Вихри на перекрёстках

10

Сын слушал рассказ матери и чувствовал, что она всеми силами старается скрыть свою тревогу. Мать говорила не гладко, как обычно, а из множества своих мыслей выбирала главные и высказывала их вопросительными фразами. Почему партизаны двое суток сидели возле их двора? Не договорился ли он встретиться с ними, а сам не пришел? Почему сын так одет и у него чужое оружие? Почему, почему… Володя жалел мать, но не хотел рассказывать ей о случившемся. Ведь Мария описала партизан, приходивших к ней, и хлопец сразу понял, кто это был — рыжеглазый с двумя подручными, надеялись тут прикончить его. Что же делать, как быть?

— Сынок, о чем ты задумался? — мать ласково погладила Володю по плечу. — Скажи, что случилось?

— Ничего, мама. Просто решил перейти в другой отряд. Зина замуж вышла…

— Только поэтому? Я еще раньше узнала, даже рада была. Ты молодой, найдешь другую девушку.

— Мама, я спрячу винтовку, оставлю пилотку, а ты дай мне переодеться. Нужно во всем гражданском быть, чтобы не задержали немцы.

— Куда ты?

— Пойду, пока не стемнело. Обо мне никому не говори.

— А если спросит Зина?..

— Как Зина может спросить?

— Она же здесь, у матери. Я, правда, с нею не разговаривала. Даже не здороваюсь. Подумаешь, променяла моего сына…

— И ей ничего не говори.

Мать принесла брюки, кепку, Володя переоделся, спрятал винтовку под поветью и через огород направился к болоту. Пройдя немного, остановился и оглянулся на деревню. Солнце малиновым огнем зажгло стекла в окнах его родной избы. Мать, наверное, прислонилась к окну и не сводит с сына глаз. Близился закат, и хлопец зашагал быстрее.

Солнце еще не успело скрыться, когда Бойкач вошел в тенистый сад около деревни Слобода. Хлопец заволновался: узнает ли его Валина мать, тетка Голубиха? В деревне было тихо, только изредка доносился шум машин и выкрики немцев. «А это еще что? — подумал Володя, увидев в отдалении палатки. — Неужели в семистах избах для гитлеровцев не хватило места? Но это к лучшему: возможно, в Валиной избе немцев нет. А посланцы Саблина сюда не пойдут».

По борозде, вдоль грядок, Бойкач подошел к дому, перешагнул невысокий заборчик и юркнул в сени. Постучался в дверь. Послышался топот ног, но никто не отозвался. Пришлось постучать еще раз. Дверь открыла женщина.

— Вы Валина мама? — спросил Володя.

— Да. Проходи, проходи.

— У вас немцев нет?

— Нет. А ты из Дубовой Гряды, сын Бойкача?

— Ага.

— Вместе с моей Валей учился. Она недавно рассказывала о тебе.

— Когда Валя была дома?

— Когда ты в Жлобин ходил. Как это ты так смело ходишь то в Жлобин, то сюда?

— Нужно, — улыбнулся Володя, окинув избу взглядом.

— Чужих тут нет, — успокоила его женщина. — В спальне моя меньшая, Галька, лежит, книжки читает. Я услышала стук в дверь и к ней, чтобы спрятала: книги-те советские.

— Почему же Галя не выходит из спальни?

— А разве Валя не рассказывала, какое у нас несчастье?

— Нет.

— Ой, детки мои…

Женщина вздохнула, на чистом, красивом лице ее, вокруг глаз и губ, появилось множество горьких морщинок. Володе стало неловко за свой вопрос. Еще не зная, что могло так больно задеть ее, он уже жалел и Валю, и Валину мать.

