Ведарь Берендей. Книга 1

Глава 4

Что-то меня останавливает. Я кидаю взгляд на свою руку. В свете уходящего солнца еще видна грязная паутинка. Она потихоньку стекается к месту укуса, рука принимает свой естественный вид. Грудь тоже перестает дергать отдираемым скотчем. Понемногу боль уходит. Я пытаюсь пошевелиться — вполне терпимо.

Я оборотень? И могу также принимать вид медведя?

— Чего звали, тетя Света? — хлопает дверью хозяйка дома.

— Да смотрю, что машина давно стоит у дома Иваныча! Вот и думаю, может, приехал кто, а их дома нет?

— К Федору друг приехал, он «буханку» и оставил. Вместе куда-то упорхнули. На рыбалку или ещё куда. Разве ж он мне докладывается?

— А-а-а, а я-то думаю, — протягивает женский голос и через паузу продолжает. — Свадьба-то у вас когда, Марин? Или Федя ждет, пока у тебя пузо появится? И так деревня стаканы начищает, все вас ждут.

— Будет, тётя Света, всё будет. С Федей пока не разговаривали, но к этому всё движется, — звенит весёлый голос Марины.

Я через стены ощущаю, как её щеки зарделись.

— Давай, давай, Марина, а то пропадёт мальчишка-то без женского ухода. А он и работящий, и руки на месте, сама видела, какую мотоциклетку они вместе со Славой сварганили.

Вот как, оказывается, сватают. Интересно, а меня также кому-нибудь сватали? Да вроде бы родители ничего такого не говорили.

Родители!

Алой молнией мелькает росчерк мысли. Теперь придется расстаться с ними? Или их тоже укусить, и заживем все вместе одной большой дружной семьей оборотней? Горькая усмешка кривит губы, я стираю её здоровой рукой.

Ого! Тело становится послушным? Я пытаюсь сесть на кровати. Получается! Сначала швыряет на спину, но успеваю упереться рукой и выпрямляюсь. Я в трусах! Уже хорошо.

Женский разговор журчит за стенкой. Обсуждают Фёдора, за компанию ещё и Вячеслава с Иванычем. Женщина говорит по большому секрету, что давно приглядывается к «салидному мущщине». Марина обещает намекнуть Иванычу о таких «приглядках».

Потом они снижают голоса, словно боятся, что их кто-то услышит. Недолгий шепот и дружный смех двух женских голосов прорезает вечернее небо. О чем же еще могут смеяться две сплетницы, разговаривающие о мужчинах, как не о размерах мужского … интеллекта?

Я наклоняюсь к печке. Раз, два, три и встану! Ноги — тяжеленные тумбы, но пальцы вроде бы шевелятся. Вот сейчас. И раз, и два, и три! Шершавая побелка печи колет ладони. Я упираюсь в стенку и пытаюсь удержаться.

Ноги сгибаются в дрожащих коленях. Крупная дрожь трясет тело, я чувствую, что сползаю вниз. Пальцы напрасно хватаются за стенку, я скольжу к деревянному полу.

Разноцветный половичок смягчает звук падения, но стекла звякают в замазанных рамах. Крашеный суриком плинтус оказывается перед моим носом. Падаю неудачно — срывается повязка с груди. Она стягивает за собой не успевшую основательно запечься корку на ране, и кровь капает на синюю поверхность дорожки. Я стискиваю зубы, чтобы не застонать.

— Марин, что-то у тебя там грохнуло? — озабоченный голос.

Я тут грохнул, кто же ещё? Придите и проверьте. Блин, как же больно! Будто упал на догорающий костер. Тело горит и сотрясает судорогами.

Нет, не приходите, ведь я могу укусить, и тетка станет такой же? Или пройдет инкубационный период, и я сначала окуклюсь? Что угодно, какие-нибудь мысли, но только уводящие прочь от резких толчков. Кажется, что сквозь большие дыры в животе вытаскивают кишки и наматывают их на ножку кровати…

Думать о небе! О синем небе, о плывущих облаках. Вон то, в форме лошадки, с большим хвостом, с вытянутой мордой, с огромными зубами оборотня…

— Пушок, наверное, уронил ковёр. Приставила к двери, а он же любитель когти поточить. И так два раза подшивала. Сейчас я ему задам! — звучит в ответ.

Пушок! Так вот как зовут это полосатое создание, что с интересом смотрит на меня из-за занавесок. Иди сюда, Пушок, помоги встать!

— Пушуня моя! Он к нам ходить повадился, с моей Муркой трется на лавочке. Так что смотри, приплод тебе принесу, Марин.

— Хорошо, тётя Света! Справляюсь с Пушком и с приплодом тоже справлюсь.

Я переворачиваюсь на спину, словно двухсоткилограммовую штангу выжимаю. Холодный пот выступает на коже. Сейчас отдышусь и привстану!

— Да кто у тебя там шебуршится-то, Марин? Может моя Мурка к Пушку в гости зашла? Пустишь посмотреть? — спрашивает тетка.

