Вдали

16

Осень перешла в зиму. Хокан продвигался медленно, пользуясь последними умеренными днями, чтобы собраться с духом перед неизбежной встречей с путниками и поселенцами. Он порадовался, что ко времени, когда показались первые признаки цивилизации, из-за холода пришлось надеть шубу. В ней он чувствовал себя уверенней. С каждым его движением лев, будто сказочное существо, сливался с лисицей, зайцем или сусликом. Вокруг шеи и по груди бежала серебристая полоска змеи.

На горизонте всплыли и погрузились обратно коровы.

Так он впервые увидел скот на равнинах вдали от тропы. Но через какое-то время стадо повернуло в его сторону. Хокан остановился. Мычание и колокольчики. Пока он думал, как быть, стадо снова сменило направление и поплелось по окоему. Немного погодя показались, колыхаясь в далеком мареве, всадники — первые люди, кого Хокан видел за многие месяцы. Он знал, что и пастухи заметили его. Возможно, помедлили, но не остановились и скоро скрылись из виду.

Несколько дней спустя Хокан увидел город.

Он не понял, когда под ним появилась дорога. Пыльная полоса, рассекая равнины, перечеркивала мысль, что те бесконечны. Теперь была эта сторона дороги — и другая. А в ее конце стоял город.

В обоих направлениях мимо него проходили всадники, фургоны и даже дилижансы. Он не поднимал головы и не отзывался на приветствия. Даже приковав глаза к земле, чувствовал поворачивающиеся головы и прожигающие взгляды. В теле пеной, разъедающей органы, рос ужас. Всякий раз, когда он уже был готов развернуться и ускакать, Хокан заставлял себя вспомнить убогое убежище в кустарнике и тамошнюю звериную жизнь. Если не идти вперед, другого выбора не будет.

Пряча глаза, он вошел в город и двинулся по главной улице. Он видел, что уже через несколько кварталов городок снова растворялся в равнинах. Украдкой поглядывая исподлобья, заметил, что здания не слишком отличаются от клэнгстонских: простые деревянные коробки до трех этажей, большинство — белые или некрашеные; но здесь многие здания выглядели старше местных жителей. Пара зданий повеличественней были сложены из кирпича. Хокан осознал, что это первые кирпичные постройки, какие он видел за все свои годы в Америке. Еще одним поводом для удивления стало необъяснимое изобилие флагов, стягов, вымпелов и лент всех видов и размеров. Только позже он узнает, что белые звезды на синем поле и красно-белые чередующие полосы — это символ Соединенных Штатов Америки.

В паре кварталов что-то изменилось. До этого люди останавливались поглазеть на него, а теперь при его виде спешили прочь, прячась в лавках и тавернах. Но Хокан все равно чувствовал их взгляды из-за темных окон. Причина в том, какой он грозный и дикий? В львиной шубе? Или они видели убийцу? К его удивлению, страх внутри мгновенно сменился равнодушием. Он не собирался здесь задерживаться. Городок — лишь препятствие на пути на восток, возможность испытать себя в обществе, и затем он в считаные мгновения навсегда скроется позади.

Взгляд зацепился за шорницкую. Он так часто шил и дубил, что заинтересовался кожей и хотел узнать, чего можно добиться с материалами и инструментами получше. В витрине стояла пара сапог. Хокан жил практически босым — перерос мокасины, уже не спасавшие от онемения и обморожения зимой, и сменил их на хлипкие портянки из брезента и кожи. К тому же Нью-Йорк мог оказаться ближе, чем он думал, и ему не улыбалось въехать в большой город и встретить брата без обуви. С трудом уговаривая самого себя, он привязал животных и зашел в магазин, надеясь, что ему хватит денег Лоримера. Его напугал деликатный колокольчик на двери. Стоило переступить порог и почувствовать благоухание воска, как он понял, что не сможет остаться. Его угнетали красиво выставленные товары, лакированные изгибы стойки, лоск кожи, общее ощущение порядка. Он ни разу в жизни не закупался в магазине. С чего же он взял, что для первого человеческого общения после столь продолжительного одиночества лучше всего войти в магазин и совершить покупку на деньги, которых он не знал (и не мог прочитать)? Только он хотел уйти, как открылась дверь и показался продавец, остолбеневший при виде невероятной высоты посетителя. Улыбка, которую он вынес из подсобки, не совпадала с изумлением, округлившим глаза. Хокан уже разворачивался, как вдруг увидел на стене свое изображение. Неужели это его лицо? Под жирными буквами и цифрами был как будто его портрет. Портрет грубоватый, и он давно не видел своего лица, но все основное присутствовало. Конечно же, это совпадение — это должен быть кто-то другой. Потрясенный таким сходством, Хокан развернулся и вышел.

