В преддверии рая

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИВАНА

Мы ходили на лекции, семинары, собрания. Занимались общественной работой. Готовились к экзаменам. Изворачивались с едой и одеждой. Пробивались всеми доступными средствами на поверхность,— завоевывали репутацию способных, активных и надежных, выходили замуж за перспективных, женились на благоустроенных и т.п. Костя женился на дочери какого-то заместителя какого-то министра и вселился в квартиру из четырех огромных комнат с одуряюще вкусной едой. И, естественно, откололся. Степан устроился экспедитором в аппарат ЦК, куда его обещали взять на работу после окончания университета. Еще бы, фронтовик, куча орденов, член партии с войны, язык неплохо подвешен, но не болтлив. Золотой фонд, как говорило о таких университетское начальство. Витя занял первое место на каком-то конкурсе, его имя упомянули в газете, и он где-то бесследно затерялся. Эдик... А стоит ли продолжать?.. И все-таки вся жизнь, казавшаяся тогда важной, существенной, содержательной, теперь /оглядываясь назад/ не дает материала даже на одну-единственную страничку скучного текста. Зато о наших довольно редких побегах с лекций, грошовых попойках и походах через проходные дворы можно говорить без перерыва сутками. В чем дело? Неужели именно они составляли смысл нашей жизни, а не серое и монотонное исполнение рутины жизни? Если так, то мы были жестоко обмануты и наказаны. А за что и ради чего?

Вот, скажем, я сейчас не могу вспомнить в деталях ни одного своего боевого вылета. А ведь их у меня было несколько десятков /сейчас уже не помню, сколько именно/. А случай, когда мы в понедельник после воскресного перепоя летали на полигон /дело было уже после войны/, помню до мельчайших подробностей. тогда забыл /еще не успел протрезвиться/ поставить рукоятку предохранителя на положение «ПО» /«Предохранитель открыт»/, так что электросбрасыватель бомб, естественно, не сработал. С земли дали команду продублировать аварийно. Очевидно, посчитали взрывы и двух не досчитали. Аварийный сброс бомб означает, что бомбы не взорвутся. А тебе за это на разборе полетов будет вздрючка и т.д. И я спьяну сбросил бомбы электросбрасывателем, т.е. на взрыв. В результате одна бомба рванула недалеко от наблюдательной вышки, на которой в тот момент находилось все дивизионное начальство во главе с генералом, а другую унесло на окраину деревни. Что там творилось, описать невозможно. Потом два месяца шло следствие, но разоблачить меня так и не сумели. Спасло меня главным образом то, что мой стрелок тоже был пьян, и каждый раз, как я выводил машину из пикирования на полигоне, он мне кричал /по переговорному устройству/, что я попал в самый центр круга. Он видел взрывы чужих бомб! Так вот этот полет я могу описать буквально по минутам и даже по секундам. А один нагремевший на всю армию полет,когда мы уничтожили на стоянках секретного аэродрома противника около сотни самолетов, совершенно стерся в памяти.

— Очень просто,— сказал мне на это Он. — Ты, правда, в весьма своеобразной негативной форме выходишь на путь переориентации сознания в оценке происходящего. Кто его знает, может быть,наступит время, когда тот случай у продсклада /ты говорил как-то, что ты тогда все сухари отдал ребятишкам/ затмит собою в твоем сознании не только твои боевые подвиги, но и похождения на женском фронте. А их у тебя, кажется, было немало.

— Да, было дело,— признался я. — А что если нам устроить вечер воспоминаний на эту тему /разговор происходил еще до распада нашей питейной группы/.

Мы сидим в закусочной в самой глухой части Нескучного Сада.Была там такая когда-то. И в ней, между прочим, можно было превосходную яичницу и сосиски съесть, а не только выпить. Сидим на открытом воздухе, в кустах, на краю крутого обрыва. Погода — лучше не придумаешь. И деньжат собралось достаточно. И потому настроение... Давно такого не было!

— Нельзя все сводить к патриотизму, к любви к партии и народу, к преданности и т.п.,— говорит Степан. — Есть же и чисто человеческие, общие качества. Когда мы выходили из окружения, нужно было нескольким человекам остаться прикрыть. На верную гибель. Командир предложил добровольно. Я вышел. Но честно говорю, без всяких соображений. Просто так. Сработал тот же механизм поведения, который заставлял меня мальчишкой первым прыгать в ледяную воду.

— Ты, Степан, молодец,— говорит Он. — Но вот вам, ребята, задачка. Представьте себе, вы сейчас обнаруживаете, что я — американский шпион. Что вы делаете?

Мы сначала оторопели от такого вопроса, потом попытались обратить дело в шутку, но в конце концов начали спорить серьезно. Но найти какую-то надежную нить для рассуждений так и не смогли.

— Не решите вы эту задачку,— сказал Он. — А она одна из самых примитивных в этом роде. А таких задачек я вам могу сформулировать сотни. И ни одну из них вы не решите. Без религиозной точки зрения. Это я к тому, что имеется огромное множество проблем, которые могут быть решены в плане религии. А мы их «решаем» кто как,— научно, юридически, просто как попало. В частности — путем открытого или тайного доноса. Стоит, например, кому-то из вас шепнуть или пару строчек черкнуть о том, что я такую проблемку поставил. И меня нет. Исчезну. Хотя я никакой не шпион. Шпионы такие не бывают. Вот вам тоже проблемка!

— Что ты все твердишь: религия да религия,— говорит Эдик. — Есть у нас религия. Какая? Марксизм! И иной нам не надо.

— Марксизм,— говорит Он,— претендует на души человеческие. Он хочет быть религией. И одно время он завладел душами людей, ибо очень был похож на религию. Но марксизм, ребята, совсем не религия. Это — антирелигия. Религия есть нечто для души, а марксизм апеллирует к разуму и страсти. Душа — это такая штучка внутри человека. Она или есть или нет. Ее не привнесешь. Ее можно лишь развить и соединить с другими душами в духовном общении. А марксизм привносит в людей нечто извне и возбуждает страсти внешними соблазнами. Марксизм не для души. Он, скорее, бездушен.

— А ты мне покажи эту штучку — душу,— кричит Костя,— тогда, может быть я и поверю тебе.

— И покажу,- спокойно говорит Он. — Вот я сейчас официально заявляю, что я — американский шпион, засланный сюда с целью подрыва советской коммунистической идеологии. Действуй! Как советский человек... Ты, кажется, в партию вступаешь? Так, как коммунист тем более...

— Не морочь ты мне голову этим шпионством,— возмущается Костя. — Что я младенец что ли?! Не понимаю, что к чему?!..

— Ты не младенец,— говорит Он. — Видишь, есть же в тебе что-то такое, что мешает тебе вскочить и звать милиционера или звонить в Органы. Кто знает, может быть, ты потом сообщишь...

— За кого ты меня принимаешь?! В морду захотел?!..

— Но все равно ты сидишь, не зовешь. Ты себя человеком ... Обрати внимание, просто ЧЕЛОВЕКОМ показать хочешь! С чего бы это, а...

— Прекратите этот треп,— категорически заявляет Степан. — Как старший по званию приказываю...

— Пошел ты со своим званием!.. Он дело говорит! Подумайте сами, это же важно! Вот со мной был такой случай...

Если точно описывать реальную жизнь, то нужно исписать сотню страниц на обычные серые житейские пустяки, прежде чем сказать одно необычное слово. Те мудреные мысли, о которых я говорил, приходили в наши головы весьма редко, а разговорчики такого рода мы вели еще реже того. И ко всему прочему они были почти незаметны в общем потоке ничего не значащих фраз. И все же именно они, как теперь оказывается, были своеобразными ферментами или витаминами нашей жизни. И не случайно потому они теперь всплывают в памяти на поверхность, вылезают на первый план. Ибо именно они были активными деятелями нашей житейской драмы, а все остальное было мертвой и косной ее субстанцией. Они определили всю стратегию нашей жизни незаметным для нас образом. Все то, что мы имеем теперь, есть результат их неуловимой работы.

Летом я ездил в колхоз руководителем факультетской бригады. Ничего неожиданного в деревенской жизни для нас не было. Нищета, идиотизм, пьянство и все прочее. И сами мы жили по-свински. И все же было весело. Мы окрепли, загорели, посвежели. И работали хорошо /в отличие от самих местных жителей, которые всячески отлынивали от работы в колхозе, ходили за грибами и ягодами, пьянствовали, ездили в город на базар и т.п./. И нам объявили благодарность в деревенском райкоме комсомола и партии, а потом — в университете. Но произошло событие, которое все свело на нет. Один парень из нашей группы, которого мы почему-то звали Томом, хотя в имени и фамилии его не было ничего такого, от чего могло произойти это прозвище, рассказал на семинаре о реальной жизни в колхозе и высказал предположение, что эта форма организации сельского хозяйства несовременна и бесперспективна. Замять дело не удалось. Парня исключили из комсомола и университета. Потом судили, дали десять лет. Мне как руководителю бригады пришлось выступать свидетелем в суде. В общем, настроение было паскудное. Я выпил сто грамм в одной забегаловке, потом в другой. И докатился в конце концов до «Грибоедовки». Тут я встретил Его. Рассказал о суде.

— Этот парень Том был прав?— спросил Он.

— Конечно,— сказал я.

— А почему ты не сказал об этом в суде?

