались, конечно, неважнецки. Орехи, бананы. Но работать — ищи дураков. Ни-ни! И что было? Стремительный прогресс. Огонь, бронза, колесо... Кстати, огонь и колесо придумали исключительно для развлечения. Безделье породило любопытство, созерцание, размышление, разговорчики... Заметь, кто больше всего болтает? Интрижки пошли, вранье. Наконец — творчество. А что потом? Потом усложнились условия жизни. Началась эпоха, когда одни бездельничали за счет других. Отсюда семья, частная собственность, государство, классовая борьба и прочие марксистские штучки. У нас все пошло наоборот. Сначала все трудились. Потом дошли до того, что одни стали трудиться за счет других. А итог? Сам видишь: всеобщее отупение. Даже врать толком разучились. Почему? Да все по той же причине. Когда врут бездельники — это есть творчество, в крайнем случае развлечение. А когда вранье есть труд, то пиши пропало.

— Ну, хватит трепаться. Наш сборник вернули из издательства. Весь тираж пошел под нож. Велено все сноски на этого болвана и цитаты из его мутных речей заменить сносками на нового. Слава богу, он не успел речей наговорить.

— Что?! Да пока мы исправляем, он на собрание сочинений наболтает. Он же трудящийся!

— Слыхал, я жену похоронил?

— Нет. Что же, это событие отметить надо.

— Само собой. Представляешь, удалось пристроить на Центральном кладбище. И себе местечко зарезервировал рядышком.

— Поздравляю. Ездить недалеко. И место сухое.

— Сначала они ни в какую. Так я двинул в Горком Партии. Так мол и так, старый член партии, ветеран, награды. А там говорят, что это не их дело. Вот если бы я был в номенклатуре!

— Бюрократы!

— Пришлось кое-кому дать. Пятьсот рубликов!

— Ого! Прошлый год триста брали.

— По нынешним ценам не так уж много.

Нашей конторе, говорит Экономист, лично товарищем Сусликовым поручено подготовить Документ /подчеркиваю, не документ, а именно Документ/. В нем мы должны всесторонне и исчерпывающим образом охватить жизнь нашего города в прошлом, настоящем и будущем. Причем, мы обязаны вскрыть глубочайшие диалектические законы его развития и наметить мероприятия по скорейшему построению полного коммунизма в нашем городе. У товарища Сусликова возникло намерение опередить всех и привести руководимый им город в полный коммунизм первым. Представляете?! Все еще плетутся где-то в зрелом, развитом, высокоразвитом, перезрелом и т.п. социализме, а Сусликов во главе трудящихся нашего города врывается в полный коммунизм! Жаль, коней отменили и маузер не достанешь нигде. А то очень эффектно можно было бы обставить. Хотя, эта вонючка даже кошек боится, а не то что коня и маузера. Он в коммунизм, скорее всего, прибудет. И первым делом — рапорт и приветственную телеграмму в родной ЦК. Так мол и так, мы достигли конечной цели, прибыли! Ждем дальнейших указаний! Идти дальше неудержимо вперед или ждать остальных?

А в самом деле, что дальше, спрашивает парень из Института Сельскохозяйственной Кибернетики. Фамилию парня сразу же забыли и потому зовут просто Кибернетиком. Насчет Экономиста думают, что это тоже прозвище, так как никто доселе такой фамилии на Руси не слыхал, и подозревают, что он замаскировавшийся еврей. Но особого значения этому не придают. Во-первых, считают, что еврей — тоже человек. А во-вторых, все прекрасно видят, что Экономист пьет как типичный Иван. Все знают, что кроме нашего брата-Ивана так по-свински никто пить не может, и потому никто не верил бы в то, что он еврей, если бы он на самом деле был таковым. И вообще, какое это имеет значение? Вот с Жидовым — другое дело. Тому так часто приходилось пояснять всем, что он не еврей, а потомственный Иван, что его все стали считать отъявленным антисемитом. Поэтому в спецотделе он стоял первым в списке подозреваемых в намерении эмигрировать. И после тех «шпионских» процессов его уволили. Он уехал в Сибирь и затерялся там. А дальше, говорит Экономист, эту вонючку отзовут в аппарат ЦК, а нам подбросят какой-нибудь жратвы, чтобы мы с голоду не подохли, и какой-нибудь уцененный ширпотреб, который в Москве уже никто не покупает десять лет.

