Великий диктатор

Глава 9

— Пойдёмте смотреть ваш поезд, — произнёс брат Кауко, держа меня на руках. — Как я по вам соскучился, если бы вы только знали, — эмоционально признался он нам с Ахти, как будто мы не виделись с ним пару недель назад.

На вокзал Улеаборга мы приехали за час до отправления поезда. И изрядно замерзли в дороге, хотя и был уже конец марта. Здание вокзала встретило нас теплом двух топящихся печей и гомоном людей, ожидающих подачи состава. Там же, в закутке телеграфистов, мы нашли и Кауко, который, подменившись, вышел к нам.

И первым делом сграбастал меня в охапку и взял на руки. А я что? А я не против, пусть носит. Родители отправились в кабинет к херра Нюбергу, забирать у того наши билеты. Уж не знаю как, но матушке удалось уговорить отца купить билеты в первый класс. В отличие от остальной империи, в княжестве на железной дороге не было сословных делений, и наш родственник спокойно приобрёл нам билеты, о чём и сообщил в телеграмме. Как хорошо и удобно иметь рядом телеграфную станцию.

Билет в первый класс стоил двадцать пять марок на человека, за исключением меня. Мне билет обошёлся всего в четверть от полной стоимости в силу моего малолетнего возраста.

— А его, что? Уже подали? — спросил у Кауко Ахти.

— Да. Только не объявляли посадку. Пойдёмте, я вас с паровозной бригадой познакомлю. Отличные парни! — и поволок меня на улицу, опять на холод.

Кстати, мне в поездку бабушка Тейя нашла вязаную лапландскую шапку с ушами и узором с красивыми красными оленями. Почти такую, какую я видел на многих финнах моего времени. Всё! Сбылась мечта идиота. Буду теперь ходить в ней постоянно, как Кенни Маккормик в своём капюшоне. Вот надо же, имя мультяшного героя помню, а своё нет.

Паровоз оказался каким-то игрушечным. Я-то помнил советские паровозы, огромные и мощные машины. А тут, как на среднем американском западе. Низенькое нечто, с огромной трубой и тендером забитым дровами.

Зато при виде паровоза я вспомнил, что у нас в городе, перед вокзалом, тоже стоял на постаменте паровоз. Осталось только перебрать в уме все города с паровозами на юге России, чтобы вспомнить откуда я.

— Здарово, Кауко, — окликнул брата то ли машинист, то ли кочегар паровоза.

— И тебе не хворать, Мауно. Вот, братьев привел посмотреть на паровоз, который их сейчас повезёт.

— Всего лишь до Тампере. Там нас угольщик сменит. А этот мальчуган у тебя на руках, неужто сам Матти Хухта? Наш великий поэт? — и не дав Кауко ответить, обратился ко мне. — Хочешь в кабину? Посмотришь тут всё?

— Нет. Не хочу.

— Почему? — удивился парень, а братья тоже посмотрели на меня удивленно.

— У вас там грязно, я выпачкаюсь и получу от родителей, что испортит мне настроение от первой поездки по железной дороге.

— Ха-ха-ха! — заливисто расхохотался водитель паровоза так, что даже перекрыл своим ржанием бульканье воды в котле и шипение пара. — Вот теперь верю, что он гений, как ты про него рассказывал, Кауко. — сказал он моему братцу, отсмеявшись.

— Мауно! Митя виттуо? Почему ты манометры не протёр?! — послышался мужской рёв из кабины паровоза, и лохматая голова Мауно мгновенно пропала из бокового окна.

— Пойдёмте, вагоны посмотрим, — тут же сориентировался брат. — Это Карл орал на Мау, старший машинист, — счёл он нужным пояснить, скорее Ахти, чем мне.

Первым вагоном за паровозным тендером оказался зелёный двухосный почтово-багажный вагон. Потом, единственный в составе четырёхосный синий вагон первого класса. Наш вагон. И уже за ним, четыре трехосных вагона странной двухцветной расцветки. Одна половина — светло-коричневая, а вторая — зеленная.

— Кауко, а чего они такие разноцветные, — спросил я у нашего главного специалиста путей сообщения.

— Это вагоны-микст. В них объединены второй и третий класс.

— Зачем? — мне было и правда интересно, зачем делать такое и почему нельзя было пустить вагоны разного класса.

— В этом составе все вагоны с водяным отоплением. Недавно сгорел поезд, где печи просто стояли посреди вагонов. Много людей погибло. Вот в Сенате и решили на наши северные маршруты пускать только новые вагоны с безопасным отоплением и освещением.