— А ты хочешь, чтобы я из-за этого дурака сам отхватил десятку?!

— Разве говорить правду есть признак глупости?

Вот и весь разговор. Меньше минуты. До этого более двух месяцев вполне ортодоксальной жизни. Много тысяч вполне правильных слов. После этого... В общем, какова доля этого мгновения в моей жизни? А в жизни всей страны? Измерить невозможно! Я сразу же забыл этот разговор. А может быть, даже и не вник в его смысл. А вот прошли годы, и теперь я знаю, что самое значительное событие в моей жизни в эти годы было... даже не переживание!., а просто услышать эти слова, сказанные другим!

А то как-то заспорили мы о соотношении Ленина и Сталина. Ленин для нас был святыней. Насчет Сталина мы позволяли себе туманные намеки, но не больше того. А Он анекдотики нам иногда подкидывал двусмысленные, Например, такой. Пришел Сталин в мавзолей с Лениным побеседовать. Ну как, спрашивает Ленин, идет народ за тобой, Иосиф? Идет, говорит Сталин. Смотри, говорит Ленин, как бы за мной не пошел. Мы похихикивали, оглядываясь по сторонам. Но проходило время, Он появлялся вновь, и было очевидно, что никто на Него не донес. Он потом исчез совсем. Но я не думаю, что из-за доноса. Скорее всего не Он исчез, а мы исчезли сами.

Новый год решили встретить все вместе и со своими девчонками. Он сказал, что у него девочки нет, но ради такого случая Он поищет. Но лучше будет, если наши девочки подыщут Ему что-нибудь попроще. Девчата взяли на себя заботу о закусках, мы — о выпивке. Но еще задолго до Нового Года мы пропили все денежки, отпущенные нам. Назревал скандал. Тогда Степан предложил гениальный выход из положения. Мы разыскали бутыли, и Степан начал химичить у себя в подвале. Нас удивило, зачем свекла. Чудаки, сказал Степан, для эстетики! Для цвета и запаха. Через некоторое время мы поинтересовались, как идет его самогонное дело. Блеск, сказал он. Идем сегодня пробовать. Захватив все ту же копченую треску и пару батонов хлеба, мы направились к Степану. Недурно, сказали мы, распробовав одну бутыль. Ну, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! Давай еще! В общем, через пару часов мы валялись в самых фантастических позах кто где. Среди ночи вдруг стали раздаваться взрывы, очень напоминающие взрывы противотанковых бомб или мин. Мы вскочили. Рвались бутыли, которые Степан для ускорения процесса поставил за печку. Мы кинулись спасать содержимое.Спасти удалось не более трехлитровой кастрюльки, которую мы тут же опорожнили. А где гарантия, что остальные бутыли не лопнут, спросил Он. Никаких, сказал Степан. И мы прикончили остальное. И свалились замертво. Утром вернулась с ночного дежурства мать Степана и пришла в ужас. Изо всех дыр из нас текла ужасающе вонючая жидкость. Мебель перевернута. Всюду осколки стекол. Мать решила, что тут произошло смертоубийство, и пока она безуспешно пыталась найти неиспорченный автомат, чтобы вызвать скорую помощь, мы очнулись и навели относительный порядок. Вернувшись, мать на радости пролила слезу и... достала нам чекушку на похмелку. О, русская женщина, воскликнул Он, проглотив свою дозу. Преклоняю голову перед тобою и посвящаю тебе следующий стих. Прошу прощения за качество, ибо это экспромт.

Сейчас-то я понимаю, что эти стишки примитивны. Но тогда они казались нам божественными. И мы плакали от счастья, что остались живы, что мы вместе, что с нами есть самое великое существо на земле — мать. Много лет спустя, став докторами, кандидатами, сотрудниками всякого рода ответственных аппаратов, мы однажды улетели ночью в Новосибирск продолжать пьянку, поскольку там день начинался раньше, и рестораны к нашему прилету уже будут открыты. Но это была уже другая компания. И вообще это было уже не то. Обратно мы возвращались злые. И всю дорогу считали, кто больше и кто меньше вложил средств в это идиотское мероприятие.

— Представьте себе,— говорит Он,— что вы влипли в такую историю. Чтобы спасти большую группу людей, поручили одному человеку... Назовем его просто Командиром... особое задание. Выслушав особое задание, Командир... Он еще мальчишка совсем... Командир переполнился великой ответственностью, стиснул челюсти и сказал: «Есть! Будет выполнено!» И начальство увидело и поверило, что будет выполнено. Во что бы то ни стало выполнено! Заметьте, ребятки, во что бы то ни стало! Это — не литературное выражение, а формула жизни. Скольких из нас, сопливых и безвольных по существу мальчишек, эта благородная формула превращала в свое время в Железных Феликсов, в твердокаменных Иосифов и т.п.! Командир сказал, будет выполнено, построил людей и сказал, что есть особое задание и что требуется десяток добровольцев. Задание, было ясно всем, верная гибель. И добровольцы находятся не так-то просто, как в кино и книжках. Но тут нашлось девять. Наступила заминка. И вот десятым вышла медицинская сестра, совсем еще девчонка. Вряд ли даже ей было восемнадцать. Командир поиграл желваками, но, воспитанный на киношных и книжных образцах, решил оставить Девочку среди добровольцев.

— Сначала нам повезло, мы незамеченными проскочили через линию фронта /если так можно выразиться/. Только вот шальная пуля зацепила нашу Девочку. И довольно основательно. Это в кино да в книжках легко таскать на себе раненых. А в реальности... Попробуй, например, потаскай меня тут, в безопасности... А ты здоровый сытый парень. А там... Мы же все измотаны были. Голодные. А впереди — особое задание, которое надо выполнить во что бы то ни стало. Положили Девочку в кустиках. А она молчит, смотрит не мигая. Ведь больно, ребята! И другим обуза. И очень не хочется помирать, хотя тебе еще нет восемнадцати и ты еще не постиг цену жизни. Сели подальше от нее, чтобы не слышала ничего. Стали решать как быть. И были высказаны все возможные варианты, кроме одного. О нем скажу потом. Было даже предложение использовать ее как женщину, все равно же пропадет. И многие поддержали это предложение. Ведь многие были мальчишки, еще ни разу не видевшие голую бабу, а не то что... А Командир слушал, стиснув еще ни разу не бритые челюсти. Он думал об особом задании. И о том, что ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО. Он не подумал только об одном — о главном.

— Ни за что не поверю,— сказал Эдик,— что серьезно обсуждали предложение сначала изнасиловать ее, а потом прикончить.

— Не будь наивным,— сказал Степан. — Когда жить в обрез, а человек ни х... не стоит, и не такое случается.

— Ладно,— сказал Костя,— не тяни кота за яйцы. Какой вариант не был высказан?

— И что тут оставалось такое главное, о чем стоило подумать? — сказал Витя. — Измена что ли? Немцам сдаться?

— Эх вы,— сказал Он,— человеки! А еще новое общество строить собираетесь! Светлое будущее! Царство свободы, любви, справедливости! А такую простую житейскую задачку решить не способны.

— Чем же все-таки кончилась твоя история,— спросил Степан.

— Если вас интересует чисто приключенческий аспект, так эта история не кончилась,— сказал Он. — Они все еще там, решают. Девочка лежит, широко раскрыв глаза от боли и от ужаса смерти. Командир в своих одеревенелых мозгах одну и ту же формулу жует: во что бы то ни стало. Он — перед лицом истории. Он творит историю!! Ребята думают о том, как бы «стравить давление», все равно такое добро пропадает. А то ведь все равно скоро убьют, так и не узнаешь самого главного в жизни человека... А начальство, пославшее их на особое задание, уже изменило свои намерения и забыло про них. Как будто и не было никакого особого задания и никакого ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО. И все те, ради которых было задумано особое задание, преспокойно сдались немцам, ибо иного выхода не было, ибо их предали и продали еще более высокие начальники и еще более высокие соображения. Вот она задачка-то. Думайте, мальчики! Думайте!

Надо было послать на х.. особое задание, забрать девчонку и выходить к своим,— сказал Витя:

— Под расстрел,— сказал Степан. — Это не выход. А ты что скажешь /это вопрос ко мне/?

— Мы не учитываем фактор времени,— сказал я. — У нас в авиации такие проблемы не возникали никогда, поскольку у нас не было времени на размышления. Надо было действовать. Надо было действовать, причем — часто в считанные доли секунды. А тут — времени навалом. Сиди, размышляй, взвешивай.

— Не так уж много,— сказал Он. — Мой рассказ был длиннее, чем их реальное совещание; командир сказал, что он расстреляет всякого, кто «тронет» девчонку. Потом приказал троим «убрать» ее, но чтобы без шума. И зарыть так, чтобы никаких следов. И приготовиться... Для него игра еще продолжалась...

— Ну, а все-таки, что же тут было главное, о чем они еще не подумали? А тот единственный вариант?

Он пожал плечами. И ушел, как всегда, не попрощавшись.

