В преддверии рая

ОДИНОЧЕСТВО

Я прекрасно понимаю, что великая литература рождается лишь тогда, когда в самой действительности зарождается нечто значительное. Если это не происходит, то даже выдающийся гений породить способен лишь пустую высокопарную фразу, находящуюся в вопиющем противоречии с ничтожной действительностью. И все же я пишу. Пишу, не рассчитывая на вклад в литературу, на славу и даже на личное удовлетворение от самого акта сочинения. Пишу только потому, что так велит мне совесть. Я ничего не выдумываю. Я всего лишь описываю факт.

Все события, происходящие в нашем мире, характеризуются социальной широтой и глубиной. Социальная широта события определяется числом лиц, вовлеченных в него, социальной значимостью вовлеченных лиц, общественными тратами и т.п. Например, массовые репрессии во времена Вождя- Завершителя с точки зрения широты характеризуются тем, что в них пострадали десятки миллионов людей, что в них было вовлечено почти все население Страны, от вождей партии до дворников и ночных сторожей. С понятием социальной глубины события дело обстоит несколько сложнее. Дело тут не в степени страданий или радости людей. Например, Чингис-хан приказал вырезать все население некоторой области завоеванной страны. Степень широты этого события огромна, но степень глубины малая. Вождю-Окончателю со своей мафией удалось спихнуть Вождя-Путаника и его окружение. Для первых радость огромная. Однако событие это имеет небольшую степень широты и еще меньшую степень глубины. Зато выступление Вождя-Путаника с разоблачением Вождя- Завершителя обладает огромной степенью глубины. Еще большей степенью глубины обладает публикация книги Писателя о концентрационных лагерях в стране во времена Вождя-Завершителя и деятельность Академика по разоблачению фактов бесправия личности в Стране во времена Вождя-Окончателя. Глубина события определяется по некоторой шкале социальной организации общества. Установление такой шкалы — дело социологов. И я об этом говорю только для того, чтобы обратить внимание на следующее обстоятельство: социальная значительность события есть функция величины его социальной широты и глубины. Причем, функция довольно сложная, не так-то просто ее открыть. И еще сложнее рассчитать по полученным формулам величину значительности события. А если учесть, что те, от кого зависит открытие подобных формул и тем более использование их, очень редко бывают заинтересованы в вычислении подлинной социальной значительности событий, предпочитая свои собственные, более приятные оценки, то вывод напрашивается весьма пессимистический: идея измерения социальной значительности заранее обречена на провал. А жаль, так как мне очень хотелось бы измерить с этой точки зрения одно событие, о котором я хочу рассказать.

Из учебника по социальной психиатрии Ученик знал, что если автор говорит, что он не претендует на что-то, то именно на это он и претендует на самом деле. Это приводилось как классический пример к одному из фундаментальных принципов социопсихиатрии — к принципу полного недоверия к словам авторов, подпадающих под действие СК. Этот принцип и в данном случае подтверждается явным образом: первый же раздел рукописи /после предисловия/ выдавал именно претензии автора найти некую формулу,— случай в социопсихиатрии часто встречающийся и хорошо изученный, безошибочно диагностируемый уже первокурсниками. Именно это Ученик записал в разделе «Первое впечатление» карточки, которую ему предстояло заполнить на рукопись.

Известно ли вам, сколько в нашей Стране научно-исследовательских институтов? А конструкторских бюро? А лабораторий? А вычислительных и информационных центров? А... Нет? И не пытайтесь узнать. Это - важнейшая государственная тайна. Не от врагов, — враги к этому делу относятся скорее юмористически. А от своих. Если свои это узнают и посчитают, во что это обходится, то могут возникнуть нежелательные настроения. Впрочем, опасения начальства напрасны. Свои по опыту знают, что все равно ничего не получится. К тому же гораздо выгоднее иметь свой кусок /маленький, конечно, но терпимый; другие и этого не имеют!/ за дурацкое времяпровождение в этих самых храмах науки, чем получить по шее за совершенно бесперспективные попытки принести благо обществу.

В одном из бесчисленных научно-исследовательских институтов Столицы произошло чрезвычайное происшествие /«чепе»/: стало известно, что младшая научная сотрудница /М не/ присутствовала на проводах Диссидента, который после трех лет нелепой борьбы с властями и мытарств добился наконец-то разрешения навсегда покинуть пределы опостылевшей ему Родины. Слово «добился» здесь не совсем уместно, ибо Диссидента сначала выгнали с работы, устроили ему кошмарную жизнь и открыто заявили, чтобы он убирался вон. Но когда измученный Диссидент наконец-то согласился быть изгнанным из Страны, власти приложили титанические усилия, чтобы его не выпустить. Конечно, его следовало бы посадить или пристукнуть под видом нападения хулиганов. Но момент для этого был неподходящий. У Страны были затруднения с продовольствием и с реконструкцией ряда отраслей промышленности, так что приходилось заигрывать с Западом и делать вид, что у нас пышным цветом цветет демократия и свято соблюдаются права человека. Потом стало известно /об этом позаботились добровольцы из сослуживцев/, что все эти годы Мне дружила с Диссидентом. Знаем мы эту «дружбу»,— сказали сослуживцы,— хотя хорошо знали, что у Диссидента семья, и ему вообще не до того, чтобы заводить любовниц. И мнение сослуживцев, что Мне «спала» с Диссидентом, что она— потаскуха, которую давно пора вывести на чистую воду, обрело достоверность факта.

Директор института немедленно вызвал Мне и потребовал объяснений. Она подтвердила, что была в дружбе с семьей Диссидента и что присутствовала на проводах, но отвергла сплетни о том, что состояла в аморальной интимной связи с ним. У нее есть знакомый мужчина, с которым она состоит в интимной связи, но в этом нет ничего аморального. И это ее личное дело. Присутствовавший на беседе секретарь партийной организации института вызвал комсорга сектора, в котором работала Мне, и предложил немедленно завести на нее персональное дело. Мне была уже на пределе комсомольского возраста. Через несколько недель ее просто можно было бы считать выбывшей из комсомола по возрасту. Но партийная и комсомольская организации института не могли пройти мимо такого вопиющего нарушения норм поведения гражданина нашего общества и упустить такой удобный случай, на примере которого можно воспитывать прочих, в особенности — молодежь. И перед высшими партийными и прочими инстанциями надо было обозначить здоровую реакцию здорового коллектива, способность принимать самостоятельно правильные решения, пресекать, предупреждать и т.п. Правда, на сей раз коллектив в свое время не обратил внимания на знакомство Мне с Диссидентом, проглядел, хотя сигналы были. Конечно, тогда и Диссидент еще не был диссидентом, даже премии и ордена получал. Но это все равно не снимает вины с коллектива. Ослабили... Теперь это упущение надо компенсировать тщательным разбором и обсуждением дела и суровым наказанием. Поэтому Мне обречена была пройти все ступени позора: собрание первичной комсомольской организации сектора, бюро комсомола института, общее комсомольское собрание института, райком комсомола. По другой линии: заседание сектора с обсуждением ее производственной деятельности, аттестационная комиссия, местком, дирекция. И на каждой ступени с ней должна быть проделана воспитательная работа, а также воспитательная работа со всеми прочими сотрудниками института. Потом этот вопрос должен стать предметом рассмотрения в партийной организации института и склоняться во всех инстанциях и органах при всяком удобном случае, кончая Президиумов Академии Наук и заинтересованными отделами ВСП и ВСК.

Присутствовавший на той же беседе у директора сотрудник ОГБ предложил Мне /дальше я буду писать для краткости просто М/ написать объяснительную записку о ее взаимоотношениях с Диссидентом. И дал ей список вопросов, на которые ей при этом следовало ответить. Вопросы касались конкретных лиц, встреч, бесед. М отказалась это сделать. И это усугубило положение. Сотрудник ОГБ сказал, что на эти вопросы ей все равно отвечать придется, но уже в другом месте. Выражение «в другом месте» произвело особо сильное впечатление на сотрудников института. Они пришли в неописуемое негодование и единодушно осудили М. Наиболее либеральные из них с горечью отметили, что М нанесла тем самым предательский удар в спину их общему благородному делу, и первыми перестали подавать ей руку.

Обстановка в институте сложилась напряженная. Еще в памяти была история, когда один из сотрудников оказался замешанным в каком-то протесте по поводу несправедливости в отношении какого-то малого народа, допущенной в прошлом. К счастью, сотрудник оказался психически ненормальным и историю замяли. Но нервотрепки было порядочно. Институт лихорадило полгода, пока решался вопрос, посадят сотрудника в тюрьму или в сумасшедший дом. Руководству института пришлось приложить немало усилий, чтобы доказать, что сотрудник был шизофреником, и уговорить родственников пойти на этот выгодный для всех шаг. Совсем недавно институт включился в борьбу за звание учреждения коммунистического труда и взял на себя повышенные обязательства. В том числе — усилить воспитательную работу среди молодежи. И вот вам сюрприз, усилили! Директора выдвинули в члены-корреспонденты Академии Наук. Шансы у него и так не очень велики, а после этой истории... Да что там говорить, М поступила явно не по-товарищески и подвела весь коллектив.

