Вихри на перекрёстках

17

На мокрую землю густо валил снег. Чернели только свежие дороги, а те, на которые никто не ступал, теперь лежали под белым одеялом. Побелил снег и пепелища сожженных деревень.

Фашисты ползли от Березины напрямик. Кое-где им удалось форсировать реку, и теперь они ехали и брели разрозненными группами.

Работы у диверсантов оказалось много, особенно у Данилова. Он все время гарцевал на Володиной кобыле и, неожиданно выскочив из метели, предупреждал гитлеровцев, что на гравийке, ведущей к Слободе, все мосты уничтожены, а дорога заминирована партизанами. Подчиняясь указаниям «регулировщика», многие машины и подразделении пехоты противника поворачивали на гать через болото.

Вдруг диверсанты заметили, что в небольшой деревушке по правую сторону гравийной дороги остановилось около батальона фашистов. В эту минуту Данилов подъехал к группе.

— Товарищ командир, — обратился он к Бойкачу, — немцы движутся по проложенной дороге вслед за теми, которых я направил в Алес. Вы гравийку уже заминировали?

— Мин мало, приходится экономить. Но несколько штук поставили. Сними их дорожный указатель, возьми одну мину, поезжай на ту дорогу и там все поставь. Указателем направь немцев на нас, иначе говоря, на эту деревеньку. Мину замаскируй в колее за указателем: кто вздумает ехать прямо, того она и угостит. Остальные сразу повернут оглобли. Как только стемнеет, мы разделимся на две группы: одна останется в кустах около дороги, вторая пойдет к деревне. Когда подойдут части, направленные тобой, наши хлопцы встретят их огнем со стороны деревни, а вторая часть группы немедленно ответит им пальбой. И те, и другие гитлеровцы, не разобравшись в происходящем, наверняка ввяжутся в бой, а мы по кустам — ходу, вон к той ложбинке, видишь? Там ты нас и встречай.

Данилов взял мину, вытащил из земли кол с указателем и опять скрылся в снежной завирухе. Володя успел заметить, что кобыла не очень охотно слушается всадника, и только сейчас вспомнил, что она уже сутки не кормлена. Хлопцы грызли сухари, а у командира со вчерашнего дня ничего во рту не было. Не замечал он, чтобы и Валя развязывала свой вещевой мешок. А есть хотелось.

— Командир, почему стоим? — спросил Анатолий.

— Ты, Гриша и Калоша отправляйтесь к деревне, а мы с Валей останемся тут. Если покажется, что вашего огня мало, бросьте гранату: надо побольше немцев втянуть в бой.

Ребята ушли. Володя снял вещмешок, сел под лозовый куст и расправил полу кожанки:

— Садись, Валечка. Давай хотя бы по сухарю сгрызем. Если у нас и дальше будет так напряженно и придется все время ночевать под открытым небом, пойдешь в Дубовую Гряду к моей маме. Немцы туда едва ли зайдут. У мамы и дождешься наших.

— Ты не простудился?

— Почему?

— Наверное, у тебя температура. Хватит того, что в Дубовой Гряде уже одна партизанка сидит.

— Но ты же скоро не сможешь ходить!

— Женщина способна вынести бо́льшие трудности, чем мужчина, это тебе понятно? Я не стану есть сухарь, и вот увидишь…

— Ешь со снегом, вкусно. Зачем ты сердишься? Не забывай о своей ране: тебе совсем не стыдно дождаться освобождения где-нибудь на печи.

— Это и я могу тебе посоветовать. Мы же пойдем за отступающими гитлеровцами. Знаю, что в Слободе моей мамы не будет.

— Не будет?

— Да, нашу деревню бомбили. Семьи, в которых есть мужчины, успели построить для укрытия блиндажи. А что могла сделать мама, да еще с больной Галей?

Володю тронули рассуждения девушки, но помочь или хотя бы утешить ее он ничем не мог. Только пообещал, что они проберутся в Слободу и навестят Татьяну Николаевну.

— Слышишь? Сюда идут машины, — Бойкач начал быстро завязывать вещевой мешок.

Валя встала на кочку. Хотя снег уже падал реже, ничего не было видно. Гул моторов быстро нарастал, и вдруг девушка испуганно вскрикнула: «Танки!» Володя вскочил, схватил ее за руку и потащил в гущу кустов. Два танка медленно всползли на гравийку, за ними двигались автомашины. Со стороны деревеньки послышалась длинная автоматная очередь, за ней еще одна, а потом взрыв. Это передний танк напоролся на мину. Второй тотчас развернул башню и ударил по деревне. Гитлеровцы выпрыгнули из машин и начали стрелять. В ответ им тоже летели пули, правда, пока только диверсантов. Но вот за дорогу полетели мины. Деревня загрохотала. Блеснул огонь из орудия. Завязался бой. Запылали деревенские избы.

