Ведарь Берендей. Книга 1

Глава 1

В проблесках огня из печи тускло отсвечивает дробовик на стене. Темноволосая девушка берет книгу и садится возле детской кроватки. Свет от лампы падает на бледное лицо, оттеняет глаза. Из кроватки слышится негромкое агуканье.

— Люда, ты лучше бы песню спела, — говорю ей негромко.

Не то, чтобы не хотел слышать её чтение — вовсе нет. Людмила великолепно читает, но она может размеренным ритмом усыпить не только ребенка, но и меня. А пока третий из нашей группы не вернулся — спать нельзя.

— Можешь заткнуть уши, — улыбается девушка.

Я подхожу к окну, за которым темнота скрывает нежеланных гостей. Пока ещё не видно красных белков глаз, но я чувствую, что эти твари где-то рядом.

— Эх, ладно, валяй, — машу я рукой и присаживаюсь у стола.

Девушка начинает читать тихим, ласковым голосом, и волшебные картины встают передо мной:

«Песня плыла над широкой рекой. Она залетала в камыши, касалась плакучих ив. Тягучей волной шелестела по замершей траве.

На незнакомые звуки слетались любопытные птицы. Звери подкрадывались ближе, чтобы рассмотреть певца на утесе. Даже облака замедляли извечный бег и собирались над развесистым дубом косматыми кучами.

С каждым новым словом в дубовых ветвях затухал шепот ветра. Русоволосая девушка в льняной рубахе, подпоясанной голубоватым пояском, внимала каждому слову. По румяным щекам катились слезы от нахлынувшей тоски — вот если бы её так любили. Она рассматривала певца, пока тот её не видел.

Девушка слушала и удивлялась, как много звучит боли от того, что нет рядом возлюбленной, и так много счастья — что любимая есть на белом свете.

Неизмеримая любовь к той, ради кого оставил дом, звучала в каждом слове. Слышалась бескрайняя нежность к той, чье имя согревало холодными ночами. К той, чьи глаза блазнились в каждом сне.

Старик с длинной седой бородой прислонился к шершавому стволу огромного дуба. Глаза печально осматривали речные просторы, камышовые заросли на другом берегу, столетние сосны.

Стоптанные лапти, худая на правом боку рубаха, грязные штаны — все уходило в сторону, когда он бархатным баритоном выводил следующее слово. В плечо черными коготками вцепился серый соловей. Маленькая птичка склонила головку и слушала старика.

Прозвенело последнее слово. Эхо унесло песню дальше — ранить сердца влюбленных.

Девушка набрала было в грудь воздуха, чтобы похвалить певца, когда старик извлек из-за пазухи пастушью дудочку. Птичка встряхнулась на плече и увидела русоволосую девушку. В черных соловьиных глазках померещилась мольба: „Не мешай“. Девушка тихо выдохнула.

Морщинистые губы тронули сопель, и красивая мелодия понеслась вслед за улетевшей песней. Ласковому наигрышу вторил серый комочек. Пронзительными, пробирающими до глубины души трелями невзрачная птаха рисовала искусную вязь.

У девушки перехватило дыхание, а из глаз пуще прежнего полились горячие капли, слезы радости. Чарующая дудочка обещала, что всё будет хорошо. Рулады маленького певца вели мелодию за собой. Они вместе касались верхушек облаков и падали, чтобы взлететь ещё выше. И завтра будет новый день — пели они — и всё наладится, и люди станут немного добрее, немного лучше, немного счастливее.

Волшебная мелодия оборвалась на пронзительной ноте и словно провела перышком по душе. Старик тяжело вздохнул и аккуратно убрал дудочку-сопель.

— Дедушка! Как же ты дивно поешь и играешь! — не смогла удержаться девушка.

Старик вздрогнул, усталые глаза поднялись на девушку:

— Давно ль ты здесь, краса-девица?

— Только твою песню прослушала да переливы соловушки. Очень уж вы жалостливо выводите, аж сердце разрывается на мелкие кусочки. Но так хорошо потом, словно утренней росой душу окропили, — всхлипнула девушка и вытерла глаза кончиком платка.

— Спасибо, красавица, за слова добрые. Давно я здесь не был, вот и накатила грусть-тоска по родным местам. А птаха вольная песней поддержала, — произнес старик, сучковатые пальцы осторожно пригладили перышки соловья. — Прибилась на днях, все же не так скучно по ковылю ступать.

