Великий Бенин

Глава XIII Эмотан хоронят

Море встретило корабль тихими, мягкими всплесками спокойных волн. Началась обычная корабельная жизнь: били склянки, ругался боцман, менялась вахта, день уступал место ночи, а затем ночь дню, Диего готовил пищу.

Теперь ему приходилось кормить не только моряков, но и забитых в трюмы рабов, для которых он варил жидкую похлебку.

Свободного времени у юнги оставалось немного, и Асоро был предоставлен сам себе. Мальчик изучал корабль. Он облазил его с носа до кормы, затвердил названия всех парусов и мачт, узнал значение каждой команды. Если бы он не был сыном Великого Эвуаре, то он с удовольствием бы стал матросом, чтобы взбираться на мачты, поднимать и укреплять паруса, держать румпель. Вечерами Асоро просил Диего рассказывать про обычаи тех людей, которых он увидит в Португалии. Он настолько был заинтересован предстоящей встречей с белым народом, что совсем не скучал по оставленному Бенину и, пока корабль находился в море, ни разу не вспомнил о Жороми и Эмотан. И уж, конечно, он не мог знать, что маленькой Эмотан больше не было среди живых, что ее сожрал лесной хищник. Даже косточек, которые можно было бы предать погребению, не оставил страшный зверь. Людям, три дня искавшим в лесу исчезнувшую Эмотан, удалось найти только разодранную в клочья юбку да рассыпавшиеся по тропинке бусы.

В доме мастера Осифо не умолкал плач. Билась в судорогах рыданий мать погибшей Эмотан. Плакали собравшиеся вокруг нее женщины. Ириэсе громко проклинала злых духов, отнявших усладу глаз, радость сердца — маленькую Эмотан. Не ведавшие слез мужчины безмолвно и понуро стояли вокруг Осифо. Трудно было себе представить, что человек может так быстро измениться, как изменился отец погибшей девочки. Лицо Осифо посерело, кожа на лбу собралась в глубокие складки, губы обвисли, глаза подернулись мутной пленкой. Еще недавно полный сил, мастер за три дня превратился в дряхлого старика. Безучастно смотрел он, как Осунде, муж его первой дочери, вышел на середину двора и совершил обряд заклания курицы. Это должно было помочь душе Эмотан достичь мира духов, а также предупредить предков о том, что новый дух уже в пути и скоро присоединиться к ним.

На улицах квартала появилась страшная «вестница смерти». Ее щеки, грудь и живот были покрыты полосами серой грязи. Вестница шла медленно. Казалось, ее ноги передвигаются с чрезвычайным трудом. В руках она держала длинные зеленые ветки и без устали рассекала ими воздух, словно била кого-то, видимого только ей. Вслед за вестницей смерти так же медленно двигались рыдающие плакальщицы. Они останавливались около каждого дома и громко выкликали имя погибшей девочки. Не было ни одного человека в квартале литейщиков, который остался бы равнодушным к горю, обрушившемуся на семью Осифо. Плачущие женщины, сбившись в тесную толпу, направились к дому мастера. Вслед за ними, взяв в руки трещотки, поспешили и мужчины.

Звуками нехитрых погремушек, сделанных из выдолбленных тыкв, умели бенинцы выражать и горе, и радость. Сейчас приглушенное постукивание погремушек звучало мрачно. Это плакала сама печаль, охватившая сердца людей.

Услышав звуки трещоток, Осифо вышел навстречу соседям, пришедшим разделить его беду. Осунде привел жертвенных животных. Осифо сам, никому не доверяя, свершил обряд обезглавливания барана и петуха. Умерщвленных животных разрубили на части, и кровь окрасила землю перед домом, куда явилась смерть. Женщины запели погребальные песни, громко затрещали погремушки, в голос завопили плакальщицы. И словно бы вызванный из того мира, куда каждый стремится попасть как можно позже, на улице очутился шаман… Замолкли трещотки, испуганно затихли плачущие женщины. Шаман-смерть всегда присутствовал на погребальных обрядах, но всегда в разных обличьях. На этот раз тело шамана было закутано в пятнистую черно-желтую ткань, а на голове надета белая маска. В прорезях маски хищно сверкали зеленые глаза, из красной, как будто омытой кровью пасти торчали острые клыки.