— Ну, вот и свели дураков лоб в лоб. Пускай дерутся, — довольно потирал руки Володя.

Не чувствуя усталости, партизаны быстро бежали к условленному месту. В ложбинке их уже ожидал Данилов.

— Молодец, Николай, мы своего добились, — задыхаясь, произнес Бойкач. — В деревне более терпеливые фрицы, вначале помалкивали.

— Они не могли понять: как это так, наступают партизаны и вдруг — танки! А эти побывали под партизанским огнем за Березиной и без малейшего сомнения вступили в бой, — сказал Данилов.

Бой затихал. Володя вышел из кустов и посмотрел в бинокль. На гравийке танков и автомашин уже не было.

Мины ложились дальше. На поле что-то горело. Колонна гитлеровцев отходила на свою прежнюю дорогу. Подрывники ожидали, куда теперь поведет их командир, чтобы немного обогреться и отдохнуть. А Володя еще не решил, по какому маршруту лучше пойти, чтобы провести ночь без тревоги.

Посовещавшись, решили направиться в Дубравку, хотя это и далеко. Зато подходы к деревне плохие, и немцев в ней может не быть. Володя уговорил Валю ехать на кобыле.

Зарево осталось позади. Тучи низко висели над землей, и партизанам казалось, что они все время спускаются с горы в какую-то тьму. Напряженные глаза различали на белом покрывале то серый кустик, то темную сосенку. Сырая погода глушила все звуки, и, кроме своих шагов, хлопцы ничего не слышали. Молчало небо, молчала земля, молчали и люди.

Партизаны шагали пока по незнакомым местам, и хотя шли без компаса и карты, но никто из них не сомневался, что доберутся туда, куда нужно. Наверное, в детстве белорусских ребят учила ориентироваться сама природа: пасмурные дни, непроходимые болота, темные боры. И теперь они в любых направлениях ходят без ошибок.

В полночь группа добралась до Дубравки и остановилась за огородами.

В деревне было темно и тихо, но командир приказал провести разведку. Он направил Гришу в один конец деревни, Калошу в другой и велел хорошенько осмотреть дорогу, по следам определить, не заезжал ли и не заходил ли в Дубравку кто-нибудь.

Обычно, каким бы глубоким сном ни спала деревня, стоит немного посидеть поблизости, и ты почувствуешь дыхание жизни. То скотина стукнет ногой, то дверь скрипнет, то заплачет ребенок и в окне засветится огонек.

Дубравка стоит запорошенная снегом, одной стороной прислонившись к лесу. Она словно притаилась, чтобы не выдать себя чужому. И эта тишина тревожила Бойкача, ожидавшего возвращения разведчиков.

Наконец они вернулись и сообщили, что ни отпечатков колес, ни свежих следов на улице нет.

— Что ж, пошли, — сказал командир и первым направился вдоль забора к дому.

С огорода он постучал в окно, но в избе никто не отозвался. Открыв калитку, Володя подошел к сеням. Дверь была не заперта. Неужели так крепко спят?

Один за другим партизаны вошли в хату. Данилов сверкнул зажигалкой. Пол чистый, кровати застланы, на стене фотографии, чуть выше — молчащие ходики с опущенной до отказа гирей. Холодно, как на дворе.

— Отдохнуть есть где, только здесь не согреешься, — сказал Анатолий.

Бойкач распорядился осмотреть соседние дворы. Вышел и сам, чтобы поставить кобылу в хлев. Его удивило, что там нет коровы, хотя на сеновале полно сена. «Неужели гитлеровцы очистили деревню от всего живого?» — подумал командир. Привязав кобылу к сеновалу, он вышел, захватил под поветью охапку дров и вернулся в избу. На припечке уже ярко горели смоляки.

— Пожалуй, не найдем здесь теплого уголка, придется самим себя обогреть и вскипятить чайку.

— Посмотрим, что выяснят ребята, — сказала Валя.

— Хорошие вести не принесут. Я по почерку вижу: тут прошли гитлеровцы, наверняка знавшие, что это партизанская деревня.

— Боюсь, что и наша Слобода опустела…

— На рассвете пойдем туда и увидим сами.

Валя достала из вещевого мешка сухарь и протянула Володе. Тот не отказался:

— Мой есть не хотела, а я твой сгрызу.

