Варварин свет

Глава 23

Любава, боясь шевельнуться, смотрела, как зарастает рана на груди. Шаги Марьи раздались за спиной. Царевна остановилась у Фимки и принялась распекать её:

— Это всего лишь гарь! Что ты возишься?!

Прикрывая бутылёк тряпкой, Любава приоткрыла веко Кощея, капнула туда мёртвой воды, потом проделала то же самое со вторым глазом. Ей показалось, что густые ресницы, которым можно было только позавидовать, дрогнули.

Каплю в центр лба. По телу Кощея пробежала едва заметная волна дрожи.

— А ты что тут творишь?!

Марья резко дёрнула Любаву за локоть, и та, поскользнувшись в неудобных тапочках, упала на пол. Бутылёк ударился о пол и разлетелся на осколки, оставив на полу прозрачную лужицу. Стекляшки и капли искрились в свете заходящего солнца. Любава забыла, как дышать.

— Ты разве не блондинкой была? — вкрадчиво поинтересовалась Марья и дёрнула девушку за развязавшиеся из пучка косы.

Любава оттолкнулась руками от пола, вскочила и со всего маху залепила бывшей сестре пощёчину. Та от неожиданности отступила, и Любава изо всех сил оттолкнула её. Марья не удержалась, села на пол и неожиданно расхохоталась:

— Птичка сама прилетела в клетку!

Любава бросилась к осколкам, пальцами набрала из лужицы воды в ладонь, сколько смогла — ведь нужна лишь капля! Ладонь начала покрываться лиловыми пятнами от прикосновения мёртвой воды. Девушка метнулась к телу Кощея, раздвинула губы, покрытые коркой крови, стряхнула с пальца каплю. Как же жжёт! Боль двигалась к локтю, а кисть начала неметь.

Марья схватила Любаву за косы, развернула к себе, повалила на скамью, прижала своим телом. В глаза ударил оранжевый свет заката из окна в потолке. Любава чуть не подавилась камушком — рано выплёвывать, сердце должно забиться. Марья дотянулась до шеи Любавы и сжала её своими тонкими пальцами, испачканными в угле. Любава отбивалась здоровой рукой — вторая уже онемела до локтя, пиналась ногами, с которых слетели дурацкие тапочки, хрипела, отворачиваясь от пьяного дыхания Марьи… В глазах начало темнеть.

Тук-тук.

Тук-тук.

Любава схватила Кощея за руку и выплюнула камень Марье в лицо.

Никита стоял на вершине холма. Перед ним, на плоском куске скалы, выпирающем из покрытой редкой травкой каменистой почвы, лежали три яблока. Светло-жёлтое, костяное. Чёрное из обожжённого дерева. И серебряное, то, что единственное отражало заходящее по правую руку солнце.

До последнего юноша лелеял детскую надежду, что придёт великий чародей и разберётся со страшным чудищем, а Никита, воевода-самозванец, средний царский сын, любитель порыбачить и полежать на солнышке, этот самый Никита посмотрит на великую битву со стороны. От беспокойства за Любаву и Варвару защемило в груди, и юноша отбросил эти мысли. Как и все прочие.

— Пора, — тихо сказал Никита.

Он потянулся рукой к костяному яблоку. Знаменосец вытащил копьё и воткнул в землю изумрудный флаг с чёрным вороном.

Изумрудная трава под ногами. Слишком яркий свет безоблачного неба. Блеянье коз, квохтание кур…

Поймав дыхание после перехода, Варвара нащупала солнце, ужаснулась и помчалась к избушке. За ней как ни в чём не бывало затрусил серый трёххвостый кот.

— Где? Где Любава?! — выпалила она, едва завидев одну из сестёр, чьего имени не помнила. — Где Кощей?!

Варвара схватила сестру за плечи и начала трясти. У той растрепались седые волосы, но она словно потеряла дар речи. Из-за двери высунулась Прасковья и ахнула, увидев девушку в рваном обожжённом сарафане.

— Варенька, внученька! — только и сказала она.

Варвара отпустила сестру. Силы разом закончились. Значит, не вернулась ещё Любава…

— Прасковья, — взмолилась Варвара, — скажи, что у нас времени до полуночи!

Старушка ничего не ответила, спустилась по ступенькам и только подошла к девушке, только протянула руку, как от сада камней Любавы раздался крик и звуки борьбы. Варвара бросилась туда, за ней поспешила сестра и заковыляла Прасковья.

