Ведарь Берендей. Книга 1

Глава 14

— Хорошо, Сидорыч! Держитесь там, мы постараемся прибыть как можно быстрее. Да, всё в порядке. Извини, что так получилось. Спасибо и тебе того же, — тетя Маша кладет телефонную трубку.

Мы с Александром сидим в большой комнате, прислушиваемся к разговору и отпиваем из дымящихся кружек. Тетя Маша дозвонилась до Сибири не с первого раза, расстояние дает о себе знать. Да и телефон чуть ли не мне ровесник, дисковый, с заклеенной изолентой трубкой.

— Показывай, что там у тебя? — обращается тетя Маша к Александру.

— Как там Люда с ребенком? — спрашивает Александр вместо ответа, схватив тетю Машу за протянутую руку.

— С ними пока всё в порядке. Сидорыч со своими учениками присмотрит за ней. Они сразу же отправляются на дальнюю заимку, там на несколько сот километров нет ни одной человеческой души. Да и нам нужно к ним поторапливаться — неизвестно, когда твоя подруга до них доберется, — тетя Маша разматывает грязный бинт на ноге Александра. — Понятно, что сейчас она потеряла многих своих приближенных, однако это были недавно покусанные или молодняк. Когда она придет со старыми перевертнями, то нам придется очень и очень худо.

Я прихлебываю обжигающую жидкость, морщусь от движений. Всё тело болит, словно побывал боксерским мешком на тренировке спецназовцев. Сквозь струйки пара я наблюдаю за появлением на свет почерневшей ноги.

Гангрена? Так быстро?

Тетя Маша слюнявит палец и оставляет на темной поверхности светлую полоску. Грязь. Я успокоено выдыхаю. Александр даже не поморщился, когда тетя Маша легким движением срывает с ноги остатки бинта. Рану затягивает черная корка запекшейся крови. В некоторых местах, словно на застывающей лаве, краснеют трещинки, и сочится сукровица.

— Сань, ты как? — спрашиваю я.

Глупо звучит, но назад не вернуть. Александр смотрит на меня, с трудом оторвавшись от лицезрения раны. Боль, страдание, обреченность — ничего этого нет, может неправду пишут в приключенческих романах? Спокойный сосредоточенный взгляд, как будто мы с ним за шахматной партией сидим. Грустная улыбка и всё. Никаких эмоций — робот, да и только.

— Пятка чешется, но не могу почесать. А она всё чешется. Где-то на поле, у берёзы.

— Не переживай, у меня найдется кое-что для тебя, — улыбается своей мягкой улыбкой тетя Маша. — Лучше прежнего будешь танцевать.

Она легко поднимается с пола и выходит из дома. За стенами слышится шум дождя, он барабанит по скатам подоконника и просится в дом. Я не отрываю взгляда от сочащихся трещинок, вот оно — мясо, только протяни руку.

Они только пища…

— Жень, у нас в холодильнике была курица. Если ты не против замороженного…

Я уже не слушаю его, резко срываюсь с места на кухню. Белый параллелепипед холодильника негромко урчит у входной двери, прямоугольный силуэт напоминает гроб или контейнер космического корабля. Хотя из-за того, что в нем хранятся трупы убитых животных — это скорее морг для продуктов.

Сыр, масло, яйца — всё не то!

На дверце морозилки выросла небольшая горка серебристого льда, открыть её удается после третьего или четвертого подергивания. На заснеженной поверхности серебристой морозилки бесстыдно раскинула ляжки замороженная курица. Пакет пристает к синеватой кожице. Мясо хрустит на зубах льдистыми волокнами, кости дробятся, попав под пресс крепких зубов, сухожилия рвутся ветхой тканью. После первого куска я замечаю, как на руке густеет шерсть, и дальше приходится сдерживать себя, чтобы не порвать вещи Александра, пожертвованные тетей Машей. Штаны и футболка пришлись впору, тапочки на босу ногу дополняют ощущение домашнего уюта.

— Как был проглотом, так им и остался, — замечает тетя Маша.