Если допустить, что ряды причин в прошлое и ряды следствий в будущее бесконечны, то можно доказать, что следствия становятся причинами своих собственных причин, а причины — следствиями своих собственных следствий. Это — аргумент в пользу утверждения, что упомянутое утверждение логически противоречиво и потому ложно. Так что тот профессор философии, который хотел найти способ, как изменить прошлое путем воздействия на будущее, был не сумасшедший, а обычный наш советский болван. И выпустили его правильно. Там, на вашей свободе, ему самое подходящее место. Но не в этом дело. Надо установить, что возможно в этом мире и что нет, что будет происходить обязательно, какие бы меры против этого ни предпринимало начальство, и что не произойдет ни в коем случае, как бы к этому ни стремились вожди прогрессивного человечества и само идущее за ними прогрессивное человечество. А для этого надо научиться правильно шевелить мозгами. На свободе этому научиться никак нельзя, ибо там тучи ученых, писателей, философов, политиков, журналистов, пропагандистов, учителей и т.п. делают все от них зависящее, чтобы помешать этому и убить в людях прирожденную крупицу здравого смысла. Поскольку мне повезло, т.е. поскольку я избавлен от такого всеобщего мозговредительства и от заботы о завтрашнем дне, я имею шансы разработать здесь особую инструкцию для правильного шевеления мозгами на уровне здравого смысла. Местный персонал добр ко мне. Мне дают бумагу и карандаш. Так что не буду терять времени даром. За дело! Посвящаю этот мой скромный труд выдающемуся теоретику нашей партии лично товарищу Сусликову Петру Степановичу.

В свое время было сказано: вначале было Слово, и Слово было Бог. Сколько смеялись над этой фразой умники всех времен и народов! А между тем в ней заключена мудрая истина. Начинать надо именно со слова, и начав с него, вы скоро сами убедитесь в том, что оно обладает силой и властью Бога и Дьявола /в зависимости от обстоятельств, о которых скажу ниже/. Не случайно же сказано в «Евангелии от Ивана»:

Мы — языковые существа. Мы образуем общество именно языковых существ. Мы организуемся, управляемся и угнетаемся через язык. Мы организуем, управляем и угнетаем через язык. В нашем мире все ценности являются таковыми лишь постольку, поскольку могут быть так или иначе выражены в языке, отображены в языке, порождены в языке. Подчеркиваю, мы — цивилизация, т.е. цивилизация языковых существ. А раз так, мы так или иначе находимся во власти слов. Но власть эта двоякая. Во-первых, это — власть Дьявола. Как сказано в том же «Евангелии от Ивана»:

Но силе можно противостоять только силой. Власть может победить только другая власть. И потому этой дьявольской власти слов хочу противопоставить другую власть слов — власть слова - Бога.

Возьмем, например, слово «выбор». Положат перед тобой какую-то вещь, скажут — бери, ты схватишь ее, и это тоже называют у нас выбором /за примером далеко ходить не надо: «выборы» депутатов в советы/. Положат перед тобой две одинаковые вещи /обычно — обе одинаково дрянные/, скажут — выбирай любую, ты хватаешь какую-то, и это тоже называют выбором. Такой выбор можно осуществить по принципу «в какой руке?». Или предложат: колхоз или единоличное хозяйство? И это тоже выбор, хотя у предлагающего на столе лежит наган, а пара милиционеров стоит наготове, чтобы забрать выбирающего второе. Это все — от дьявола. Как сказано в «Евангелии»:

А что, спросите, от Бога? Отвечу. Мы — люди. Для нас выбирать — значит иметь по крайней мере две возможности, которые существенно различаются в том аспекте, в каком нам важно избрать какую-то одну из них, и выбор должен быть актом доброй воли и не может быть наказуем какой-то социальной силой.

Думаете, все равно, что и как называют? Мол, мы сами знаем, чего стоят наши «выборы», чего стоит наша «подлинная демократия», чего стоят наши «стабильные цены», «устойчивая валюта» и т.п. Не все ли равно, как и что называют! Увы, вы ошибаетесь. Навязывая вам свой язык, Они навязывают вам тот строй думанья, какой Им нужен, Они разворачивают ваши мозги в том направлении, в каком выгодно Им, а не вам. Хотите вы этого или нет, но такова неотвратимая сила слов. Если вас всю жизнь будут учить и заставлять передвигаться только на четвереньках, называя это полетом, и вы поймете, что ползаете, и будете над этим шутить, вы тем самым еще не научитесь ходить и летать. Если вас приучили к такому употреблению языка, то даже в случае критического к нему отношения и даже будучи предоставлены самим себе, вы не сможете изменить ориентацию, строй, способ своего мышления. Вы все равно остаетесь вещью, пригодной лишь для того употребления, для какого вас и создали. А если вы не хотите быть ею, подумайте о слове и о другой его силе и власти.

Вот еще один наставник нашелся, подумал Ученик. Откуда они только берутся? Сколько развелось умников, которые точно знают, что нужно делать в масштабах всего общества или даже всего человечества, но не способны заработать даже на кооперативную квартиру самого низшего разряда. Вот этот Командировочный, кто он? Почему назван Командировочным? Человек, судя по всему, образованный, а пишет чушь, непростительную даже десятикласснику. Дьявол, Бог... Зачем ему эту ветхую старину потребовалось возрождать?

Нашел, чему удивляться, сказал Однорукий в ответ на приведенную жалобу Ученика. Дело в том, что такова природа вещей. Наставниками люди рождаются, а паству приходится изобретать. Более того, я позволю себе в связи с этим более смелое утверждение. Начальниками люди рождаются, а руководимых надо делать, воспитывать, изобретать. Твой командировочный — типичный недоносок. А ты, вот, возьми товарища Сусликова, нового заведующего отделом таким-то в ВСП. Какую школу руководства он проходил? Никакую. А ведет себя как выдающийся государственный деятель. В любой ситуации находит «правильный» ход. Почему? Да потому что «правильное» поведение руководства подсказывается самыми низменными прирожденными качествами людей. Сними с человека искусственные ограничители цивилизации, и любого подонка можно смело назначить на любой пост.

Религиозная оценка поведения людей, сказал Проповедник, касается прежде всего поступков отдельного человека к другому отдельному человеку. Назовем их фундаментальными. Что же касается поступков отдельного человека к группе,группы к отдельному человеку и группы к группе, то оценка их должна быть сведена к оценке этих поступков с точки зрения отношения индивидов к индивидам, т.е. эти поступки должны быть расчленены на множество фундаментальных. Например, принцип неучастия во власти есть прямое следствие принципа для фундаментальных поступков видеть во всяком индивиде духовно равноправное существо независимо от его вхождения в те или иные группы.

Критерии религиозной оценки разделяются на основные, принимаемые как самоочевидные аксиомы, и производные, выводимые из основных по особым правилам логики суждений веры. Основные критерии очевидны в ситуации, а будучи сформулированы явно, становятся определениями понятий, характеризующих религиозное поведение. Например, постулат неучастия во власти очевиден хотя бы потому, что власть есть насилие, а насилие по самому определению понятий не есть религиозное поведение.

Все поступки людей согласно религиозным критериям разделяются на положительные, отрицательные и нейтральные. Так что не всегда отрицание положительного /отрицательного/ дает отрицательный /положительный/ поступок. Например, несопротивление насилию есть зло. Но не всегда сопротивление насилию есть добро. Вопрос о взаимоотношениях критериев между собою есть вопрос чисто «технической» обработки учения.

Сначала в школе сходили с ума по магнитофонным записям западной музыки. Потом перешли на джинсы. Одному мальчику из параллельного класса отец привез такие из-за границы. Началась джинсовая лихорадка. Я сунулся к маме. И первый раз в жизни имел с ней крупный разговор. Такие траты, сказала она, нам не по карману. А если сам раздобудешь каким-то путем, не приходи домой. Изрежу. А тебя без штанов на улицу выгоню. Я сначала обиделся. Но скоро отошел. И мне стало легко от мысли, что я не поддамся брючному сумасшествию. Друг раздобыл такие джинсы. Заявился к нам похвастаться. Я сказал ему, что он идиот. Мать у него лифтерша. Отец зарабатывает неплохо, но половину пропивает. На «идиота» Друг сказал, что джинсы все равно практичнее. Им износа нет. В них куда угодно пойти можно, другие брюки не нужны. Что же, это резонно. Мы с матерью об этом как-то не подумали.

После юбилея Вождь решил сделать такой мощный вклад в теорию «научного коммунизма», который уравнял бы его с классиками. Он и раньше в свои доклады приказывал вставлять теоретические куски и читал их с особым удовольствием. Один раз он до того расчувствовался, прочитав фразу о первичности бытия, что расплакался от сожаления: ах, почему он первые сорок лет своей партийной карьеры не занимался вопросами теории?!

Такой теоретический отдел был и в речи Вождя при вручении ордена «Революции» управлению «Вторичного тряпичного сырья». Давая указания в двухнедельный срок устранить продовольственные трудности, вызревавшие в течение последних пятидесяти лет, Вождь потребовал ко всему подходить конкретно-исторически. Что говорит нам история, спросил он затаивших дыхание трудящихся, которые сразу поняли, что мяса им не видать. А то, ответил он сам, не дожидаясь ответа, что сначала были чаяния, а лишь потом появились классики, которые превратили их в науку. Но нельзя же все сразу. Мы сначала должны обеспечить наиболее достойных. И лишь затем охватим все общество, за исключением диссидентов, которые все на службе иностранных разведок... Мы не допустим вмешательства в наши внутренние дела... Надо, чтобы все стали высокосознательными... За сознание пора взяться как следует и кое-кому дать по мозгам. Ныне живущие предки человека доказывают, что решающую роль в естественно-научном превращении обезьяны в человека сыграл труд. Поэтому каждый обязан трудиться, где ему укажут... Молодежь должна устремиться на Великие Стройки... Там их ждет романтика...