— Уезжал куда, деда? — девушка помогает старику встать.

— Да, уезжал, — вздыхает старик. — Три года в провел поисках, а нашел возле дома.

— Три года? Знать, много где побывал? Много чего видывал?

Старик и девушка осторожно спускались с утеса, серая птичка крепко вцепилась в рубаху. Из-под ног прыскали ящерки, издалека доносились жалобы кукушки на тяжелую долю.

— Побывал на востоке, где восходящее солнце окрасило кожу людей в желтый цвет. На западе тоже искал, там от закатного солнца у всех кожа красная. На юге особенно жарко, поэтому люди голые ходят, черные как головешки в печи. Непривычно везде для северян, ох и непривычно. Всё одно дома краше! — старик смотрел на заливные луга, линию густого леса на виднокрае.

— А что искал-то, деда?

— Цветок, что сравнится по красоте с моей любимой. Искал далеко, а нашел почти под боком. Теперь несу своей избраннице. Зарок у нас такой случился: принесу цветок, и она выйдет замуж за меня.

При этих словах соловушка издала жалобную трель.

Девушка внимательно слушала старика, поддерживала его за локоть при спуске.

— Цветок-то нашел, да только куда ей такой старый-то нужен буду? На него обменял у колдуна свою молодость, но зато зарок исполню — докажу свою любовь. А там будь что будет, — покряхтывал старик. Больше себя успокаивал, чем рассказывал девушке.

Он достал из-за пазухи небольшой мешочек. Из вышитого кисета протянулась вверх черная ромашка. Ничего особенного, но взгляд притягивает — не оторвать. Лепестки, прожилки, листья — никакому мастеру не повторить. Поставь рядом с самыми красивыми цветами — не увидишь цветов.

— Ой, деда, ты никак шутить надо мной вздумал? Совсем глупой считаешь, если старые сказки рассказываешь? Ох, и насмешил… а цветок и взаправду красивый.

Нахмурившийся старик убирал ромашку обратно.

— Не сказки то, девица! Три года я искал цветок, а нашел недалече отсюда, в хижине у колдуна. Видать, поселился здесь за время моего путешествия, коли я не слышал о нем никогда. Попросился к нему переночевать, а он давай отказываться, мол, ночи у него долгие. Но всё же упросил, а утром заметил во дворе эту красоту неземную. Я совсем было отчаялся, и с повинной домой возвращался — а тут такой подарок. Колдун продать не согласился, но предложил обменять на молодость. А мне без любимой и молодость ни к чему. Вот и поменялись.

— Деда, перестань над наивностью смеяться! Какие ты три года искал? В нашей деревне рассказывали, как молодой пастух тридцать лет назад влюбился в местную красавицу Ладославу да жениться ей предложил. А та в ответ: „Принеси цветок, что по красоте со мной сравнится, тогда и выйду за тебя замуж!“ Парень ушел и пропал. А Ладослава покоя не находила, всё корила себя за насмешку над молодцем и лет через пять тоже исчезла. Говорят, что сбросилась с этого утеса. Но это все до моего рождения было. Да и нет у нас поблизости никакого колдуна. Дедушка, что с тобой? — девушка подхватила тщедушное тело.

Старик побледнел и опустился на землю. Ноги не держали. Из черных бусинок-глаз птички полились мелкие слезы.

— Как звать-то тебя, девушка? И кто твои родители? — выдохнул старик.

Из сухой груди рвется отчаянный крик. Но старик ждет ответа, хватается за спасительную ниточку надежды, что все это неправда, и девушка разыгрывает его. Вот, сейчас. Вот. Сейчас она рассмеется, и вместе продолжат путь. А там…

— Родитель мой, Гордибор-кузнец, Яромилой назвал. Деда, может знахаря позвать? На тебе лица нет, — отвечала девушка, суетясь возле старика.

— Не надо, Яромилушка. Ты иди домой, а я посижу немного, охолону да и пойду потихоньку дальше. Кланяйся отцу, немало мы с ним игрищ провели, а на кулачках всегда спина к спине стояли. Иди, девица, иди, — пробормотал старик. Седая голова опустилась ниже.

Птичка на плече огорченно выводила трели, словно утешала старика.

— Так ли всё хорошо, дедушка? — Яромила дожидалась кивка и снова спрашивала. — А от кого поклон-то передавать?

