Ведарь Берендей. Книга 1

Глава 9

Когда открывается дверь, то пушистыми комочками из-под ног прыскают кролики. Пять или шесть пар бусинок-глаз втыкаются в нас, кнопочки носиков тревожно шевелятся.

— Готов к охоте на кролей? Будь аккуратнее, не освобождай своего внутреннего зверя, — Вячеслав кивает на мои играющие желваки.

Я вздрагиваю, неожиданно поймав себя на мысли, что представляю, как разрываю руками пушистое существо, как восхитительно-теплая кровь стекает по подбородку.

Доверчивые игрушки сидят в паре метров от нас, всего лишь протяни руку и прыгни. Хлопаю себя по щеке, мозги немного встают на место, и я прогоняю виденье прочь.

— Нормально, а то я думал, что придется бороться за кролей, — смеется наблюдающий за мной Вячеслав. — Помоги их обратно в клетки загнать.

За десять минут веселой возни, перемежающейся матюками и взвизгами пойманной мелочи, мы справляемся с поставленной задачей. Запоры на клетках встают на свои места. Остальные кролики провожают нас испуганными взглядами и шорохом сена. На цветных половичках-дорожках остались катышки кроличьей благодарности.

— Ладно, всё завтра. А сейчас спать. Неделю не ночевал в нормальных условиях! Сказали бы кто — не поверил бы! — Вячеслав открывает дверь в избу.

Застеленные кровати, массивный стол с табуретками, тумбочка с обязательным телевизором и шкаф — вот и вся спартанская обстановка комнаты, куда мы проходим. Ещё обращаю внимание на люстру под потолком — словно ветка выдолбленная изнутри, на ветках как груши висят небольшие лампы.

— Куда мне приземляться?

— Вон на Федину падай. Она сегодня ему не понадобится. Слышишь? — Вячеслав застывает на миг, с задранной до груди майкой.

За стенкой, за шорохами ночи, за стрекотом цикад приглушенно доносятся женские страстные стоны.

— Соскучились, — хмыкает Вячеслав. — Ладно, доброй ночи. Свет выключить не забудь.

Он быстро раздевается и ныряет под массивное одеяло. Пока я раздеваюсь и складываю одежду на табурет, он засыпает и залихватски храпит. Пару раз я пробую свистеть, но эффекта это не приносит. Так, под колыбельную мужского храпа, под далекие женские стоны, под шуршание кроликов я и засыпаю.

— Кто спал на моей кровати и не заправил её?!!

Голосом, способным шепотом вызвать обвал в горах, нас будит вошедший Михаил Иванович.

Большой, косматый, и без превращения похожий на заросший черной травой курган, Михаил Иванович оглядывает нас.

— Так кондрашку недолго поймать! Михал Иваныч, чего орешь-то с утра пораньше? — бурчит недовольный Вячеслав.

— Пора вставать! Пока зверюга жива, нам рано успокаиваться! Ты как здесь оказался? — обращается он ко мне.

— Я тоже, как и вы — берендей! — с некоторым смущением отвечаю я.

— Чего-о-о? — от дикого рева дрожат стекла.

Я чувствую шевеление волос подмышками. Вячеслав тоже вжимается в стенку, стремясь проломить её и умчаться прочь от разъяренного мужчины. Кулачищем Михаил Иванович бьет в стол, и я удивился стойкости дерева. Пришелся бы удар по моей голове — в лучшем случае превратился бы в пускающее слюни растение.

— Кто-о-о? — ещё одна проверка стола на прочность.

— Михал Иваныч, успокойтесь, присядьте. Сейчас я воды принесу.

— Сидеть!! Или скажешь, или на поединок!! — рычит разгневанный курган.

За спиной Иваныча скрипит дверь. Он по-кошачьи отпрыгивает, готовый встретить любого врага.

— Это я, Михаил Иванович! — кротко говорит Марина.