— А какое здесь освещение, неужели электрическое? — влез со своим вопросом и брат Ахти.

— Нет. Электрическое, говорят, только в поезде русского царя есть. А здесь газовое.

«Час от часу не легче» — подумалось мне. Интересно, где этот газ хранится и не взлетим ли мы на воздух? Но задать уточняющие вопросы я уже не успел, объявили посадку и народ валом повалил из вокзала на платформу. Братья тоже заторопились к вагону первого класса. Кауко, дотащив меня до вагона, сгрузил мою тушку прямо в проём входного тамбура, а сам кинулся помогать подниматься по высоким ступеням маме.

Вагон внутри оказался очень странным. Он был разделён на две части. В первой, стояли мягкие кресла и пара диванчиков. Во второй, отделенной от общего мягкого салона стеной и дверью, располагались четыре купе. Одно, проводников, парочка двухместных и одно-единственное четырёхместное, которое и заняла наша семья.

Сразу после отправления отец с братом залезли на верхние полки и захрапели. Матушка тоже прикорнула на своём нижнем диванчике. Ведь все встали рано, чуть ли не ночью. Подняли и меня, накормили завтраком, одели и я вновь заснул пока ждал, когда родственники и провожатые соберутся. Проснулся я от холода, когда наши сани подъезжали уже к Улеаборгу.

Так как спать не хотелось, а отвечать на мои вопросы, что это там за окнами, было некому, то я достал из маминого ридикюля томик «Исторiя одного города» Салтыкова и, завалившись на свой диванчик, принялся заново познавать для себя хроники города Глупова.

Через четыре часа поездки мы добрались до городка Кока-кола, как я для себя окрестил Кокколу или Карлебу, если на шведском. Вообще с названиями населённых пунктов творился форменный бардак. Для нас наша губернская столица была и оставалась Улеаборгом, а для южных финнов это был Оулу. Вроде бы красиво, мягко и коротко, но Оулу у нас, это река, а не город. В то же самое время все у нас называли Таммерфорс просто Тампере. Зато столица княжества была именно Гельсингфорсом, а не Хельсинки. В общем, кто как привык, так населенные пункты и обзывал видимо.

На столичный вокзал поезд пришел почти в полночь. Хорошо, что нас встречали. В Гельсингфорсе жила родная сестра мамы, тётя Хелен, которой и была отправлена телеграмма с датой нашего прибытия. Так что нас ждали сани, и нам не пришлось продираться сквозь дикую ночную метель, которая накрыла город. Мне даже вспомнился текст песни Сергея Кузнецова про метель.

И первым делом, добравшись до маленького, но уютного двухэтажного домика родственников, я вытащил блокнот и карандаш, и принялся записывать текст песни.

Заселили меня в комнату к моему пятнадцатилетнему кузену Томми. У него, кроме кровати, в комнате был маленький диванчик, что-то типа нашей «оттоманки». Но я со своим ростом идеально помещался на ней.

— Понаехали, — зло пробурчал двоюродный брат, когда меня оставили наедине с ним и застеленным диванчиком.

— Я могу попроситься переночевать в другом месте, — устало ответил я, и прихватив в руки уже снятые ботинки, пошёл на выход из комнаты.

— Стой! Подожди! Не делай этого! — кузен явно представил последствия для себя от моей жалобы. — Извини меня, Матти! Я не хотел! Честно! Просто день сегодня такой. Всё из рук валится, и я ничего не могу придумать по заданному мне, — извинился и с грустным лицом плюхнулся на стул и жалобно посмотрел на меня.

Его отец, дядя Вэйкка Саари, был человеком суровым и строгим. От одного его взгляда хотелось встать по стойке смирно и ходить строем. Служил дядька штурманом на коммерческом ледоколе. И именно его рассказы на свадьбе брата, куда приезжала и семья Саари, сподвигли меня вспомнить стишок «Ледокол», который я учил еще в детском садике. Кто был автор этого стиха я не знал даже тогда.

— И что у тебя не получается? — остановился напротив двоюродного братца с так и зажатыми в руках ботинками.

Бедный пацан, ему, видимо, просто не с кем было поговорить, поделиться проблемами и спросить совета. Он вывалил на меня ворох своих проблем в гимназии. Из этого, несколько бессвязного, монолога я узнал, что в их «шведской гимназии» можно разговаривать только на шведском и чистокровные финны, в его лице, от этого очень сильно страдают.