Откуда-то из-за печки, крадучись, вышел кот, сверкнул зелеными огоньками глаз. Видно, запах хлеба заставил его выйти из укрытия. Володя отломил кусочек сухаря, кот сразу схватил его и, не разжевывая, проглотил.

— Разведчик должен определить по поведению кота, что нет не только его хозяев, но и соседей. Случись так, что в деревне не стало бы одной семьи, соседи непременно наведались бы в дом, и кот не попал бы в такое положение. Скорее всего выбежал бы за ними во двор и наверняка был бы сыт. А этот остался в запертом доме.

Валя взяла кота на руки, погладила и дала ему целый сухарь. Кот схватил его и побежал к печке: в хату вошли хлопцы.

— Полдеревни осмотрели, и ни души. Даже скотины никакой нет, — доложил Анатолий.

— Удивительно, как это могли немцы очистить Дубравку так, что ни одного человека не осталось. Даже в сожженных деревнях кто-нибудь из жителей оставался цел, — задумался командир.

Валя затопила печь, налила в чугунок воды и поставила на огонь.

— Дай сковороду, — сказал Анатолий, — я в одной избе нашел на полке кусок сала.

— Молодец, — похвалил Бойкач. — Давайте жарить, но кому-то нужно пойти и посторожить. Не думаю, что немцы станут охотиться за нами, но на огонек могут забрести.

— Я пойду, — вызвался Гриша, — только не забудьте оставить мне сала.

— Ладно, оставим. Через два часа тебя сменим. Не шляйся посередине улицы, ходи тихонько и, главное, прислушивайся. Неизвестно, откуда может появиться враг, — сказал Володя.

— Есть!

Гриша ушел. Около печи хлопотала Валя. А усталые ребята начали дремать. Девушка увидела, как у Володи опустилась на грудь голова. Она подошла к нему и шепнула, чтобы прилег. Но парень встал, протер глаза рукой.

— Показалось, будто я дома, лежу на кровати. Ты будишь, а мне чудится, что это мама. Как в детстве.

— Значит, зря разбудила?

— Это был только сон. Наверное, такой жизни, как в детстве, уже не бывать. А как было бы хорошо: отвоевался и вернулся назад в счастливое босоногое мальчишество!

— Володенька, впервые слышу от тебя такие рассуждения!

— Какие?

— Направленные в прошлое. Ты всегда жил, заглядывая в будущее, а теперь хочешь вернуться назад. Ты устал, нужно отдохнуть. Мы прошлой ночью спали, а ты нет.

— Да, устал… Напряжение прошло, а в мыслях я все еще куда-то лечу… Болезненно переношу вот такие случаи. Нет жителей целой деревни. А вдруг такое же положение и в Слободе, и в Дубовой Гряде?

— Но при чем здесь ты?

— Где же тогда моя победа? Гитлеровцы, как рыбу в трал, сгребли людей, а мы два года защищали жизнь. Ты видишь, здесь ее нет. Кошки и те погибнут без людей.

— Мы будем здесь жить! Не мы, так другие люди! Ты бы сказал, зачем нужна вообще война, а не твоя борьба! Ты увидел, сколько бежит фашистов, но не можешь захватить всех их в трал и поэтому разочаровался. Где-то возьмут и их. Идет твой отец, мой. Кто-то же гонит гитлеровцев, не сами они бегут.

— Все это я понимаю, но, кажется, после такой войны легче было бы прожить хотя бы год ребенком. Разве что появятся новые большие увлечения и проблемы, позволяющие забыть обо всех людских муках. Думаешь, Пылила действительно заболел и поэтому не пошел с нами? Жалко, что такие, как он, останутся, ведь в мирное время с ними будет труднее вести борьбу.

— Так ты хочешь, чтобы я была взрослой, а ты ребенком?

— Нет, я рад, что мы оба такие, как есть, — улыбнулся Володя, обнял и поцеловал девушку. — Давай будить ребят.

Разоспавшиеся хлопцы готовы были отказаться от еды, только бы их не трогали. Но Володя растормошил всех.

На рассвете Володя, Валя и Анатолий отправились к Слободе, а те, кто стоял ночью в карауле, остались в Дубравке.

Хмурое утро ненадолго оживила розовая полоса на востоке, но вскоре ее сжали и словно проглотили снежные тучи. Стали чаще и чаще доноситься взрывы. Только около Дубравки лес стоял молчаливо. Из него вышли три человека и направились в деревню. Раньше в чьем-нибудь дворе сразу залилась бы лаем собака, а теперь вооруженные люди осторожно топтались на пустынной улице, разглядывая свежие следы на снегу. Калоша случайно вышел на крыльцо, увидел незнакомцев и тут же вернулся назад. Через несколько минут трое партизан вышли из дома. Пришельцы заметили их и насторожились. Ни у тех, ни у других не было пароля. Только среди одной тройки находился человек в форме советского летчика, а среди второй — Данилов в немецком офицерском обмундировании… Наступил напряженный момент встречи.