— В прошлом году это случилось, — заговорила хозяйка. — Я стояла возле ворот и не заметила, как из улочки выскочил на коне бургомистр Бодягин. Остановился и спрашивает: «Ты здесь живешь, Татьяна Николаевна?» Я ответила: здесь. Бургомистр спрыгнул на землю и велел идти в избу. Сначала он меня намеками запугивал: я, мол, жена лейтенанта Красной Армии, значит, семья большевистская. Сказал, что для охраны семьи хочет остановиться у нас на квартире. Но я уже знала, какой это гад и как он относится к нашим людям. Сразу поняла, с какими намерениями явился. Нет, говорю, пан бургомистр, не туда вы попали, сама за своими детьми присмотрю. С тех пор и не стало жизни. Через несколько дней приезжают двое немцев с полицейскими: обыск делать, рацию искать. Начали копаться в шкафу, нашли колечко, еще мамой мне подаренное, забрали и его, и два отреза на костюм, и белье мужа. И нужно же было Гале подойти к немцу в ту минуту, когда тот взял ее вышитое льняное платьице. Девочка вырвала платье из его рук, а гитлеровец, как разъяренный зверь, ударил ее в позвоночник подкованным сапогом… Галя упала… С тех пор и не поднимается. Иной раз попробую поставить ее на ноги, они еле двигаются. Все лежит и читает, читает… А то закроет книжку и сама себе говорит: «Зачем человеку, находящемуся в подчинении врага, доброе сердце и душа? В первую очередь они нужны тем, в подчинении у кого находятся другие люди». Боюсь я за нее… Слава богу, что уничтожили Бодягина: он бы совсем извел нас…

Володя молчал. Даже не признался, что он убил бургомистра. Сидел и думал, что у каждого человека свое горе. Наконец спросил:

— Теперь стало спокойнее?

— Немцы в нашей семье не задерживаются. Узнают, что дочь больна, и сразу за дверь. А переводчик наш, русский. Бывает почти каждый день. Сначала мы боялись его, но постепенно привыкли. Пригляделись бы вы к нему, может, и вам пригодится. Откуда-то узнал, что у меня дочь в партизанах, муж — командир Красной Армии. Приходит и чуть не умоляет помочь ему встретиться с партизанами. Спрашивает, когда Валя домой придет. Галя верит ему, а я боюсь. Он у самого генерала служит. Молодой, родители живут в Москве. Немцы раненого взяли в плен, вылечили, и теперь он у них… Да вон он, бежит. Наверное, к нам.

— Скажите, что я родственник. Из Нивок.

Открылась дверь, и в избу вошел переводчик. Поздоровался, протянул Володе руку и назвал свою фамилию: Данилов. Володя еще никогда не видел таких переводчиков. Обычно гитлеровцы не брали наших людей, знающих немецкий язык, на постоянную службу. Положение переводчиков было незавидное: они носили гражданскую одежду и только изредка получали подачки. А Данилов удивил хлопца: одет в немецкую офицерскую форму, пистолет в кобуре на левом боку. Синеглазый блондин лет двадцати пяти, высокий, стройный. Если чем и отличался от арийцев, так живыми движениями и широкими жестами. Он быстро прошел к Гале, что-то сказал ей, вернулся и спросил:

— Откуда у вас этот молодой человек?

— Мой племянник, издалека.

— А он похож на вас. Зажгите же лампу, не жалейте керосина, еще принесу.

— Заговорились мы, я и забыла.

— Вы что такой грустный, товарищ? — положил Данилов руку Володе на плечо.

— Да так…

— Наверное, хотели Валю увидеть?

— Так ее же в Германию увезли.

— Не грустите, она уже была дома. Что же вы, Татьяна Николаевна, не сказали племяннику о Вале?

— Если вы о ней больше меня знаете, вы и скажите.

— Одна Галя меня понимает и не боится.

— Может, напрасно, — осторожно заметил Володя.

— О, так и вы, очевидно, знаете, где Валя.

— Я все знаю, только не знаю, где теперь фронт.