Её макушка виднеется из-за плеча бледного Фёдора. Темноволосый парень закрывает её от бешено дышавшего хозяина дома. По лицу Иваныча скользят белые и красные пятна. Он медленно подходит к стоявшей паре. На лице Фёдора перекатываются желваки, но он не сходит с места.

— Я не смогла с собой справиться, слишком была на нервах. А он еще и другом ведаря представился! — говорит девушка.

Налитые кровью глаза не отрываются от её лица. Фёдор не отступает, закрывая её грудью, но Иваныч лишь взглянул на него, как на предмет мебели. Возникает тяжелая пауза. Даже мухи затихают на окне.

— Что же ты наделала, девочка! — резкая горечь сквозит в голосе Иваныча.

— Мы можем это исправить? — спрашивает Федор.

— Разбегись и разбей свою дурную башку! Может тогда не будешь кусать кого попало! — рявкает Иваныч и тяжело опускается на табурет.

— Михал Иваныч, но мы же помогли ведарям, — подает голос Вячеслав.

— Мы помогли не ведарям, а себе, вернее Людмиле! Поэтому мы им должны услугу, — хозяин дома прячет лицо в лопатообразных ладонях.

Марина отстраняет Фёдора и несмело скользит к сгорбившемуся Иванычу, трогает за плечо.

— Что же теперь будет?

— Это уже решать его другу и Марии, — Иваныч кивает на меня. — Ладно, решим! А сейчас кто-нибудь расскажет, почему запах крови слышится аж с дороги?

— Это Григорьевна курицу замочила, вот и пахнет. Хотя за прошедшее время запах должен был испариться, ну и нюх у вас, — вставляю я своё слово.

Вроде как один из оборотней, пора обосновываться в новой семье. Иваныч думает иначе.

— Пока тебя не спросят — молчи! Что я скажу — выполняй! Что скажут они, — Иваныч кивает на ребят, — можешь выполнять только после консультации со мной! Всё понял?

Ого! Да я попал в армейскую жизнь! Присутствующие смотрят на мою реакцию.

— А увольнения будут? — пробую я показать свой гонор.

— Конечно же будут! Увольнение раз и навсегда, причем от своего же друга! Эх, парень, если бы знал в какое дерьмо вляпался, то не скалил зубы понапрасну. Я спрашиваю последний раз — ты всё понял? — на лице Иваныча снова проступают красные пятна.

— Понять-то я понял, но…

— Вот и прекрасно! — вклинивается Вячеслав. — Нам ещё за мотоциклом ехать, так что не нужно накалять обстановку и ругаться с самого утра.

— Марина, мне нужно с тобой поговорить. Все остальные свободны, позавтракаете по возвращении! — ворчит Иваныч и переводит взгляд на окно. Будто ставит точку в разговоре.

Мы быстренько собираемся и выскакиваем на улицу. Марина провожает нас тоскливым взглядом.

— Да не тронет он её, не волнуйся! — утешает Вячеслав Федора.

Мы выезжаем лишь после того, как убедились, что из дома не доносятся крики. Урчит тихий голос Иваныча и слышны редкие ответы Марины.

Утро на дороге не предвещает ничего плохого: перелетают с куста на куст пичуги, покачиваются длинные прутья ивняка, сирень распускает ароматные волны от своих маленьких абажуров.

— Вот! Вот за тем поворотом тормозни! — доносится голос молчавшего всю дорогу Федора.

Я коротко гляжу на него, на набухшую жилку на виске. Кажется, что под кожу запустили буйного червяка и теперь он там извивается и пытается вырваться наружу. Даже нос как-то заостряется, хотя Вячеслав и пытается его утешить и говорит всю недолгую дорогу про то, что Иваныч не такой дурак, чтобы трогать кого-то из своей стаи.

Своя стая!

Эти два слова рубцом врезаются мне в память.

Семья — своя стая.