Теперь улица опустела, не считая троих мужчин, целившихся в него из ружей.

— Оружие.

Говоривший протянул руку. Его запавшие щеки были изъедены оспой, а голова будто просто лежала на плечах, как шар на полке. Никакой шеи. На узкой груди светилась серебряная звезда. Его голос напомнил Хокану, как Лайнус пискляво разговаривал за воображаемый лесной народ, ведьм и кукол из веток.

— Нет оружия, — сказал Хокан, удивляясь, что у него получается говорить.

— Ну да. А льва как достал?

— Достал.

— Достал?

— Да.

— Без оружия?

— Да.

— Голыми руками?

— Да.

Человек раздраженно вздохнул и кивком послал помощника обыскать Хокана. Тот было тронулся, но остановился в заметном испуге. Человек со звездой, разозлившись пуще прежнего, ощупал Хокана сам.

— Как звать?

— Ястреб.

— И правда он, — сказал он помощникам.

Вначале их пугал сам рост Хокана, но теперь, услышав его имя, они еще больше не хотели к нему приближаться. Человек со звездой отступил и вдруг ударил Хокана в живот прикладом. Он упал в грязь, его пинали, пока он не перестал двигаться.

Очнулся он, сжимая в кулаке землю, и подумал, что все еще на улице, но лежал он на деревянном полу и наконец узнал в узком пространстве тюремную камеру. Поверх запаха лампадного масла несло табаком, луком и собаками. Его руки были привязаны к металлическому пруту, соединенному цепью со стеной. Ноги скованы железом. За решеткой топали сапоги. Когда он попытался поднять взгляд, боль уронила голову обратно на пол. Он боялся, что внутри него что-то сломали, порвали, проткнули. После избиения прошло немало времени: кровь на коже и одежде успела запечься мелкими пейзажами пустыни. Медленно, одна за другой, он испытал свои конечности. Все болело, но казалось целым.

— Зашевелился, шериф, — сказал кто-то.

Вошли новые сапоги, и все выстроились перед камерой Хокана. Звяканье ключей, скрежет замка, кто-то встал прямо перед лицом. Хокан знал, что это бесшеий. В плечо потыкали стволом ружья.

— Ястреб, — произнес писклявый голос. — Знаменитый ужасный Ястреб.

Затем добавил что-то, чего Хокан не понял. Кто-то рассмеялся.

— Значит, правду говорят, — продолжил шериф. — Ты плохо говоришь по-английски. Или у тебя мозги размякли? Эй? Эй? Эй? Эй?

Смешки.

— Отвечай. За что ты их всех убил?

Хокана засосала безвоздушная бездна. Они знали. Все знали. Может, даже Лайнус уже знает.

— Нет. Погоди, — выпалил шериф, перебивая сам себя. — Не тот вопрос. Как. Как ты их всех убил? Братство, тех поселенцев, женщин, мальчиков, девочек?

Хокан слушал где-то в глубине себя. Он и не знал, что внутри может быть так просторно и одиноко.

— Ты даже их попользовал. И все равно сумел вырезать всех и сбежать невредимым. Видимо, только великану такое под силу, да?

Фырканье.

