Вдали

7

Свет удушал. Они захлебывались, давились, переполнялись белизной. Сквозь слезы и трепещущие веки едва ли можно было разглядеть равнину — гладкую и ослепительную, как замерзшее озеро. Несмотря на гнетущую жару, первым позывом Хокана было посмотреть под ноги и убедиться, что лед под ними не провалится. На замерзших равнинах во всех направлениях простирался, сколько видел глаз, узор улья, где каждая ячейка была около метра в самом широком месте. Рисунок оказался удивительно упорядоченным, и линии соли, торчащие на несколько сантиметров, с хрустом осыпались под колесами фургона, но часто выдерживали их поступь. Горизонт удушал петлей.

Лоример заводил отряд все глубже в ослепительный простор. Как Джеймс Бреннан мешкал на каждом шагу и переворачивал камень либо промывал песок в поисках золота, так он постоянно медлил, собирая крупицы соли, внимательно их осматривая и наконец отбрасывая, мрачнея с каждым отвергнутым образцом. Он так часто спешивался, что в конце концов решил продолжать путь пешим ходом, и так часто припадал на колени, что в итоге просто полз на четвереньках. Его люди, все еще в седлах, поглядывали на него с недоумением. Никто не говорил. Хотя они не задерживались на отдых, к тому времени, как они наконец встали лагерем на ночь, продвинулись, по ворчливым словам их следопыта, не более чем на десять километров. Лоример, насупившись после первого неудачного дня, отказался от ужина и ушел работать в фургон. Той ночью партия сгрудилась у слабого костерка (топливо было в недостатке), а натуралист остался на краю круга света — одинокий силуэт. Хокан не понимал слов, шептавшихся над жестяными кружками, но ожесточение было налицо. Когда костер погас, все согласились, что выставлять дозор в этой пустоши — излишняя предосторожность.

Следующие дни ничем не отличались. Отряд продвигался по соленым равнинам со скоростью улитки, а Лоример в хвосте присаживался с увеличительным стеклом над каждой крупинкой и проползал мили соли в поисках следов своего первозданного существа. Небо выглядело таким же твердым и запустелым, как земля. Люди закутывались, оставляя только щелку для глаз, — а подчас, изнуренные белизной, не оставляли и того и, зная, что препятствий на многие мили вокруг нет, следовали за расплывающимися призраками сотоварищей, различимыми сквозь ткань. Говорили редко. От пыли солончака заскорузли и растрескались губы, кровоточили носы. Большая часть припасов (печенье, вяленое мясо) были солеными, и Хокану казалось, будто с каждым укусом его самого поедает пустыня. Вода была на исходе.

Однажды утром, до первых лучей, они проснулись и обнаружили, что Лоример пропал. Они искали в сумраке, прикладывая ладони козырьками ко лбу, словно это помогало пронзить взглядом темноту. Вдруг кто-то споткнулся о веревку, туго натянутую в сторону горизонта. Они пошли по ней. Через пару сотен метров они нашли в конце веревки Лоримера, который присел и продолжал взглядом сквозь соль ее прямую линию. Не обращая на них внимания, он прохаживался туда-сюда с наполовину заполненной чем-то банкой, останавливался тут и там и горизонтально клал ее на веревку, разглядывая содержимое. В конце концов он поднял глаза, улыбнувшись впервые за многие дни, и объявил, чтобы они готовились мчать сколько возможно быстро, не загнав коней. Они зайдут в соленое поле еще глубже. После недолгой тишины подал голос следопыт. Никто не знает, как широко Саладильо, сказал он, и неизвестно, доберутся ли они на ту сторону раньше, чем истощат запасы и скакунов. Нужно немедленно идти назад, они и так уже почти достигли точки невозврата. После следопыта и остальные, обычно скромные и уважавшие авторитет Лоримера, признались в своих опасениях и пригрозили, что иначе просто повернут и бросят нанимателя. Лоример строгим голосом, какого Хокан еще от него не слышал, напомнил об их обязательствах, которые они должны выполнить, если хотят, чтобы им заплатили сполна. Еще он сказал, что без припасов в фургоне им далеко не уйти, а значит, им придется украсть его вместе с лошадьми и ослами. Наказание за это преступление, как им хорошо известно, смерть через повешение. Воцарилось молчание. Затем Лоример уже спокойнее попросил довериться ему и успокоил, что не ведет на смерть. Он знает, как добыть воду, чтобы пересечь Саладильо. Вскоре партия нехотя выдвинулась.