А нас, говорит Парикмахер, обязали повышать свой теоретический уровень в методологическом семинаре. Вы можете мне объяснить, что это такое? Наш руководитель, парень в общем неплохой, пьет литр без закуски запросто, говорит, что это — вопрос о познании. Чего, я спрашиваю. А всего, говорит. Согласно марксизму, говорит, все познать можно. Хорошо, говорю я, познай, что у меня в кулаке зажато? А зажал я вот этот трояк, между прочим. Погодите, сейчас мы его реализуем. Ну, спрашиваю я, что? Это, говорит, не проблема. Если уж марксизм глубинные законы всей материи /заметьте, всей!/ познал, то такая задачка для него — раз плюнуть. Пятерка, говорит, в твоем кулаке, нажитая незаконным путем. Ну, от силы, трояк. У меня, братцы, глаза на лоб полезли. Верно, говорю. Но познай, что я с ним сделаю. Спроси об этом у студента первого курса, хохочет он. И даже троечник тебе скажет: пропьешь! И ведь верно! Не спешите, сейчас я его реализую. Не в этом дело. Значит, марксизм в самом деле штука серьезная?

Ты дешево отделался, говорит Кибернетик. У меня хуже дело было. Наш руководитель такого же семинара плел нам что-то насчет ассимптотического приближения относительной истины к абсолютной. И напирал, сволочь, что истина — это процесс. Наверняка его из КГБ за зверства в свое время выгнали. Мы ему и так и сяк. А он свое: процесс да процесс. И явно с наслаждением это словечко произносит. А я вопрос: к чему, мол, нам следует приближаться ассимптотически — к сегодняшнему состоянию всей материи или к завтрашнему? Допустим, мы решили приближаться к сегодняшнему. Приблизились. Спокойно спать легли. Пустяки, мол, остались. Завтра допознаем, и дело с концом. А утром встаем, соображаем насчет похмелиться. Ну-ну, говорит Процесс, продолжайте. Здорово у вас эта мысль движется. Мысль, между прочим, тоже процесс. Выходишь, говорю я, утром на улицу. И что? Начинай все сначала. Забегаловку «Космос» закрыли на учет,— проворовались, сволочи. Верно, говорит Процесс, закрыли. В «Чайке», говорю я, потолок обвалился, ремонт. Строила, между прочим, бригада комтруда. Верно, говорит Процесс, ремонт. А в «Юность», говорю я, лучше не соваться — всю улицу перекопали, после первой бутылки невозможно перейти без помощи участкового. Стоп, говорит Процесс, этого быть не может. Я там был сегодня. Практика, говорю я, взятая во всей ее совокупности и в революционном развитии, есть критерий истины. После семинара во главе с Процессом мы двинулись в «Юность». И я глазам своим не поверил. Утром я сам туда забегал, все было в порядке. А тут, вижу, так все кругом перекопали, что туда пройти стало невозможно, а не то что выйти. Все умолкли. Держась за стенки домов и протягивая друг другу руку братской взаимопомощи, пробрались в забегаловку. Время провели как обычно. Утром я очухался почему-то дома и в полной сохранности. Это и послужило главной уликой против меня. А остальные... Процесс после этого полгода пролежал загипсированный.

А куда девался тот старик из «психушки», спрашивает мужчина в галстуке и с бакенбардами, прозванный Диссидентом, хотя на диссидента он совсем не похож. Любопытный был мужик. Помер, говорит Социолог. Мы хотели его схоронить по-человечески. И на свой счет, конечно. Но нам отказались выдать труп, ибо мы — не ближайшие родственники. Мы сунулись в Горком Партии. В конце концов добились разрешения. А за это время они труп куда-то потеряли. Нам предложили на выбор кучу старух, нескольких молодых парней. Но мы отказались. К чему они нам? Предлагаю выпить в память о... Кстати, как его звали?..