Заведующий сектором немедленно направился в дирекцию и забрал обратно решение сектора о надбавке к зарплате М за образцовую работу. Хотя надбавка была мизерная, а М была действительно хорошим работником, действие заведующего ни у кого не вызвало порицания. В дирекции заведующему вместо М предложили вписать другую сотрудницу, которую все считали автором доноса на М /и это было действительно так/. В кассе взаимопомощи М предложили вернуть ссуду, хотя до окончания срока оставалось больше месяца. В жилищной комиссии ее сразу же исключили из списка членов создаваемого кооператива. Большинство сотрудников перестало с ней здороваться. Представитель отдела кадров по нескольку раз в день стал проверять, находится ли она на своем рабочем месте. А так как по характеру работы ей приходилось часто отлучаться, с нее стали каждый раз требовать объяснительную записку. Заместителю заведующего сектором надоело каждый раз подписывать эти бумажки. Тем более его самого на рабочем месте застать было весьма трудно. Начались многочисленные неприятности, превращающие жизнь ничем не защищенного маленького человечка в ад. И никто не щадил ее. Наоборот: все, что в отношении других выглядело нормой, в отношении к ней расценивалось как нарушение, недостаток, упущение. Один доктор наук, очень порядочный и добрый человек, испортив секторскую рукопись, которую он редактировал, счел возможным обвинить в этом М. И ей пришлось перепечатывать ее за свой счет и приводить в порядок во внеурочное время.

Надо признать, что она переносила это с поразительной выдержкой. Она жила, закусив губы. Даже с некоторым подъемом. Она поняла, чего стоят окружающие ее люди. Но, увы, она была всего лишь маленькая беззащитная женщина. И ее хватило ненадолго.

Наше общество развило до невиданных размеров и сделало официально признанным одно явление, которое я называю социальным преступлением /СП /. Эти СП довольно редки, но характеристичны. Если бы они стали массовыми, они не воспринимались бы как преступления. Заключаются они в том, что человек по каким-то причинам однажды решается отстаивать свою личную независимость, обнаруживает чувство личного достоинства, наличие совести и чести. Обычно такая попытка возвыситься до личности кончается провалом и проходит почти незаметно. Расценивается она как стремление индивида противопоставить себя обществу, как нечто аморальное и /в конце концов/ преступное. Восставший индивид общими усилиями доводится до жалкого состояния, изолируется от общества и так или иначе уничтожается в качестве активного члена общества. Иногда такая попытка бывает удачной в том смысле, что имеет более или менее широкий резонанс. Вообще-то у нас не возбраняется возвышение индивида над коллективом, но — лишь в дозволенных формах и с ведома начальства. Это даже поощряется, ибо это есть признанная форма отчуждения личной свободы, компенсация за отсутствие таковой для большинства. Лишь бы это не было личной инициативой индивида вопреки воле коллектива и начальства, ибо это преступно.

Все это, разумеется, надумано, сделал пометку Ученик. Откуда студенту знать ситуацию в научно-исследовательском институте, да еще в такой острый период? Где он мог наблюдать такой факт? Если даже он слышал рассказы некоей М, эти рассказы, естественно, освещали ситуацию весьма односторонне и тенденциозно. Автор перенес свойственную ему манию преследования на своего литературного героя,— факт точно также хорошо известный в социопсихиатрии.

Тут Ученику стало немного неловко. Он вспомнил аналогичную историю с одним студентом на их курсе и вынужден был признать, что автор точно описал реальную реакцию коллектива на поступок своего члена, отклоняющийся от принятой нормы. Потом Ученик подумал, что его пометки имеют чисто формальное значение, так как автор рукописи /и очевидно, ее героиня/ получил свое сполна.

По замыслу классиков в нашем обществе все должны быть друзьями, так что слово «товарищ», равнозначное слову «друг», стало формой обращения к людям. На практике, однако, получилось нечто такое, что считать всех граждан общества друзьями стало неловко даже начальству.

Слово «друг» употребляется и в более узком смысле — для обозначения круга лиц, с которыми ты встречаешься более или менее часто, до какой-то степени откровенничаешь с ними, которых приглашаешь в гости и к которым сам наведываешься, с которыми обделываешь какие-то интимные делишки и т.п. С этой точки зрения директора института и заведующего сектором друзьями не назовешь. Это — начальство. И девчонок из отдела кадров и ребят из бюро комсомола не назовешь друзьями. Это - сослуживцы. С друзьями /в этом узком смысле/ можно хоть чуточку отвести душу, поделиться анекдотом, выпить чашку чая. И хотя узы дружбы весьма непрочны и обманчивы, они все же существуют хотя бы иллюзорно и слегка скрашивают унылое и серое существование рядового гражданина общества.

Когда по институту распространился слух, будто Мне засекли на проводах Диссидента, друзья немедленно проявили заботу.

— Ты должна все отрицать, — сказали друзья. — Кто тебя там видел? Стукачи из Органов? Пустяки. Теперь не то время. Они на работу не сообщают. Вызовут — покаешься, и дело с концом. Конечно, за границу не выпустят. На защиту тоже не выпустят. А на что тебе заграница и диссертация?! В институте никто ничего не докажет. Дело замнут. Сейчас никто не заинтересован раздувать.

— Почему я должна скрывать?— возражала она. — Разве я сделала что-нибудь преступное?!

— Ты что!— вопили друзья. — Забыла, где ты живешь?! И сама влипнешь. И нас всех подведешь.

После того, как она признала факт своего участия в проводах Диссидента, половина друзей от нее отшатнулась. Оставшаяся половина бросилась ее /ее ли?/ спасать /спасать ли?/.

— Ты должна покаяться, — брызгали они слюной. — Должна осудить своего хахаля! Ты с ним не спала? Не засирай нам мозги! На что он тебе сдался?! Пообещай, что такое больше не повторится. Напиши эту бумажку для органов. Никакого доноса тут нет. Ты же правду напишешь!

Она отказалась сделать это. И оставшиеся друзья тоже отшатнулись от нее.

— Ну и дура,— сказали они. — Сама виновата. Эгоистка! Теперь из-за нее нам будет!

Комсомольская группа исключила ее из комсомола за потерю политической бдительности, выразившуюся в..., и моральное разложение, выразившееся в... И суммировала все ее прошлые прегрешения. Молодые друзья и сослуживцы без всякой подсказки со стороны старших партийных товарищей /друзей в широком смысле слова/ провели собрание по всем правилам погромов такого рода, которым они в совершенстве были обучены в школах, техникумах, институтах. Никто не вступился в ее защиту. И вовсе не потому, что боялись чего-то, как это принято думать. Бояться каких-то высших инстанций было нечего. Ссылка на страх была прикрытием более страшного порока. Страх есть нечто все-таки человеческое и извинительное. Скрываемый же порок был бесчеловечен в принципе. Они дружно расправились с ней потому, что это отвечало их собственной натуре. Последняя и была тут самой высшей и самой темной инстанцией в этом обществе. Карательные органы вырастали сами из их натуры и реализовали ее. Ссылка на них давала им удобное средство снять с себя вину и очистить совесть. Впрочем, о какой совести тут может идти речь?!

Страх тут все же был. Но не страх наказания, а страх появления существа иной природы. Сам факт появления такого существа разоблачал возможность иного строя личности и добровольный характер всей той мерзости, в которой мы живем. Это был страх явного обнаружения в себе мерзавца и урода.

Потом, когда пройдет немного времени, и все убедятся, что происшедшее событие на самом деле ничуть не отразилось на общем ходе и стиле жизни, многие будут испытывать чувство неловкости и сожаления. Мол, погорячились. А пока институт пребывал в состоянии какого-то слепого осатанения. Даже самые трезвые и умные испытывали искренний гнев по поводу ее безрассудного поведения, заботу о судьбах коллектива, боление за интересы дела. Какого коллектива? Такого, о котором каждый из нас в кругу близких говорил как о сборище дерьма. Какого дела? Один из них, ядовитый насмешник над нашими порядками, презиравший это самое «дело», ответил на вопрос, из-за чего он волнуется, лишь ничего не выражающим: «Ну, все-таки... нельзя же так... Надо же считаться...» И никто не сказал то, что следовало сказать порядочному человеку: Люди, опомнитесь! Что вы делаете?! За что с такой ужасающей силой вы бьете своего ни в чем не повинного собрата?!

Думаете, это исключение? Нет, везде так. Я хорошо представляю, что будет в моем окружении, если в нем станет известно о моем сочинении. Каждый наш коллектив состоит из таких людей и живет по таким правилам, что он вырабатывает и сохраняет в себе механизм именно такой реакции на из ряда вон /с его точки зрения/ выходящие поступки своих членов. Вопрос «за что» тут звучит чисто риторически. За то, что когда-то наши предки убивали слишком красивых женщин, имеющих чувство собственного достоинства, как ведьм. Что поделаешь, скажут мне, такова природа этого общества. Именно об этом я и говорю: вот мы каковы по нашей сути, и не ждите от нас ничего иного.