— Скажи, что от Светозара, — улыбнулся старик.

Горечи в этой улыбке было больше, чем в кусте старой полыни.

Девушка оставила сидящего старика и побежала домой, намереваясь позвать знахаря. Мимо пролетал чертополох, васильки берегли лохматые головки от босых ступней. Яромила торопилась, репей впивался в подол, одуванчики осыпали мелкими пушинками.

На горизонте показался край деревни, когда Яромила неожиданно остановилась.

Светозар!

Именно так звали того пастуха!

А она своими словами…

Девушка бросилась назад.

Издалека слышны отчаянные соловьиные трели… Утес… Седовласая фигура на вершине… Она не успевает…

Чтобы окрикнуть не хватает дыхания.

Еще шаг и старик упадет. В руках покачивается черная ромашка. Над седой головой кружится птичка, кидается крохотным тельцем на грудь.

Яромила бежала. Под ноги попалась кротовина. Упала на землю.

— Стой, — прошептали перепачканные землей губы.

По запыленным щекам пролились две дорожки. Растрепанные волосы лезли в глаза.

Пронзительный крик сокола в вышине…

Шаг…

Из косматых туч ослепительно сверкнула молния, золотым росчерком ударила вниз, к дубу. Грохот грома прижал травинки к земле.

В старика врезался огромный белый сокол, и Светозар отшатнулся назад. Цветок упал на землю, к другим ромашкам, белым. Пастух безучастно смотрел, как сокол ударился о землю. Напротив Светозара встал глубокий старец в светлых одеждах.

— Так вот кто был колдуном, — сказал Светозар. — Жестокий ты. И время забрал, и молодость, и Ладославушку. Отойди в сторону, я хочу забыться. Не осталось у меня ничего, ни веры, ни надежды, ни любви.

— Так ты распоряжаешься дарами, данными свыше? — громовым раскатом прогремел голос, Яромила вжалась в нагретую траву. — За прихоть любимой ты отдал молодость, а сейчас еще и жизнь хочешь отдать неизвестно за что!

К шее Светозара прижалась серенькая птичка. Тельце дрожало, тихие трели звучали как всхлипы. Пастух снял её с плеча, но соловушка снова взлетела на прежнее место.

Громогласный старец кивнул на птичку.

— И она также отдала свою человеческую жизнь за возможность быть с тобой, Светозар! Как и тебе, я не дал ей сорваться с обрыва. Тогда она попросила только об одном — всегда быть с тобой рядом, и неважно, в каком обличье.

Светозар удивленно посмотрел на старца. Кругом всё замерло. Могучий дуб не позволял шевельнуться и листочку.

— Разозлили вы меня оба, но коли любите друг друга, то могу помочь вам соединиться вновь, — прогремел старец.

— Ты видишь, что нам жизнь друг без друга не дорога, — выдохнул Светозар.

Он держал в руке небольшую птичку. Держал как драгоценный кубок из тончайшего хрусталя, боялся пошевелиться, чтобы не разбить.

— Ты говорил о любви, она в твоих руках. Ты говорил о вере, она в твоем сердце, коли сразу узнал меня. Ты говорил о надежде, так подними с земли цветок.

У Светозара в руках чёрный цветок окрасился белым.

Обычная луговая ромашка…

— Видишь, на что ты променял молодость? На обыкновенную ромашку! — Светозар склонил голову, а старец обратился к птичке. — А ты хочешь остаться с ним, хотя ему осталось две седьмицы?

Черный клювик тут же опустился.

— Великий Род, зачем ты так? — молвил Светозар. — Если бы не ты, то не прошло бы столько времени за одну ночь.

— Я проучил вас!!! Отдал бы ты цветок, а она захотела чего-нибудь ещё. И, в конце концов, ты бы сложил голову за очередную прихоть, и она осталась ни с чем! Безумные влюбленные, вы видите — из-за чего друг друга мучаете? Вы не бережете того, что имеете!

Белый лепесток плавно спустился к башмачкам девушки, возникшей из пустоты. Взлетевшие серые перышки подхватил ветерок и весело унес их прочь.

— Ладославушка, — прошептал молодой парень с ромашкой в руках.

Статная девушка прижалась лицом к широкой груди. Беззвучные рыдания начали сотрясать стройное тело.