Мои два родителя дома, а я тут… В своей стае. Только сейчас я осознаю, что не будет больше ничего из того к чему привык. Не будет утреннего запаха яичницы, не будет одобрительного похлопывания отца по плечу, не будет улыбки мамы при мужской шутливой пикировке за ужином. Ничего этого не будет. Ничего.

Теперь они пища.

И есть своя стая.

Не будет вечерних посиделок с ребятами, легких взвизгов зажимаемых девчат, гитары и запаха духов.

Теперь они пища.

И есть только своя стая.

Не будет общения с пожилыми людьми, слушания их извечных жалоб на суставы и распущенность молодежи. Не будет им помощи от чистого сердца.

Теперь они пища.

Все эти мысли пролетают в моем мозгу, ребята даже не успевают вылезти из машины в указанном месте. Меня словно бьют огромным мешком. Всё ясно встает перед глазами: жизнь под началом Иваныча, общение только со своими, ни шага за запретную веревку.

Только со своей стаей.

Каждый день настороже, каждый день на взводе — будто я заразился СПИДом. От этих мыслей уши разгораются жарче восходящего солнца.

— Тут тоже пахнет кровью! — замечает Вячеслав, принюхиваясь к воздуху.

Я тоже чувствую запах. Он кажется мне знакомым… такой чудесный… такой волнующий…

Теперь люди — пища!

— Ребят, может, показалось? — неуверенно спрашиваю я. — Ведь мы же из дома, пропиталась машина запахом от убитой курицы?

— Да и Григорьевна не зашла, — медленно произносит Фёдор, — хотя чего гадать-то? Пошли на запах, да всё и узнаем.

Машина последний раз фыркает, когда я поворачиваю ключ. Перепрыгиваю сточную канаву, спешу вслед за парнями и вижу их фигуры уже в пятидесяти метрах от себя. Ого, вот это у них скорость, причем Вячеслав ещё и успевает принюхиваться.

Я бегу изо всех сил, но не успеваю за двумя парнями. Злюсь, зубы скрипят, но расстояние между нами неуклонно увеличивается. Ребята мчатся метеорами по пересеченной местности к заросшей бурьяном выемке леса. Из кустов что-то блестит.

Я подбегаю к двум застывшим парням и чувствую, что не только сердце пытается выскочить наружу. Желудок рвется к горлу, норовя выплеснуть на невысокую траву то, что не успел переварить вчера.

В кустах блестит достопамятный «бандитский» джип, над его крышей кружат мириады мух. Зеленых, черных, блестящих… В разбитых окнах виднеются багрово-черные лица тех самых парней… «нормальных людей».

Джип обнимает огромный дуб, и от этого страстного объятия промялась внутрь наглая морда блестящей машины. Но парни умерли не от столкновения — на шеях, лицах, виднеются следы огромных зубов. Я застываю от осознания страшного факта: так вот чем пахло от Марины в ту ночь… Вот что учуяли ребята…

Запах смерти и разложения.

Я сгибаюсь в скрутившей судороге, желто-красная жидкость всё-таки вырывается наружу. Ребята мрачно смотрят на машину и пассажиров. Застывшие в разных позах, с одинаковыми выражениями ужаса на окровавленных лицах, они меньше всего походят на тех самых крутых пацанов, что обещались отодрать Марину на моих глазах.

— Попадались как-то на пути, но тогда я с ними по-человечески поступил, — протягивает Вячеслав. — Вырубил, да и был таков, но видно они попались кому-то менее терпеливому.

— И, похоже, я знаю кому! — позывы прекращаются, и я могу нормально дышать.

— Кому? — резко повернулся ко мне Фёдор. — Только учти при ответе, что не говори неправду, иначе я…

— Мы видели этих ребят, и они предложили прокатиться Марины до ближайших кустов…

— Замолчи.

На выдавленный глаз водителя садится огромная зеленая муха. Словно на мармеладный шарик… В другой глазнице шевелятся белесые личинки. Сколько же они здесь пролежали, всего несколько дней?

Теперь они пища…

— Федя, ты знаешь, о ком я хочу сказать…

— Заткнись!