Вот ее обвинили в моральном разложении, выразившемся... в чем? В том, что имела любовника? Но ведь он еще за год до знакомства с нею развелся со своей женой, и она развелась со своим мужем еще за три года до этого. Большинство женатых мужчин института имеют любовниц и регулярно их меняют. Большинство замужних женщин имеет любовников. Все об этом знают. Знают наперечет, кто, с кем, когда и где «живет». И никто не усматривает в этом ничего аморального. Недавно вышла книга /отрывки ее печатали в центральных газетах/, в которой с демографической точки зрения /наука!/ обосновывалась супружеская неверность,— женщин — «невест» чуть ли не в два раза больше, чем мужчин — «женихов». А тут... Не зарегистрирован брак? Но она объяснила вам, что отказалась это сделать сама, и по нашим законам и обычаям в этом нет ничего предосудительного. Так почему же... Впрочем, зачем задавать нелепые вопросы. Именно потому, что ее поведение было подлинно нравственным, вы, живущие по канонам ложной нравственности, осудили ее. После собрания друзья-комсомольцы зашли в кафе и слегка выпили /отметили событие!/. Поболтали о том-о сем. И разошлись с чистой совестью по своим делам. Комсорг группы захватил с собой одну из присутствовавших тут женщин, кстати сказать, чужую жену. Дура, сказала она об М своему случайному любовнику в его грязной кровати. Строит из себя чистенькую. Кстати, мне пора в партию вступать. Нужна характеристика. Займись этим, не затягивай.

Ну, это уже пахнет доносом, подумал Ученик. Хотя, на кого донос, если все выдумано. Насчет б......а, он, пожалуй, недалек от истины. И насчет белья /та блондинка-женщина, а у нее кровать тоже дай боже. Тьфу!/. Моя жена хотя бы чистоплотная. Потом Ученик подумал о том, что стало бы твориться в их заведении, если бы он вдруг начал бороться за правду и разоблачил Зама. Или что-нибудь сказал по поводу использования рукописей для сочинения речей и статей высшим чинам. Но надо быть круглым идиотом, чтобы идти на такое. И коллектив по существу прав, обрушиваясь на М за ее дурацкое поведение. Что ей стоило сказать всего пару фраз? Мол, виновата, не подумала, больше не буду. И вся история кончилась бы мелкими наказаниями. И через год забыли бы об этом. Действительно, дура. Но все же жаль ее. Женщина все-таки. И судя по всему, аппетитная. Интересно, действительно тут описан реальный факт или это плод фантазии студента, вообразившего себя гениальным писателем?

На проводах Диссидента был еще один сотрудник института. Член партии. Кандидат наук. И все знали об этом. Но помалкивали, ибо на него никто не донес. Интересно, что даже во времена массовых репрессий так или иначе нужен был формальный /письменный или устный/ донос, чтобы человека взяли. Это общество удивительнейшим образом чтит все формальное, если оно дает ему какой-то камуфляж. Сотрудник этот категорически отвергал, что был на проводах и что вообще был знаком с Диссидентом /хотя двадцать лет был с ним в дружеских отношениях!/. И призывал в свидетели... М! Когда разнесся слух, что она попалась, он помчался к ней и на коленях умолял не выдавать его. Она не выдала его. Она не выдала бы и без этой оскорбительной для нее процедуры ползания на коленях. Он об этом знал, но не удержался. Приехал на всякий случай. Или в панике. Уходя, он занял у нее трешку на такси. Мол, он из-за нее /! / потратился на такси. И не отдал потом. О Боже! И это — мужчина! И он не исключение тут. Он тут типичен!

Почему же все-таки он остался в тени, а на нее обрушилась вся карающая мощь государства? Никакой загадки в этом нет. Просто он вел себя как наш человек, т.е. отрекся от старого друга, наложил в штаны, отказался признать факт, компрометирующий институт /а это — форма раскаяния/. Он вел себя как типичный средний подонок, убедивший всех в полном отсутствии у себя человеческого достоинства.

Конечно, с ним кое-где поговорили. Слегка пощипали. Отказали в одной командировке /вот реакционеры!/. Но в другую пустили /он же ученый!/. Правда, попросили об услуге /а кто этого не делает?!/.

А вы чем занимаетесь, спросил Ученик. Восстанавливанием интеллектуальных функций и прежде всего памяти, ослабленных или утраченных совсем в результате применения здесь методов принудительного лечения, сказал Бородатый. Странно, сказал Ученик, сначала лишают, а потом восстанавливают. Ничего тут странного нет, сказал Бородатый. Ослабляют или лишают в целом, а восстанавливают частично и временно. По мере надобности и в нужном объеме и направлении. А вы не задумывались над тем, ... начал было Ученик. Конечно, прервал его Бородатый. Вот об этом я и хочу с вами поговорить. Здесь, удивился Ученик. Конечно, сказал Бородатый. Здесь можно говорить все, так сказать, начистоту. Видите ли, прежде чем взять человека сюда, его изучают. Тут различают иллюзии человека о себе и его реальность. Здесь даже поощряют некоторую раскованность мысли и речи. Тем самым укрепляется сущность человека, а она мало что имеет с его «крамольными» мыслями и речами. Да и крамольные ли они? Я давно к вам приглядываюсь. Здесь вам не место. Тут вас запутают в своих делишках Зам и, надо думать, сам Учитель. Я хочу вас перетянуть к себе, если, конечно, вы сами захотите. У нас настоящая научная работа. И хотя бы какое-то добро людям делаем. А добро ли это, спросил Ученик. Если уж человека убили, так зачем же его оживлять на время и частично? Чтобы дать ему понять, что он убит? Это еще более жестоко, чем само убийство. И какова конечная цель этой «настоящей научной работы»? Если из этого сделать все логические выводы, очень далеко зайти можно. Знаете, это напоминает эксперименты на живых людях, запрещенные всякого рода конвенциями. Мы же их тоже подписывали... Напоминает, сказал Бородатый, но это все-таки нечто иное. У нас людей уничтожили больше, чем немцы. Немцев судили и осудили. А нас? Мы же во имя делали... Да и делали ли? Отдельные ошибки были. Искривления. Перегибы. А в целом у нас ничего плохого не было, наоборот. Вы, конечно, шутите, сказал Ученик. Это на ваше усмотрение, сказал Бородатый. Наша конечная цель... моя, во всяком случае,... научиться полностью восстанавливать ослабленные или даже утраченные интеллектуальные функции. Полностью! Оживлять людей психически. И каковы ваши успехи, спросил Ученик. Пока незначительные, сказал Бородатый. Но кое-что все-таки удается. Я покажу вам, если хотите. А вы уверены, что ваши исследования, не будут использованы не так, как вы предполагаете, т.е. именно лишь частично и на время, спросил Ученик. А что вы можете предложить, спросил в свою очередь Бородатый. На эту тему можно говорить бесконечно. Можно поднять все правовые и моральные проблемы. А толк какой? Мы тут все делаем одно дело. И никто из нас не хуже и не лучше других. Речь может идти только о более или менее разумной организации своей личной судьбы и о реальной помощи несчастным людям в этой независящей от нас ситуации. Несчастных людей я пока тут не видел, сказал Ученик. Я пока имею дело с рукописями. А они обезличены. Я бы не хотел иметь дело с людьми. Честно говоря, я боюсь этого. С бумажками лучше. Спокойнее. А что касается научной работы, то я не честолюбив. Меня сейчас больше волнует квартирная проблема. Кстати, вы не знаете, как тут с кооперативом? На эту тему вам следует поговорить с Замом, он по этой части мастер. Ну, пока! А насчет перехода к нам советую подумать. Потом сами убедитесь, что это разумно. Захотите посмотреть людей, стоящих за вашими бумажками, дайте мне знать. Я вам покажу.

После ухода Бородатого Ученик задумался о состоявшейся беседе. И она показалась ему очень странной, было в ней что-то недоговоренное, несмотря на кажущуюся откровенность, какой-то очень глубоко запрятанный второй смысл. Любопытно, где сейчас находится автор этой вот рукописи? Посмотреть бы на него и поговорить было бы интересно. Кстати, пора с этой рукописью закругляться.

В институте не было недостатка в умных, образованных и весьма либеральных сотрудниках. Это главным образом доктора наук с множеством публикаций. Для них рассматриваемое чепе — пустяк, не стоящий их высокого внимания. Да и что они могли?! Вот разве поговорить на эту тему. Поговорить — это за милую душу. Отчего не поговорить?! Обратите внимание, говорит один такой умный сотрудник. Красивая, молодая, умная, культурная женщина, а не может выйти замуж. За тех, кто мог бы на ней жениться, не хочет выходить, говорит другой умник. А те, за кого хотелось бы, заняты или не хотят жениться. Слишком большие претензии, говорит третий. Им подавай профессоров, докторов, академиков! Детей не хотят, говорит четвертый. Хлопотно с детьми. Домашними делами брезгуют. Она была замужем, говорит пятый. Знаете, кто был ее муж? Да, да! Тот самый. В аппарате ВСП. Что ей не жилось с ним?! Спуталась с этим диссидентом, говорит шестой.

Несколько иной характер принимает обсуждение чепе в другой группе порядочных сотрудников. Такие одинокие женщины теперь типичное явление, говорит один. Но и мужчины тоже, говорит другой. У мужчин другие причины, говорит третий. И мужчин мне не жаль. Наша мерзостная жизнь сложилась от недостатка мужества у мужчин. И от недостатка женственности у женщин, говорит четвертый. Мне, пожалуйста, коньяку! Так что тут все виноваты. Общая тенденция к бесполому обществу, говорит пятый. Мясо, между прочим, недурное. Из закрытого? Попробуйте рыбу, говорит шестой. Превосходная. По особому списку. И все-таки женщинам больше достается. Я бы не сказал, говорит седьмой. Но это не играет роли. Предлагаю тост за женщин! За хозяйку дома! Между прочим, говорит восьмой, она ездила в нашей делегации в ... Переводчицей. Она неплохо разбирается в литературе. Умеет держать себя в обществе. Конечно, ей далеко до присутствующих здесь дам, но все-таки... Не надо преувеличивать, говорит девятый. Я ее знал еще студенткой. Ничего особенного. Не советую, друзья, налегать на закуски, говорит хозяин дома. Нас ожидает еще гусь! Даешь гуся, закричали все.