Их глазам предстала зловещая сцена: на траве лежал молодой мужчина, запрокинув голову к небу, а рядом Любава отбивалась одной рукой от сидящей на ней Марьи. Одна рука первой сестры лежала под неестественным углом. Варвара первая бросилась к женщинам и вцепилась в чёрное платье Марьи, чтобы оттащить её от задыхающейся Любавы. Затрещал подол, отошёл кусок ткани. Марья обернулась и ударила Варвару под дых. Та резко выдохнула, отступила, зажимая рот рукой — рано ещё, рано! Не вылетай! Любава закашлялась.

Марья выхватила из кармана уголёк и прочертила на своей же ладони чёрную линию. Из линии вылетели три тени, три мужских силуэта без лиц. Один схватил Варвару, другой — седовласую сестру, которая теперь нашла голос и кричала, не переставая. Третий вцепился в подоспевшую Прасковью. Одна чёрная рука обхватила за рёбра, а другая опустилась на затылок. Варвара отчаянно искала в памяти подходящие чары, но угольные тени затуманили сознание. Любава пыталась подняться, но не могла — отнялась нога.

— Что это вы задумали, сестрички? — тяжело дыша, спросила Марья, поднимаясь на ноги. — Сами великого чародея закопать решили?

Она приподняла подол платья и вынула кинжал из прикреплённых к бедру ножен. Седовласая сестра тихо плакала.

— Эту я не знаю, но душа её на десерт Синеликому сгодится, — размышляла вслух Марья, останавливаясь у каждой пленницы. — Старуху можно допросить. Любаве известен секрет доспеха, оставим её, если она раньше не помрёт. А вот ты, Варвара, зачем нужна, скажи?

— Мау, — сказал кот-кикимор.

— О, Кыша! С нами пойдёшь? Кикимора при дворе иметь забав… — обернулась Марья и резко замолчала.

— У меня, что ли, в глазах троится, девочки? — прошептала Прасковья.

— Это ты пойдёшь с нами, — сказали одновременно два кота побольше.

— Мау, — подтвердил самый маленький. — Мама.

— Нет, — прошептала Марья. — Нет!

Фигуры котов задымились, их заволокло серым дымом, который заклубился, вытянулся вверх и образовал три детские фигуры.

Марья бросилась бежать. Фигуры исчезли и появились у неё на пути. Женщина метнулась в сторону, но фигуры переместились, отрезая ей путь.

— Пора, мама, — сказала серая фигура мальчика.

Девочка протянула руку, и Марья полоснула по дыму кинжалом. Дети окружали женщину лентой дыма. Марья беспорядочно заметалась на сужающемся пространстве. Рукава её платья сползли, обнажив покатые плечи, волосы разметались, а на лице застыл оскал.

— Нет, нет! — рычала она, беспорядочно размахивая кинжалом.

— Да услышит она то, что мы слышали, — сказал мальчик. — Избранная в жертву душа, мы открываем тебе путь в зал Кау.

Из места на лбу мальчика, отмеченного существом, вырвался луч чёрного света и соединился с лучами брата и сестры. Треугольник заполнился чернотой, поднялся вверх, расширился и рухнул на изумрудную траву, накрыв визжащую Марью и три фигуры.

Когда на холме в последних лучах солнца засиял силуэт чудовищного доспеха, увенчанного рогами, на равнине раздался торжествующий рык. Все взоры огненных глаз обратились к Никите.

Посреди равнины взвился в воздух столб синего пламени, и четырёхрукая фигура прыгнула вперёд, преодолев за один раз огромное расстояние.

Прыжок.

Прыжок.

Прыжок.

Никита поднял в небо Кощеев меч. Оранжевый свет солнца против синего чародейского огня.

С исчезновением Марьи растаяли угольные воины.

Варвара бросилась к Любаве, но шустрая старушка опередила её и уже откупоривала пробку стеклянного пузырька.

— Говорила, на кожу чтоб не попадала мёртвая вода! Мёртвая — для мертвецов! Откуда пошло?

Любава повернула голову к руке:

— Ладонь…

Прасковья накапала на кожу прозрачной жидкости, принялась растирать руку девушки и позвала седовласую сестру, чтобы та массировала ноги.