Она неслышно появляется за спиной, с руки свисает непрозрачный пластиковый пакет. Глаза внимательно следят за моей жующей физиономией, но огонек в глазах постепенно угасает — заметила, что я контролирую себя.

— Тетя Маша, вы так вкусно готовите, — чавкаю в ответ.

— Да? Отрубить голову курице, ощипать её и ошпарить — и в самом деле талант нужен. Ладно, насыщайся и приходи!

Отрубить голову курице! Сразу же вспоминается куриная голова во дворе Григорьевны и большая зеленая муха на мутном глазу.

Человеческий глаз… Ребята в джипе…

Они всего лишь пища…

— Женька! — кричит тетя Маша из комнаты. — А ну немедленно прекрати!

Курица падает на пол и закатывается под стол.

— Чего прекратить?

— Фантазии свои прекрати, а то ты оборачиваться начинаешь. Ещё раз увижу, как у тебя волосы на затылке поднимаются, или услышу, как рвется футболка — будешь спать за защитным кругом! — ворчит тетя Маша.

И в самом деле — шерсть проклевывается сквозь кожу волосатыми островками. Я вздыхаю и трогаю подмышкой, пальцы нащупывают прореху. Нужно успокоиться, дышать равномерно, думать о бабочках и цветах. Очередная вспышка молнии и тут же грохот грома заставляют вздрогнуть.

Где там половинка курицы?

Как не странно, однако поиски под кухонным столом замороженной беглянки благоприятно сказываются на моих нервах. Может поэтому люди в случае опасности кидаются под столы, да под кровати? Чтобы ощутить себя маленькими, когда пешком под столешницей ходили, а рядом всегда находились взрослые, которые не дадут в обиду и защитят.

Вот она, холоднокожая. Вот она, наполовину съеденная.

— Ай!

Я подскакиваю от резкого крика Александра и здорово прикладываюсь затылком о столешницу. Да уж, бесповоротно прошло то время, когда пробегал под таким же столом и не нагибался. Звякают ложки в опустошенных кружках. Одна из кружек катится и падает в мою выставленную ладонь. Так, с курицей в зубах, с кружкой в руке и зажимая шишку на голове, я и вылезаю из-под стола.

Осторожно выглядываю из-за занавески — всякое может произойти, а береженого бог бережет. На кровати сидит Александр, а на культе…

В школьном детстве я читал про испанскую инквизицию и её «испанский сапог». Металлические планки, скрепляются между собой болтом, а внутри находятся острые колья. Когда еретику такое надевали на ногу, то он испытывал невыразимые мучения, а колья впивались всё глубже и глубже. Вот сейчас на культе Александра находится такой же медный сапог, только колья торчат наружу. Тетя нажимает на незаметную кнопку сзади, и шипы складываются острием вниз, словно взъерошенный ёжик успокоено убирает колючки. Александр напрягает мышцы, и шипы вновь выскакивают наружу, превратив ногу в подобие моргенштерна с медным навершием.

— Потанцуем? — подмигивает мне опасный калека.

— Я с мужчинами не танцую. Мне мама не разрешает, говорит, что только после свадьбы.

— Так ты двухсбруйный, что ли? — хмурится тетя Маша.

— Какой?

— Двухсбруйный — то есть и с мужчинами можешь и с женщинами, — поясняет ведарша.

Я икаю от удивления, вроде бы не давал повода так думать — откуда такие мысли?

— Нет, тетя Маша, это приколы у нас такие. Подначиваем друг друга, — за меня отвечает Александр.

— Не дело это между мужчинами разговоры подобные вести, да погань плодить, пусть и в смехе. Жаль, что сейчас закон о мужеложестве отменили, слишком много заднеприводных вылезло на свет, — тетя Маша ещё раз нажимает на кнопку.

Иглы втягиваются в очередной раз, и женщина ловко приделывает к сапогу навершие, обозначающее ступню. Получается своеобразный медный протез. По блестящей поверхности бежит струйка крови. По бордовой плоскости алая кровь… Металлический запах вновь бьет по ноздрям. Я отворачиваюсь и прикладываюсь к полусъеденной курице.