Нам придется сходить в отдел изобразительного искусства, сказал Учитель. Дело в том, что автор этих вот записок был одновременно художником. Он делал тексты, снабженные рисунками. Или, скорее, серии рисунков, снабженные текстами. Причем, рисунки — не иллюстрации к текстам, а тексты — не разъяснения рисунков. Они, по мысли автора, суть элементы нового синтетического искусства. Они дополняют друг друга. И в то же время имеют независимый смысл. Как это понять, я не знаю. Вас я попрошу разыскать рисунки, соответствующие этим текстам, и дать им краткое словесное описание. Как разыскать? Очевидно, по линиям отрыва. Когда эти произведения поступили сюда, в приемной пришлось тексты и рисунки разделить.

Посещение отдела изобразительного искусства /И ЗИ / оказалось не таким уж простым делом. Пришлось взять пропуск на вынос рукописей из хранилища и на внос их в ИЗИ. Пришлось, далее, взять разрешение на осмотр экспонатов, на составление их описи, на обратный вынос рукописей и записей. На это ушло более трех часов. Сотрудники, ведавшие такого рода пропусками, допусками, разрешениями, держали себя так, будто они — таможенники на государственной границе. Лишь после того, как Ученик сказал, что ему все эти «штуки-дрючки» «до лампочки», что он может вообще отлеживаться тут сутками, его быстро оформили. В отделе ИЗИ Ученик первым делом разыскал Художника. Правильно сделал, сказал тот. Без меня ты тут погряз бы минимум на неделю. Тут никто не знает, где и что лежит. Только я тут еще могу кое-как ориентироваться. Покажи-ка текст! А, ясно! Это типичный сюрик. Что это такое? Сюрреалист, значит. Формат тридцать на шестьдесят. Это здесь.

Пока рассматривали рисунки папку за папкой и примеряли к тексту, Художник с увлечением рассказывал Ученику о современной живописи и графике, разъяснял смысл непривычных рисунков. Эта папка моя любимая, говорил он. Гляди! Это же настоящий гений! Если бы этому парню дать развернуться на Западе, все ахнули бы! Совершенно оригинальный рисунок. А колорит! Видел ли ты что-нибудь подобное? То-то! Этакое дело в Париже не увидишь! Мечтаю как-нибудь стянуть эту папочку. Трудно, конечно. Но рискнуть стоит. А вот, кажется, и твои голубчики. Точно! Ну, это не в моем духе. Хотя, должен признать, выполнены с профессиональной точки зрения блестяще. Настоящий мастер, ничего не скажешь. Вот что! Я буду диктовать, а ты пиши. Так мы за час управимся. А потом пойдем... Я тут одно злачное местечко открыл.

После того, как работа была окончена, Художник предложил Ученику заглянуть в подвалы, где сложены картины и скульптуры. Живопись, сказал он, тут — подражание Западу, причем — известному по репродукциям. И весьма отрывочно. Так что сам понимаешь, тут в принципе ничего значительного быть не может. И техника не та. С чисто технической точки зрения мы и то отстали на полсотни лет. Зато скульптура!. Ну, сам увидишь. То, что увидел Ученик, привело его в полное смятение. В помещении в ужасающем беспорядке были свалены скульптуры из самого разного материала /бронза, гипс, дерево, фарфор и даже... хлеб/ разного размера /от нескольких метров до нескольких сантиметров/, стиля, техники исполнения, качества... И чего тут только не было! Вот это, между прочим, подлинники того самого..., назвал Художник имя известного скульптора, эмигрировавшего несколько лет назад на Запад. Сначала его хотели сюда забрать. Наши эксперты дали соответствующее заключение. Но, судя по всему, власти испугались шумихи на Западе и выпустили его. Обрати внимание вот на эти работы. Я думаю, что этот парень был на несколько порядков талантливее. Но его мало кто знал. Где он теперь? Где все, т.е. в небытии. Скоро здесь порядок наводить будут. Некуда помещать новые поступления. Эти работы, к сожалению, намечены на уничтожение. Забрать? Ты что, рехнулся?! Да кто разрешит?! Если бы можно было, я бы такую галерею собрал!.. Но увы, это все — патология. К тому же идеологически вредная и опасная. Ну, на первый раз хватит.

Всякий целостный и относительно автономный коллектив /институт, завод, лаборатория и т.п./ распадается на следующие подгруппы: 1/ активную; 2/ пассивную; 3/ выпадающую. Активную образует сравнительно небольшое число сотрудников, которые заправляют всеми делами внутренней жизни коллектива, оказывают давление на дирекцию, партийную организацию и прочие общественные организации. Они образуют своеобразную мафию людей, связанных круговой порукой и взаимной выручкой. Они суть носители, выразители и создатели внутреннего общественного мнения коллектива. Они избираются в местком, в жилищную комиссию, в кассу взаимопомощи и т.п. В их руках распределение путевок, выдача ссуд и премий. Они распускают слухи и сплетни. Они составляют негласные досье на каждого члена коллектива. Конечно, далеко не все подвластно этой мафии. И сама она обычно выполняет волю официально правящей группы коллектива. Но ей многое подвластно, в особенности — в отношении сотрудников низших разрядов и житейских мелочей. Она не всегда однородна и единодушна. Иногда она распадается на враждующие части, меняется по составу. Иногда «поджимает хвост». Но при всем при этом ее роль остается незыблемой,— коллективно урвать для себя все то, что возможно урвать на самом нижнем уровне жизни.

Пассивную часть образует подавляющее большинство сотрудников коллектива. В нее входят и лица более высоких рангов, которые в какой-то мере стоят выше «житейских мелочей» жизни коллектива. Это — покорная и совершенно индифферентная масса. С нею считаются только тогда, когда та или иная группа стремится захватить инициативу и для этого привлечь ее на свою сторону.

Выпадающую часть образует небольшое число лиц, которые по тем или иным причинам стоят вне интимной жизни коллектива. Обычно это — опустившиеся люди или временно работающие в этом учреждении. С ними вообще не считаются. Они как бы не существуют для коллектива. Но иногда в эту часть попадают хорошие работники, сознательно стремящиеся сохранить некоторую независимость и уклоняющиеся от погружения в мелочную интимную жизнь учреждения. Такие вызывают беспокойство и злобу. Их стремятся выжить, скомпрометировать, уничтожить. Именно к числу таких лип принадлежала М. Обычно такие люди, если даже их бывает несколько в учреждении, не объединяются в особую группу. Они остаются одиночками. Их обнаруживают и травят поодиночке. И гибнут они также в полном одиночестве.

Интимная жизнь коллектива не исчерпывается совместной производственной или служебной деятельностью. Она включает в себя также разнообразную совместную общественную деятельность /собрания, вечера, поездки, награды и т.п./, а также личные взаимоотношения, вырастающие на этой основе /сплетни, гостевание, любовные связи, совместные выпивки, локальные группки, мафии, круговая порука, взаимные услуги и т.п./. Последние-то и придают внутриколлективным отношениям характер интимности. Они сплачивают коллектив в единую семью не в фигуральном, а почти в буквальном смысле слова. Они сплачивают коллектив в нечто большее, чем семья, а именно — в своего рода единую личность /суперличность/ нашего общества, в такое «мы», которое имеет право рассматривать себя как «я». Это очень важно для понимания всего происходящего у нас. У нас, подчеркиваю, носителем личностного начала является не отдельный человек, а целостное учреждение. Отдельный человек есть лишь частичная личность, претензия на личность, протест против обезличивания, воспоминание о личности. Так что в применении к нашему обществу полноценным субъектом права и морали является не отдельный человек, но лишь отдельное, целостное и автономное в своей деятельности учреждение /предприятие и т.п./. Когда нормы права и морали, сложившиеся в условиях цивилизации Запада, переносят на нас, получаются те самые курьезы, из-за которых столько десятилетий идет совершенно бесперспективная борьба.

Интимная жизнь коллектива — это огромное число действий и связей, которые в большинстве случаев привычны, автоматичны, неявны, незаметны для посторонних, но существенны для посвященных. Это — все то, что делает человека своим в некоторой части коллектива и через эту часть — своим для коллектива в целом. Благодаря этому в интимной жизни человека не остается ничего такого, что неизвестно коллективу /начиная от состояния кишечника и кончая амурными делами/. Чтобы человек был признан в коллективе своим, он должен обладать некоторым набором пороков, допускаемых коллективом фактически, хотя порицаемых часто официально. Например, пьянство /в меру, конечно, чтобы не было «пятна» на учреждении и чтобы жена не жаловалась/, двуличность, подхалимаж, склочность, бездарность. Человек еще более принимается коллективом, если с ним приключаются неприятности /болезни, раздоры в семье, неудачи с детьми/. Коллектив, например, готов с сочувствием зацеловать человека, у которого ограбили квартиру, сперли шубу. Коллектив по самой сути есть объединение ущербных, серых, несчастных существ в некое целое, компенсирующее их дефекты.