Вот это у неё локаторы! Я вроде бесшумно перекатываюсь, а она всё равно слышит. Пушок, прогони её! Мявкни, дружок! Махни на неё хвостом.

— Да, тётя Света, пойдем, конечно. Почаёвничаем! Я как раз пироги готовлю, вот только соли не осталось. Одолжишь до завтра, а то сегодня магазин уже закрыт? — после небольшой паузы спрашивает Марина.

— Ой, пойдём, пойдём, Мариночка! Конечно дам, какие могут быть вопросы, и отдавать не нужно. У меня ещё пачка не распечатанная стоит с того года. А с чем пироги-то?

— С картошкой готовлю, Федя уж больно их любит. Вот приедут и тоже поедят.

Женские голоса удаляются от дома. Я выдыхаю, как мелкий воришка, который едва не попался на месте преступления. Кот мяукает согласно. Да ты, оказывается, гулёна? Извини за блюдце, дружище. Потом как-нибудь поквитаемся.

Я скручиваюсь скрепкой, благо прессом занимаюсь почти каждый день. Да и девчонки на пляже заглядываются на мою рифленую, как стиральная доска, плоскость живота. И потом, ночью, обожают проводить по кубикам рукой, спускаясь ниже…

Пушок, мы с тобой одной крови, ты и я!

Голова кружится от усилий, но главное, что я сажусь. Теперь подтянуть ноги, и опереться на край кровати. Головокружение. Меня бросает из стороны в сторону. Один раз такое было, в детстве, когда я сломал ногу, прыгая с одного гаража на другой. Мальчишки разбежались, увидев, как штанину прорвала белая кость. А я, как перепивший мужик, не мог встать, и всё время валился на спину. Изо рта лились стоны пополам со слюнями. Или это были слёзы? Сидел и выл, пока не пришли взрослые и не отвезли в больницу. Помню шину из досок. Матвеевна ещё долго эти заборные доски вспоминала, когда к ней на огород повадились бездомные собаки. Хотя, каким псам понадобилось бы выкапывать картошку?

Получается! Я покачиваюсь на дрожащих подпорках. Сердце в груди колотится как маятник у бешенных старинных часов. Ещё немного и, проломив ребра, вылетит на мягкую подушку, скатится к белой простыне.

Комната кружится, но я стою! Пусть «раком». Пусть шатаюсь. Пусть едва не стошнило, но стою! Понемногу карусель останавливает веселый бег, и я пытаюсь шагнуть. Маленький шаг для человека, но огромный для оборотня.

Истерический смешок вырывается сам по себе. В моём положении только и шутить. Согласно мяукает Пушок. Его полосатое величество неспешно подходит ко мне и трется о ногу.

— Уйди, полудурок! Уронишь же! — я подвигаю пушистый бурдюк, и чуть не падаю на самом деле.

Кот запрыгивает на кровать и сворачивается клубком, желтые глазищи следят за моими потугам. Кажется, что это животное ждет и смотрит, что я буду делать, когда кончится кровать. А блестящая дуга спинки приближается всё ближе. Глядя со стороны можно подумать, что я играю в краба, двигаюсь боком и также выпучиваю глаза.

Рука обхватывает круглую дугу. Потная ладонь скользит по блестящей поверхности. Влажная полоса протягивается за ладонью, и она останавливается. Упор найден, и я подтягиваю вторую руку. Как же приятно выпрямиться. Кровь перестает капать с груди. Я оглядываюсь и вижу, что красные капли пунктиром пролегли по простыне. Ох, и получу же я от Маринки.

Позади меня шевелятся занавеси на межкомнатном проёме. Я собираюсь покинуть небольшую комнатку за печкой. По всей видимости, она служит спальней, так как кроме трюмо с зеркалом и кровати больше ничего нет в это пенале с одним окном. На трюмо разные флакончики-одеколончики, женские прибамбасы, губнушки и мази. Сам чёрт ногу сломит в этом хаосе, но для женщин это идеальный порядок и каждая вещь лежит на своем месте. Такое же и у моей мамы на прикроватном столике.

И раз, и два, и три! Я отталкиваюсь от кроватной дуги и пробегаю несколько шагов. Как малыш, что учится ходить, отпускает маму и бежит на неверных ногах в объятия отца. Я оказываюсь в большой комнате и успеваю зацепиться за спинку кресла. Ноги пытаюстся сплясать джигу, но я с трудом уговариваю их не делать этого.

В зеркальном шкафе отражается моя бледная физиономия, словно меня долго и упорно возили лицом по побеленной печи. Чёрной паутины не видно ни на руках, ни на груди, только неровная алая дорожка струится вниз по торсу из раны. Шершавая ткань пледа щекочет ляжки, пожалуй, нужно присесть.

Стол под пластиковой скатертью, стулья со следами клея на перепялинах и спинке, диван с небольшим провалом, неудобное кресло, шкаф и тумбочка с неизменным телевизором — вот и всё, что сейчас танцует перед моими глазами. Ни штанов, ни футболки не видно, а в лежащее на диване платье нет никакого желания одеваться.