— Варвара! — простонала Любава. — В последнем городе у моря солнце зашло. Мы опоздали.

— Ну нет! — воскликнула Варвара. — Не сегодня! Не после всего!

Она вытянула руку, нащупала краешек солнца у самого горизонта, соединила пальцы щепоткой и потянула на себя. Солнце сопротивлялось. Словно застывающую смолу тянешь!

— Задом наперёд, ход наизворот! — напрягая все силы, выкрикнула Варвара. — Дай мне несколько минут, о древняя звезда!

Небо, и без того светлое, почти побелело, стало нестерпимо больно глазам, но Варвара продолжала тянуть.

Прыжок! И Синемордый оказался перед Никитой. За ним уже тянулись синеокие рабы, и знаменосец со Скалогромом с отчаянным улюлюканьем бросились в атаку.

Первый удар чудище нанесло несуразно толстой ногой. Никита успел отпрыгнуть, но его всё равно задело. Он пошатнулся и выставил вперёд кощеев меч. Синемордый расхохотался, разверзнув пасть и обнажив короткие острые зубы в несколько рядов. Из пасти пахнуло тухлой рыбой. Чудище бросилось на юношу, раскручивая короткие мечи в каждой руке. Никита отбил удар, но тут же получил массивной ногой в плечо. Он рухнул на спину и ударился затылком. Хоть шлем чарами смягчил удар, у Никиты посыпались искры из глаз. Ему даже померещилось, что солнце засветило ярче.

Синемордый снова замахнулся. Никита в панике неуклюже перекатился на живот, чтобы избежать удара, и понял, что не успевает отразить следующий. Синемордый вдруг завизжал, его тень отпрянула. Никита воспользовался моментом, чтобы подняться на ноги.

Чёрный ворон слетел с Любавиного платка и отчаянно атаковал чудовище, целясь ему в глаза. Никита бросился на подмогу, но не успел.

— Ам, — довольно сказал Синемордый и отрыгнул пёрышко. — И тебя ам.

Никита закричал и бросился на чудовище.

Солнце прожигало оболочку Междумирья-Межречья. Светило вновь поползло к горизонту, но Варвара не удерживала его. Она села на колени рядом с Кощеем, приложила ухо к его груди, туда, где краснел свежий шрам.

Тук-тук.

Грудная клетка едва заметно вздымалась и опускалась. Варвара приподняла голову Кощея, дотронулась пальцами до губ, попыталась стереть засохшую кровь. А вдруг не получится? А вдруг душа улетит… А вдруг, слишком сильно вдохнула?.. «А вдруг, а вдруг!» — разозлилась на себя Варвара, вдохнула и, прижавшись губами к губам чародея, медленно выдохнула.

Щекотка распирала грудь, потом поднялась выше, прошла по горлу, заискрила во рту и убежала за Варвариным дыханием. Девушка отклонилась, и чародей сделал глубокий вдох. Варвара поспешно опрокинула ему в рот живой воды из стеклянного пузырька, который ей вручила Прасковья, чтобы душа закрепилась. Мужчина закашлялся и открыл глаза.

— Здравствуй, Лушеан. Не смотри на меня так, — улыбнулась девушка.

— Что-то изменилось, — пробормотал чародей.

Он сел на колени, провёл рукой по новому шраму. Вид у него был растерянный, как будто он что-то потерял, но забыл, что именно.

— Ты не помнишь? — спросила Варвара. — Марья сломала иглу. Ты умер. Я прошла Навь до самого края, чтобы вернуть твою душу. Я смотрела в глаза Смерти, любимый.

В груди расползалось беспокойство. Вдруг… Вдруг он всё забыл? Девушка запустила руку в карман сарафана и вытащила подарок Кау. Алый цветок был свежим, совсем не помялся и излучал тепло. Молодой человек непонимающе смотрел на тюльпан. Сзади послышались шаги.

— Кощей! — закричала Любава. — Живой! Варвара, он правда живой?!

— Кощей… — проговорил мужчина. — Кинжал. Игла. Бессмертие. Пещера.

Он закрыл глаза, продолжая шевелить губами. «Он сошёл с ума! — в отчаянии подумала Варвара. — Неужели это тоже подарок Кау!»

