Мало-помалу люди постигли многие премудрости жизни. Но справляться с болезнями они так и не научились.
Обба умирал. Его тело колотила непрерывная дрожь, лицо посерело, запекшиеся губы кривились в страшной гримасе. Напрасно вокруг постели больного горели жаровни. И хотя давным-давно мудрые люди сказали: «Если тебе плохо, то сядь около огня» — жар тлеющих углей не согревал трясущееся в ознобе тело. Старый шаман, до такой степени иссушивший в угоду духам свое тело, что видно было, как перекатываются мышцы под его сморщенной кожей, втирал в ступни ног Великого разжеванную белую кашицу ореха кола.
— Дух вселенной, — шептал шаман, — жуй орех кола. Духи наших предков, жуйте орех кола. Дающий его — дает нам жизнь. Место, где есть болезнь, пусть испугается духов. Скачет вперед самец обезьяны, никогда не поскачет он задом. Пусть сила ореха войдет в твою кровь.
Шаман достал из огромного буйволова рога — символа священной магии — новые дольки ореха и сунул их себе в рот, бормоча при этом: «Пусть поможет слон, и пусть антилопа поможет».
Но ничто не помогало. Губы Эвуаре по-прежнему кривились в мучительной гримасе. Он не жаловался, не стонал, только время от времени, когда боль становилась невыносимой, его руки судорожно комкали одеяло. Лучшие врачеватели Бенина пытались облегчить страдания обба. Они подсекли кожу рядом с раной и втерли туда целебные мази. Но боль не утихла. Тогда врачеватели сожгли в черепках кусочки древесины лекарственных деревьев и черепки с дымящейся золой положили под одеяло больного. Это средство должно было вызвать пот, вместе с которым выходят из тела ядовитые вещества. Но благодатный пот не увлажнил Великого, только холодная испарина капельками выступила на его пылающем лбу. Несколько позже сознание покинуло обба.
Военачальник и главный жрец, посовещавшись, отправили гонца к большой лодке с просьбой прислать во дворец араба Сауда. Через несколько часов Сауд был у постели Эвуаре. Он долго и внимательно осматривал потерявшего сознание обба, следя за подрагиванием век и губ, за конвульсиями, пробегавшими по телу. Затем, удовлетворенный и опечаленный своим осмотром, Сауд велел принести пальмовое вино и холодную воду. Пока слуги исполняли его приказание, Сауд, отойдя от постели обба, медленно, подбирая слова, сказал на языке бини:
— Обба отравлен неизвестным мне ядом. Яд уже сделал свое страшное дело. Нет такого лекарства, которое смогло бы спасти Великого. Я могу лишь сделать так, чтобы владыка ненадолго обрел разум и ясную речь.
Сауд мягкой губкой отер лоб Эвуаре и, растворив в вине кусочек лечебной смолы, влил несколько капель бальзама в приоткрытый рот больного. Через несколько мгновений Эвуаре пришел в себя. Он поднял веки и ясными глазами посмотрел на стоящих у его ложа. Асоро бросился к отцу. И хотя слезы являются позором для воина, но сейчас из глаз мальчика они текли неудержимо. Эвуаре ласково провел исхудавшей за недолгую болезнь рукой по волосам Асоро, а потом с неожиданной силой отстранил мальчика и кивком головы приказал ему стать рядом с военачальником и главным жрецом. На своего старшего сына, который тоже подошел к постели умирающего отца, обба даже не взглянул.
— Я, Великий Эвуаре, — сказал он, подождав, когда в комнате утихнет шум, вызванный приходом сюда множества людей. — В этой стране нет равного мне. Я всегда жил здесь, и предки мои тоже. Здесь дворец, в котором жил мой отец и в котором он умер. Теперь смерть пришла за мной, она зовет меня в страну предков. Но пока я не ушел туда, я остаюсь Великим обба Бенина. И я приказываю тебе, главный жрец, и тебе, начальник моих воинов, и тебе, мой сын Асоро, и всем людям Бенина сделать так, как я сейчас скажу. Как только я уйду в страну предков, в Бенин придет другой обба, и им будет мой сын. У меня два сына. Но огненная вода белых отняла разум у моего первого сына, и потому он не будет обба. Он не будет обба после меня и никогда.
Эвуаре перевел дыхание и закрыл глаза, утомленный столь долгой речью. Люди, находящиеся в комнате, начали перешептываться: со времен существования Бенина не случалось такого, чтобы старший сын был отстранен от власти приказом умирающего отца. Уваифо и главный жрец, не обращая внимания на ропот, раздавшийся за их спиной, с благодарностью поклонились Эвуаре. Они были обрадованы тем, что тупой и равнодушный ко всему, кроме еды и питья, Ихама не встанет во главе их великого государства.