Трудящиеся встретили речь бурными аплодисментами. Расходясь, они говорили между собою, что теперь «начнут гайки закручивать», «сажать начнут» /можно подумать, что еще не начали!/ и т.п. Рассказывали анекдот о том, как трудящимся объявили, что их завтра будут вешать, и спросили, какие будут вопросы. На что последовал вопрос, со своей веревкой приходить или нет. Теоретики углубились в изучение исторической речи Вождя, отыскивая наиболее подходящую демагогическую форму реализации только что упомянутых чаяний народа.

— Неужели эта история со шпионами сплошная липа?

— Конечно, там было нечто реальное. Но это нечто ничего общего не имеет с газетными сообщениями. Ты знаешь, как мы воюем с западными идеологами? Мы берем их сочинения. Первым делом ничего не понимаем. Затем искажаем по привычным образцам. И поносим вымышленных идиотов вместо реальных авторов. Так и тут. Им дали установку дискредитировать диссидентов как уголовников, сумасшедших, шпионов. По уголовникам и психам кое-что уже сделали. Теперь шпионов делают.

— Но это же судьбы людей.

— Когда пекутся о судьбах народа и человечества, с судьбами людей не считаются.

Наконец-то мы купили телевизор. Состоялось торжественное включение его. Отец нажал клавиш. Через мгновение на нас обрушился опостылевший голос Вождя, а затем на экране распухла обрюзгшая физиономия. Глядите-ка, сказала мать, какой загорелый. А их специальными лампами поджаривают, сказал отец. И подкрашивают как покойников. Отец переключил на другую программу: заседание комитета в защиту кого-то. Переключил на третью: в сети политпросвещения. На четвертую... Отец выругался, что с ним редко бывает. Я сказал, что лучше было бы заграничный приемник купить, по крайней мере западные «голоса» можно было бы слушать. Понаслаждались, сказала мать. Выключай. Погоди, сказал отец, скоро хоккей будет.

В рамках нынешнего «либерального» режима, пришел к заключению Сотрудник, Страна живет ниже предела своих возможностей. Еще несколько лет, и разразится экономический крах. Положение может спасти только система чрезвычайных мер. Каких? Принудительный труд, жесткая дисциплина, принудительное распределение населения по территории Страны, прикрепление населения к производственным ячейкам, снижение жизненного уровня. Просмотрев запросы и предложения партийного руководства с мест, Сотрудник убедился в том, что они бьют в ту же точку. Они даже не просили этих мер, а требовали. Во многих местах эти меры стали вводить явочным порядком. Так, в одной из областей запретили выпускникам школ выезжать за пределы области для поступления в высшие учебные заведения /за исключением детей начальства/. Большинство из них было направлено «добровольно» на строительство химического комбината, объявленного Великой Стройкой.

Через некоторое время Сотрудника включили в группу, обрабатывающую материалы для ВСП. Данные вычислительного центра совпали с его выводами. Потребовалось много лет дорогостоящих исследований, с горечью подумал Сотрудник, чтобы получить выводы, очевидные рядовым руководителям на местах без всяких исследований. Ну и система! Она даже в делании зла медлительна, халтурна, бесхозяйственна. Даже когда встает вопрос о ее существовании, она действует так, будто от нее требуют демократических свобод.

— Дело обстоит вовсе не так, будто наши руководители зажимают наших писателей. Наши руководители, писатели и читатели все вместе суть параллельные и взаимообуславливающие продукты одной и той же системы жизни. Наши писатели таковы, ибо таковы система отбора людей и условия их функционирования. Говорить о свободе творчества или об отсутствии таковой в применении к ним нелепо.Была ли в Древней Греции свобода творчества? Чувствуешь, в чем дело? Понятие «свобода творчества» характеризует определенный тип социальных отношений, а не ситуацию в искусстве. В известном смысле наши писатели куда свободнее, чем на Западе.

— Хочешь хохму? Один старый человек, оставшись одиноким, попросил у Бога, чтобы его направили в дом для престарелых. И он оказался в Кремле.

— Слыхал. А вот другая того же рода. Один карьерист пробился в самый верх, удовлетворил все свои желания, захотел благо народу сделать. Попросил Бога помочь ему в этом. На другой день его убрали «на пенсию».

— Что происходит? Мы нагло и цинично складываемся в бездушный, пошлый и тупой механизм, навязывающий всем плоское сознание грошовых частичных тварей. На что еще можно надеяться?

— На нашу лень, безалаберность, халтуру и т.п. Представляешь, что закатят у себя немцы, французы, англичане и прочие, если дорвутся до коммунизма!

Приставили ко мне зачем-то стукача, говорит Девица. Он все время задавал мне странные вопросы. Например, где сейчас находится Вождь, что происходит в посольстве США и т.п. Меня это заинтриговало. Подпоила я его, он разоткровенничался. Оказывается, под крылышком ОГБ существует целый институт, который занимается парапсихологией. В центральной печати ее разгромили как лженауку, а тут целый институт! Зачем? Телепатическая связь с космонавтами, с разведчиками. Представь себе, они даже золото, нефть и урановую руду пытаются искать таким путем. Потом — воздействие на психику западных политических деятелей. А ты тут при чем, спросил Ученик. Кто-то пустил слух, что у меня выдающиеся телепатические способности. А дальше, спросил Ученик. Я решила его разыграть, говорит Девица. Мое окно расположено так, что глядя в зеркало, я могу видеть телевизор в квартире соседей. Сядь сюда! Видишь? Я и сказала этому идиоту, что иногда замечаю за собой странности. Постой, мол. Дай сосредоточиться! Засекай время... Сейчас... Сейчас... Отчетливо вижу... И т.д. И т.д. На другой день, видать, он доложил о моих результатах. И теперь мне прохода не дают. Агитируют к ним переходить. Что делать? Объясни, что пошутила, говорит Ученик. Объяснила, говорит Девица, не верят. Что же, говорит Ученик, другого выхода нет: соглашайся. Только советую специализироваться на диссидентах. Тут любой болван может сойти... Как у них называют таких индивидов?.. Это идея, говорит Девица. Кстати, как твои семейные дела? Налаживаются, говорит Ученик. Кстати, сосредоточься-ка и посмотри, что сейчас делает моя супруга? Минутку, говорит Девица. Смотрит на часы, злое лицо, подходит к телефону, разговаривает, улыбается, одевается, выходит на улицу, машина подъехала, дверца открылась, седой мужчина, садится... Стоп, говорит Ученик. Опять стерва за старое взялась! А вчера божилась, что... Ну, мне пора. Пока! Между прочим, эта сексовая рукопись — чушь. Так интереснее.

Новый кооперативный дом заселили, и в нашем классе появилась новая девочка. Красивая. Говорят, профессорская дочка. Это не про нас. Но Друг утверждает, что как раз наоборот, девочки из такой среды легче доступны. Друг строит из себя опытного бабника, но я думаю, что все его «приключения» — вранье. Вот кто у нас опытный, так это староста класса. Он с пятого класса с этим делом знаком. Но из него на эту тему слова не выжмешь. Отец говорит, что с этим не надо торопиться. Чем дольше сохранишь невинность, тем здоровее и тем лучше будешь ценить жизнь. Друг считает такую философию устаревшей. Наши ребята много говорят на эту тему, смакуют подробности, рассказывают скабрезные истории. Мне от этого стыдно, я уклоняюсь от участия в таких беседах. У ребят возникла идея создать группу и ловить вечером девочек или даже взрослых женщин. Но, кажется это было на уровне шуток.

Вот вам простая задачка. Тело А давит на тело В в направлении X, и тело В в результате сдвигается туда, если нет значительных сил, препятствующих этому. А если одновременно с А на В будет давить тело С в направлении У, отличном от X, то /каждый школьник это знает из механики/ тело В сдвинется в некотором направлении, отличном от X и У, по правилу «параллелограмма сил». Спрашивается, движется при этом В в направлении X и в направлении У? Всем известно, что вопрос бессмыслен. Смысл здесь имеют только предложения типа: «Если бы не С, то в результате действия А тело В двигалось бы в направлении X» и относящиеся к ним вопросы.

Возьмем теперь простую систему из трех участников: наши оппозиционеры, наше правительство, Запад. Все они так или иначе «давят» друг на друга. Но тут от школьной ясности не остается и следа. И даже умные взрослые люди начинают высказываться глубокомысленно в таком духе. Мол, если бы Запад не давил на наше правительство, то не было бы никаких репрессий и т.п. А между тем, задачки тут тривиальные, если, конечно, подойти к ним аналогично тому, как это делается в механике. Отличие здесь лишь в том, что, во-первых, здесь пока еще нет первичных постулатов /аксиом/ вроде законов механики и, во-вторых, здесь в действительности имеет место система из тысяч миллионов элементов. Говоря об аналогии с механикой, я имею в виду некоторые общие методологические принципы рассуждения. Например, в отношении социальных систем также возможны аксиомы такого рода: «Если правительство имеет возможность душить безнаказанно оппозицию, оно душит ее», «Если оппозиция имеет возможность поднять голову, она поднимает ее» и т.д. И тогда на основе таких аксиом упомянутые задачки решаются действительно тривиально. Например, тогда бесспорным кажется утверждение, что если бы не поддержка Запада, нашу оппозицию придушили бы быстрее /в данной форме/.