Потом я навещал этого Процесса в городской больнице, сказал Кибернетик. Он оказался не таким уж плохим мужиком. Однажды мне удалось пронести ему чекушку. Посмотрели бы вы на него, как он преобразился! Наш простой человек все-таки отзывчив на добро. И много ли ему надо?! Похвали разок, и он тебе двадцать лет будет вкалывать за так. А если дашь ему чекушку бесплатно — что угодно тебе сделает. Я бы лично, если бы был вождем, включил бы в программу партии один единственный пункт: при полном коммунизме каждому гражданину ежедневно бесплатно по чекушке. Уверяю вас, в полгода отгрохали бы такой коммунизм, что никакой колючей проволоки не потребовалось бы. Но, кажется, мы отвлеклись в сторону. Этот Процесс рассказал мне кучу интересных вещей. Мы тут с вами дурака валяли, а в городе, оказывается, шла острая идейная борьба. Существует закон, говорил Процесс, по которому каждая относительно самостоятельная и целостная частица общества обладает всеми существенными чертами общества в целом. В соответствии с этим законом разделение столичной интеллигенции на «западников» и «славянофиллов» докатилось и до нас. Партию «западников» здесь основал и возглавил доктор филологических наук Иванов /вероятно, еврей!/, а партию «славянофилов» — доктор исторических наук Иванов /а тут и сомнений быть не может, наверняка еврей!/. Никаких партий тут, конечно, не было. Просто пописывали статейки, а в статейках выдвигали идейки. Собирались вечерами за бутылкой вина /«западники»/ или водки /«славянофилы»/ и обсуждали проблемы. Сначала и вражды-то никакой не было, ибо сначала все были за прогресс. И собирались сначала вместе, и водку чередовали с сухими винами, а сухие вина запивали водкой. Но однажды Филолог весьма пренебрежительно отозвался о наших достижениях в эпоху товарища Сталина, а о великом полководце Суворове допустил совсем не позволительный выпад: он, якобы, был крепостником, и ничего его возвеличивать. В ответ Историк заявил, что Сталин, конечно, ошибки допускал, но в общем и целом вел народ вперед, а что касается Суворова — он такое оскорбление нашего национального достоинства допустить не может. И пошло! И кончилось полным разрывом и противоставлением. На работе борющиеся группы, естественно, все были за партийный подход. Но дома среди своих единомышленников и родственников они позволяли себе высказываться более откровенно и смело. «Западники» считали, что надо Вождянск всячески приобщать к достижениям современной культуры,— к джинсам, бородам, колготкам, транзисторам, противозачаточным средствам, Хэмингуею, Бергману, Антониони и всему прочему, что стало неотъемлемым атрибутом жизни культурного человека конца двадцатого века. «Славянофилы» обвиняли Запад в бездуховности и звали к основам народной жизни, восхваляли частушки и вышивки, народные обряды и величие нашей героической истории. Сам товарищ Иванов написал большую статью о возрождении народного обычая мазать ворота дегтем, если невеста потеряла невинность до вступления в брак.

Статья Иванова наделала много шуму. Народные массы в лице одной столетней глухонемой старухи с великой охотой встретили предложение возродить народные обычаи. Но претворение предложения в жизнь столкнулось с некоторыми трудностями. Во-первых, выяснилось, что нет ворот и нет дегтя. Но это затруднение оказалось преодолимым. Предложили вместо этого всем коллективом срать перед дверью квартиры, в которой живет невеста. А чтобы не вышло ошибки, уполномоченные лица из коллектива должны лично проверить, соответствует слух насчет невесты действительности или нет. Во-вторых, выяснилось, что нет самого главного — нет народа. «Славянофилы» сунулись было в деревню. Но тут их ожидало полное разочарование. Тут они в каждом доме натолкнулись на холодильник и телевизор, а все девки поголовно даже на работе красовались в колготках и не скрывали этого, а все парни даже спать ложились в джинсах с кожаными нашлепками. Даже старые бабы, как обнаружил один дотошный «славянофил», ходили в колготках. Правда, в драных, донашивали то, что выбрасывали их дочки и внучки. Рвутся штучки эти чуть не через день, а стоят — лучше об этом не думать. Что при этом говорили наши женщины из народа вслух по адресу Партии и Правительства, «славянофил» об этом умолчал. Но окончательно добило его то, что сторож у Сельпо слушал по транзистору «Голос Америки» и «Свободу». В столице глушат, сказал сторож, а у нас отлично слышно. Не хотите послушать, сейчас будут передавать отрывки из книги... После этого движение «славянофилов» сошло на нет. А потому прекратили существование и «западники», поскольку без «славянофилов» им делать было вообще нечего.