Лоример ехал бок о бок с Хоканом и признался ему на их особом жаргоне, что с самого начала неправильно подходил к экспедиции. В подобных суровых условиях да с ограниченным научным снаряжением невозможно найти те миниатюрные крупицы доказательств, что он ищет. Остатки тканей в соленой пустыне на солнцепеке? Невозможно. Вода. Нужна вода. Следы примитивной формы жизни могли сохраниться лишь в жидкой среде.

— Заметил ли ты, что мы идем под уклон? — спросил он.

Хокан заерзал в седле и растерянно оглядел белые пустоши.

— Уклон, конечно, слабый. Но он есть, — сказал Лоример. — Я подозревал, что мы на пологом склоне, и подтвердил этим утром с веревкой, когда вы меня нашли. Я привязал ее к палке в одном футе над землей и ушел, натягивая ее. Через семьдесят шагов я привязал веревку к другой палке, подлиннее. Я подтвердил, что веревка прямая, с помощью уровня, сделанного из банки. И только представь: тот конец веревки оказался на семь сантиметров выше. В такой пустоте уклон незаметен, но он есть. И я уверен, что уклон указывает на водоем. Убежден, что если мы продолжим спуск, то достигнем самой нижней точки и найдем воду в засоренном стоке посреди этой белой пустыни.

Они все подвигались вперед. Из-за непрерывного ячеистого узора на соли равнина угнетала еще больше. Несмотря на весь его ужас, единообразный простор мог и успокаивать. Хокан хорошо это узнал на себе — он частенько забывался и становился такой же пустотой, как бездна вокруг, и те мгновения забвения были единственным милосердием пустыни. Но размеренные ячейки словно удушали. Невозможно удержаться от их пересчета, от высматривания узоров внутри узоров, от сравнения толщины линий, от поиска самой маленькой или большой ячейки на виду, от поиска самой ровной, от гадания, сколько еще идти до какой-либо ячейки, от подсчетов, сколько их до горизонта. Сплошные линии, вынуждавшие разум к отупляющим играм, были извращенным напоминанием о безграничности, которой они бросили вызов. Как же Хокана утешало бесконечное ночное небо после тех долгих клетчатых дней! Этот свод раскидывался еще шире пустыни, но хотя бы не дразнил линиями и ячейками с их несбыточным посулом завершения. Предлагала ночь и отдохновение от неизменной белизны — цвета их жажды, а жажда стала всем. После первой вспышки насилия запасы воды пришлось постоянно стеречь с оружием. Со временем, хоть жара не спадала, Хокан заметил, что никто больше не потеет. Его моча порыжела, облегчаться стало больно. Двое уже страдали от галлюцинаций. Теперь Хокан знал человеческий организм достаточно хорошо, чтобы понимать: они умрут через считаные дни.

Точка на горизонте не была миражом, потому что ее видели все. Один из людей следопыта издал хриплый вопль. Другой рассмеялся. Точка стала фургоном. Без животных. Фургон стал развалиной. Вокруг выцветших останков — выбеленные кости волов. На дне фургона — скелеты трех детей и их родителей. Один из мужчин разрыдался. Он все завывал, скривив лицо в мину скорби, но слезы не шли. Он схватил берцовую кость и пытался прибить Лоримера. Заступился только Хокан. Остальные метали глазами молнии, но были слишком измождены для слаженного бунта. Оправившись от шока после неудавшегося покушения, Лоример принялся разбирать старую телегу. Он еле слышно велел собрать как можно больше досок. Никто не шелохнулся.

— Хотите воды? Собирайте доски! — взревел Лоример.

Они раскурочили брошенный фургон, не трогая тел. Сняв покрышку со своего, чтобы освободить место для длинных досок, они погрузили дерево и приготовились отправляться.

— Как ни печально, — шепнул Лоример Хокану, когда они снова тронулись в путь, — по-моему, эти тела — добрый знак.