Мораль? Она проста: чтобы достаточно уверенно ориентироваться в событиях нашей жизни, нужна особая методика такой ориентации. И я постараюсь изложить ее основы. Между прочим, помните, что даже в закрытых продуктовых распределителях есть свои несправедливости, что даже члены ЦК болеют геморроем, что даже оппозиционеры ссорятся между собою порой более ожесточенно, чем с правительством и КГБ, что даже у стукачей есть свои слабости. Об этом мне сказал лечащий врач. И добавил с грустной улыбкой, что его удивляет, почему о подобных очень важных вещах никто не пишет. Я пообещал ему писать именно об этом. А он пообещал мне подбросить фактического материала.

Когда именно это произошло, установить не удалось, а руководство, ученые и пресса по привычке и из высших соображений исказили эту дату. Небо было покрыто черными тучами и смрадом,— к этому времени Страна по объему вонючих и вредных выделений опередила передовые страны Запада. Не было никакой надежды вообще ни на что. И вдруг... Теперь в это трудно поверить, но старики уверяют, что это — сущая правда. Вдруг засветило Солнце. Сначала смутно, еле заметно. Потом все отчетливее. Наконец, настолько ярко, что жители Столицы замерли в изумлении. Солнце??!! Неужели в нашей унылой, серой, вонючей, образцово-показательной и счастливой Стране возможно такое... безобразие?! Самые бдительные граждане увидели в этом идеологическую диверсию и побежали писать доносы на своих сослуживцев и соседей по квартире. Другие, более либеральные, сразу поняли, что это — пережитки капитализма и родимые пятна в нашем сознании, и засели писать статьи и диссертации с критикой ревизионизма, еврокоммунизма и других форм антикоммунизма. А уж самые передовые и прогрессивные решили подойти к делу творчески и сконструировать занавес. Но не железный, что уже устарело, а синтетический. Эластичный и чуточку прозрачный в тех местах, где живет само наше любимое руководство. И прикрыть этим занавесом упомянутое так называемое «солнце». Все газеты напечатали о том, что в Западной Европе наступило резкое похолодание, в Канаде жуткая засуха, Америку заливают дожди и засыпает снегом, так что небоскребы придется откапывать лопатами...

Обычные граждане отнеслись к событию практически: кинулись в полупустые /от продуктов/ магазины, битком набитые покупателями, и встали в длинные очереди за водкой, селедкой и недавно выведенной нашими учеными синтетической колбасой «Дружба», намереваясь завтра выехать за город /выходной день!/, закинуть удочки в искусственные водоемы, в которых не водилось ничего, кроме битых бутылок, консервных банок и старых автомобильных покрышек, напиться до одурения и уснуть тут же на замусоренном и заплеванном, сыром берегу. Конечно, было бы лучше поехать к естественным водоемам,— Страна так богата ими! Но они либо находятся в запретных зонах, где расположены секретные учреждения и не менее секретные дачи высокого начальства, либо текут в местах, о которых лучше не вспоминать, либо загажены до такой степени, что подходить к ним опасно для жизни. А что касается рыбы, так ее все равно нигде нет. И настоящий спортсмен-рыболов вовсе не ради рыбы сидит у воды, а ради чисто спортивного интереса и здорового отдыха. Нервы успокаивает, сердечно-сосудистую систему улучшает. Сиди себе тихонько и не думай ни о чем. Жди! И здоровье так и будет вливаться в тебя незримым потоком. В Стране, как известно, такая первозданная природа и такой здоровый климат, каких давно уж нет на Западе. А если тебе на голову наступают пьяные, если всюду грохочет и воет «музыка», если в воздухе висит мат, так стоит ли на это обращать внимание?! Трудящийся /как говорят, трудящий/ человек отдыхает, ему не грех и душу отвести. И не навечно же выехали в это гнусное место. Отмучаемся еще пару часов, и домой. И отдохнем от этой «природы». Хотя совсем забыли про соседей. О, господи! От этих склочных соседей спасенья нет! Слушайте, братцы, давайте еще на бутылку скинемся! Ты, сын, дуй в очередь в винный ларек! А ты, дочь, встань за бутербродами! Кончились? Ну, бери печенье,х.. с ним!

И только отдельные выродки /в семье не без урода!/ истолковывали событие превратно. Таких оказалось сначала всего трое. Прочих к этому времени выловили и очистили от них наш в основном здоровый коллектив. А новые не народились до такой степени, чтобы их можно было выловить. Конечно, и этих трех тоже выловили бы. Но поступило указание не спешить, так как мы собирались закупить на Западе новейшие компьютеры для... гражданской, конечно,... авиации. Эти трое все были бывшие. Не бывшие помещики и капиталисты, а бывшие научные работники. Один — бывший крупный математик, другой — бывший крупный физик, третий — бывший крупный социолог. Все они до этого занимали крупные посты и имели награды, степени и звания, но по тем или иным причинам они оказались в рядах оппозиции и лишились всего.

Выродки стояли вместе в очереди в магазине и переговаривались в таком духе. Эта система уже не способна выдвинуть в свою защиту ни крупицы интеллекта и таланта, она теперь использует только насилие, клевету, дезинформацию, сказал Математик. Этих мерзостей и на Западе хватает, сказал Физик. Но там нет претензий на Светлое Будущее, сказал Социолог. Глядите-ка, Солнце! В честь чего это они расщедрились?! Дожили, сказал Физик, мы даже Солнце стали воспринимать как заботу Партии и Правительства о благе народа.

Солнце в этот момент засияло так, будто никакой мерзости вообще нет, а все проблемы суть досужие выдумки бездельников-интеллигентов. Выродки вышли из магазина и направились к Проспекту Героев Революции, который совсем недавно еще назывался улицей жертв Революции. Кто-то усмотрел в прежнем названии двусмысленность, поскольку число жертв вследствие революции во много раз превысило число жертв во имя ее. Проспект был перекрыт в самой середине и огорожен забором. Опять перерыли, идиоты, сказал Физик. Что они теперь затевают? Надо газеты читать, сказал Социолог. Монумент Секретарю по Идеологии, самому товарищу Сусликову. Но он, кажется, никакого отношения к революции не имел, сказал Математик. У него юбилей, сказал Социолог, третьего Героя давать будут. Тщеславные ничтожества, сказал Физик. Скоро они всю землю засорят своими статуями. Не удивлюсь, если скоро романы и стихи будут выходить под их именем. Ты недалек от истины, сказал Социолог. Китайцы давно так делают, а у нас явная тенденция намечается перенимать их опыт. Для начала будет что-нибудь в таком духе: теория элементарных частиц, подготовленная под руководством Секретаря ВСП...; песня, написанная жителем района, руководимого Героем и Лауреатом Секретарем Райкома... Это у нас давно уже есть, сказал Математик. Надоело. Бороться с этим надо. Группу что ли создать. Комитетик какой-нибудь безобидный. Идея, сказал Социолог. Комитет борьбы за право подачи просьб высшим лицам с просьбой выслушивать иногда наши просьбы о том, чтобы мы могли иногда обращаться к ним с просьбой. Недурно, сказал Математик. Итак, Комитет Гласности. Пойдет? По идее — вместо разгромленных Хроник. Но на юридически безупречной основе. Пока ситуация благоприятная. С год протянуть можно. Идет, сказал Физик. Комитет Гласности. Сокращенно — КГ. Или, лучше, КГ без Б. Пошли, отметим это историческое событие и обсудим детали.

У нее есть ухажер, студент. Мы его зовем Женихом, а ее — Невестой. У него отец — Народный артист. Правда, я никогда не слыхал такого имени. Иногда я иду домой из школы вместе с ней. Однажды я болтнул что-то о профессорах. Профессора разные бывают, сказала Она. У Жмота, например, отец — рабочий, мать — в конторе сидит. Отец имеет около трехсот, мать — сто пятьдесят. У нас семья пять человек, работает один отец. Номинально имеет четыреста. Посчитай, сколько приходится на человека у Жмота и у меня. Мы купили квартиру в кооперативе, в долги залезли. Родителям Жмота дали даром. Жилплощади у них на человека метров двенадцать, у нас — меньше девяти. Теперь и профессора делятся на работяг и на начальство. Мой отец — работяга. Если будем поступать в институт, Жмот будет иметь преимущество передо мной: я — дочь интеллигента. Если поступим оба, по закону Жмоту стипендию нельзя платить, а мне — надо, ибо у нас меньше ста на человека приходится. А будет наоборот. Почему? На данном этапе решили опять поиграть в заботу о рабочем классе и свалить вину за плохую жизнь на интеллигентов. А если мы живем интереснее, чем в семье Жмота, так это — преимущества культуры. Жмоты и на тысячу будут жить паскудно.

И я был потрясен этим разговором. До сих пор я общался только с себе подобными и не имел представления о том, как живут люди на «профессорском» уровне. Заходи, сказала Она на прощанье. У нас книги хорошие есть, альбомы по живописи, записи музыки.Я сказал, что ее приятель мне не нравится. Пижон. Важничает. Себе на уме. Есть немного, сказала Она. Но он не плохой парень. Я вас познакомлю. Тебе это полезно. Для кругозора. И для тренировок в терпимости.