— Смешно получается. Когда был мальчишкой, мечтал: если бы были у меня миллионы сердец, наполненных добротой, раздал бы по кусочку всем людям, и жизнь стала бы для всех более радостной. А итог? С женой мы совсем чужие. Притерлись с годами, привыкли. Но все равно чужие. Сын — одно название. Дочь меня презирает, считает мракобесом, а сама пишет статьи по истории КПСС и моральному облику коммунистов. Можешь себе представить, что это такое! А о других людях уж и говорить нечего! Прочитал я недавно у какого-то древнего поэта как раз о миллионе сердец, преисполненных добротой. Он тоже плохо кончил.

Это что, общий закон?

Исторический период, начавшийся на другой день после снятия прежнего Вождя Партии и Главы Государства, разоблачения культа его так называемой «личности» /собственно говоря, тут и разоблачать ничего не надо была, ибо какая уж тут было «личность!»/ и избрания вместо него верного ленинца товарища Сусликова, является самым историческим в истории нашей славной и героической истории. Начался этот период именно на другой день, ибо ночью товарищ Сусликов хотя и не спал, но период еще не начинал, а только еще готовился начать. Ночью он и его ближайшие соратники сидели и мучительно думали, неужели и этот слизняк Сусликов учредит свой культ и все такое прочее. Смешно! Чтобы Сусликов?! Ха-ха-ха! А другого никого нельзя, ибо любой другой еще хуже. Иванов не допустит, чтобы Петров, а Петров не допустит, чтобы Иванов, и оба они не допустят, чтобы Сидоренко, а уж насчет Кирильчука и речи быть не может... И что бы такое учинить, чтобы эта вонючка Сусликов не учредил свой культ и все такое прочее? Товарищ Сусликов настаивал на коллегиальном руководстве и уверял всех, что он — круглый дурак, и что не с его хилыми силенками... И в его годы... И вообще не в его интересах Уроки истории... Пора в конце концов... Не за горами полный коммунизм... На носу высокоразвитой социализм, который почти что... Одним словом, лишь утром товарищ Сусликов был облечен доверием, избран и... лег спать. Так что новый исторический период начался, если быть более точным, во второй половине дня. Восставши ото сна, новый гений всех времен и народов первым делом поинтересовался, надежно ли охраняется его предшественник. А то этот болтун может наговорить глупостей...

Остальное все затем сделалось само собой.

Все зло, говорит Председатель Жилищной Комиссии Исполнительного Комитета Городского Совета Депутатов..., в отдельных квартирах. Жили в коммуналках — никаких диссидентов не было. В коммуналках долго не засидишься и не разболтаешься. Детишкам и старикам спать надо ложиться, значит, гостей с дивана сгонять надо. Соседи потребуют шум прекратить, всякими словами обзовут, настроение испортят. Тут вам не до высоких идей. И Органам облегчение большое. Так что я склоняюсь к тому, чтобы строить дома не с отдельными малогабаритными квартирами, а с большими квартирами на две-три семьи минимум. Конечно, надо строить дома с квартирами на одну семью. Но это не для всех, а только для проверенных и надежных товарищей. Для руководящего состава, для ответственных работников. Можно для спортсменов и артистов. Скажем, если артист играет в театре самого Ленина. Значит, ему положено звание Народного. Не поселишь же его в коммуналку! А раз он Ленина играет, он в своей квартире диссидентов не допустит. Так ведь... А прошлые ошибки надо исправлять. В случае надобности надо из отдельных квартир переселять в коммунальные, под надзор народа. А то отрываться от народа стали, мерзавцы! Поэтому предлагаю утвердить для нового жилого района...

Предложение Председателя Жилищной Комиссии... было принято единогласно.

За блестящую операцию по введению войск Евразийского Содружества на необитаемый остров в районе Антарктики товарищу Сусликову присвоили очередное воинское звание генералиссимуса. Было переброшено пять тысяч танков, т.е. в два раза больше, чем предшественник генералиссимуса Сусликова ввел в соседнее дружеское государство, относительно которого возникло подозрение, что оно хотело повернуть колесо истории вспять. И тогда правильно сделали, что предшественнику присвоили лишь звание маршала. Масштабы были не те. А главное — тогда шум во всем мире нездоровый поднялся, тогда как на сей раз операцию провели в полной бесшумности, так как танки предназначались для научных исследований и охоты на пингвинов.