В коллективе выделяются люди, которые становятся профессионалами по его интимной жизни. Они вникают во все детали жизни сотрудников, распространяют новости, слухи и сплетни, мобилизуют сочувствие или осуждение. Одним словом, коллектив учреждения, в котором работает индивид, есть его основная и органическая жизненная среда, без которой он вообще не мыслит себя в качестве личности. И общество не признает в качестве полноценного гражданина такого человека, который сам или через членов своей семьи не приписан /не прикреплен/ к какому-нибудь учреждению, как принято говорить — нигде не работает. И это — объективный факт нашей жизни, а не пропаганда апологетов и не клевета врагов. Это — фундаментальный факт всей социальной структуры общества.

Что-то этот тип с бородой зачастил к нам, сказал Зам. Ты поосторожнее с ним. Он явно обхаживает тебя. Наверняка переманить хочет. Он, конечно, фигура. Его даже гением считают. Но мне лично на это начхать. Знаешь, чем они там занимаются? Это только между нами. За такие дела, если узнают на Западе, знаешь что будет? То-то!. Ты, я слышал, в кооператив собираешься? Что же, это дело. Только знаешь, когда тут очередь твоя подойдет? Я могу тебе помочь. За год все дело провернем. Есть один человек. Ему стоит моргнуть, так тебе не то что в кооперативе квартиру дадут, а бесплатно. Понял? А у этого человека приятель. Так этому приятелю надо подобрать материалы. По религии. Надо, чтобы работа была необычная. Сам знаешь, сколько на эту тему написано. Договорились? А насчет кооператива — мы это дело обмозгуем. Пока!

Конечно, думал Ученик, к Бородатому перейти заманчиво. Сразу же кандидатские минимумы сдам. Через пару лет гарантированная защита диссертации. Моя тема у них с блеском пройдет. Методы текстуальной экстраполяции и интерполяции при восстановлении первичных функций интеллекта. Каково звучит? Неплохо. Бородатый, судя по всему, идеальный руководитель. Все ребята его хвалят. Но в таком случае — прощай квартира. Развод. Жена потребует раздела и оттяпает от квартиры метров десять минимум. Мать этого не переживет, загнется. Да и жену терять жаль. Баба она что надо. Недостатки... А у кого их нет? надо поговорить с ней. Если она устроится в кооператив у себя, тогда надо переходить к Бородатому. Это очевидно. Но если у нее ничего не выйдет и она уйдет, от нее придется откупаться, т.е. надо квартиру раздобывать мне и как-то потом выкручиваться, чтобы оставить ей и вернуться к родителям. Тьфу,... твою мать! От этих мелких расчетов свихнуться можно. Ну, а чем тебе плохо здесь? Работа тут не бей лежачего. Практически делаю, что хочу. Все эти нормы — ерунда. С ними никто не считается. Большую часть рукописей сотрудники вообще не читают. Пишут о них, что в голову придет. И все идет отлично. И Зам /и Сам/ не такой уж плохой парень. С ним можно иметь дело.

В курительной Ученик заметил необычное оживление. Что происходит, спросил он девицу из соседнего кабинета, стрельнув у нее сигарету. А ты разве не в курсе, удивилась Девица. Поймали одного сексуального маньяка. За ним охотились несколько лет. При обыске забрали дневник. Сейчас на этот дневник очередь записалась месяца на три уже. Беги скорей к секретарше Лысого. А то совсем прозеваешь. Ты записалась, спросил Ученик. Конечно, сказала Девица. Я семидесятая. Прекрасно, сказал Ученик. Прими в компанию. Заодно проверим на практике некоторые наблюдения этого маньяка. Я подумаю, сказала Девица. И ушла, бросив окурок мимо урны. Не бог весть что, подумал Ученик. Но что-то в ней есть. Во всяком случае поболтаем. И почитаем этого психа.

Работать в этот день уже стало невозможно. Все словно взбесились из-за этого маньяка. Повсюду собирались группы. Слышались охи и ахи. Кошмар, сказала пожилая сотрудница, фактически исполняющая обязанности секретарши Учителя. Этот негодяй совратил более пяти тысяч женщин. Из них около тысячи — девушки. И больше сотни — малолетние. Ужас! Преувеличивают, наверно, сказал Ученик. Что вы, сказала Пожилая. У него все точно записано. А такой психический тип на ложь не способен. Воображение недоразвито. И самое ужасное — никакой страсти, полное равнодушие. Зачем ему все это?! А может быть,.он ученый, сказал Ученик. Сексолог. Изучал дело на собственном опыте. Говорят, мы тут кое-что похуже делаем, а нас вот не забирают. Никто не ужасается. Я бы на вашем месте воздержалась от таких замечаний, сказала Пожилая. Я здесь начала работать, когда вас еще на свете не было. Знаете, сколько таких мальчиков, как вы, за это время отсюда исчезло? Чему быть, того не миновать, сказал Ученик. По крайней мере из-за квартиры беспокоиться не придется.

Дома Ученика ждала крупная неприятность. Я беременна, сказала Жена. И аборт делать не буду. Пусть будет сын. Я лично за дочь, сказал Ученик. Значит, Бородатый отпадает. Остается Зам. Это ты о чем, спросила Жена. Так, о делах, сказал Ученик. Я пойду прошвырнусь на часок. Подумать надо. А ты бы с матерью помягче. Пригодится еще. Ребенок же будет...

Отличительная черта выпадающего /отщепенца/ — неучастие в этой самой интимной стороне жизни коллектива, которое членами коллектива расценивается как противопоставление коллективу, зазнайство, отрыв от коллектива. И не спасет то, что такой человек — хороший работник. Если коллектив почувствует, что этот человек — отщепенец, он сделает все, чтобы разрушить представление о нем как о хорошем работнике. Выглядит это как разоблачение, выведение на чистую воду, сдергивание маски. Обычно это потом преподносят так, будто под личиной честного и хорошего работника скрывался чуждый нам враг. У нас на факультете пятнадцать лет работал один профессор, крупный ученый, блестящий лектор и вообще яркий человек. До нас доходили слухи, что ему несладко живется, что чуть ли не каждый курс лекций ему приходится выбивать с боем и читать в урезанном виде, что книги его не печатают. Но он все равно считался одним из лучших профессоров факультета, получал какие-то награды, куда-то выдвигался. Но стоило ему однажды подписать какой-то протест, как в течение года с него «сорвали маску», превратили в представлении всех в никудышного ученого и педагога и с треском провалили на очередном заседании на новый срок. Этот профессор всегда был отщепенцем, много лет коллеги терпели это. И когда им представился удобный случай дискредитировать его, они немедленно этим воспользовались.

Надо признать, что коллектив не сразу относит сотрудника к категории отщепенцев. Проходят годы, иногда — десятилетия, прежде чем это случается. Да и сам сотрудник не всегда сразу становится отщепенцем, а став — не всегда сразу это осознает. Иногда он этого вообще не осознает и впадает в крайнее недоумение, когда коллектив начинает с ним расправу. Коллектив сначала яростно борется за то, чтобы сотрудник не оторвался от него и не противопоставил себя ему. Применяются всевозможные меры от ласки до угроз и нанесения ущерба. И обычно редко кто не поддается натиску коллектива. Последний в отношении сотрудника, за которого идет борьба, может себе позволить многое такое, что недопустимо в отношении тех, насчет которых нет сомнений. Например, коллектив может скрыть от начальства факт попадания сотрудника в вытрезвитель и тем самым завлечь его в некоторые интимные отношения с доверенными лицами коллектива.

Как правило, сотрудники не стремятся стать отщепенцами, а коллектив искренне стремится приобщить человека к своей жизни. Здесь действует глубинный закон нивелирования индивида и прикрепления его к коллективу, причем — обе стороны естественным образом стремятся к этому. И если происходит выпадение человека в отщепенцы, то это есть уклонение от общей нормы. Это уклонение не есть случайность,— есть другие законы, порождающие его. Но само по себе оно есть уклонение от норм жизни, вырастающих из недр этой формы жизни. В силу тех же законов единства индивида и коллектива последний предпочитает не выбрасывание, а обламывание его и удержание в себе в обработанном виде. Тут имеет силу принцип: стань, как все мы, и мы тебя простим. Отщепенец выбрасывается вовне лишь в крайнем случае, когда не остается надежды обломать его, или по указанию властей. Обычно тут имеет место совпадение.

Борьба за приобщение человека к интимной жизни учреждения есть лишь первый этап борьбы. Когда заведующий одного из секторов института взял М к себе на работу несколько лет назад после того, как ее не допустили к защите диссертации и около года не брали на работу по специальности, сотрудники были в восторге от такого благородного поступка Заведующего. Все знали, что последний согласовал это во всех инстанциях и действовал с их ведома, но делали вид, что Заведующий сделал это на свой страх и риск. Это у нас-то на свой страх и риск! Конечно, сразу же пустили сплетни, будто М переспала для этой цели с Заведующим. Сплетня занизила ее личностный уровень и тем самым несколько усилила ее социальные позиции: такая же дрянь, как и все мы, недурно пристроилась. И сотрудники приняли ее в свои объятия как своего члена. И обласкали ее своим вниманием и дружбой. Профессиональная институтская сплетница навязалась к ней в гости, обследовала ее гардероб и была несколько разочарована. Но в институте она всем шептала на ушко, что видела у М те самые штучки, которые Заведующий покупал в Париже якобы для своей жены.