— Далеко ли направляетесь? — спросил Гриша.

— Куда нужно. А вы? — пробасил широкоплечий человек и злобным взглядом окинул партизан. Данилов присмотрелся к одному из незнакомцев, достал из кармана блокнот и вслух прочитал:

— Филипп Сукач, Гут из Слободы. Это вы и есть?

Гут растерялся, посмотрел на своих спутников, будто хотел посоветоваться с ними, что ответить, но те молчали. Поправив на плече ремень винтовки, криво усмехнулся!

— Ишь ты, знакомый нашелся, фриц… Мы партизаны.

— И мы партизаны, — спокойно сказал Данилов. — Наверное, вы меня все же знаете.

— Вот командир партизанского отряда Заякин, — показал Гут на высокого человека рядом с собой. — О нем вы, видно, слышали.

— Заякина я немного знаю, — произнес Гриша. — Вы что, шутите?

— Какие тут шутки, я и есть Заякин. А вы из какого отряда?

— Из «Буденовца».

— Одно время мы стояли рядом с вами.

— Возможно, и стояли, — пожал Гриша плечами. — Так куда же вы теперь без войска?

— Хотим скорее соединиться с нашей армией и дальше бить фашистов, — сказал Заякин. — Нужно летчика проводить, его сбили около Слободы.

— А мы пока не собираемся соединяться со своими.

— Как это не собираетесь? Прикажу, и пойдете со мной. А нет, так давайте по-хорошему: явимся к нашим и скажем, что все мы из одного отряда. Заякин — это моя кличка.

— Ишь ты, нашелся командир, — усмехнулся Гриша. — У нас есть свой, скоро он будет здесь. Чего ради мы с вами пойдем.

Летчик не мог понять таких отношений между партизанами и молчал, хотя в душе, очевидно, был на стороне Заякина, который вел его к своим. Данилов тоже молчал, сомневаясь, что двое спутников летчика действительно партизаны. Не мог он с кем-нибудь еще спутать Гута. Решив сразу выяснить, не ошибся ли, Данилов вдруг резко сказал:

— Я был переводчиком при штабе немецкой дивизии. А вы, Сукач, прибегали ко мне, чтобы продать фашистам советских людей!

Эти слова словно обожгли Гута.

— Теперь и я вспомнил, — закричал он, — это фашистский прислужник! Наверное, они все такие, потому и не хотят идти с нами!

У Заякина сразу мелькнула мысль арестовать Данилова и его товарищей. «Сдам советским войскам переводчика и приведу летчика — это же заслуга, честь. Пускай с ними там разбираются, а я буду на высоте». Вдруг послышалось конское ржание.

— Чья это лошадь? — спросил Заякин.

— Нашего командира, — ответил Гриша.

— Где ваш командир?

— Скоро придет, и тогда мы вас проверим. Приказываю идти со мной.

— Никуда мы не пойдем, — опять повторил Гриша.

— Переводчик, отдай автомат, — шагнул Заякин к Данилову.

— Пошел ты… — начал тот, и его тут же обожгла очередь.

Заякин отскочил в сторону, а Гриша и Калоша подхватили зашатавшегося Николая.

— Бросьте его и идем. Приказываю! — крикнул Заякян.

Хлопцы осторожно опустили Данилова на снег. На них уже были наведены автомат и винтовка. Растерянно смотрел и не дотрагивался до своего пистолета летчик.

У Данилова из носа побежала струйка крови. «Я не боялся смерти… Скажите… Я знал, за что буду умирать… Передайте маме, братьям…» И он затих.

Володя услышал автоматную очередь, крик и первый бросился по улице. За ним побежали Толик и Валя.

Заякин увидел партизан и перемахнул через забор. Гут опустил винтовку и стал рядом с летчиком. Гриша бросился вокруг двора, чтобы перехватить беглеца. Бойкач помчался вслед.

— Убил Данилова, гад! — крикнул Гриша.

Володя вбежал во двор, разыскивая следы бандита на снегу, и услышал голос Анатолия, донесшийся из дома:

— А ну, вылезай!

Вскочив в избу, он увидел, как из открытого люка подпола бешено сверкнули глаза убийцы, который успел перезарядить пистолет. Толик, не успевший снять с плеча винтовку, с побледневшим лицом прижался спиной к стене. Володя дал очередь из автомата прямо в перекошенное от страха лицо бандита.