В голове мелькает картина, что это не курица, а нога Александра…

Меня тошнит. Под ногами сминается разноцветная дорожка-половичок. Волокнистый кусочек мяса падает как раз на вздыбившуюся часть. Холодный кусочек приводит меня в чувство.

— Давай сегодня снимем, а завтра примерим ещё раз. Немного длинновато, но со временем приспособишься, и даже будешь бегать. Обещаю не дразнить тебя хромоножкой, — звяканье металла говорит, что «сапожок» убирается обратно в пакет.

Я поворачиваюсь, Александр прикладывает к ране какие-то засушенные травы и приматывает их бинтом. Пожилая женщина без видимых усилий оттаскивает пакет в угол.

— Тетя Маша, а у вас на все конечности есть такие прибамбасы? — спрашиваю я, чтобы отогнать видение прочь.

Оно не уходит, трупик курицы холодит ладонь.

Или не курица? Нога?

— Жень, по специфике нашей охоты мы можем в любой миг оказаться без какой-нибудь части тела. Но это не должно останавливать ведаря, поэтому наши мастера и изготовили протезы на разные случаи жизни. Ранее жил старый охотник Велемир, так у него обе ноги и рука были медными. Тебе они не подойдут — на протезах выбиты руны, которых оборотни страшатся, — тетя убирает пакет под кровать.

Протезы глухо звякает, и синеватое лоскутное одеяло скрывает черный пакет. Женщина выпрямляется и смотрит мне в глаза — словно в душу заглядывает. Я чувствую, как по коже стелется холодок. Не хочу нечаянно оказаться у неё на пути.

— Сегодня ты ночуешь внизу, пойдем! Саша, а ты ложись спать, завтра ты мне здоровым нужен. Ну, чего встал? — тетя Маша подталкивает меня в направлении кухни.

— Доброй ночи, Сань. Завтра увидимся, — я машу на прощание рукой, Александр в ответ поднимает ладонь.

Легкая занавеска скрывает от меня комнату. Ведарша откидывает половичок в сторону, в свете луны показывается еле видимая крышка подпола.

— Открой, Жень! Сегодня ты будешь спать там. Уж извини, я Иваныча не могу на ночь оставить, а ты даже не научился справляться с собой. Так что придется запереть тебя на ночь, а утром будем думать, что делать дальше, — тетя Маша указывает на едва заметный крючок.

Чернота подвала смотрит на меня миллионом непроницаемых зрачков. Я смотрю в ответ. Хоть ведари и рядом, однако, неизвестно, как они относятся ко мне. Вдруг придется погибнуть во цвете лет в окружении банок с соленьями?

— Теть Маш, чего-то я очкую туда лезть. Может, как-нибудь под кроватью переночую, или на печке калачиком свернусь?

— Не бойся. Именно там прятался Сашка, когда был в бегах. Побудешь одну ночь на его месте — хотя бы прочувствуешь, через что ему пришлось пройти. Лезь смелее, я за тобой.

Ступени поскрипывают под весом, темнота обкладывает с разных сторон. Если бы залез пару недель назад, то сразу бы растянулся на утоптанном полу, а так… Виднеются очертания полок, банки, клеть с обязательной картошкой, пара бочонков от которых несет кислятиной.

Следом легко спрыгивает ведарша. Я ещё раз поразился невесомым движениям призрака. А раньше-то думал: тётка и тётка, обычная женщина, что заботится о единственном племяннике, в меру строгая и ворчливая. А на деле вон оно как оказалось…

Она зыркает на меня блестящими огоньками. Кажется, что её глаза горят как у кошки. Женщина сдвигает в сторону банку с помутневшими огурцами. Часть стены отъезжает в сторону, открывает черную дыру в земле. Низкий коридор, начинается здесь, а заканчивается, скорее всего, в подземных недрах. Или это я себя так накручиваю? Ощущаю, как встают дыбом волоски на руках. Откуда-то доносится истошный кошачий вой.