— И чего я еще не понимаю. Зачем ты ушел с территории? Там бы тебя никто не достал. Братство, конечно, пыталось. Но где начать? Да и закона там нет. Нет закона — нет и преступления. А вот здесь. Здесь законы есть. Законы Соединенных Штатов. Они в конституции. И ты нарушил почти все. Не говоря уже о божественных законах. Ты будешь казнен и проклят. Заявился в Штаты. Ха! Видать, и правда мозги размякли. Тебя повесят. Вот тебе крест, лично бы тебя казнил и сжег твои безбожные кости. Но тебя требует братство. За живого больше дают. Только поэтому я не попортил тебе личико. Чтобы тебя узнали. У меня даже есть жестяная коробка, чтобы доказать, что ты доктор, как и говорят. Доктор! Великан, убийца и доктор! Клянусь проклятьем Каина.

Прысканье.

— Убил добрых божьих людей, — произнес внезапно помрачневший шериф. — Одно дело — честный убийца. Но это? Братство разносит благую весть. — Он помолчал, взвешивая в уме тяжесть преступления. — Тебя разыскивают в Иллинойсе. Добрые божьи люди.

Хокан наконец смог повернуться и посмотреть на голову, лежащую на плечах. Она глядела с презрением.

— Эй? Эй? Эй? Эй? — закаркал вдруг шериф.

Смех.

Хокан наливался пространством. Он уже стал неозаренной вселенной. Как он мог считать мир большим? Да мир ничто в сравнении с этой ширящейся пустотой. То, что в другое время его бы озаботило, сгинуло в бездне. Шериф сказал, что он в новой стране? А где он тогда был раньше? Кто сочинил эту байку о злодействах, которые он не совершал? Что это за братство? Все вопросы блекли за ликом Хелен. Однажды она коснулась его руки. Издали на него смотрел Лайнус. Но эти образы измочалились в туманные обрывки и пропали в черноте.

— Итак, жестяная коробка. Что у нас здесь? Щипчики, ножики, скляночки. Странные иголки. Нитка. Ты вылечил столько людей. Может, теперь я тебя вылечу. Ведь ты больной. У тебя больное сердце. У тебя больное сердце, и я его вылечу.

Хокана перевернули на спину. Он понял, что видит только одним глазом. За жидкой завесой он разглядел, как шериф вдевает нить в иголку.

— Я не врач, но вылечу твою гнилое сердце, — продолжил шериф, продев нить. — Из твоего сердца пропал Иисус. Вот почему ты болен. Но я еще пришью Его на место. Держи его, ребята.

Шериф присел и вонзил иголку Хокану в грудь, прямо над сердцем. На миг боль затмила сознание, стыд и печаль. Но все вернулось с его воем. Игла вынырнула, и он почувствовал, как жжет нить, пробегая под кожей.

— Знаю, знаю, — пропищал голос. — Но тебе станет лучше.

Еще один шов, еще один крик.

— Ты вылечишься. Очистишься от шелухи греха. Исцелишься.

Еще один шов, еще один крик.

— Черт! Это было ребро, да? Скажика, док, мне шить над ним или под? Посмотрим. Проклятье! Нет. Придется тогда сверху. Надеюсь, сойдет. Раз. — Шов. — Два. — Шов. — И. — Шов. — Готово. А теперь — поперек.

Задыхаясь, Хокан уставился на пятно в потолке, напоминавшее облако, что напоминало тролля. Потрясающая боль. Иглу держал шериф, но боль была только его. Как тело может так поступать само с собой?

— Джозайя, полей-ка воды. Ни черта не вижу под кровью. Так. Теперь шовчик сюда.

Целую вечность — эта боль, это «сейчас» без чего угодно позади, чего угодно впереди.

— Вот. Любого можно спасти. Просто впусти Иисуса обратно в сердце.

Прежде чем потерять сознание, Хокан сумел поднять голову и увидеть грубый кривой крест, вышитый на груди, прямо над сердцем.