Когда М отвергла попытки Заведующего склонить ее к сожительству, те же сотрудники сказали о ней, что она «строит из себя», и обозвали ее неблагодарной дурой. Профессиональная сплетница пыталась было намекнуть на некие болезни, но намек успеха не имел,— факт, свидетельствующий о том, что имеются свои объективные законы слухов и сплетен, по которым жизнеспособными оказываются лишь слухи и сплетни определенного типа. Слабости Заведующего насчет женского пола были общеизвестны. Над ними подшучивали. Но никаких морализующих выводов не делали. Отказ же М сожительствовать с Заведующим был воспринят как вызов коллективу. И он тут же дал ей почувствовать свою силу. Заведующий другим сектором, у которого были крайне запущены документация и техническая работа, взял ее к себе, зная ее как добросовестного работника. И на какое-то время ее отпустили вниманием. Изменились методы. Вовлекли в самодеятельность. Включили в чаевую компанию — бегать в обеденный перерыв в магазин за хлебом, сыром и колбасой. Но все равно в бесчисленных пустяках чувствовалось, что она чужая. Например, она выступала против несправедливого решения сектора предоставить место старшего сотрудника молодому бездарному карьеристу, работавшему на важное лицо из Президиума, а не заслуженному старому работнику, которому это место и предназначалось сначала. Убедившись в безнадежности своего замысла, коллектив постепенно изменил методы борьбы. Начался второй этап.

Одно из самых мощных средств воздействия коллектива на человека, который выпадает из него или имеет к этому тенденцию, это — клевета. Клеветали люди и в прошлом. Но только в нашем обществе клевета стала нормальным социальным явлением, не вызывает открытого осуждения и никаких угрызений совести. Только здесь она достигает чудовищной силы и применяется на всех уровнях жизни Страны. Примеры клеветы на крупных оппозиционных деятелей культуры и диссидентов общеизвестны. Конечно, все зависит от того, на кого она направлена. Если она направлена на своего или /боже упаси! /на вышестоящее начальство, она есть уголовное преступление. Она наказуема лишь тогда, когда объект ее вытолкнут коллективом и одобрен начальством в качестве индивида, противопоставляющего себя коллективу и обществу в целом. Такой индивид живет в атмосфере постоянной клеветы. Поскольку у людей нет никаких внутренних ограничителей /вроде страха Бога, совести, моральных принципов, воспитанности/, а внешние ограничители сняты, люди не скупятся на клевету и проявляют при этом бездну изобретательности. Талант народа в огромной степени уходит в клевету на ближнего. Когда-нибудь на это явление обратят внимание и создадут науку клеветологию. И это будет практически очень важная наука, открытия которой в полном соответствии с партийными установками будут немедленно претворяться в жизнь.

Навыки клеветы в обществе развиты настолько высоко и привычка клеветать вырабатывается из поколения в поколение настолько последовательно и систематично, что люди даже не отдают себе отчета в том, что они занимаются клеветой. Способность клеветы им органически присуща как одно из величайших исторических достижений народа. Клевета есть фактор нашей повседневной жизни на всех ее уровнях.

Практически клевету невозможно разоблачить, ибо в ней принимают участие все, никогда не обнаруживаются ее источники и инициаторы; посторонние не в состоянии отличить ее от правды, разоблачение ее легко превращается в пустяк, шутку.

В одном из институтов столицы, например, работал ученый Н. Его выжили, и сейчас о нем ничего не слышно. Но когда-то его имя часто мелькало в печати. Он всю жизнь считался пьяницей и бабником, хотя не пил и был сдержан в быту. О нем говорили, что он груб и нетерпим, хотя он был мягок, добр, великодушен. Он всю жизнь бедствовал, а о нем говорили, что у него шикарная квартира, дача, машина. Его работа печатали на Западе, не платя ни копейки, а о нем говорили, что ему валюту некуда девать. И в этой систематической клевете охотно участвовали все близкие знакомые Н без исключения! Они клеветали и друг на друга в силу органически присущей им способности такого рода.Но они были свои, и для них эта клевета не играла роли. Как свои они котировались согласно официальной характеристике. Клевета была существенна только для Н, ибо он был чужой. Его характеристикой была клевета на него его близких и сослуживцев. И с ним разделались согласно этой, а не официально-бумажной оценке.

Но если даже Н не устоял против клеветы, что же говорить о нашей М! Она написала отличную дипломную работу, которую даже хотели напечатать. А окружающие говорили, будто эту работу написал за нее научный руководитель, с которым она якобы «спала». Руководитель был кретин. Работу она сделала вопреки ему, и он сам приложил усилия к тому, чтобы клевета возникла и распространилась. Подумаешь, скажете, какой пустяк! Да мало ли о ком что говорят! Обо всех болтают что попало. Вот именно, обо всех. И что попало, т.е. клевещут. Только не на всех это отражается роковым образом. Ее муж совершил подлость по отношению к товарищам, и она порвала с ним. А друзья /в том числе — те, которых предал ее муж/ пустили слух, будто он застукал ее с любовником. Муж обобрал ее до нитки, а болтали, будто она оттяпала у него квартиру. Причем, знали, что ей приходилось снимать комнату. Потом у нее была связь с одним молодым человеком, преуспевающим доктором наук. За все время тот даже в кино не сводил ее за свой счет и не подарил ей даже трусики в день рождения. Когда он появлялся у нее, он жрал и пил, не интересуясь, чего это ей стоило. Знакомые знали это и советовали прогнать его. Заодно они распространяли клевету, будто она тянет из своего любовника кучу денег, разбивает семью /тот давно развелся/ и т.п. И обычное пошлое переглядывание, ухмылочки, «нет дыма без огня», «тут что-то есть».

Стоит ли продолжать? Даже добрые умные люди говорили: не обращайте на это внимания, это же обычные пустяки. А пустяки ли? Именно эта клевета привела к срыву публикации ее работы /и потом ее результаты присвоил ее руководитель/, к срыву защиты диссертации, к строгому выговору за аморальное поведение. Именно они, эти милые и добрые друзья-клеветники, поставили ее в такое положение, что ей пришлось околачивать пороги в десятках учреждений, пока не нашелся официально безупречный подонок, решивший воспользоваться ситуацией и приобрести себе даровую шикарную любовницу, используя свое служебное положение.

Что поделаешь, скажете вы. Мы живем в грязи, и нелепо лезть в эту грязь в белых праздничных одеждах, надо надевать такую же удобную для этой грязи робу, как все. Верно! Именно об этом я все время и говорю. Я только делаю тут небольшое дополнение: эту грязь источаем мы по своей доброй воле. Зачем? Да потому что нет у нас белых праздничных одежд, а есть лишь ужасные робы, и чтобы они выглядели терпимо, мы создаем соответствующую им грязь. Дело обстоит вовсе не так, будто мы отражаем в себе внешние условия и становимся таковыми, как есть, в силу необходимости. Дело обстоит так, что мы творим нашу общественную жизнь в соответствии с тем, что мы представляем собою как исторически сложившиеся существа. Как мы сложились такими, другой вопрос. Только изменение условий нашей жизни не влечет за собой автоматически изменения типа человека, живущего в этих условиях. Социальная природа человека не менее консервативна, чем биологическая. Не знаю, где этот консерватизм оседает в человеке. Но твердо знаю, что мы любые условия загаживаем в соответствии со своей социальной натурой /пусть даже она сложилась исторически/. И если мы захватим себе Запад /а он нам очень нужен — ликвидировать невыгодный нам материал для сравнения и поживиться даровыми результатами чужого труда и гения/, мы его загадим по образу своему и подобию. Насколько мне известно, орды Чингис-хана, Батыя и т.п., занимая европейские территории и соприкасаясь с европейскими народами, не меняли своего устойчивого образа жизни и своей консервативной социальной натуры. Они и в новых для них условиях хранили свой тип социальности. Так почему же мы должны составлять тут некое счастливое исключение? Разве что в угоду ложным тезисам нашей идеологии.

Девица сама зашла к Ученику и сказала, что рукопись сексоманьяка уже у нее, что она полистала, что рукопись любопытная, но совсем не то, что она ожидала. Она думает, что автор вовсе не маньяк, а действительно сексолог. Но — дилетант-любитель. Судя по всему, он владеет несколькими иностранными языками и имеет доступ к западной литературе такого рода. Он действительно выписал около тысячи сексуальных историй из разных западных книжек, но придал им вид дневника, который вел сексуальный маньяк. Это легко доказать. У него, например, фигурируют такие детали дамских туалетов и обстановки квартир, которых и в помине не бывает у нас. И явная языковая неоднородность текста. Но, повторяю,рукопись любопытная. И в некотором роде поучительная. Мы такие дремучие в этом отношении, просто жуть берет. Я бы эту рукопись опубликовала, слегка ее отредактировав и снабдив предисловием грамотного сексолога. Ну, так мы начнем читать? Начнем, сказал Ученик. Вообще-то говоря, можно здесь у меня, я запру дверь. Нет, сказал Девица, сюда наверняка заглядывают. Пойдем ко мне, это совсем на отшибе. К тому же ко мне посторонним вход строго воспрещен.