Институт Истории Академии Наук совместно с Академией Генерального Штаба выпустил трехтомник, посвященный роли генералиссимуса Сусликова во Второй мировой войне. Была восстановлена историческая правда, искаженная некоторыми ошибками периода преодоленного культа личности генералиссимуса Сталина. Хотя генералиссимус Сусликов во время Второй мировой войны был маленьким мальчиком, он уже тогда понимал, в чем дело. Однажды, когда юный Сусликов какал во дворе в песочнице, к нему подсел незнакомый военный и спросил, что нужно для победы над врагом. Сусликов, размазав сопли по физиономии, потребовал сначала конфету. Получив ее, он сказал знаменитую фразу: «Втолой флонт». Дядя-военный был потрясен /это был командующий фронтом маршал Жучкин/. Он немедленно доложил ответ Сусликова товарищу Сталину, а тот сразу позвонил Черчиллю. Черчилль сказал «Окей». Детский сад товарищ Сусликов окончил в чине генерал-майора. Но кончилась война, товарищ Сусликов демобилизовался и перешел на ответственную партийную работу.

Вы ученые, сказал начальник милиции, вам и карты в руки. А у нас другие задачи. Вот вам данные по городу за этот месяц. Подобрано валявшихся в пьяном виде на улицах... Из них днем в рабочее время... Состоялось драк... с увечьями и убийствами... Квартирных краж... Изнасилований... Как видите, цифры впечатляющие. Учтите, поскольку город включился в движение за звание образцового коммунистического города, Горком Партии дал указание... Сами понимаете, если бы мы фиксировали все случаи, цифры пришлось бы увеличить раз в пять. Секретарь Горкома заявил, что у нас теперь нет ни одного случая политических преступлений. Прекрасно! А как нам прикажите быть вот в таком случае: один рабочий завода «Автоприбор», старый член партии, семьянин, отличный производственник и все такое прочее в пьяном виде набил морду бюсту Ленина. Это — на площади перед главным входом на завод. На виду у всех. Многие стояли и смеялись. И даже подзадоривали. Политика или нет? Хорошо, мы его оформим как хулиганство в общественном месте. А этих, которые поощряли, по какой статье брать?

И вообще, продолжал начальник милиции, я не понимаю, в чем проблемы? Дайте мне санкцию, и я в два дня очищу город от всех нежелательных элементов. Мы уже сейчас наметили к изъятию около пяти тысяч человек, без которых город может обойтись без всякого ущерба. Это помимо изъятия людей обычным путем через Народные суды. А вы уверены, что после этого в городе наступит благоденствие, спросил руководитель социологической группы. Я уверен, что оно не наступит, сказал начальник милиции. Но мы и существуем на то, чтобы стоять на страже общественного порядка. По нашим подсчетам в городе ежегодно накапливается до трех тысяч человек, которых можно изымать без ущерба для нормального хода жизни. Этот избыточный человеческий материал можно использовать там, где в нем ощущается дефицит. Тем самым автоматически решается проблема перевоспитания отсталых элементов. Не мне вас учить. Вы знаете историю Страны. Несколько десятков лет тому назад проблемы такого рода мы прекрасно решали без всякой науки. Я думаю, к прошлому нельзя относиться нигилистически.

За пять лет руководства товарищем Сусликовым Партией, Государством, Народом и всем Прогрессивным Человечеством в Стране было сооружено и вступило в строй бюстов и статуй товарища Сусликова на пятьдесят процентов больше, чем статуй и бюстов его предшественника за все пятнадцать лет его так называемого «руководства». Институт Маркса-Энгельса-Ленина-Сусликова /ИМЭЛС/ подготовил к трехлетнему юбилею восьмидесятилетнего юбилея товарища Сусликова издание его сочинений в неограниченном количестве томов, сразу на всех языках и с картинками. Издание на английском языке полностью закупили США в обмен на зерно и мясные консервы. Недобитые диссиденты болтали, будто закупили на макулатуру. Но это — явная клевета. Все потребности США в макулатуре мы могли бы покрыть «сочинениями» предшественника генералиссимуса Сусликова, но американцы заявили, что им это г...о даром не нужно. Значит, они собираются сочинения товарища Сусликова читать. К тому же, если бы им была нужна только бумага, они купили бы чистую бумагу. Но чистая бумага, сказал по сему поводу Экономист, стоит в два раза дороже, чем та же бумага с отпечатанными на ней сочинениями классиков и вождей, ибо в последнем случае она идет как безнадежно испорченная. И вообще, добавил он уже без повода, не могу понять, чем думают там вверху. Проблема выеденного яйца не стоит. Пока существует сельское хозяйство, будут трудности с продовольствием. Надо отменить сельское хозяйство вообще, и все трудности, связанные с ним, исчезнут. Логично? То-то! Что же касается еврокоммунистов, сказал Кибернетик, морду им набить, и дело с концом. Если человеку морду набить, сразу станет как шелковый. С нами же иначе нельзя.