Я плюхаюсь в кресло. Старые пружины даже не обращают на меня внимания — за долгое время устали выпихивать посетителей. В задницу впивается твердое ребро фотоальбома. Я заинтересованно листаю плотные страницы: черно-белые фото, где улыбающаяся молодая пара держит на руках насупленного ребенка; первые красноватые цветные фото — девочка с воздушными волосенками восседает на стуле, неизвестно на чем держится пышный бант; девочка в садике; в школе; выпускной. Альбом заканчивается на фотографиях Марины с Фёдором и еще каким-то крепким парнем на природе. Или чей-то день рождения, или обыкновенный пикник. Федор улыбается в камеру, рука по-хозяйски покоится у Марины на плечах. Девушка выглядит счастливой, даже сквозь эффект красных глаз видно безбрежное море любви, что выливается огромными волнами на Федора.

Откуда-то издалека доносится сдавленный женский крик. Или это кажется моему воспаленному воображению? Я прислушиваюсь, но криков больше не повторяется. Может, так зовут корову на вечернюю дойку?

Я перелистываю альбомные корки. Любуюсь на купальник Марины — её сфотографировали возле какого-то озера. И на этом альбом заканчивается. Я остаюсь терпеливо ждать возвращения хозяйки дома. Рука и грудь всё так же ноют, но боль терпима, а ложиться в постель не хотелось — Пушок облюбовал её себе. Пусть Марина придет с этой женщиной и постарается оправдать присутствие обнаженного и окровавленного парня в своем дому. Пусть! Это будем моя маленькая месть.

За окном раздается собачий лай, доносится гоготание гусей, где-то кричит сумасшедший петух, перепутавший вечер с утром. Я хоть и живу в частном секторе, но у нас редко кто держит живность. Так, собаку-кошку и пару курей на яйца. Но ещё помню то время, когда на асфальте дороги встречались коровьи лепёшки, а по утрам будила звонкая перекличка петухов. Какое-то уверенное спокойствие наполняло деревенский вечер. Решено — на пенсии тоже уеду в деревню. Рука автоматически начинает перелистывать фотоальбом по второму разу. Я даже не смотрю вниз, думаю о своём.

Иногда оглядываясь назад, я размышляю — почему не сорвался в этот момент с места, почему не позвал на помощь? Почему терпеливо ждал, пока появится девушка? Ответ вырисовывается всегда один — слишком скучно и обыденно катилась жизнь, что даже эта неприятность казалась обалденным приключением.

— А вот я по твоим вещам не шарюсь! — неожиданно раздается голос от дверей.

Как она так тихо вошла? Непонятно. Хотя она и сама по себе непонятна.

— Да я только посмотреть, — отвечаю я. — Попался под руку и не смог удержаться.

Полулитровую баночку с солью она ставит на тумбочку у телевизора.

— Тебе сейчас постельный режим нужен. Поверь мне, со мной было так же! Денек полежишь, а завтра будешь почти в полном порядке. Когда меня укусил Федор, я думала, что умру и белугой ревела на всю деревню. Хорошо ещё, что рядом оказались Иваныч с Вячеславом, они смогли объяснить, что к чему и взяли под своё крыло, — говорит девушка, провожая меня до кровати.

— А где соседка, она же тоже собиралась зайти? — я аккуратно ложусь на спину и ощущаю, как вздрагивают поддерживающие руки девушки. Влажные ладони слегка дергаются.

— Она не придет, поздно уже, да и живность свою нужно кормить, — как-то неуверенно произносит Марина.

— А-а! Понятно, а я-то думал, что меня сегодня обещанными пирогами с картошкой накормят.

— Будут тебе пироги, но только завтра. Сегодня же отдыхай, Женя, — девушка подтыкает одеяло, прикрывает у горла.

Так делала мама, когда я засыпал в детстве. Но что-то мне не нравится в этом движении, вот только непонятно что. Глаза слипаются, и мысли ворочаются в черепной коробке, как гири в плотном ящике. Что-то настораживает, но это что-то решаю оставить до завтра. Где-то орет сумасшедший петух.

Ночью снится сон, что мы с Мариной у лесного озера на пологой полянке. Она в очень откровенном купальнике, я почему-то в рыцарском облачении, блестящем и испускающем зайчики. Дарю ей букетик полевых цветов, она восторженно их принимает. Когда же я улыбаюсь, то, откуда ни возьмись, появляется трехголовый змей. Вместо драконьих голов на длинных шеях покачиваются головы Федора, Иваныча и крепыша с фотографии. Ступая перепончатыми лапами по камышам, это чудище начинает приближаться. Из-за пояса сам собой выскакивает меч и, играючи, срубает все три головы. Они футбольными мячами падают в воду и плывут к другому берегу, пока туловище скребет лапами по земле. Я тянусь к девушке за заслуженным поцелуем, но Марина испуганно отпрыгивает в сторону, встает на четвереньки, протяжно и тоскливо воет на меня. На крепком заду, разделенном веревочкой купальника на два восхитительных полушария, блестят капельки воды.