Поразительным, однако, является не то, что коллектив расправляется с отщепенцем, а то, что он с необходимостью выталкивает какого-то своего члена на роль отщепенца. Отщепенец чужд этому обществу, но он чужд ему в такой форме, что он одновременно и необходим ему. Выталкивание подходящего человека в отщепенцы, одновременное стремление сделать его своим, затем — стремление дискредитировать и подавить его, наконец — исключение из общества,— все это суть необходимые элементы тренировки общества на монолитное единство, демонстрация этого единства для себя и для других, средства постоянного воспитания общества в определенном духе и поддержание этого духа. Врагами общества люди не рождаются. Они ими становятся, причем — по воле и желанию общества. Коллектив намечает человека определенного типа в качестве будущей жертвы, и приобщая его к коллективу, он делает это так, что в качестве неизбежного следствия имеет место выталкивание жертвы на роль врага. Врага обычно фиктивного, иллюзорного. Очень редко — реального. Здесь действует свойство нашего общества, аналогичное изгнанию путем невыпускания и задерживанию путем изгнания, а именно — свойство приобщать путем выталкивания или выталкивать путем приобщения. В этом есть какой-то глубокий смысл, непонятный участникам и аналогичный смыслу ритуальных жертв в обществах прошлого, основанных не на правовых, моральных и христианско-религиозных принципах.

Прежде всего, что из себя представляют кандидаты в отщепенцы по своим личным качествам? Это — люди высокоодаренные, оригинальные, смелые, прямые, независимые в своем мировоззрении, яркие и т.д. и т.п., т.е. самые беззащитные в социальном отношении, самые уязвимые и самые ненавистные для средней серой массы сотрудников коллектива. В отношении таких людей все меры коллектива, имеющие целью приобщить их к своей интимной жизни, вызывают естественным образом лишь усиление сопротивления индивида коллективу и стремление выделиться из него в качестве суверенной личности. И кончается это либо гибелью индивида на уровне коллектива /запой, апатия, авантюризм/, либо фактическим изгнанием его вовне, что также ведет к потере его обществом. Очень часто это — физическая изоляция индивида от общества силами карательных органов.

Когда М начала делать свою дипломную работу, ей советовали сменить тему, сделать нечто заурядное, а свое открытие оставить «на потом». И послушайся она, ее судьба сложилась бы иначе. Но она чувствовала в себе силу и поступила наоборот, вложила в работу душу и добилась серьезного для студента результата. Когда муж ее совершил подлость, ей советовали смириться. Мужа брали на работу в аппарат ВСП, а это в перспективе легкая и сытная жизнь. Согласись она, опять-таки иначе пошла бы ее жизнь. Но... Одним словом, все происходило как в дурном романе подлостей, предательств, изуверств.

Поступки людей, вызывающих повышенное внимание коллектива, не воспринимаются объективно, а подвергаются особому истолкованию — интерпретации. Суть последней состоит в том, что окружающие по своему усмотрению приписывают поступкам таких людей мотивы, цели, причины и последствия,— т.е. определенный смысл. И далее люди имеют дело фактически не с поступками как таковыми, а со своей их интерпретацией. Они при этом не замечают, что им навязывается некоторая наиболее удобная для данной ситуации и для доминирующей части коллектива интерпретация.

Члены коллектива прибегают к этому не потому, что они не знают подлинных причин, мотивов, целей и последствий поступков данного человека, а потому, что это для них удобно. Это дает им психологическое самооправдание, настраивает их определенным образом, дает аргументы для наказания жертвы. Они сами судьи и исполнители решений. Для них не играет роли истина. Им важен лишь факт выпадения человека из коллектива и их реакция на это. Например, добросовестную работу М истолковали как стремление «выслужиться», выступление в защиту старого сотрудника — как стремление посеять склоку, вызов в дирекцию для объяснения — как жалобу в дирекцию на сектор. Инициатива считать ее склочницей принадлежала тому сотруднику, за которого она заступилась.

Получив определенное истолкование, поступки отщепенца подвергаются оценке. Таким образом, оцениваются не поступки сами по себе, а их интерпретация в атмосфере клеветы. Оценки поступков людей разделяются на личностные и коллективистские. Первые имеют место в рамках нравственности. При этом отдельный человек и группа людей /или другой человек/, с которой он вступает в отношение, суть равноправные партнеры. И предпочтение отдается более слабому. У нас такие оценки исключены. В случае же коллективистской оценки поступки человека рассматриваются с точки зрения их роли в жизни коллектива. Интересы коллектива здесь выше интересов отдельного человека. Сам коллектив здесь поставлен в такое положение, что он в ответе за поведение своих членов. Это удобно. С одной стороны, с каждого индивида снимается ответственность за коллективное насилие над ближним, а с другой стороны, коллектив вынуждается на злобную реакцию против отклонившегося от него члена и на беспощадную расправу с ним.

Поведение М заставило дирекцию обратить внимание на ситуацию в секторе и усмотреть в ней зародыш склоки. Сектор начинают дергать. После проводов Диссидента руководство института получило нагоняй. Начали работать всякие комиссии. Усилилась воспитательная работа. Начались кое-какие строгости. В общем, коллектив на своей шкуре испытывает последствия поведения М и злобится на нее. И обрушивает свою злобу не на систему и не на начальство, а на самое беззащитное в этой ситуации существо, не сделавшее ничего плохого,— на М. Ее безобидное само по себе поведение воспринимается как ущерб коллективу. И всем ходом дела М превратилась в своего рода ритуальную жертву. Это есть глубочайшее проявление безнравственности общества и его членов. Это — коллективное ритуальное преступление. Преступление тут образует самую суть дела.

Не напоминает ли вам это придание особого смысла поступкам людей и их оценка с некоторой коллективной позиции нечто, казалось бы, весьма далекое, из давно забытой /а напрасно!/ истории человечества. Что бы ни толковали теоретики о вершинах, прогрессе, о новых этапах и т.д., мы тут имеем совершенно очевидный факт поведения коллектива, роднящий его с примитивными обществами прошлого, с обществами типа империи инков, египтян.

Тоже мне открытие, подумал Ученик с пренебрежением. Это и младенцу ясно. Называется у нас это только иными словами. А так чему удивляться? Люди всегда люди, общество всегда общество. Главное — не будь идиотом и не лезь в жертвы, в отщепенцы, в диссиденты. Разум человеку дан для того, чтобы успешно ориентироваться в обществе. Все-таки СК выдумали не дураки. Сам факт страдания человека за других людей и даже за общество в целом /за человечество!/ есть неоспоримый признак психического заболевания. Но не с медицинской, а с социальной точки зрения. Болезнь духа есть тоже болезнь. Правда, это еще не изучено достаточно глубоко. Между прочим, диссертацию-то я и здесь могу сделать не хуже, чем у Бородатого. Да, но дадут ли тут? Судя по Заму и Учителю, здесь это не поощряется. Интересно, если я предприму попытку сделать тут диссертацию, что будет твориться в отделе? Наверняка сожрут, как эту идиотку М.

Позвонил Бородатый. Вы хотели побеседовать с автором какой-нибудь рукописи, сказал он. Я это могу вам устроить. Причем, считайте, что вам повезло: вы имеете шансы побеседовать с автором «Одиночества». Ученику уже расхотелось встречаться с авторами рукописей, но отступать было поздно, и он согласился. Я только закончу одно дело, сказал он. Это займет всего полчаса. Прекрасно, сказал Бородатый. Позвоните тогда по этому телефону:... За вами зайдут. До встречи!

Само наказание жертвы осуществляется по определенным правилам. Целая система организаций и лиц следит за тем, чтобы эти правила были соблюдены и чтобы наказание было доведено до конца. Все заинтересованные и ответственные лица должны убедиться в том, что коллектив правильно реагировал на «чепе», что коллектив в основе здоровый, а руководство справится с ситуацией и примет меры, предупреждающие повторение случаев такого рода. Иначе этим надсмотрщикам будет в свою очередь указано на их просмотры в этом деле. И так до тех пор, пока волна ответственности не заглохнет в глубинах социальной иерархии.

Основные принципы ритуального наказания таковы: 1/ всячески очернить жертву; 2/ выразить свое возмущение ее поведением; 3/ признать свою вину в том смысле, что проглядели, проявили либерализм, не обратили должного внимания на сигналы; 4/ наказать тех, кто считается виновным в том, что проглядели;5/ принять профилактические меры.

По делу М создали целую комиссию с целью изучить все ее прошлое и истолковать его в таком духе, чтобы было достаточно ритуальных помоев. В комиссию вошел заместитель заведующего сектором, который ее ненавидел, и ряд сотрудников, с которыми у нее были хорошие отношения. Но работали они все одинаково дружно. Заместителю приходилось даже немного их сдерживать. Например, они обвинили М в плагиате, а Заместитель сказал, что из-за этого могут быть неприятности, так как позаимствовали-то у нее. Затем... Впрочем, скучно и противно об этом писать. А каково ей было все это пережить?!

Порядочные люди института после всяческих собраний, на которых ее поносили, говорили, пожимая плечами, что она сама виновата, так как поставила их в такое положение, что ее нельзя было защитить. Она действительно их поставила в трудное положение, но в ином смысле: она предоставила им возможность показать, кто они суть на самом деле. И они себя показали.