Посреди ночи его разбудила прохладная успокаивающая тряпка на лбу. Один из тюремщиков аккуратно промокнул ему лицо. Приложил палец к губам Хокана и шикнул. Они посмотрели друг другу в глаза. Взгляд тюремщика словно и умолял, и в то же время что-то давал. Он утер Хокану лицо, грудь. Хоть и ниже Хокана, он все равно был высок и, судя по тому, как уверенно его приподнял, силен. Четкие черты лица внушали уверенность, словно это упорядоченное и пропорциональное лицо тщательно сотворено разумом по своему образу и подобию.

— Я принес твой ящик, — прошептал он. — Можешь вылечить себя?

Хокан показал на мазь и жестами велел нанести ее на швы. Потом попросил снадобье.

— Две капли, — пробормотал Хокан, открыв рот.

Уже сама горечь принесла облегчение.

— Я их убил, — сумел выдавить он.

— Тише, — мягко ответил тюремщик.

— Но не девушку. Не друзей. Только их. Больше никого.

— Знаю.

— Но их я убил.

Хокан заснул на руках у этого человека.

Разбудили его одновременно и лязг, и боль в груди. Шериф колотил по прутьям решетки дубиной. Все тело покалывало от лекарства, словно реальность — затекшая конечность.

— Встать! Встать! Встать! Встать! Цирк приехал! Встать! Встать! Встать! Встать!

Один из тюремщиков, Джозайя, захихикал. Второй, благодетель Хокана, смотрел из темного угла. Шериф зашел в камеру и расковал Хокана, пока хихикающий держал его голову на прицеле.

— Надевай-ка свой наряд. — Шериф бросил шубу Хокану на лицо. — Господь Всемогущий, ну и вонь, — прибавил он, вытирая руки о спину Джозайи.

Они поставили Хокана на ноги.

— Аса! — воскликнул шериф. — Какого дьявола ты там делаешь? Поди сюда! Этот недоумок — великан, если ты не забыл.

Аса вышел из темного угла и помог Хокану подняться. Они стянули ему руки веревкой, повели, запинающегося, вниз по лестнице и вытолкнули в оглушительный утренний свет.

Гнилые овощи и яйца обрушились на него раньше криков. Единственным глазом он видел горластую толпу, стоявшую на почтительном расстоянии, но все же достаточно близко, чтобы забрасывать его всяким мусором, который принесли как будто специально для этого.

— Вот именно! — провозгласил шериф, вставая на ящик. — Это он! Грешник-великан! Как я и говорил, сам его поймал! Убийца-великан!

Оскорбления, шипение, освистывание. Кто-то бросил камень. Прикрывая голову, шериф соскочил с ящика и встал между Хоканом и толпой.

— Лицо, ребятки! Не дайте попасть ему в лицо, — сказал он помощникам, пригнувшим Хокана. — Без камней, дамы и господа. Только мусор. Помните, все мы не без греха. Так что без камней.

Доброй и твердой рукой Аса держал Хокана пригнувшимся сколько возможно.

— Вот именно, — продолжил шериф, вскинув голову Хокана за волосы. — Убийца святых братьев! Зверь! Сами взгляните! Разве не истый зверь?

Шериф натянул на макушку Хокана, как мешок, голову львицы, висевшую прежде на спине. Его лицо скрылось в темноте.

Вскрики и внезапная тишина.

— Вот именно. Подходите, дамы и господа! Посмотрите! Тот самый зверь, что рыскал по нашим полям и убивал наших братьев. — Пауза. — Причащавшихся Богу. — Он скорбно посмотрел на небо, а потом с новыми силами ткнул пальцем в Хокана. — Но это зверь из преисподней! Узрите хищного льва, что губил наше стадо! Он не преступник. Он животное! Этот висельник и говорить не умеет. Смотрите на него!

Толпа стояла в благоговейном молчании.

— И это я приручил этого аморея, что ростом, как видите, может потягаться с кедрами, а силой, уж поверьте, — с дубами. А теперь я, поймав злочинника, передам его братству в Иллинойсе, где он познает страшное величие закона.