Жил у нас в доме мужик, сказал подвыпивший работяга. Тихий, хороший семьянин. Унес как-то пустяковую штуковину с завода, получил три года. Через год выпустили, попал под юбилейную амнистию. Вернулся. Напугался там он основательно, даже пить бросил. Но вот его опять засадили, на сей раз — за воровство в транспорте. Липа, конечно. Он — честный человек. А в автобусе специально подстроили, будто он в карман кому-то залез. «Свидетели», конечно, нашлись. В чем дело? Очень просто. Мастер он отличный. А там, где он отбывал срок, после амнистии нехватка таких мастеров. Вот и дали указание любыми путями тех мастеров вернуть обратно. А у него двое детишек. Вот вам и правосудие. Все мы под богом ходим. Я вот с вами лясы точу, а там может быть уже придумали, под каким соусом меня отправить в нужное место. Я сварщик. Здесь работы для меня в обрез. А в Сибири, говорят, сварщики на вес золота.

— Вы не хотите говорить? Дело ваше. Только не думайте, что вы нас этим огорчаете. Нас устраивает любая форма вашего поведения. Раз обвиняемый говорит, значит, он в какой-то мере признает вину и раскаивается, о чем бы он ни говорил. Раз обвиняемый отказывается говорить, значит, ему есть что скрыть, и тем самым он в какой-то мере признает вину и боится ее раскрытия. Вы не догадываетесь, к чему я клоню? Нет? Жаль. И все же я прочитаю вам маленькую лекцию, если вы не возражаете. Не возражаете? Это не входит в мои обязанности. Я это делаю из чисто человеческих чувств. Вы молоды еще, вы еще можете со временем наладить нормальную жизнь и стать полезным обществу. Я буду говорить несколько сумбурно. Но не придавайте этому значения. Мы ведь не в университете, не правда ли?

— Начнем хотя бы с того, что вы считаете нас дураками. Это, молодой человек, ваша первая грубая ошибка. Не спорю, у нас много дураков, как и везде. А где их нет?! Может быть, мы каждый по отдельности дурак. Но как организация, выполняющая определенные функции в обществе, мы воплощаем в себе высшую мудрость этого общества. В качестве членов этой организации мы никогда не совершаем ошибок. Думаете, это — заимствование из принципов работы Органов сталинских времен? Нет, дело не в этом. Я говорю не о принципах, а о сути. Поясню вам примерами, что я имею в виду. Помните, к вам заходил «студент» с бородкой? Верно, это был провокатор КГБ. И вы сразу разоблачили его. И были очень этим горды. Когда он ушел, вы захлебывались от восторга, рассказывая друзьям, как вы ловко его разоблачили. Что за идиоты работают Там, говорили вы. Юноша, откуда вам было знать, зачем к вам был послан тот «студент»? Ну, а если он был послан именно с такой целью, чтобы вы его «разоблачили»? Он назвал вам несколько фамилий, и по вашей реакции нам стало ясно, что вы этих людей не знаете. Именно это нам и нужно было узнать. Откуда мы узнали о том, как вы наслаждались своей «победой» над провокатором? От одного из ваших друзей. Вы так и не поймете, о чем я толкую? Да о том, молодой человек, что вы никогда не знаете и не можете знать, что мы хотим узнать о вас и от вас, ибо любое наше соприкосновение с вами приносит нам ту или иную информацию. Наше преимущество — преимущество ищущих. Мы хотим знать именно то#что находим. А отнюдь не так, будто мы хотим найти нечто заранее определенное и ищем именно это. Бывает, конечно, и так. Но очень редко. И это не есть принцип нашей деятельности.