Коридор, по которому шли Бородатый и Ученик, был типичен для официальных учреждений Страны. Одна стена коридора украшена портретами классиков, вождей, ученых, писателей, космонавтов. Другая стена украшена копиями картин величайших мастеров живописи. Среди них — всемирно известные «Богатыри», «Медведи», «Сикстинская Мадонна», «Утро нашей Родины», «Тачанка», «Джиоконда», «Завтрак тракториста» и т.д. В начале коридора — гигантская статуя Вождя-Основателя, заварившего всю эту кашу. Над статуей на белой стене золотыми буквами выложена цитата: «Верной дорогой идете, товарищи!» Вождь-Основатель был в пальто с поднятым воротником, в одной руке он зажал кепочку, другую поднял в приветствии, глаза прищурил. Вид у него в целом был такой, будто он увидел знакомого в другом конце коридора и безмерно этому удивился. И было чему удивиться на самом деле. В другом конце коридора — статуя другого вождя, который доварил эту кашу до логического конца, был за это слегка обруган после смерти, но потом за это же самое опять возвеличен. Вождь-Завершитель в шинели, сапогах и совсем без головного убора. И вид у него такой, будто он хочет сказать: «Да, это я. Ну и что из этого? И вообще пошел ты на...! Мне не до тебя!» Над Вождем-Завершителем на белой стене цитата из его речи: «Коммунизм не за горами!» В свое время жители республики, откуда был родом Вождь-Завершитель и которая находилась за горами, по сему поводу говорили: «И слава богу, что не за горами!»

В середине коридора — гигантский портрет ныне здравствующего Вождя, которому скоро /к восьмидесятилетию/ присвоят титул Окончателя, так как он обещает окончательную победу развитого социализма, который и т.д. К такому выводу он пришел после недавней поездки в США, где его встретили тепло и продали миллион тонн жевательной резинки в обмен на нефть и газ. Поскольку тем самым проблема питания в Стране была блестяще решена, стало очевидно, что полный коммунизм действительно не за горами. И, как острили американцы, не за морями. Вождю под восемьдесят, но, судя по портрету, он выглядит едва на сорок. Одним глазом Вождь косит на Основателя, другим — на Завершителя. И вид от этого у него такой, будто он озабочен судьбами Страны и всего прогрессивного человечества.

Обогнув Завершителя, Бородатый и Ученик вошли в узкий коридорчик и остановились перед дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен». Бородатый нажал кнопку, сказал в микрофон пароль.Дверь открылась. Они вошли в лифт. Бородатый произнес слово «ИСИ». Лифт куда-то двинулся. Ученику показалось, вниз. Что такое «ИСИ», спросил он. Бородатый пожал плечами. Затем был другой коридор, еще коридор и еще и еще. Ничего себе, лабиринтик, сказал Ученик. Для чего все это? Бородатый опять не ответил. Наконец, они вошли в небольшой кабинет, разделенный на две части прозрачной перегородкой. В одной части был письменный стол. На нем — бумага, ручка. Перед столом — кресло с многочисленными приспособлениями. В другой части — журнальный столик и два мягких кресла. Присаживайтесь, сказал Бородатый, я через пять минут вернусь. Вернулся он в сопровождении существа, похожего на того, которого ему показал Лысый. Существо покорно брело за Бородатым. Последний молча усадил его в кресло и прикрепил к рукам, ногам и голове упомянутые приспособления. Затем включил тумблер на щитке прибора, установленного около стола, и присоединился к Ученику. Это — писатель, сказал он. По всей вероятности автор романа, о котором вы рассказывали. «Затея», кажется? Смотрите за ним внимательно. Сейчас он должен на время стать нормальным и начать писать. Что именно, увидим на экране над столом. Итак, он начинает. Смотрите!

Еще в либеральное время Идеолог услышал как-то от своего помощника слово «модель», и оно ему пришлось по душе. Сначала он произносил это слово как «мудель», а потом — как «модэль» с ударением на «о». Выступая в Академии Наук, он тогда призвал ученых разрабатывать «модэля» /с ударением на «я»/ нашего общества.Лингвисты обосновали правильность такого словоупотребления, сославшись на принятое в армии «надеть шинеля» и принятое в промышленности «ввести в строй мощностя». После того выступления Идеолога почти половину электронно-вычислительных машин изъяли из учреждений и с предприятий, где они были нужны до зарезу, и сосредоточили в специальных складах ВСП. И, разумеется, забыли о них. Не до того стало: появились диссиденты. Машины, разумеется, пришли в негодность. Специальная комиссия, в которую вошел Сотрудник, обследовала склады ВСП по другому поводу и наткнулась на кладбище дефицитных и ужасно дорогих /в основном — импортных/ устройств. Материалы комиссии сразу же засекретили /потери превышали миллиард!/ и сдали в архивы ОГБ. Но Сотрудник ухитрился сделать копии. Вот бы предать гласности, подумал он. Какой бы был эффект! Но как? Где? Передать иностранным разведкам? Они тоже сдадут в свой архив: они заинтересованы в таком идиотизме у нас. Передать в западную печать? Не напечатают, не поверят. И потом на этих путях пропадешь с первого шага. Нужно что-то иное. Что?

Писатель взял ручку, осмотрел ее, как будто увидел ее впервые, погладил листы бумаги и начал писать, аккуратно выводя буквы.

Я давно перестал верить в силу справедливости и нравственных назиданий. Я вообще уже не верю ни во что. У меня остались только кое-какие знания. И обрывки памяти. И непонятное мне принуждение записать это.

При лечении им ослабляют волевые способности, сказал Бородатый. Восстановить их принципиально невозможно. Потом объясню, почему. Так что приходится волевое начало вводить в них извне. Нашему начальству это особенно нравится. Но никаких перспектив тут нет. Об этом тоже потом. А теперь смотрите, что он пишет.

Когда я начинаю думать о том, что произошло со мной и что я видел своими глазами, я начинаю сомневаться в том, что это было на самом деле. Не может быть, чтобы нормальные разумные люди додумались до этого и пошли на это практически. Значит, это — плод моего больного воображения. И как только я начинаю привыкать к этой мысли, новые сомнения зарождаются в моей безжалостно опустошенной душе. Не может быть, чтобы больное воображение породило такую ясную, последовательную картину. Да и как может быть больным то, от чего меня избавили в первый же день пребывания в этом заведении?! Значит, это было? Значит, это есть? Так я и не могу решить определенно, что это — реальность или бред сумасшедшего? Иногда я думаю, что если это и бред, то бред не больного человека, а очень здоровых людей. Многих нормальных людей. А значит, если даже этого нет, это может быть.

С чего начать? Нас здесь лишили способности самостоятельно принимать решения. Мы не испытываем чувства голода, боли, страха. Мы способны выдержать все, что способно выдержать наше тело чисто физически, и безропотно выполнять любое приказание, которое опять-таки лимитируется исключительно нашими биологическими возможностями. Но те, кто сделал нас такими, допустили ошибку. Они лишь биологически довели до конца свой социальный идеал, т.е. наш привычный образ жизни там, на свободе. Но как там, так и здесь в нас остается какая-то способность к сопротивлению. Она невелика и на свободе. Ученые-социологи доказывают, что из законов нашего общества она вообще не вытекает. И до сих пор никто не знает, откуда она берется. Здесь ученые-биологи, физики, психологи, медики и т.д. доказывают, что ее у нас не должно быть по законам, изучаемым ими. Но она все же есть. И вряд ли кому-либо удастся найти ее основы. Я думаю, что это вообще есть свойство живого. Говорят, что даже растения сопротивляются. Только мертвые покорны до конца. Но мы Им нужны живые, раз мы живы до сих пор. Откуда у меня эта уверенность? Вот вам пример. Наш корпус включился во всенародное движение за звание «Предприятия Коммунистического Труда и Быта». Нас заставили взять повышенные обязательства: увеличить степень доверия и любви к родной Партии, к родному ВСП и лично к Вождю на двести процентов. После этого у нас сломалась автоматика, управлявшая выдвижением унитазов из стены, и содержимое канализации затопило верхние /здесь почему-то все наоборот/ этажи. Сломалась на третьем этаже, а затопило даже пятый. Не странно ли? Нас погнали на уборку седьмого этажа, поскольку у «комиков» /так нас зовут санитары/ седьмого этажа нарушены двигательные функции, и могут шевелить только мозгами. Мы почему-то это приказание не выполнили. Прибежали санитары и охранники. Нас начали бить. Но из этого ничего не вышло: мы на побои не реагировали. Один из санитаров сказал, что было глупо нас лишать волевых ощущений, ибо нас теперь уже нельзя наказать. А человек, лишенный возможности быть наказанным, есть начало революции. Когда они ушли, и нас оставили в покое, Попагандист /старший по палате/ сказал, что они теперь будут биться над проблемой, как нам причинять страдания. Им в «новом человеке» /в ночеке/ обязательно надо сохранить способность к страданию. А это же нечто! Нам, сказал далее Пропагандист, надо развить чисто интеллектуальное любопытство в качестве первичной компенсации за отнятую волю. Я устал...

Бородатый быстро встал, выключил прибор, освободил Писателя из кресла и вывел из кабинета. Разве способность страдания есть проблема, спросил Ученик. Для нас — нет, сказал Бородатый. Мы имеем дело непосредственно с мозгом. Сейчас мы можем имитировать любое страдание. Но это требует сложной аппаратуры и непригодно для массового употребления. У меня есть одна идея...