Кое-где послышалось одобрительное бормотание.

— Там это отродье Велиала будут судить и казнят через повешение. А вот это ведро — для пожертвований братству на виселицу. Кто хочет поспособствовать? Взносы? Это ястреб, что охотился на наших горлиц. Свернем же ему шею. Пожертвования братству на эшафот? Помогите бросить его во тьму внешнюю, где будет плач и скрежет зубов[9]. Не стесняйтесь!

Один за другим батраки, строители, лавочники, школьники и прочие горожане подходили к ведру и клали деньги — не бросали, а аккуратно опускали на дно, будто те могли разбиться. Кое-кто — в основном женщины — мешкали и украдкой разглядывали Хокана, но большинство, оставив пожертвование, ускоряли шаг, не смея и взглянуть на пленника.

— Благодарю. Благодарю вас всех, — сказал шериф, когда толпа начала рассасываться. — Благодарю от имени братства.

Он вынул деньги из ведра, пересчитал и спрятал в карман.

Своего осла Хокан не видел с тех пор, как попался, но посадили его на его же коня. Оказалось, жеребец, которого он забрал, был дорог родным одной из жертв, и за него причиталась дополнительная награда: мертвый, живой, с конем — одно дороже другого.

— За коня поделите между собой, — сказал шериф помощникам, уговаривая их этапировать пленника через границу штата.

Поскольку его руки привязали к луке седла и он был на грани обморока, за ним почти не приглядывали. На бесконечном просторе бежать некуда, и по большей части Хокана, заведомо слишком ослабшего и измученного, чтобы на что-то отважиться, оставляли в покое. Порой — редко — в черноте внутри него пульсировало что-то наподобие мысли. Главным образом он надеялся — если эту глухую дрожь во тьме можно считать надеждой, — что Лайнус решит, будто после их расставания Хокан вернулся в Швецию. Или считает его погибшим. Не считая этих расплывчатых иллюзий, он лишь отдаленно осознавал боль в груди и то, что вновь вернулся на выпуклые равнины. Но провал в бесчувствие объяснялся не только искалеченным рассудком и избитым телом. Каждый вечер, с большим риском для них обоих, Аса давал ему пару капель снадобья. Еще никогда в жизни ему не оказывали подобной милости.

Внутри него время застыло, но мир снаружи словно бы на огромной скорости двигался, рвался и развеивался в ничто, будто мчащиеся облака. Лишь хрупкая связь оставалась между его внутренним вакуумом и периодически хлопавшими вокруг обрывками реальности — проблесками понимания (это — его тело, это — не его, эта рука могла коснуться той, эта рука не могла коснуться солнца).

О большей части того, что происходило в те дни, он услышал потом.

Они достигли города. Хокана провели по главной улице всем напоказ.

— Внимание-внимание! — объявил шериф. — Убийца братьев! Спешите видеть зверя! Изловил собственноручно! Словно отважный Ванея, сразивший великана и льва. Подходите, дамы и господа! Только взгляните! Да в нем не меньше пяти локтей, прямо как в египетском великане. И свиреп, аки лев в снежном рве[10].

Они остановились перед таверной. Шериф достал тот самый плакат, что Хокан видел в шорницкой.

— Вот именно! Заприметил его у Уинтропс-Крика. Подкрался. Гремели выстрелы. Мы разрядили все ружья. У него был нож, но я метнул ему в глаза песок и обезоружил его. А затем одолел в рукопашной схватке. Взгляните! Воистину зверь! Я чуть было не погиб, но если он велик, то я — хитер. Как царь Израиля супротив великана-филистимлянина! Но я, в отличие от Давида, не отрубил Голиафу голову, потому что ее требуют братья. Да, мы везем его в Иллинойс, где его предадут честному суду и повесят. А вот это ведро — пожертвования братству на виселицу. Кто хочет поучаствовать? Помогите отправить грешника в озеро, огненное и серное[11]. Пожертвования? Скормим его червю, что не умирает[12]. Проследим, чтобы это чудовище больше не творило насилия на земле, где мы ходим, в воздухе, которым мы дышим, пред ликом небес, что нас укрывают. Братству на эшафот? Подходи, не стесняйся!