— Следующее наше преимущество перед вами заключается в праве на интерпретацию. Что это такое? Опять-таки поясню примерами. Я уже говорил, что мы можем истолковать как ваше молчание, так и откровенный разговор, так, как это нам требуется. Причем, нам ничего не нужно искажать, ибо истолкование есть право самой нашей позиции в обществе, не вызывающее сомнения даже у наших врагов. Но вот другой пример. Мы вызвали на допрос в качестве свидетеля одного из ваших друзей. Благородный юноша, ничего не скажешь. Смелый. Презирает КГБ и т.д. И вас он, конечно, всячески выгораживал, доказывал нам, что вы не совершили ничего преступного. И, конечно же, гордился потом, что достойно вел себя на допросе. О, святая простота! Да разве можно достойно вести себя на допросе?! Хотите взглянуть на протокол допроса вашего друга? Нет? Как хотите. Но он, защищая и выгораживая вас, оказал нам большую услугу. Он сказал нам именно то, что нам было нужно. Между прочим, на сей раз нам хотелось, чтобы он высказывался именно в таком духе. Он, конечно, не знал, что именно это нам требовалось. Но можете себе представить, как он будет удивлен, когда мы дадим его показаниям свою интерпретацию! Одно и то же слово, молодой человек, играет различную роль, будучи помещено в различный языковый контекст. От пас зависит, в каком месте и как использовать ваши слова и описания ваших поступков, ибо мы представители целого и потому мы суть истолкователи смысла отдельных слов и поступков происходящего вокруг.

— Как представители целого мы обладаем правом и возможностью отбора материала и комбинирования его, т.е. правом и возможностью создания желаемой картины вашего поведения. Помните тот случай, когда один иностранный журналист попросил вас быть переводчиком в его беседе с одним нашим социологом, скомпрометировавшим себя впоследствии? Какое имеет значение, что тогда этот социолог был членом партии и был даже на хорошем счету?! К моменту суда и даже начала следствия по вашему делу он уже стал считаться враждебно настроенным к нашему обществу, а затем и эмигрировал. Он — враг. Во время вашей встречи он был хуже, чем враг: он был враг скрытый, замаскировавшийся. Итак, журналист встретился с социологом, вы переводили беседу. Потом журналист опубликовал статью, явно враждебную нашему строю. Я знаю, что он не воспользовался в этой статье материалами беседы с социологом. Но какое это имеет значение? Была беседа. Журналист — враг, агент иностранной разведки. Социолог — враг. Социолог инструктирует журналиста, как поносить наш строй. Выходит клеветническая статья журналиста. А вы? Вы же организатор или посредник, что еще хуже, в этой акции,— это не вызовет сомнения ни в одном суде.

— И это еше далеко не все. Это даже не главное. Есть пунктики поважнее. Позволю себе напомнить вам процессы сталинских времен. Думаете, устроители их не знали, что мир им не верит? Мы не такие наивные, молодой человек. Но никто тогда не догадался об одной из важнейших /если не самой важной/ целей этих процессов: моральной дискредитации конкурентов и противников Сталина. На процессах они предстали в таком жалком виде, что всем было очевидно: таким моральным уродам /они же все клеветали друг на друга!/ доверять управление государством нельзя! А возьмите недавний процесс членов Комитета Гласности. Липа? Пусть лица. Но в каком моральном свете предстали они перед лицом общественности?! Так вот, молодой человек, на нашей стороне сила, а сила дает моральное преимущество. Запомните, только сила дает моральное преимущество. Слабый по положению дискредитируем как аморальное явление. Обратите внимание, когда американские политики заговорили о морали в политических отношениях? Силенку некоторую почуяли. Но стоит нам проявить в чем-то свою превосходящую силу, как все эти разговорчики умолкают.