Чародей открыл глаза, аккуратно поднял с ладони Варвары тюльпан и прошептал:

— Не может быть! Неугасающее пламя безвременья…

В руке чародея тюльпан переливался оттенками огня. Серые глаза чародея зло сверкнули сталью. Он поднялся на ноги и пошатнулся. Варвара быстро вскочила и придержала его за плечо.

— Где Синемордый? — спросил Кощей.

— В Приморье! Он за Никитой пошёл! — ответила Любава. — Кощей, помоги ему!

Кощей черканул ладонью по воздуху, мир вздрогнул и мигнул темнотой. В открывшейся щели было видно холм, по которому в закатном свете от мрачной долины ползли синие точки. Картина приблизилась. Синеокие рабы сталкивались с воинами, и иногда свет в глазах гас, а иногда падал поверженный богатырь. На вершине холма, до которого дотягивались ещё солнечные лучи, сражались двое.

— Любава, дай платок! — сказал Кощей.

Девушка непонимающе качнула головой, а потом хлопнула себя по лбу: из кармана торчал хвостик блестящей, словно рыбья чешуя, ткани. Щель в ткани Междумирья-Межречья приблизилась вплотную к поединку. Любава вскрикнула, когда Никита тяжело отбил удар одного из мечей Синемордого, а другой в это время с лязгом полоснул по доспеху с другого бока.

Кощей шагнул к проходу, но резко обернулся, подошёл к Варваре и прикоснулся губами к её губам. Варвара вцепилась пальцами в его изорванную рубашку.

— Варя… Я должен тебе столько всего сказать…

— Потом скажешь! Когда вернёшься! Время… — пересилив себя, прервала его девушка.

— Я вернусь, Варварушка, — шепнул Кощей-Лушеан, накинул на шею платок и исчез. Щель закрылась, заставив мир вздрогнуть.

— Варенька, Варя! — заговорила Любава. — Он же смертный теперь! Без защиты пошёл, без оружия! Как так!

Варвара села на землю и закрыла лицо руками. Слёз не было. Её трясло крупной дрожью. Любава села рядом и обняла сестру. Она тоже боялась — за Никиту, за Кощея, за мир.

Никита пошатнулся от очередного удара, успев отбить два других. Он начал уставать и реагировал медленнее, поэтому сосредоточился на обороне. Синемордый же всё ещё пребывал в настроении поиграть, поэтому до сих пор не пальнул в Никиту синим пламенем. Так, развлекался, плевал огоньками под ноги. Гонял юношу по вершине холма, с которой некуда было отступать. Потешалось синее чудище. Шум битвы наползал снизу, со всех сторон, приближался наперегонки с сумерками.

— Пади и дай мне секрет доспех, — прорычало чудище.

Никите попятился от двух пар яростно сверкающих мечей, понимая, что у него остались силы поднять меч в последний раз. Но он не успел. Синемордый ударил юношу ногой в грудь. Никита упал, выронил меч, и мощная нога вжала его в землю.

«Конец. Прости, Любава», — подумал Никита.

Синемордый победно взревел и поднял все руки в воздух. Никите показалось, что что-то неуловимо свистнуло, но не стрела. У самого уха раздался знакомый откуда-то голос:

— Приготовься.

Меч подлетел и лёг Никите в руку.

— Кощей? — прошептал юноша.

Синемордый взревел:

— Кощей?! Кощей мёртвый во дворце, Кощей мёртвый в Нави! — смердящая пасть наклонилась над Никитой: — И ты будешь мёртвый везде.

Вдруг он заорал. В его глазу торчал алый тюльпан. Цветок вспыхнул ярким пламенем, и по равнине, по склонам холма пронёсся общий крик, вторящий крику Синемордого. Никиту кто-то рывком поставил на ноги и сказал:

— Руби, богатырь!

В Никиту словно влили новых сил.

Со всей округи было видно, как под последним лучом солнца воевода в рогатом шлеме, увитом цепями, размахнулся и одним движением снёс голову Синемордого с плеч. Солнце нырнуло за горизонт, и с ним погасли синие огни.

— Не узнать вас, господин, — проговорил Тимофей Миронович, поглаживая усы и разглядывая странного молодого мужчину в разорванной рубахе, обнажающей шрамы на груди. Бусины, нити и косы в волосах и чуть раскосые серые глаза цвета дождливого неба — их ни с какими другими не перепутаешь.