Он забрал деньги, свернул плакат и увел помощников и пленника из города.

В прерии почти не говорили. Когда Хокан отказался есть, шериф сказал, что будет проклят, если станет переводить еду на зверя, который все равно наверняка питается объедками да мусором. Хокан просто сидел, отрешенный, с пустыми глазами, а после каждой трапезы ему на колени валили остатки, к неутомимому веселью Джозайи.

После нескольких дней пути, когда на горизонте замаячил очередной городок, шериф велел отряду спешиться и держать Хокана покрепче — излишняя предосторожность, учитывая его рыхлую неподвижность. Он взвесил в руке несколько камней и наконец нашел тот, что смог плотно обхватить кулаком. Потом сплюнул, взглянул на Хокана и замахнулся что есть мочи. Скула лопнула, как слива. Кровь в ране помедлила, но потом хлынула.

— Но что? Эй! — Вот и все, что смог вымолвить Аса, отшатнувшись от удивления и отвращения.

— А что? — ледяным тоном спросил шериф.

Они снова сели на коней и въехали в город, где шериф снова выставлял Хокана напоказ и похвалялся, что собственноручно поймал коварнейшего из нефилимов, хотя демон кинулся на него, как лев, алчущий добычи и рыкающий[13]. На сей раз в подтверждение его доблести и силы у Хокана был свежий шрам. Шериф напоминал о нем, выпрашивая пожертвования.

Перед уходом, в последнем квартале короткой улицы, шериф заметил небольшую лавку. В витрине поблескивали самоцветы всех цветов и жемчуг всех размеров в золотых и серебряных ожерельях, часах, кольцах, брошках, кулонах, карманных пистолетах, заколках для галстуков, ремешках и портсигарах. Такая маленькая, лавка и сама напоминала шкатулку с драгоценностями — сияющий мирок, каким можно только любоваться, но войти в него — никогда. И все-таки шериф скомандовал остановиться, спешился, поправил одежду, тайком оглядываясь, нет ли поблизости прохожих, и зашел в ювелирный магазин.

Его люди долго ждали на солнце.

Наконец он вышел с самодовольной улыбкой и золотой цепочкой для часов, болтавшейся из петлицы в жилете и нырявшей в кармашек.

На равнине он достал деньги из кошеля, спрятанного глубокого за пазухой, и кликнул помощников.

— Вот, ребятки. Закуска перед настоящей наградой.

Джозайя взял деньги с робкой жадностью, рассыпаясь в благодарностях. Аса отказался вежливым, но почти невидимым жестом, и отвернулся раньше, чем шериф успел высвободить гнев, собиравшийся у него на лице. После этого Аса и шериф не разговаривали. Джозайя и его начальник тем временем сближались — первый простирался в самом низком и раболепном подобострастии перед вторым.

Они продолжали путь через равнины. Хокан по-прежнему отказывался есть, соглашаясь, несмотря на мягкие уговоры Асы, только на воду. Через несколько дней, в очередном городке, шериф снова выставил Хокана рядом с плакатом и подробно расписал его поимку. Теперь он при своем невероятном героизме сумел одолеть не только Бегемота, но и несколько законов природы в придачу. Народ щедро жертвовал.

Хокана, слишком ослабевшего, чтобы держаться в седле, пришлось привязать к коню. Он не ел. Его даже перестали дразнить объедками. Если бы шериф не делал крюки в два последних городка, они бы уже прибыли к братству в Иллинойс. Когда шериф объявил, что они направляются в город, лежавший в противоположном направлении, Аса наконец подал голос.

— Это грех — казнить такую тварь без назидания остальным, — объяснил шериф. — Прежде чем его сбыть, я хочу просветить всех в городах от нас до братства.