Смерть явилась в облике леопарда. Размахивая острым трезубцем, как зверь когтистой лапой, шаман запрыгал, подражая звериным прыжкам. Вот он рыча попятился назад, закружился на месте, вот замер, изогнув свой длинный пятнистый стан.

Несчастной матери Эмотан показалось, что она своими глазами увидела, как бросился безжалостный зверь на ее беззащитную девочку. Страшно закричав, она упала на землю. Ее крик подхватили Ириэсе и старая няня. Вслед за ними заплакали, заголосили все женщины.

Только один человек в квартале литейщиков не вышел в этот день на улицу и не присоединился к общему плачу. И этим человеком был лучший друг Эмотан — Жороми. Зажав руками уши, чтобы не слышать воплей, несущихся с улицы, Жороми лежал ничком на полу своей комнаты и беззвучно рыдал.

Он не мог себе представить, что веселая Эмотан ушла в неведомую страну, куда уходят лишь однажды и путь в которую называется «смерть». Эмотан умерла! Нет, с этим невозможно смириться. Застонав, Жороми поднялся с пола. В эту минуту он ненавидел весь мир и особенно себя за то, что, может быть, он сам виноват в смерти девочки.

Утром, когда все пошли провожать большую лодку, он забежал в дом Осифо, но, не найдя Эмотан, направился к реке без нее. Там, увлеченный необычайным зрелищем, он совсем забыл о своей подруге, не вспомнил о ней и по возвращении домой, так как принялся лепить из глины лодку белых людей. И только день спустя, когда пропавшую Эмотан уже искали по всему лесу, Жороми узнал о случившейся беде. Никогда он не простит себе того, что ушел к реке, не разыскав Эмотан. Ведь если бы он ее нашел. Эмотан не превратилась бы в невидимого духа.

Три дня не разговарил Жороми ни с отцом, ни с матерью. Младшие братья не смели приблизиться к нему… Однако надо было подумать об ухув-элао Эмотан. И тут дерзкая мысль пришла в голову Жороми. «Ухув-элао я сделаю сам, и сделаю из бронзы. А когда я сделаю голову, я обмажу ее гонким слоем глины, чтобы никто в городе не узнал, что на алтаре простого человека стоит бронзовый ухув-элао. Я непременно сделаю это, если только кривоногий начальник литейщиков не увидит мою отливку и не прикажет убить меня».

Жороми вышел из комнаты во двор, где под навесом в тазу мокла глина. Он подцепил деревянной лопаточкой большой комок желтовато-красной вязкой массы и, разминая его, думал о том, как обрадуется дух Эмотан бронзовому ухув-элао. Лицо девочки как живое стояло перед его глазами. Жороми сначала торопливо, так как боялся утратить ясность образа, а затем все более спокойно и уверенно стал воссоздавать в глине круглое лицо, гладкие щеки, большие глаза, чуть вздернутый нос, всегда готовые улыбнуться пухлые губы. Такой была Эмотан при жизни, такой старался запечатлеть ее навеки Жороми. Глина как никогда слушалась его. Она принимала нужные формы, становилась похожей на Эмотан — ее глаза, нежные щеки, улыбающийся рот.

Жороми работал, пока не стемнело. Потом мальчик завернул свою работу в мокрую тряпку, сполоснул лицо, чтобы никто не заметил позорных для мужчины бороздок, проложенных слезами. Умывшись, он вышел на улицу и присоединился к людям, с погребальным пением шедшим по городу за «вестницей смерти» и леопардом-шаманом.