Цель наказания за СП — месть преступнику и назидание другим. Наше общество мстительное по существу. Мстят даже без выгоды для себя, даже во вред себе. СП никогда не прощаются. Нет целей для этого. Сама месть есть самоцель. Психологически — на преступнике такого рода вымещают злобу, накопившуюся в людях из-за того, что они сами создали и поддерживают ненавистную им систему взаимного рабства. Коллектив сам поставлен в такое положение, что вынужден наказывать преступника самым жестоким образом. Коллектив в ответе за поведение своих членов. И родственники в ответе тоже. Методы расправы стандартны: дискредитация провинившегося во всех отношениях, и в деловом — в первую очередь; «разоблачение» морального облика; желательно подвести под обычный уголовный кодекс. Наказание — не отдельный акт, а постоянное состояние провинившегося на всю оставшуюся жизнь. Жизнь должна выглядеть так, будто этого человека вообще не было. Существенно то, что при этом наказываемый лишается защиты коллектива от хулиганов, воров, бандитов, милиции, соседей. В обществе, в котором индивид не имеет правовой защиты от произвола местных властей, единственной защитой для него в этом плане является коллектив. Без нее человек становится игрушкой в руках случая даже при сравнительно слабых наказаниях.

Ученик набрал номер телефона, который ему дал Бородатый, и услышал голос Лысого. А, это ты, сказал Лысый. Иди к пятой зоне, к проходной. Там тебя встретят. Захвати удостоверение.

Пятая зона начиналась с леса, и никто из сотрудников других учреждений исследовательского центра туда не допускался без особого разрешения. Те, которые там побывали, не могли сказать о ней ничего вразумительного: кроме того маленького участка в помещении, в которое их допускали, они просто ничего не видели. Будучи пропущены через проходную, они затем двигались по коридорам, поднимались и опускались в лифтах, просто стояли на движущемся полу, пока не оказывались перед нужной дверью. Затем сопровождающий проделывал какие-то манипуляции с кнопками и дисками, и нужная дверь открывалась. Так произошло и с Учеником. Войдя в маленькую проходную, он уже через минуту, как в сказке, оказался в гигантском помещении с бесконечными коридорами, холлами, дверями и т.п. Только почему-то не с окнами. Ученик нигде не заметил ни одного окна. И холл, в котором они оказались в конце концов, был тоже без окон.

Откуда-то появился Лысый. Привет, сказал он. Принято решение, чтобы клинические отделы работали в контакте с теоретиками. Так что ты — первая ласточка в реализации этого решения. Какой гриф рукописи? Ага, это сюда. Случай перспективный, так что твоего подопечного скоро выпишут. Куда? Ну, это уж не наше дело. Хотя Бородатый на что-то надеется, я сомневаюсь, что тут что-то получится. Я давно говорил, что надо дифференцировать людей по психическим типам совсем иначе и к разным типам применять разные средства. Этот парень — предельно слабый тип. Его даже крепким чаем можно лишить разума, а не то что мощной дозой лоялина. Я их предупреждал. Не послушали, идиоты. Вот сюда. Садись сюда. Не пугайся, он совсем безобидный, хотя и смотрится страшновато. На всякий случай вот прими таблетку. Мало ли что. Некоторым с непривычки дурно бывает.

Лысый нажал кнопку и что-то сказал в микрофон в стене. Скоро дверь бесшумно раздвинулась, пропустила странное маленькое серое существо и огромного санитара и также бесшумно закрылась. Ну, вот тебе твой новый Достоевский или, может быть, Толстой. Посади его сюда /это санитару/ и можешь быть свободным на полчаса. Ученик пригляделся к серому человечку, и ему стало нехорошо. И он с благодарностью вспомнил о таблетке: если бы не она, могло бы быть куда хуже. Если бы Ученика попросили рассказать, как это произошло, он не смог бы ответить, ибо то, что он увидел, было уродство и страдание не физическое, а духовное. А для выражения этого люди еше не имели достаточно точных и сильных средств. Дело в том, сказал Лысый, осматривая больного и делая непонятные Ученику движения, что теперь уже нет никаких сомнений в существовании биопсихического механизма, соответствующего тому, что вы, теоретики, называете социопсихическими процессами. Но мы до сих пор еще ничего не знаем о том, где они локализованы и каким законам подчиняются. Этот наш писатель, например, утратил речевые функции. Я научился возвращать их ему. Конечно, лишь частично и на время. Но этими же методами вернуть речевые функции никому другому я не могу. И не могу ему же вернуть навыки письма. А вот Бородатый умеет возвращать навыки письма, причем — он имеет уже некоторые приемы, пригодные для разных индивидов, одного социопсихического типа. Ты попроси его, он тебе покажет сочинения нашего писателя, написанные уже здесь. Очень любопытные! Ну вот, готово. Сейчас начнем разговаривать. Обрати внимание, как он будет строить слова и фразы. Блестящее подтверждение теорий стуруктуралистов! Зря их раздолбали.

«Разговор» получился, как заметил потом Лысый, очень удачный: пять фраз за полчаса. Ученик этих фраз не понял, хотя Лысый вскрикивал от восторга, хвалил «Писателя», гладил его по голове и просил еще сказать что-нибудь. Ученик не отрываясь смотрел в глубоко запавшие глаза «Писателя». И тот тоже не мигая смотрел на него. И Ученику казалось, что внутри этого уродливого существа находится другое, умное и прекрасное, всепонимающее. И ему стало страшно.

С первой же встречи она поняла, что основной принцип мужчины как явления социального — урвать и избежать ответственности. Первый же ее мужчина так и сказал ей цинично: наше дело не рожать, сунул, вынул и бежать. И затем спросил ее, что такое женщина с точки зрения марксизма. Она пожала плечами. Объективная реальность, данная нам в ощущениях, сказал он. В шутку, конечно. Он был передовой и образованный человек. Но она поняла, что он просто заурядный подлец. И сказала ему об этом. И они расстались.

Чтобы поступить на факультет, на который она хотела, ее для трудового стажа устроили в одно ответственное учреждение. Начальник учреждения склонил ее к сожительству. Но он не сдержал ни одного своего обещания. И даже законную справку о трудовом стаже пришлось добывать чуть ли не через суд. Напомню, что ей в это время еще не было восемнадцати. И она еще верила в «настоящих мужчин», каким ей представился ее преуспевающий высокий начальник. Эта связь пошла ей на пользу. Она увидела, какими убожествами во всех отношениях являются мужчины, которые внешне выглядят как деловые и умные руководители. Ее знакомые завидовали ей, распускали сплетни, строчили анонимки, дружески советовали воспользоваться положением. Ей это было уже смешно: она уже поняла, что современные рыцари содержат своих любовниц за государственный счет. А так как они жадны и трусливы, они вообще стремятся отделаться даром. А так как они убоги интеллектом, воображением и вкусом, с них довольно бывает и уборщиц.

Ее будущий муж ползал перед ней на коленях, умоляя выйти за него замуж. Он ей нравился, и она согласилась. Но он отказался прописать ее в свою квартиру: мол, родители против. Она хотела ребенка, а он настоял на том, чтобы сделать аборт.

Знакомство с Доктором внесло в ее жизнь некоторое просветление. Она вошла в интересный круг людей, событий, книг, идей, разговоров. Убедилась в никчемности научной карьеры, к которой стремилась ранее. Особой близости не вышло и на этот раз. Он думал и говорил всегда только о себе и никогда о ней. Был небрежен и ненадежен. Одновременно встречался с другими женщинами. Она удивлялась этому, а он смеялся, говорил, что она отстала, что теперь это —норма. И не верил, что она ему верна. Однажды по пьянке он предложил ей пожениться. Но вяло, рассчитывая на отказ. Она поняла это и отказалась. Он вздохнул ханжески, допил вино, подъел ее продуктовые запасы и уехал к другой знакомой. Ему это было можно, ибо он — талант. Хотя не стоил как «талант» ее мизинца. Потом он ее бросил под тем предлогом, что она якобы изменила ему с Диссидентом.

К хозяйке комнаты, которую она снимала, пришли люди и имели с ней беседу. После их ухода хозяйка предложила ей немедленно съехать. И «забыла» вернуть задаток. Она позвонила подруге: нельзя ли временно остановиться у нее. Та отказала. Она позвонила матери. Она долго держала трубку у уха. Молча повесила ее. И стала собирать скудные пожитки. На улице шел мокрый снег. Разбрызгивая грязь, ползли серые машины. Наконец ей удалось остановить такси. Наглый шофер заломил двойную плату. Она махнула рукой. И уехала. Куда?

На сей раз Ученик сам позвонил Бородатому и попросил взять его с собой, если он будет проводить опыты с автором «Одиночества». К сожалению, поздно, сказал Бородатый. Его уже списали. Почему, удивился Ученик. При попытке восстановить интеллектуальные функции имели место рецидивы первичного заболевания. Что это значит? Зайдите, я вам покажу.

Вот, читайте, сказал Бородатый, когда Ученик вошел в его кабинет. И Ученик прочитал следующее:

Как же вы могли, сказал Ученик. Не я, сказал Бородатый. Это тот, помните? Теперь вы видите, насколько важно, чтобы здесь работали настоящие ученые, а не... Я еще надеюсь, что вы...

Ученик молча вышел. Ему ничего не думалось.