— Мне нужен пастух для волков, чтобы поддерживать равновесие между зверями и людьми. Главенствовал Егорий, да вышел его срок. Судить будешь справедливо. А тебе, краса-девица, зарок — будешь томить переливами влюбленные сердца и петь на радость людям. За добрую службу, раз в сто лет — вы целый день будете вместе. Как упадет один лепесток, так и свидитесь. Так будет, покуда полностью не облетит ромашка. А как наказание исполните, то оставлю вас в покое. Найду нового пастуха и певунью.

Светозар кивнул в ответ и тут же забыл обо всем на свете. Он обнял дорогое и любимое создание.

— Что ж, Волчий Пастырь, оставляю вас до завтрашнего утра, — прогудел старец, и тут его взгляд упал на Яромилу, застывшую в траве. — А ты что, егоза, подслушиваешь да подсматриваешь?

— Ой! Мне бы тоже такую любовь, — прошептала девушка, размазывая по щекам пыль пополам со слезами.

— Будет у тебя любовь, и жених будет, и детей куча. А сейчас оставим их вдвоем, очень долго они еще не увидятся. Чего лежишь? Цыть отсюда! — Яромилу словно ветром унесло с утеса.

В предзакатном небе звонко скрежетнул соколиный клич. Яромила обернулась.

На утесе, под старым дубом, обнимается влюбленная пара. Кругом всё молчит, боится потревожить молчащих людей. Слова не нужны — они сердцами общаются друг с другом. Глаза в глаза — не насмотреться, не оторваться. Они одни на Земле, и им не до сна, в этот волшебный и сказочный вечер.

Бабушка Яромила рассказывала эту историю сорока двум внукам и ста пятидесяти пяти правнукам, но те принимали ее правдивую историю за добрую сказку. Тогда грустная Яромила дожидалась погожей летней ночи и выводила неверующих на улицу.

При полной луне над лесами и полями иногда пролетал далекий волчий вой. В звучащую кручину вплетались нежные переливы соловьиного пения. От этой суровой тоски и мягкой надежды на будущее что-то сжималось в груди у детишек. Клялись они себе страшными клятвами, что никогда не будут мучить капризами своих избранниц и избранников, а будут жить вместе в свете и ладе.

Улыбалась Яромила и учила девчат гадать на цветке надежды — „Любит — не любит“…»

Наступает тишина, и образы сказки понемногу утекают сквозь печную заслонку.

— Агу! — комментирует нежное существо из кроватки. — Агу-гу.

— Ой, Ульянушка! Тебе так сказка понравилась, что описалась от восторга? — темноволосая девушка улыбается и откладывает книгу в сторону.

Открывается дверь. Я невольно хватаюсь за топорище. Вошедший парень грохочет охапкой дров у шумящей печи. В печурке гудит и потрескивает. Его белые зубы блестят в свете настольной лампы:

— Как дела у самых красивых девчонок на свете?

— Всё хорошо, Слава! Вот сказки читаем, — девушка с нежностью смотрит на парня.

Я смотрю на ребёнка своего друга, на бывшую девушку своего друга и… на знакомого своего друга. Вряд ли Александр после всего произошедшего сможет назвать Вячеслава товарищем. Хотя… ему явно будет не до этого.

Из-под агукающего существа вынимают мокрую пеленку. Это в больших городах одноразовые памперсы — у нас же в лесной избушке мама Люда то и дело перестирывает мокрые лоскутки.

Темноволосая девушка ласково смотрит на Вячеслава. Мне становится немного тоскливо — за прошедшие двадцать лет я никогда не ловил таких взглядов. Чтобы не смущать их, я подхожу к кроватке, где розовая прелестница шевелит ручонками в беспорядочном танце.

Триединство в одном ребёнке. Дочь сына убийцы пастыря и берендейки. Крайне редкое явление. Пускающее слюни создание. Последняя кровь… Та, на кого идет охота.

— Евгений, чего задумался? — спрашивает Вячеслав.

Он весело улыбается, но озабоченность в глазах выдает с головой. Я тоже улыбаюсь в ответ— девчата не должны догадываться, что за дверью рыщет безжалостная смерть. Жестокая, беспощадная, в полной мере вкусившая крови людей, перевертней и берендеев. Не нужно пугать девчонок, возможно, мы продержимся до подхода охотников.

— Вспоминаю, как всё началось, как в один миг всё завертелось кувырком! — я отвечаю и подмигиваю болтающей ногами Ульяне. Она растягивает губы в беззубой улыбке.