— И заодно нагреться.

— Следи за языком, мерзавец.

— Он умрет.

— Конечно.

— Раньше, чем мы его доставим.

— Я его охраняю.

— Нет. От голода.

— Ха!

— Он не дотянет. Сам посмотри.

Шериф был не из тех, кто терпит чужие приказы, поэтому к кулю, лежащему на земле, он повернулся вопреки себе. И, опять-таки вопреки себе, внял словам Асы. Он усадил Хокана и сунул ему в лицо ложку с остатками кукурузной каши.

— Вставай, вонючий мешок грехов! Жри! — визжал он, раскрывая Хокану рот и впихивая кашу, что так и оставалась лежать непроглоченной. — Жри, смрадное дьявольское отродье!

Хокан, запачканный едой, будто не чувствовал, как его хлещут по лицу.

— Хватит, — вмешался Аса.

Шериф не соизволил ответить. Просто твердо ткнул пальцем Асе в грудь и сурово полыхнул глазами. Джозайя ошарашенно отступил на пару шагов и наблюдал со стороны. Бормоча себе под нос, шериф подошел к коню, пошарил в седельной сумке и вернулся с жестяным ящиком Хокана, достал оттуда скальпель. Наклонился с ложкой в одной руке и скальпелем — в другой.

— Буду резать за каждую несъеденную ложку.

И снова Хокана пытались накормить; и снова каша лишь стекала по подбородку на грудь. Шериф задрал ему рукав и проделал в руке глубокий порез.

— Раз.

Миг виднелась бледная белизна жира и кости, но скоро рана налилась кровью.

— Сейчас будет два, — пропищал шериф, сунув ложку Хокану в рот.

— Шериф! — воскликнул Джозайя.

Тот обернулся и обнаружил, что Аса целится ему в голову — она в таком положении как никогда напоминала бесформенный шар на пеньке. Они молча воззрились друг на друга.

— Аса-Аса. Тебя повесят.

— Назад, шериф.

— Ох, Аса-Аса, — сказал тот с внешним спокойствием и гневом твердым, как он сам.

— Я его забираю.

— Ох, Аса. Вот погоди, узнают об этом в братстве.

— Да, узнают. И узнают от меня. Я отведу его сразу к ним и расскажу, как ты наживался на их имени. Расскажу своему дяде. Старейшины ко мне прислушаются.

— Вот мои деньги. Все. Пожалуйста, забирай, — сказал Джозайя. Пораженный страхом, он бросил деньги на землю, будто они мигом обернулись змеей или пауком.

— Да ты выжил из ума, — прошипел шериф, буравя Асу прищуренными глазами.

— Знает бог, многие видели, как ты берешь деньги, — продолжил Аса, не обращая внимания на вскрик шерифа. — Они же их и давали. Ты скажешь, что брал на благое дело, от имени старейшин. Тут-то я и отправлю их к этому твоему часовщику.

— Решил прибрать всю награду себе, да? Завистливая презренная псина.

— Ближайший город — Платтсвилл. Дней пять пешим ходом? Когда доберешься, старейшины уже узнают все.

— Я тебя расчленю, скормлю по кускам свиньям и помочусь на навоз.

— Нет. Ты сбежишь. Они придут за тобой. Ты спрячешься.

На миг лицо шерифа, перекосившись от гнева, выдало: он знает, что Аса прав.

Аса надел шерифу и его помощнику мешки на голову, потом помог Хокану забраться в седло. Из-под мешковины нечленораздельные мольбы Джозайи слились в мягкое влажное бормотание. Шериф, прорезая голосом ткань, велел ему заткнуться. Наконец Аса тронулся бок о бок с Хоканом и двумя лошадьми на привязи. Шериф сорвал мешок и швырял им вслед оскорбления, но они уже были так далеко, что истошная божба словно предназначалась самим прериям. Когда они скрылись из виду, Джозайя так и сидел с мешком на голове.