Он пришёл на рассвете в лечебный шатёр, забрал половину знахарок, игнорируя грозные крики Ярославы, а уже через несколько минут вернулся, привёл с собой знакомую уже воеводе девушку, которая приходила однажды ночью со страшненькой собачкой и лечила воинов, падая с ног от усталости. Варвара. Она держала странного мужчину за руку.

— И не надо меня узнавать, — ответил, коротко улыбнувшись, молодой человек. — Я умер.

— Зачем вернулись? — строго спросил воевода.

— Чтобы ещё больше людей не умерло, — ответила девушка. — Где Ярослава? Где Аннушка?

— Пойдёмте, отведу, — вздохнул Тимофей Миронович, пряча в усах улыбку.

Никита сидел на холме у вбитого в землю копья с рваным, грязным изумрудным платком. Знаменосец не пришёл. Много кто остался лежать в вытоптанных обожжённых землях Приморья. Воеводе Никите Михеевичу рассказали, что кое-где уже проклюнулись первые бутоны горецвета.

Любава сказала, чтобы Никита поспал, принесла ему шерстяное покрывало, кувшин с водой, сдобренной какими-то травками. Сама тут же убежала лечить раненых. Кощей обещал привести ей на подмогу часть сестёр из дальнего лагеря.

Воду Никита выпил ещё ночью, но так и не заснул. Сидел, кутался в одеяло. Когда рассвело, смотрел, как кучу тлеющего пепла разносит ветром — всё, что осталось от чудища. Голову-то Никита ему отрубил, но это диковинный цветок уничтожил врага, не он.

В море на горизонте стояли корабли с погасшим пламенем. Приходил Кощей. Сказал, что нужно будет в них разобраться, чтобы отвезти выживших людей по домам — он с такой задачей одними чарами не справится.

Кощей был бодрым, деятельным, словно за внешними изменениями подтянулись и внутренние. А Никита, наоборот, чувствовал себя древним старцем. Он указал Кощею на яблоки, валявшиеся у камня.

— Они твои, — сказал Кощей.

Никита вспылил. Никита больше не собирался надевать эту дрянь. Никита больше не собирался брать в руки меч. Кощей пожал плечами и ушёл.

Пришла Любава.

— Ты бы вышел к людям, — сказала она. — Ты же победил Синемордого. Ты герой.

— Это не я. Без Кощея это я бы сейчас тут кучкой пепла лежал, — проворчал юноша.

— А без тебя лежал бы кучкой пепла Кощей! Никита, да ты себя слышишь? Тебе дымом от синего огня голову помутило?! — сердито сказала Любава. — Ты вообще помнишь, сколько всего ты сделал? Может, скажешь, что мы все тут, кроме Кощея, без дела слонялись? Вообще-то это как раз он лежал и отдыхал, пока мы работали!

Никита посмотрел на осунувшееся лицо девушки, тени под глазами, погладил её по руке, на которой у неё теперь не сгибались два пальца. Ему стало стыдно, и он отвёл взгляд.

— Прости, любимая.

— Ну а теперь как дитя малое! Столько разнообразных чувств у одного богатыря! — воскликнула девушка и добавила: — За это ты мне и нравишься.

Она пригладила его седые вихры с редкими жёлтыми прядками, а он притянул её к себе и поцеловал.

— Пойдём, — сказал Никита. — Покажусь войску… А ты мне речь придумаешь?

Любава звонко рассмеялась, подскочила на ноги, закружилась. Никита подхватил её на руки и понёс вниз.

По смятой траве важно прошествовала огромная жаба с недовольной мордой и красными глазами. Там, где она прошла, зазеленели свежие травинки.

Яблоко из болотного серебра слепило отблеском полуденного солнца и бессердечной жестокостью. Жаба раскрыла пасть и проглотила его.

Чёрное яблоко пахло старой древесиной и воспоминанием об обжигающем огне. Жаба раскрыла пасть и проглотила его.

Костяное яблоко из слоновой кости хранило память об отнятой жизни. Жаба раскрыла пасть и проглотила его.

Жабья морда немного подобрела. Жаба прошла к остаткам пепла, с которыми никак не мог разобраться солоноватый бриз. Разворошила передней лапой, откопала у самой земли одинокий лепесток тюльпана. Он вспыхнул алым огнём.

Жаба довольно улыбнулась и проглотила и его.