— Это, молодой человек, очень существенно. Слабый может быть дискредитирован сильным морально, сильный — нет. Это по самому их взаимному положению. Мы уже сейчас из сопоставления показаний разных лиц, привлеченных по этому делу в -качестве обвиняемых и свидетелей, можем преподнести общественности картину морального разложения всей среды, в которой вы вращались и действовали. Вы знаете, сколько лиц опрошено только по вашему делу? Десятки? Нет, поболее. Думаете, пустая трата сил и средств? Ошибаетесь, молодой человек. Каждый вовлеченный нами в ваше дело, это — определенные показания, поведение, разговоры. Десятки людей обсуждают каждый их шаг. Сотни мнений, допущений, слухов, вымыслов. Если бы сейчас вам показать, что творится с этой точки зрения вокруг вас, вы пришли бы в ужас. Сказано все самое худшее, что вообще могут люди сказать друг о друге в подобной ситуации. Вам приходилось знакомиться с материалами процессов сталинских времен? Хорошо, не будем ворошить прошлое. Представьте себе такой пустяк: на столе стоят бутылки с вином, стаканы, закуски. Помните ту вечеринку у вашей... скажем, приятельницы? Конечно, конечно, это была обычная вечеринка — день рождения. Знаю, молодой человек, продукты на закуски целый месяц доставали с трудом. Но мы же вас об этом и не спрашиваем. Это нам не нужно. Мы спросим вас, какие именно бутылки стояли и закуски, кто где сидел и т.п. Пустяки? Конечно, ничего в этом криминального нет. А вот облик моральный для посторонних будет вырисовываться, какой нужно. Продовольственные затруднения, а они коньяк пьют, икру и севрюгу жрут! Вот куда идут продукты, которые нам теперь и не снятся! Так, молодой человек, народ будет думать. И иностранцы призадумаются, с кем им дело иметь приходится. Кстати, где вы ночевали в ту ночь? Вот ваш друг показал, что вы остались ночевать у своей приятельницы. Еще штришок! Какое это имеет отношение к делу? Прямое. Вспомните, кому вы звонили из этой квартиры? Знаем, разговор был безобидный. Но ведь был же. И вопросик вам тут же: а не в этот ли раз вы назначили встречу и т.д.? Откуда мы узнали об этом телефонном разговоре? Вот показания вашей приятельницы. Вот показания одного из гостей... Это-то как раз пустяки.

— Вы смотрите на свое дело со своей чисто личной точки зрения. Но личная точка зрения на важность дела не всегда совпадает с государственной. Важность дела зависит от того, какую степень важности придает государство, а не от того, что вы лично думаете о нем. Мы долго обдумывали самые различные варианты, прежде чем остановить свой выбор именно на вас. Согласен, в вашем деле нет ни одного поступка, который был бы преступен сам по себе. Согласен с тем, что простая сумма непреступных действий не дает еще преступления. Но система непреступных по отдельности действий может создать преступление,— вот в чем суть дела. Мы вас, собственно говоря, и предпочли прочим претендентам, если так можно выразиться, на эту роль именно потому, что вы совершили много поступков, каждый по отдельности из которых не преступен, но определенная комбинация которых может создать впечатление тягчайшего преступления, а именно — измены Родине. Да, молодой человек, именно, измены Родине. Очевидно, такое именно обвинение вам и будет предъявлено. Насколько мне известно, такое решение в высших инстанциях уже состоялось. Я это вам говорю неофициально, из чисто человеческих чувств. У вас нет иного выхода, если вы хотите защищаться: говорить! Для первого раза, пожалуй, хватит. Вы не устали? Нет? Вот и прекрасно. Итак, приступим...

На фасад здания водружают гигантский портрет нового Вождя Партии и Главы Государства. Руководит работой пожилой мужчина. Молодой мужчина ждет пожилого и тупо смотрит на происходящее.

— Потерпи немного,— говорит Пожилой,— повесим этого красавчика и двинем. Эй, чуть правее!

— Ходит слух, что он неглупый мужик,— говорит Молодой.— Даже образование какое-то имеет.

— Само собой,— говорит Пожилой.— Дурака на такой пост не назначат. Хорош!! Закрепляйте так! Да покрепче! Это надолго.

— А этого куда,— спросил Молодой, кивнув на портрет прежнего Вождя и Главы.

— Само собой, на свалку. Пошли!

— Куда?

— Все равно. Лишь бы подальше отсюда.

По ночному городу идет человек. Как тут все нелепо, думает человек. Наблюдение этого спектакля позволяет сделать грандиозные выводы. Но они имеют ничтожно малые приложения. А пустяшные мысли активных участников спектакля имеют эпохальные последствия. Зачем думать?! Гармония тут достигается лишь ценой многих лет дисгармонии. И достигается лишь затем, чтобы дать пищу для очередного спектакля. Какой же спектакль на очереди? А какое это имеет значение? Главное — не надо стремиться проводить четкую грань между призрачным и реальным. История есть не столько история реальных людей, сколько история шизофренических призраков. Те призраки, с которыми мы имеем дело, гораздо реальнее житейской суеты.

А. Зиновьев

Москва. Декабрь 1977 г.