Ха! Это он-то чистокровный финн? У нас же матери шведки, пусть и на четверть, но всё равно. Вот отцы у нас финны. А его отец еще и из водоплавающих финнов. Саари, это остров на финском.

Гимназия уже полвека была разбита на два противоборствующих лагеря, финский и шведский. Но так как финский был запретным языком в гимназии, то фенноманы были априори в худшем положении. Борьба велась исключительно на шведском языке придуманными учениками стишками и речёвками. И вот, Томми тоже вызвался что-либо придумать для своих соратников по борьбе за правое дело, но у него ничего в голову не приходило. А тут ещё и мы приехали. Вот мальчишка и не выдержал.

— Пф, — фыркнул я. — Нашел о чём горевать. Сейчас придумаем.

Покопавшись в памяти, я ничего лучше кричалки от националистов из бывших республик СССР вспомнить не смог. Поэтому и озвучил только её, немного изменив.

— Чемодан — вокзал — Стокгольм! Подойдёт?

Мальчишка, несколько раз повторивший услышанное от меня, прям расцвёл на глазах и кинулся записывать текст, чтобы не забыть. А я, закинув ботинки в угол, принялся раздеваться, чтобы завалиться спать. Но не успел. Кузен, закончив писать, подскочил ко мне, схватил, поднял и закружил по комнате. Наверное от радости.

— А что это вы тут делаете? — вопрос братца Ахти остановил кузена, и я смог, вывернувшись из его объятий, юркнуть под одеяло на диванчике.

— Ахти! Твой брат гений! Ты знаешь это? — эмоционально воскликнул Томми.

— Ха! Мне ли это не знать! Ты что? Забыл? — и покосившись на меня, всё же продолжил. — Пойдём поговорим.

Мальчишки пошли обсуждать какие-то свои общие тайны. Они довольно сильно сдружились за те несколько дней, что семья Саари гостила у нас во время свадьбы Эса. Мне же было откровенно пофиг, что они там затеяли. Я потянулся, зевнул и, примяв подушку кулачком, завалился спать.

Вот что я знаю про Хельсинки? В моём бывшем мире это самый крупный город Финляндии. Где-то чуть больше полумиллиона населения. Не знаю, был ли я в нём до моей смерти или нет. Но знаю про город только всякий хлам. Знаю, что в нём есть метро в котором и снимали клип группы Bomfunk MC’s с песней Freestyler. Имени своего не помню, а вот такая хрень в голове осталась.

В этом мире и в это время знаю только, что база российского флота расположена именно здесь, а всё остальное для меня загадка. Вот в эту загадку мы утром следующего дня и окунулись. Метель закончилась, но низкие кучевые облака как бы намекали, что не прочь побаловаться с городом ещё. Я-то думал в южной Финляндии будет теплее, а тут дубак как у нас, ветер с моря и сугробы по пояс, которые только-только начали разгребать горожане и дворники.

Подорвались мы так рано ради визита по приглашению Захариуса Топелиуса. Мама распланировала весь день. Так как, видимо, у херра Топелиуса не было телефона и родители не смогли согласовать наш визит, то решили поехать на удачу и пораньше. В одиннадцать утра Ахти уже должен был быть с матушкой в университетской клинике.

В доме знаменитого писателя нас не приняли, несмотря на предъявленное нами приглашение «в любое время». Нас встретила Ева Акке, дочь писателя, и с сожалением пояснила, что её отец сильно болен и почти месяц не встаёт с кровати. Узнав нашу фамилию из приглашения, она попросила нас подождать и через некоторое время вернулась, неся в руках большой кожаный тубус.

— Отец как будто знал, что вы приедете. Вот, он приготовил этот подарок для малыша Матти, — она улыбнулась мне, так как в нашей компании малышом был только я, и раскланявшись с моими предками, вручила им этот тубус.

Вечером, когда мы распаковали его, в нём оказалась большая и шикарная политическая карта мира, на которой Финляндия была выделена как независимое государство. И почему-то с выходом к Арктическому океану, как на карте назывался Северный Ледовитый.

За все пять дней, проведённых нами в столице княжества, мы посетили массу мест. Я, в основном, проводил время с отцом, в то время как мама была с Ахти, которого исследовали в клинике. С отцом было проще и веселее, чем со строгой матерью. Первым делом, оставшись без её надзора, отец пошёл и потащил меня в громадный оружейный магазин «Юханссон и сыновья» на Сенатской площади.

— Па. Купи мне винтовку. Я тебе деньги дома отдам, — подошёл я к отцу, который с умным видом листал оружейный каталог.