— Если что, там есть ночной горшок. Двигай.

— Я воспитан в такой семье, где женщин пропускают вперёд, — я сгибаюсь в дурашливом поклоне.

Они всего лишь пища.

— Это правильно, берендей. Всегда нужно опасаться ведарей. Мы же можем быть и не в настроении, — я скорее слышу, чем вижу, что тетя Маша улыбается. — Ладно, двигай за мной и не отставай.

Она легкой тенью скользит в проём и всё… Тишина… Ни шлепанья шагов, ни дыхания, ни-че-го…

— Тетя Маша, вы за углом стоите? В прятки играете? — шепотом зову я. — Хотите фофанов надавать несмышленышу?

— Тебя долго ждать? — доносится издалека, судя по звуку метров через сорок.

— Бегу, бегу.

Я усиленно моргаю, чтобы глаза максимально привыкли к темноте. Видимость немного улучшается, и могу различать предметы на расстоянии трех метров. Пригибаюсь, выставляю руки вперёд и кидаюсь вслед за упорхнувшей ведаршей. После нескольких запинаний о торчавшие из земли корни решаю сбавить скорость.

Из стен местами торчат корешки, они слабо светятся в темноте, но для меня их свет походит на фонарный. На этих участках я прибавляю скорости. Паутина свисает с потолка воздушной марлей — и откуда здесь пауки? Редкие корни хлещут по лицу. Хорошо, что бежать пришлось недолго, а то бы весь извозился.

— Вот тут ты и будешь ночевать! — тетя Маша стоит у открытой двери.

Тусклый свет ламп слепит привыкшие к темноте глаза. Моргаю и шагаю в небольшое помещение. Тихое гудение электричества, широкая скамья, три боксерские груши в углу, а за ними… я отшатываюсь и приседаю.

— Стой, это всего лишь чучела! — тетя Маша кладет теплую ладошку на мои вставшие волосы.

— Вы упоминали про ночной горшок? Я почему-то ощутил его необходимость, — как-то вырывается само собой.

У противоположной стены находятся три чучела. Человек, перекинувшийся берендей и третье чучело… Я снова ощущаю на горле стальную лапу, на морде застывает оскал длинных зубов и ненавидящие весь мир глаза. Только это чучело серого цвета, а не черного, как мой недавний противник.

— Узнал? — хохочет ведарша. — Ничего, привыкнешь и ещё насмотришься. Сдается мне, что виделись не в последний раз. Вот тут Саша прятался от милиции, тут же и тренировался. Ночной горшок за скамьей, постарайся не переполнить, а то открою ещё не скоро. Всё, отдыхай.

После этих слов дверь закрывается, и я остаюсь наедине с пугалами. Как живые, честное слово, кажется, что ещё секунда и кинутся обниматься и знакомиться. Мда. Страх — это чувство, которое люди придумали себе сами, чтобы остаться в живых. От страха и вырастает инстинкт самосохранения.

Я растягиваюсь на скамье, слушаю, как стонут натруженные и ноющие мышцы. Слишком много чего случилось за прошедшие сутки, чтобы всё проанализировать и разложить по полочкам. Слишком много. И отец вряд ли похвалит за машину, даже не знаю: как появиться перед ним, что рассказать, что придумать.

А ещё Юля — черный оборотень, а ещё Александр стал отцом, а ещё они пища… Я не замечаю, как засыпаю.

— Чего развалился? Вставай, гребаный берендей! — сквозь сон доносится голос Александра.

Я открываю один глаз — прикалывается, что ли? Но по нахмуренному лицу пробегают только проблески ярости. Он стоит на двух ногах…

— Ты чего, ранних опят обожрался?

— Встать, когда с тобой разговаривает ведарь!!! — левой ногой Александр пинает по скамье.

Дерево не выдерживает такого удара, и широкая доска раскалывается надвое. Скамью поднимает вверх, я кубарем отлетаю к стене.