— Что, своих никак не дождетесь? Девушка в партизанах, а он, такой парень, чего-то ждет. Если бы все вели себя так пассивно, наша дивизия, думаю, не находилась бы здесь.

— Ваша дивизия?

— По привычке так называю. Я давно мечтал попасть в Белоруссию и наконец попал.

— Что же вас влекло сюда?

— Партизаны. Нужно воевать за Родину.

— А кто вам мешает?

— Понимаешь, наша дивизия саперная, в боях не участвовала. Там было бы легче перебежать к своим, а мы все время на глубоких рубежах строили укрепления по намеченному пути отступления. Из-под Харькова перебросили сюда. Даже немецкие офицеры говорили, что в Белоруссии партизаны на каждом шагу. Но я уже сколько времени тут, а никак не могу их встретить. Хочу уйти к ним.

— Никто вас не возьмет. Мало ли какую цель имеете. Кто вам поверит?

— Как это не возьмет? Я же советский инженер, лейтенант, был ранен, попал в плен и пошел сюда, чтобы быстрее вернуться к своим. Иначе гнил бы где-нибудь на западе за колючей проволокой.

— Но ведь вы работаете на врага.

— Я не признался немцам, что инженер. Сказал, что рядовой красноармеец, знаю немецкий язык, они и взяли переводчиком. Выручаю, как могу, своих людей. А сколько пленных благодаря мне из дивизии убежало! Обещали, что, если попадут к партизанам, придут за мной. Но никто не пришел. Неужели не верят?

Данилов говорил, и Володя видел, как постепенно исчезает его первоначальный лоск. Хлопец поверил в его искренность, но он сам находился в нелегком положении. Разница между ними была лишь та, что Данилов заблудился на вражеской дороге, а Володя, наоборот, на партизанской тропе. Не смешно ли: партизан и немецкий переводчик сидят друг против друга. Данилов нашел семью, которой можно открыться, рассказал все. Но семья ведет себя очень осторожно, и это угнетает его. Если они не верят, кто же тогда сможет поверить? Ведь он мог бы жестоко расправиться с партизанской семьей, но не сделал и не сделает этого.

— Вы тоже не верите мне? — спросил Данилов.

— Верю.

— Спасибо хотя бы за это. Несколько дней назад ко мне привели пленного. Он убежал в Жлобине из эшелона. Я намекнул насчет партизан, а он сказал, что они ушли куда-то в глубь полесских лесов. Сам почему-то от моей помощи отказался.

— Может быть, пленный думал, что вы его испытываете? Не верю, что человек согласится быть лучше в плену, чем на свободе.

— Тогда почему раньше пленные не боялись меня, а слушались и убегали? Повторяю, я многим из них помог. Оставшиеся же, двенадцать человек, примирились со своим положением, что ли. Эх, если бы они связались с партизанами!

— Вы рассуждаете правильно, — сказал Володя и задумался.

Пообещать, что он отведет их всех к партизанам? Неизвестно, на кого наткнешься. Могут и самого арестовать, а потом выдать Саблину. Отвести в лес и указать дуть в лагерь тоже нельзя: вдруг кто-нибудь из них вернется и донесет немцам?

— Лучше всего вам уйти к партизанам вместе с пленными. Они подтвердят, что вы свой человек, а не явились с какой-либо иной целью. Хорошо бы взорвать склад, уничтожить машину. Этим вы могли бы загладить свою вину…

У Данилова заблестели глаза, распрямились плечи. Он с шумом втянул в себя воздух:

— Могу и командира дивизии уничтожить! Однако куда после этого деваться?

У Володи мелькнула мысль: взять с собой переводчика, пленных, вооружиться и действовать самостоятельной группой до прихода Красной Армии. Группа — наилучший выход и для него, и для них.

— Ну что ж, — произнес он, — если хотите, можете сразу стать партизаном. Я не признавался, что могу вам помочь, раздумывал… А если вы еще и генерала уничтожите, вас даже могут наградить. Было бы очень хорошо, если бы с вами и пленные ушли. Но как это сделать?