Асоро с трудом понимал происходящее. Он до крови кусал губы, стараясь сдержать сотрясавшие его рыдания, и только услышав свое имя, мальчик заставил себя вслушаться в слова отца. Эвуаре заговорил снова:
— Когда я уйду, пусть обба будет мой второй сын, которого я теперь назову своим первым сыном. Мой первый сын Асоро еще юн и неопытен, потому ты, военачальник, и ты, жрец, должны всегда стоять по бокам его трона, а ты, мой сын Асоро, ничего не предпринимай, пока не узнаешь, что думают те, кого поставил твой отец рядом с тобой. Я — Великий Эвуаре. О моих делах слышали все люди Африки и люди белой земли. Я говорю тебе, Асоро, пусть будет твой путь подобен тропинке к реке и не будет подобен лесной тропинке. Потому что по тропинке к реке ходят всегда, а когда лес рубят, то лесную тропинку забывают. Будь добр к людям, сделай для них столько хорошего, сколько сможешь, и добром они отплатят тебе и твоим детям. Я был добр к людям Бенина, но я не знал жалости к жителям леса — и вот они убили меня. Ты, мой сын, сделай так, как велело тебе твое сердце, не продавай белым черных рабов. Я, Великий Эвуаре, уходящий в страну предков, говорю моему сыну, моим людям и тебе, начальник белых людей, так как я вижу тебя среди тех, кто провожает меня в дальний путь: пусть белые люди уедут домой, пусть никогда не возвращаются на нашу землю. Я сказал.
Последние слова Эвуаре произнес чрезвычайно отчетливо, но таким слабым голосом, что было ясно: силы покидают Великого. Он снова закрыл глаза и, полежав так немного, отвернулся к стене, словно бы давая понять, что его земные дела окончены.
Главный жрец приказал всем выйти из комнаты, где умирал Великий. Только он, Асоро и Уваифо остались у постели обба. Никому из них не пришла в голову мысль, что в соседней комнате назревал заговор. Там собрались недовольные отстранением от власти старшего сына обба, при котором бенинская знать обрела бы полную свободу и могла бы сколько угодно обогащаться, самостоятельно продавая белым рабов.
Сикейра при помощи отца Педро, переводившего его слова, убеждал бенинцев не подчиняться воле умирающего обба.
— Разум обба Эвуаре помутился, — говорил Сикейра. — Не слушайте его. Ведь, продавая нам рабов, вы тем самым уменьшаете количество ваших врагов, так как жители леса чужие вам люди. А мы за них дадим много огнедышащих палок, и веселящий ром, и стеклянные бусы. На большой лодке я привезу вам много других красивых вещей, взамен которых возьму только несколько жалких пленников. Разве это не выгодная для вас торговля?
— Ты говоришь правильно, начальник белых, — возразил Сикейре важный, маленького роста человечек с кривыми ногами. — Но твою правду нельзя осуществить. Ведь на место обба Эвуаре придет обба Асоро, который не хочет, чтобы Бенин продавал тебе рабов.
— Значит, Асоро не должен стать обба, — горячась, воскликнул Сикейра.
— Сам Великий приказал, чтобы было так.
— Если Асоро будет мертв, никто не сможет исполнить приказ Эвуаре.
Бенинские сановники переглянулись.
— Нет, — сказал один из них. — Если кто-нибудь убьет сына обба, то разгневанные духи уничтожат убийцу, его семью и его дом.
— Я сам это сделаю, и духи меня не тронут, — быстро ответил Сикейра, зная, что надо действовать, не теряя ни часа.
— Нет, нет, если даже духи не убьют тебя, то они отомстят нам за то, что мы не остановили твою руку. Они все узнают, ведь сказано: «Кожура банана, который ты съешь под водой, все равно всплывет на поверхность».
Сикейра замолчал. Он понимал, что осуществить убийство Асоро без помощи самих бенинцев невозможно. Капитан принялся лихорадочно подыскивать слова, которые должны были бы убедить упрямых сановников, но, прежде чем он нашел их, снова заговорил маленький важный человечек:
— Я всего лишь начальник литейщиков, а не воинов. Но я думаю, что рабов у нас много, а аркебуз мало. Поэтому пусть белые люди, не боящиеся наших духов, увезут Асоро на своей лодке в страну белых. И пусть там, а не на нашей земле, с Асоро случится то, что пожелают белые люди.
Сказав это, человечек потупил глаза и поправил подвески, свисающие с его пояса.
«Ей-богу, — радостно подумал Сикейра, — Диего прав, уверяя, что у этих черномазых мозги работают отлично. Ишь, какую штуку придумал кривоногий». Вслух же капитан сказал:
— Твоя мысль, начальник литейщиков, великая мысль, и я исполню ее, чтобы лучшие люди Бенина стали еще богаче и сильнее. А вы говорите всем, что духи разгневаются, если первый сын Эвуаре не будет обба.
И, уже двигаясь по коридору, Сикейра услышал страшный крик, который подхватил многоголосый рыдающий хор: обба Эвуаре ушел в страну предков.
Вечером капитан сказал Диего:
— Твой воспитанник не спал два дня и две ночи. Завтра ему предстоит длительная церемония похорон отца и принятия царства. Я советую тебе обратиться к Сауду, пусть приготовит для мальчика хороший снотворный напиток.
Диего поблагодарил Сикейру за дельный совет и отправился разыскивать араба. Сауд, удивленный заботой, проявленной капитаном, приготовил крепкое снотворное, которое должно было на двенадцать благотворных часов усыпить мальчика и восстановить его силы, подорванные страшным горем.
Среди ночи Диего проснулся от какого-то непонятного ему самому беспокойства. Стремясь подавить тревожное чувство, он решил проверить, так ли хорошо спит Асоро, как обещал Сауд. Из спальни мальчика доносились тихие голоса. Кто мог быть в комнате принца? Диего откинул циновку, закрывавшую вход. В то же мгновение страшная боль разорвала ему грудь, и, не успев даже вскрикнуть, он замертво рухнул на пол.