И он оказался прав. Вскоре после этого они увидели облака у земли. Это напоминало конец света — будто равнины внезапно обрывались и дальше шло только небо во всех направлениях, даже вниз.

— Вода, — сказал следопыт.

Обезумевшие люди помчались к отражению неба. Напрасно Лоример пытался их остановить. Они с Хоканом шли трусцой. Когда они добрались до водоема, мужчины задыхались на берегу рядом с лужицами своей рвоты. Один встал, и его вырвало. Лоример попытался что-то проговорить, но голос ему отказал. Он попытался снова.

— Соленые озера, — сказал он.

— Ты обещал воду, — прошептал следопыт.

— Да, — ответил Лоример. — Разведите костер из досок.

Мужчины на выжженной земле уставились на него так, будто не понимали слов, но, преодолев изумление, взялись за дело. Белые равнины светились ярче костра, сводя его не более чем к судороге в воздухе. Пока спутники трудились, Лоример налил рассол на дно их самого большого котла и поставил в него котелок поменьше, прижав камнем. Затем накрыл большой котел вощеным хлопком, привязал ткань по краю и положил посередине камень, так получив вогнутый конус. Все это сооружение установили на огонь. Скоро рассол закипел. Лоример поправил вощеную ткань. Мужчины таращились на невидимое пламя. Когда клокот сменился дребезжанием, Лоример попросил Хокана помочь снять котел. Они убрали ткань, и, ко всеобщему удивлению, котелок в середине — бывший пустым, когда его накрывали, — теперь оказался полон.

— Питьевая вода, — объявил Лоример, пополняя один из опустевших бочонков. Следопыт недоверчиво сделал глоток. Посмотрел на товарищей и кивнул. Все воззрились на натуралиста в благоговении.

Повторяя процедуру, он объяснил Хокану ее общий принцип — испарение, вес соли, конденсация. Объяснил он и как погибшая семья показала ему, что соленое озеро уже недалеко: вполне очевидно, они скончались примерно в одно время, скорее всего — по одной причине. Он предположил, что все они напились соленой воды, а когда и без того обезвоженных путников стошнило, у них не осталось ни шанса.

Солнце садилось. Ночью они продолжали кипятить воду и восполнили запасы. Полыхающее пламя давало дополнительный повод для радости. Они были почти что счастливы.

Наутро Лоример бродил по колено в озере. Отравленная жижа в низине казалась дистиллятом равнин и небес вокруг — бесцветных и бесстрастно враждебных к жизни. У натуралиста была метровая трубка со стеклянным дном и ручками на открытом верху. Погружая в озеро конец цилиндра с окошком, он мог видеть под водой. Чем и занимался весь день. Иногда он вылавливал камешки. Большинство тут же бросал обратно в воду, но время от времени находил что-то достойное дальнейшего изучения и складывал на берегу. К середине утра там выстроилась вереница одинаковых (по крайней мере, на глаз Хокана) белых камешков. Люди тем временем возвели из шестов и брезента укрытия от солнца и прятались там вместе с лошадьми и ослами. Поначалу они наблюдали за Лоримером с любопытством, но, уловив, сколь однообразна его работа, надвинули шляпы на нос и задремали. Хокан вызвался было помочь, но Лоример, пребывая мыслями где-то далеко, ответил, что у него нет времени объяснять, что ему нужно. К полудню вода, соль и солнце выжгли и освежевали Лоримера до неузнавания. Его дрожащие губы чудовищно распухли. Ему было все трудней сдерживать тремор, рябь вокруг его смотровой трубы превратилась в мелкие волны.

Той ночью, дрожа в мехах, он слезно умолял Хокана не дать его увезти.

— Это пройдет. Это просто солнце, — сказал он, сотрясаясь. — Прошу. Со мной ничего не случится. Если мы уйдем. Я больше никогда сюда не вернусь. В жизни. Обещай. Это. Ерунда. Всего лишь солнечный удар. Скажи им. Деньги. Это. Ерунда. Прошу. Прошу.

Заснул он в слезах.

По-настоящему он уже не проснулся. На рассвете, когда из его снов началось сочиться бормотание, горячка уже сделала из него свою безвольную куклу. Хокан не стал противиться приказу следопыта уложить Лоримера в фургон и уезжать.