— Фёдор Владимирович, истину не скроешь! — вставляет своё слово Вячеслав. — Если это она…

— Завалите хлебала! Оба! — кричит покрасневший Федор. — Мы приедем домой, и спросим у неё. Пока же она невиновна, а будете вякать — порву!

— Хорошо, Фёдор! — успокаивающе говорит Вячеслав. — Забираем мотоцикл, и едем домой. На месте же и разберемся.

Муха слетает на торчащий из порванного рта язык. Я отворачиваюсь, желудок еще пару раз пытается выброситься наружу. Стекают стеклянной нитью вязкие слюни.

Возвращаемся также быстро, как и прибежали. Я не стал закапывать рвоту — вряд ли по ней меня вычислят, даже с собаками. В этом лесу можно даже атомную бомбу хранить на поверхности, не скоро её отыщут. Если бы не отменный нюх берендеев, то и мы сюда бы не сунулись и неизвестно, сколько времени пришлось бы стоять разбитому джипу среди черных стволов.

Угрюмый Фёдор приводит нас к тому месту, где он скатил в овраг опустошенный мотоцикл. Я в другое время восхитился бы отделкой байка, если бы перед внутренним взором не стояло глазное яблоко, а с него не пялилась фасетчатыми выпуклостями огромная зеленая муха.

Задняя дверь вмещает мотоцикл, но коляску приходится оставить на месте — не влезает. Опять забрасываем её еловыми лапами так, что с дороги не заметишь, и трогаемся в обратный путь.

Федины желваки играют как волны при девятибалльном шторме. Вячеслав насуплено молчит, я тоже не знаю чего говорить. Растерзанные люди из джипа словно сидят в кабине и ждут, что мы о них скажем. Плохо отзовемся или хорошо? Убиты за то, что попались берендейке… или это не она? В таком настроении мы и подъезжаем к дому Иваныча. Бесстрастный дракон всё также наблюдает с конька за суетящимися людьми. Федор бежит к дому Марины.

Проходят долгие десять секунд. По улице идет сгорбленная старушка. Ветхие галоши поднимают пыль, подол платья задевает головки одуванчиков. В сморщенной руке авоська с банкой молока. Идет и не знает, что где-то рядом притаилась кровожадная смерть.

— Её нет! — из Марининого дома выскакивает Фёдор.

— Кого потеряли? — высовывается с огорода Иваныч.

— Михаил Иванович, не в курсе — где Марина? — спрашивает Вячеслав.

— Так это, как вы уехали, я ей нотацию прочитал, и она в магазин упорхнула. Минут через пять-десять должна появиться. А что вы такие запыхавшиеся?

Вячеслав коротко рассказывает о нашей находке. Брови Иваныча ползут всё выше. Он зло смотрит на меня, я кивком подтверждаю сказанное. Михаил Иванович бросает взгляд на концы защитной веревки, втягивает ещё раз ноздрями воздух.

— К Григорьевне! — командует старший берендей.

Мы толпой кидаемся к дому соседки. Калитка незаперта, также как и коричневая входная дверь. Потемневшие кровавые пятна также идут за угол. Я заглядываю туда. Над сморщенной головой курицы кружатся знакомые мухи. Само тельце оказывается сброшенным вниз и лишь кучи перьев и обглоданные мосластые ноги напоминает о его прошлом. Похоже, что до курицы добрались местные кошки.

— Мать её через коромысло!!! — раздается рев из дома.

Ноги сами несут в дом, и в нос с размаха ударяет тошнотворная вонь. Если бы не выброшенная раньше пища, то меня бы вырвало здесь. Трое берендеев склоняются над подвалом. Я тоже заглядываю туда.

— Сегодня мы ищем её сами, но если не найдем, то ты! — тяжелый взгляд Иваныча упирается в меня. — Ты едешь к своему другу-ведарю.

В глубине подвала на куче картошки лежит пожилая женщина с разорванным горлом.

Теперь они пища…