— Винтовку? — удивился мужчина. — А тебе не рановато ли?

— Да она маленькая! Это кавалерийский карабин. Он всего три килограмма весит.

— Это что за чудо такое? — заинтересовался мой любитель оружия. — Пойдём, покажешь.

— Вот, — я указал рукой на коротенький итальянский карабин «Moschetto da Cavalleria». — Он всего шестьдесят марок стоит.

— А ты разве уже столько скопил? — пробормотал он, увлеченно вертя винтовку в руках, которую ему подал, подскочивший к нам продавец.

— Нет, — уныло признался я. — Всего двадцать девять марок. Но я отдам! А через год — два, я достаточно подрасту, чтобы из неё стрелять. А за это время я её буду изучать и чистить.

Хотя, что мне её изучать? Я эту кроху прекрасно знаю. Правда, в охолощенном виде. Ведь именно этот карабин послужит прототипом знаменитой «Moschetto Balilla». Именно ей, итальянцы, вооружали детские отряды Balilla времен Бенито Муссолини.

Давным-давно мы с мелкими случайно угодили на выставку реконструкторов, и так это нам понравилось, что мы записались в тот клуб. Сыновей хватило ровно на один год. Это как с домашними питомцами. Купили рыбок по их просьбе, оглянуться не успели как за рыбок отвечает уже мама. Котёнок был им интересен пока был маленький и играл с ними, а как только выросла независимая и своенравная кошка, так сразу стала папиной. Так и с клубом, поиграть в войнушки, пострелять, поразбирать оружие всегда готовы, как только стали учить ходить строем — тут же сдриснули на плавание.

А я остался. И с удовольствие посещал этот клуб шесть лет. Интересно же. Каких только видов оружия я там не насмотрелся и не перепробовал. Но с моей комплекцией, меня быстренько записали в пулемётчики. Пусть оружие и охолощенное, но, тем не менее, тяжелое. Я так увлекся всеми этими стрелково-реконструкторскими делами, что даже скачал и поставил на комп оружейный симулятор «World of Guns: Gun Disassembly». Так что прекрасно разбираюсь во многих стрелковых системах. Где-то только теоретически, но, вот как с этим итальянским карабином, и практически.

— Хм. А почему и нет? У тебя же скоро день рождения. Вот и куплю тебе подарок, — отец нашёл прекрасный повод чтобы оправдаться перед матерью за потраченные деньги. — Но стрелять будешь только в моём присутствии и с семи лет! Понял?

— Да, папа! Спасибо, папа! — ну и что, что ждать еще два года, время летит очень быстро. Да и уверен я на все сто процентов, что отец позволит мне стрелять уже через год.

Вторым делом, которым мы с отцом занимались, стало посещение редакции «Вечерней газеты». Изначально я планировал отдать главному редактору стих «Ледокол», но после вспомнившегося мне текста из песни, я решил «Ледокол» придержать, а «Метель» отдать.

Тем более, что, вполне себе неказистый стихотворный текст на русском языке, при переводе на финский оказался мелодичнее.

Ээро Эркко, выслушав этот стих, тут же распорядился отправить его в печать в вечерний выпуск газеты, так как метели опять накрыли город, и эта тема была очень актуальна.

— Двадцать лет такого не было, — делился он своими эмоциями с моим отцом. — Как говорят старожилы. Так что очень вовремя Матти написал этот стих. Я даже представляю, что к нему можно подобрать музыку, и получится неплохая песня.

Для меня поездка в Гельсингфорс оказалась очень даже интересной и прибыльной. Кроме винтовки, которую отец купил для меня, мне досталась автоматическая перьевая ручка «Swan», подаренная группой учеников шведской гимназии за «придуманную» мной кричалку.

За стих, который перепечатали все столичные газеты, мне от дяди Ээро, как он попросил себя называть, перепало десять марок. Из которых половину я спустил в местных магазинах, прикупив подарков для родни. Пёстрых и ярких ленточек для сестёр и разноцветных стеклянных шариков для прочей малышни. А также большую двухфунтовую банку зеленого чая для деда Кауко.

Ахти же из столицы уезжал расстроенным. Хоть врачи и не нашли у него никаких заболеваний, но парочка проведённых опытов с табакокурением говорили о том, что опухание гортани происходит именно из-за этого. А значит, ему придётся навсегда забыть о своей детской мечте. Странные, однако, у некоторых мечты. Ну, ничего, здоровее будет.