— Можно! Я у генерала — глаза и уши. Живу рядом с домом, где разместился штаб. Через одну ночь стою на посту. Правда, не один, а с немецким солдатом. Нужно уничтожить напарника и забросать гранатами штаб, где спит генерал.

— Штаб размещается в Карабанчиковой избе? — обратился Володя к Татьяне Николаевне.

— Да.

— Это недалеко от бани. Сделаем так: я или один, или с партизанами буду ожидать возле болота в кустах напротив штаба. Если начнется погоня, на болоте нас не возьмут. Согласны?

— Завтра же на мотоцикле съезжу туда, где будут работать пленные. Поговорю кое с кем. Они мне верят. Не знаю только одного новичка. На ночь придется заступить на дежурство, но можно попросить, чтобы меня подменили. Послезавтра опять наведаюсь к пленным. Договорюсь, чтобы взяли с собой топор, часового в бане оглушить. Таким образом, все должно произойти через одну ночь, не считая сегодняшнюю.

— Ну что ж, вы лучше знаете обстановку. Постарайтесь захватить оружие, какое попадется. Кстати, не вызывает ли подозрение то, что вы часто посещаете этот дом? Чтобы потом хозяевам не отомстили.

— Нет, я бываю у многих здешних жителей. Кстати, командир дивизии сначала хотел всех их выселить, но жлобинский комендант посоветовал не делать этого, потому что тогда партизаны могут открыть по Слободе артиллерийский огонь и блокировать подступы к ней. Есть и еще приказ: дивизия должна отбирать у крестьян хлеб. Ждут окончания уборки, чтобы потом за несколько дней обобрать население ближайших деревень.

— Эх, если бы вы захватили в штабе еще и документы! Там, небось, и карта укреплений есть?

— Я приблизительно знаю, где будут делать сооружения: на северной стороне от Слободы — до высотки, в которую упирается дорога с болота, а на южной — вдоль железной дороги до самых лесных массивов. Если помогут пленные, захвачу и карту.

Володя в мыслях уже видел, как он потрясет перед носом Саблина картой гитлеровской дивизии. Только сначала заедет к Сергееву, который, ясное дело, прочитает мораль. Так Володя одним махом загладит перед командованием свою вину. После этого он соберет еще большую группу и успеет нанести фашистам чувствительные удары. Хлопец так доверился Данилову, что и мысли не допускал о том, что переводчик может быть изменником. Ведь Данилов уже ясно видит неизбежную победу нашей армии и свою судьбу может решить только на том пути, на который теперь встал. Иного выхода у него нет.

— Я надеюсь на вас, Володя, — сказал переводчик. — А Татьяне Николаевне огромное спасибо за то, что в ее доме я встретился с таким человеком. Пойду: хочется еще и еще раз продумать все детали.

— Но основное направление вы не измените?

— О, нет! Спокойной ночи.

Переводчик ушел, и Татьяна Николаевна начала упрекать Бойкача за то, что он так быстро открылся неизвестному человеку. Вдруг Данилов вернется, арестует хлопца и заставит показать гитлеровцам, где партизаны? У этого генерала такая сила!

— Зачем ему возвращаться? Мог сразу арестовать: у него пистолет, а у меня голые руки.

— А деревню немцы не сожгут?

— За что?

— Если генерала убьют.

— С ним его прислужник расправится, люди тут ни при чем. Если б это сделали подпольщики или партизаны, тогда могли бы сжечь. А сейчас вам бояться нечего.

— Лишь бы все хорошо получилось.

— Для меня успешная операция — это жизнь.

— Ты пойдешь в отряд?

— Нет, завтра схожу за винтовкой, чтобы вооруженным явиться в условленное место.

— Засиделись мы. Я тебе на кушетке постелю.

— Не лучше ли на сеновале?

— Ляжешь здесь.