— Тут есть одна особенность, затрудняющая историческое исследование. У нас по крайней мере многие действительно важные решения и распоряжения не оставляют никаких документальных следов, а ничего не значащие пустяки обрастают горой документов. Например, у нас не велись и не ведутся протоколы заседаний Политбюро ВСП. В конце только пишется на страничку готовое решение. И все. Большинство распоряжений об арестах и расстрелах людей в свое время делалось намеками или косвенно. Никаких формальных документов на этот счет не было. И сейчас самые значительные указания сверху донизу даются устно. Формально, например, мне не было дано распоряжение задержать издание таких-то книг, переделать такой-то фильм, разрешить поездку таких-то лиц на Запад и т.д. Мне намекнули на это. Если я не сделаю, однако, как того хотят вышестоящие инстанции, я слечу с поста. Тут вся реальная система исполнения и принятия решений основана на личных контактах, на личном доверии. Не поняв этого, не поймешь нашей системы власти. И сам я вынужден по отношению к нижестоящим поступать так же.

В социальной истории Страны имели место четыре периода: 1/ революция, гражданская война, восстановление; 2/ кровавый террор, беспредельная демагогия, неслыханная эксплуатация населения и, вместе с тем иллюзии, реальные успехи; 3/ разоблачение ужасов второго периода, либеральные веяния; 4/ ликвидация недостатков третьего и возрождение достоинств второго периода, стабилизация системы. Совершенно очевидно, что движение протеста против отрицательных проявлений коммунизма не могло зародиться в первую эпоху /коммунизма еще не было/ и во вторую /всякое недовольство нещадно подавлялось/. Оно зародилось лишь на третьем этапе. Напрашивается вывод: лишь наличие некоторого минимума благополучия рождает возможность протеста. Родившись однажды, движение протеста не могло быть уничтожено совсем. Оно перестало быть таким массовым, как на третьем этапе, в смысле участия в нем населения. Зато оно стало более широким в смысле участия в нем людей, посвятивших ему свою жизнь, и углубилось. Раньше борьба шла за мелкие уступки, которые делались почти автоматически самим ходом жизни. Теперь борьба затронула самые основы социального строя, коснувшись «прав человека».

Хотя это движение и не имело поддержки в широких слоях населения, оно напугало власти и привилегированные слои, ибо грозило перерасти в разоблачение сущности и структуры коммунистической формы эксплуатации. Именно этот страх, хотя и не всегда осознанный, лежал в глубине мероприятий властей, вылившихся в описываемую здесь Затею.

В движении протеста этого периода наметились две ветви: персональный бунт видных деятелей культуры и мелкие организации, составленные из представителей интеллигенции среднего и ниже среднего /в профессиональном отношении/ уровня. Обычно эти группы были совершенно беспомощны в организационном отношении, были напичканы осведомителями и провокаторами ОГБ, занимались не столько делом, сколько игрой в дело, стремились не столько к борьбе за некие «права человека», сколько к самоутверждению за счет проблемы «прав человека» и к известности. В какой-то мере они были удобны для ОГБ. Они отвлекали общественное мнение от действительно важных проблем жизни общества на второстепенные. Через них можно было легко выявлять недовольных людей и группы недовольных, возникающие в различных уголках Страны /например, списки таких групп «обнаруживались» при обысках, так как никакие правила конспирации не соблюдались/. И тем не менее, эти группы сыграли значительную роль в истории Страны. Комитет Гласности был характерной организацией такого рода.

Помнится, вы говорили о какой-то идее, сказал Ученик. Речь идет о восстановлении личностных функций, сказал Бородаты й. Мне нужен добросовестный и надежный помощник. Вы бы подошли мне, поскольку вы текстолог.Я бы с удовольствием, сказал Ученик. Но я по распределению. Мы пока можем просто сотрудничать, сказал Бородатый, а со временем я устрою перевод. Я согласен, сказал Ученик. Чем я могу вам помочь? Работать с отдельными больными, например — с Писателем, сказал Бородатый. Познакомить меня с некоторыми текстами, над которыми вы трудитесь.

Однажды Сотрудник зашел к своему старому приятелю. У того уже были гости. Собравшиеся вели беседу в обычном стиле, т.е. поносили все, происходящее в Стране. А спутники и космические полеты, вступил в спор Сотрудник. Они не заменяют пищу и жилье, сказал Собеседник.И тем более хорошие книги и фильмы. Но нельзя же все чернить, подзадоривал Сотрудник. Есть же и у нас кое-что хорошее. Бесплатная медицина, например. Вот, взгляните, разинул рот Собеседник. Видите? Больше года делали, сволочи! С перерывами на периоды, когда зубных техников гоняли на уборочные работы в деревню. Надо делать все заново. У вас случайно нет знакомого частника? Я бы втридорога заплатил. То-то и оно! О нас через несколько столетий в энциклопедическом справочнике напишут: разводили сначала лен и пеньку, потом стали делать ракеты и продавать лес, нефть, газ; все поголовно плясали, играли в хоккей и сидели на собраниях; вождям при жизни делали памятники, которые ломали после смерти; питались отходами с западного стола; претендовали на ведущую роль в чужой истории, не помня своей.

Потом пошли анекдоты, насмешки над Вождем. Сотрудник рассказал кое-что из того, что ему стало известно. Правда в завуалированной форме. Когда стали расходиться, к Сотруднику подошел один из гостей, представившийся ему как Математик, и предложил пройтись вместе немного пешком.

Идея Сусликова насчет новой формы соцсоревнования /о ней специально ниже/ имела успех. Через несколько дней ЧМО выступило с инициативой, которую подхватили все учреждения города. В газете «Вождянская правда» была опубликована статья на эту тему, в которой среди прочих имен было упомянуто и имя товарища Сусликова. Теперь твое дело в шляпе, сказал Корытов. Теперь тебе местком гарантирован. А там... Молодец, сказал тесть. Из тебя толк выйдет. Меня тоже можешь поздравить, перехожу в горком. Пока на отдел, а там и в секретари. Так что мы, брат, теперь с тобой горы свернем. Ну, будь здоров! Главное — не поддавайся этой гадости. Закусывай! Пить-пей. Но умеючи. И закусывай как следует. И в руках себя держи. Помалкивай, будто ты совсем трезвый. А там, вверху, пьют не то, что мы. Там, брат, такие крепкие головы сидят, нам далеко до них. Ну, будь здоров!!

Когда Командировочного в одном нижнем белье подобрали на перекрестке проспекта Карла Либкнехта и Розы Люксембург и улицы товарища Хлюпикова, его тут же отправили в «Разинку». После первого укола он перестал всхлипывать и мирно уснул. После второго укола он стал улыбаться и назвался товарищем Хлюпиковым. Услышав это, врачи переглянулись и сделали ему третий укол, после которого он четким и ясным голосом сказал, что он готов дать любые показания, подписать любую бумагу и послать письмо лично самому товарищу... как его?., с предложением ставить к стенке всех, кто... Врачи опять переглянулись, но на сей раз с удовольствием. У Командировочного спросили, чем бы он хотел теперь заниматься. Он бодро заявил, что поскольку он забыл, сколько будет дважды два, а об остальном и говорить нечего, то он теперь способен только на одно дело — двигать дальше вперед марксистко-ленинское учение. Врачи, улыбаясь и кивая в знак одобрения головами, дали Командировочному бумагу и карандаш. И он начал писать сочинение, за которым и был послан в командировку из центра. «Разинка» фигурировала в научных кругах под именем «Института Кибернетики».

Во-первых, Маркс и Энгельс — это одно и то же лицо. Я хорошо помню, как сдавая философию, студент из нашей группы Квачхаракерия на вопрос преподавателя, как звать Карла Маркса, ответил: Фридрих Энгельс. На это преподаватель товарищ доцент Суньхуймулюков сказал: маладэц.

Во-вторых, Ленин и Сталин тоже одно и то же лицо. Могу объяснить, как это получилось. Однажды Ленин устал. А так как говорить тогда он уже не мог, он написал на бумажке: устал. Железный Феликс взял бумажку. Поскольку он очень уважал Ленина, он исправил ее так: устали. Отдал Троцкому. Тот все исказил и переписал так: У. Стали. Отдал Каменеву и Зиновьеву. Те исказили с другой стороны и написали: У. Сталин. Ну а Бухарин довершил дело, исправив У на И. И получилось И. Сталин. А тут Ленин очнулся. И спрашивает: где моя бумажка. На, сказали ему, твою паршивую бумажку и пусти ее по назначению. Ах так, сказал И. Сталин /он же теперь Ленин/. И велел Железному Феликсу их всех убрать.

Врач похвалил Командировочного, но предложил ему лучше перейти в область философии естествознания. Вот, например, у нас тут лечился один профессор философии, который пытался доказать, что следствие может стать причиной своей причины. Но доказать не успел, так как выздоровел и выписался. Командировочный сказал, что он займется этой проблемой. Вы понимаете, сказал Врач, какое огромное народно-хозяйственное значение будет иметь ваше исследование. Тогда, отменяя следствия, мы сможем тем самым отменять породившие их причины. Тот профессор рассчитывал таким путем поднять наше сельское хозяйство. Но ведь таким путем можно и до революции добраться, сказал Командировочный. Давай, дорогой, действуй, сказал Врач. Если тебе потребуется моя помощь, можешь обращаться в любое время. Если какая литература потребуется, не стесняйся... Как знать, может быть этим путем можно будет хоть что-то изменить в этом сволочном обществе.