— Кто же бежит в дом с винтовкой за спиной! — сердито сказал Володя. — Наверняка мог убить!

— У него… осечка… — с трудом перевел дыхание Анатолий.

Хлопцы вытащили наверх мертвого громилу, взяли немецкий автомат, парабеллум и вышли во двор.

— Чего стоишь? — обрушился Бойкач на Калошу. — Отбери у них оружие!

Летчик взглянул на Володину пилотку со звездочкой и молча протянул пистолет. Испуганный неожиданным появлением Вали, Сукач выронил из рук винтовку.

Володя и Толик склонились над Даниловым. Руки раскинуты в стороны, бледное лицо, неподвижные глаза, уставившиеся в облачное небо, залиты прозрачными слезами…

— Кто вы? — выпрямился Володя и шагнул к летчику. Гут трусливо втянул голову в плечи. — А ты? — выслушав ответ летчика, повернулся командир к Сукачу.

— Из Слободы, — Гут покосился на Валю. — Она меня знает.

— Как ты сюда попал?

— Вместе со всеми гнали в Ольховку на расстрел, но я убежал.

— А маму мою вы не видели? — внезапно спросила Валя.

Гут захлопал глазами, не зная, что ответить. Скажет, что видел — этим разоблачит себя: он же почти все слободские семьи охарактеризовал гитлеровцам, сам провожал односельчан в последний путь. Видел и Татьяну Николаевну, которая по едва запорошенной снегом дороге тащила на санках свою младшую дочь. Никто из людей не знал, куда их гонят, но все понимали, что назад им уже не вернуться…

— Чего молчишь? — повысил голос Володя. Если не видел, так бы сразу и сказал!

Эти слова будто обожгли Гута.

— В-видел, — залепетал он, — ее тоже п-погнали в Ольховку.

Подошел Гриша.

— Так ты, Гут, тоже хотел стрелять в партизан?

— Нет, я не знал, что вы партизаны…

— А своего сообщника знал? — спросил командир.

— Случайно с ним встретился в лесу. Потом летчика нашли.

— Откуда у тебя такая кличка: «Гут»?

— В империалистическую войну попал в плен к немцам. Вернулся домой, и односельчане так прозвали.

— Немецкий язык знаешь?

— Немножко…

— Когда в Слободе не стало переводчика, немцы обращались к тебе за помощью?

— А как же, часто таскали с собой.

— Врешь, ты сам к ним бегал! — зло сказал Гриша. — Недаром, предатель, Данилов твою фамилию записал!

Гут умолк.

— Скажи, ты заслужил, чтобы тебя расстреляли, или нет? — спросил Володя.

— Нет, я еще принесу много пользы… Пойду на фронт воевать, чтобы освободить своего сына с немецкой каторги…

— Почему же твой сын не вместе со всеми в Ольховке?

— Не знаю, его угнали в Германию…

— Что, по-твоему, нужно сделать, чтобы спасти людей от уничтожения?

— Там много немцев. Они даже прочесывали лес и всех, кто попадался на глаза, гнали в Ольховку.

— И детей, и стариков?

— Всех без разбора…

— Ты был в Ольховке? Она же сожжена, осталось всего несколько хат.

— Видел, как женщин с детьми и стариков загоняли в большое гумно. Остальных задержали на улице.

На востоке гремело, слышались даже отдельные взрывы. Володя подошел к Вале, немного успокоил ее, повернулся и сказал:

— Быстрее найдите лопаты. Похороним Данилова здесь, в цветнике под сиренью.

Вскоре выросла могила, над ней прибили дощечку с надписью: «Отважный партизан Николай Данилов, 1918 г. рождения. Погиб 23.ХI.1943 г.». К доске прикрепили звездочку с пилотки Бойкача.

— Ты в самом деле советский пилот? — обратился командир к человеку в летной форме.

— Вот мои документы, посмотрите.

— Дайте ему автомат. Пускай будет партизаном.

Летчик взял оружие, помедлил и спросил:

— А что за командир меня вел? Тот, которого вы убили?

— Гут, отвечай! — нахмурился Володя. — Ты его должен знать.

— Знаю… Раньше был начальником фашистской тюрьмы в Жлобине, теперь говорил, что стал партизаном.

— Слышишь, летчик, кем был твой командир? — горько усмехнулся Бойкач.

— Да, сложная обстановка. Трудно в ней сразу разобраться. Не то, что у нас в чистом небе.

— Гриша, приведи кобылу, — распорядился командир.

Деревья качались, и казалось, что они стонут под низкими тучами. Покинув деревню, партизаны быстро пошли на запад.