Помимо общегосударственной, общереспубликанской и т.д. истории, в каждом населенном пункте Страны происходит своя, местная история, которая очень похожа на всю нашу великую историю. До такой степени похожа, что местные жители часто их путают. Например, основатель нового строя товарищ Хлюпиков был точной копией Ленина. Бородку отпустил. Лысину выщипал. Даже на работу стал на броневике ездить. И все бумажки писал. Сядет, бывало, где-нибудь в туалете или на лестнице /прост был товарищ Хлюпиков, как сама правда/ и пишет что-нибудь историческое. Например, пишет записочку в райком товарищу Сверчкову. Так мол и так, объявляю вам выговор за то, что повысили мне зарплату на три рубля в такой момент, когда... И тут же блестящий анализ всей международной обстановки от Китая до Алтая, как говорится. И всей внутренней. А в приписочке — грандиозный план электрификации всего города. И личную просьбу покормить писателей. Пописывал товарищ Хлюпиков и бумажечки насчет расстрелять и к стенке поставить. Но то было вынуждено обстоятельствами. Не то что потом у бывшего товарища Пузикова, сменившего товарища Хлюпикова после того, как... А товарищ Пузиков был точной копией Сталина. Тоже трубку курил. Усы носил. И говорил с акцентом. И по меньшей мере треть жителей города велел расстрелять или к стенке поставить. И все остальное тут было и есть, как везде и в целом. Свои великие стройки, мероприятия, юбилеи, культы, разоблачения, достижения, демонстрации и т.д. И конечно же, свои почины, инициативы, трудовые вахты и т.д. Все это вы можете прочитать подробнейшим образом в недавно изданной «Истории Вождянска». Есть там и специальная глава, посвященная жизни и деятельности выдающегося партийного и государственного деятеля товарища Сусликова.

После той знаменитой инициативы / о ней надо будет еще сказать особо/ товарища Сусликова выбрали сначала председателем Месткома ЧМО, а затем — в партийное бюро, где ему поручили самую незатейливую работу — собирать партийные взносы. Хотя и прогремел человек на весь город, и связи есть, но нельзя же такому лаптю и болвану доверить что-то серьезное. Дурак же дураком. Любое серьезное дело завалит. Пока раскачается и шевельнет извилиной /если таковая у него вообще имеется/, так вся работа прахом пойдет. Не обращай на них внимания, старик, говорил Корытов. Пусть себе бегают, суетятся. А толку-то что из их беготни?Надо держать себя солидно. Не переживай, сказал тесть, все идет как надо. Ты знаешь, с чего я начинал? Я, брат, печки топил в райисполкоме, письма разносил. Даже нужник секретарю чистил. Ну, будь здоров! За твои успехи!

К этому времени супруга Сусликова уже донашивала в чреве второго младенца, который обещал /судя по огромному животу/ быть богатырем, в отличие от их первенца, чахлого, апатичного, белобрысого, как две капли воды похожего на самого Сусликова. Осмотрев однажды /с удовлетворением/ свою раздавшуюся во всех частях /и в плечах, и в талии, и в бедрах/ супругу, Сусликов признался себе, что значит есть в нем некое незаурядное начало, если такая бабенция /или даже бабища/ полюбила его и навеки связала с ним свою судьбу. А ведь вполне могла тогда выйти за капитана милиции, который скоро наверняка станет начальником отделения. И решил Сусликов, что отныне он уже не будет ходить в Петьках и Сусликах. Отныне и навеки он будет Петр Степанович Сусликов.

Диссертацию Сусликов защитил без особого блеска, но спокойно и солидно. На банкете присутствовали все высшие чины научной интеллигенции города, видные деятели партии и правительства города, сам Митрофан Лукич, ставший, как и следовало ожидать, вторым секретарем горкома партии.

А в следующем году Сусликов был снова единогласно избран в партком ЧМО. На сей раз он стал секретарем. Это была уже весьма серьезная заявка. Заместитель председателя Городского Совета, ведающий жилищными делами, сам подъехал к Сусликову и предложил поменять квартиру на другую, более соответствующую, как он выразился, текущему моменту.

В ЧМО, как и во всяком другом крупном учреждении Страны этого периода, завелись свои смутьяны. Они основательно портили настроение руководящих и ведущих работников и сплотившихся вокруг них актива и почти всего здорового коллектива учреждения. Со смутьянами боролись. Кое-кого даже убрали. Кое-кого отправили в «Разинку». Но как-то так все складывалось, что совсем справиться с ними не могли. Даже наоборот. Смутьяны наглели, становились хитрее и изощреннее. Научились ловко ссылаться на цитаты из классиков, назубок шпарили резолюции последних съездов и речи руководителей. А про Конституцию и говорить нечего. Крутили ею так, что комар носа не подточит. Товарищ Пуговкин, сменивший товарища Пузикова после разоблачения культа последнего /«пузиковщины»/, даже вошел в высшие инстанции с предложением изменить Конституцию или отменить ее совсем, чтобы не мешалась и не вводила в заблуждение. Товарища Пуговкина вызвали в Москву, похвалили, но велели пока помалкивать. Скоро товарища Пуговкина скинули и разоблачили «пуговщину». Назначенный вместо него товарищ Бражников тоже ездил в Москву. Вернулся оттуда он успокоенный и велел всем пока немного подождать, так как перемены будут такие, как нужно. А со смутьянами... Что же, с этими жуликами, психами и диверсантами надо справляться своими силами. У вас же такие возможности, не то что там в Москве. Там куда как труднее.

Первыми смутьянами были, конечно, Стопкин и Жидов. Но не они страшили здоровый коллектив ЧМО в первую очередь. Стопкин и Жидов всегда на виду и вечно пьяные. И болтают они чушь несусветную. И все их болтовню слушают и смеются над ней. Страшны те, кто тихой сапой делают свое черное дело. И разговорчики ведут такие, что ой-ой-ой! За такое не так уж давно без звука к стенке ставили. И пописывают, сволочи! И читать кое-кому дают. И перепечатывают. И бородами обросли, чтобы не видно их было. И джинсы напялили. Музыку закручивают такую, что хоть уши затыкай глушителями. А главное — они всячески подрывают авторитет руководящих товарищей. Глумятся. Но хитро так, не придерешься. Всем ясно. Всем понятно. Все смеются. А не придерешься. Комиссию из райкома партии вызывали. Так и те на первых порах на их удочку попались. И сколько времени прошло, пока разобрались, что к чему.

Став членом парткома, Сусликов решил заняться смутьянами всерьез. Он в этом был лично заинтересован: смутьяны систематически издевались над ним, рисовали на него карикатуры в стенгазете, пели про него сатирические частушки на вечерах самодеятельности. Сусликов терпел и ждал своего часа. И вот час его пришел. Он лучше всех в ЧМО понял две истины. Первая — самые опасные смутьяны суть те, кто смеется над ним, над Сусликовым, ибо он, Сусликов, есть символ, воплощение и опора нашего замечательного социального устройства. Вторая — уничтожение их надо начать с их заводил, и в первую очередь — с демагога Самохвалова и его потаскухи Чижиковой. Хотя Демагог и Потаскуха внешне Сусликова никогда не обижали, но он чуял, что все зло в конечном счете исходит от них. Он же сам все время крутился среди смутьянов и видел, с каким почтением они слушали Демагога и Потаскуху и выполняли все их подрывные советы. В это время как раз вышло постановление ЦК о мерах усиления политико-воспитательной работы среди и т.д. В Столице в каких-то учреждениях молодые смутьяны намудрили, а расплачиваться за это должны все! На заседании парткома по этому поводу и выступил Сусликов. Скромно. После всех. И сказал, что коллектив здоров, и не надо напрасно на себя кликать беду. Есть, конечно, кое-что. Но лучше спокойно, ибо не так уж и опасно... Коллектив, главное, здоровый... Надо повысить трудовую требовательность... Уровень поднять... Вот, например, у нас есть сотрудники, не отвечающие занимаемой должности. Я имею в виду, например, Самохвалова, Чижикову и других. Надо с этого начинать,— с повышения требований к профессиональной подготовке сотрудников...

К словам Сусликова прислушались. Лапоть-то лапоть, а секет, в корень глядит! Секретарь райкома, присутствовавший на заседании, взял Сусликова себе на заметку. Стоющий парень! Демагога и Потаскуху скоро провалили при переаттестации. Смутьяны притихли сначала. Потом снова стали давать знать о себе. Вот стенгазету выпустили, Сусликова обсмеяли. Имя прямо не называли... Речь шла о неких грызунах. И нарисовали совсем непохоже. Но даже ежику было ясно, что к чему. Газету хотели снять, но Сусликов воспротивился /ну, голова!!/. Пусть повисит. Скоро же праздники, надо предпраздничный юмор выпустить. Надо обязать редколлегию сделать это быстрее, так как... И при утверждении характеристик для туристической поездки за границу Сусликов был «за». К чему голосовать против? Достаточно снять трубку, звякнуть в райком, намекнуть... Короче говоря, когда вновь избранный партком собрался решать вопрос о секретаре, двух мнений быть уже не могло...