Вихри на перекрёстках

14

Аисты покинули свое гнездо на вершине дуба. Теперь они не возвращались даже на ночь, хотя улетать на юг было еще рано. В гнезде чирикали воробьи. Они любят аистиные гнезда, весной и летом выводят в них своих детей. Но устраиваются жить не в каждом: воробьям необходимо присутствие людей. Не было бы здесь партизан, не прилетели бы и воробьи из сожженных фашистами деревень. А теперь вот скачут по тропинкам лагеря, лезут на кухне под столы — подбирают крупу и хлебные крошки. Желторотым птенцам своим с утра до вечера носят гусениц, мух, жучков, очищая лес от вредных насекомых. И любопытно, что здесь, в глубоком лесу, где люди всегда вооружены, воробьи их не боятся. Стоит партизанам перейти в другое место, как и воробьи в отлет. Может быть, и не полетят за партизанами, но обязательно переберутся в какую-нибудь деревню или к землянкам, в которых теперь приходится жить многим. Кажется, не было бы людей, не стало бы и этих сереньких пташек. Погибли бы они, особенно зимой.

Володя подошел к дубу, глянул на гнездо аистов и подумал: «Улетели куда-то на приберезинские луга длинноклювые великаны и ловят там ужей и гадюк». Хотя хлопец и не видел, как аист расправляется с гадюкой, но читал об этом. Да еще бабушка рассказывала ему интересную легенду об аисте.

Дал бог человеку завязанный мешок и говорит: отнеси на болото и закопай, только смотри не развязывай. Но человек был очень любопытный. Решил развязать мешок и посмотреть, что в нем. И едва развязал, как все гады выскочили и расползлись. Бог узнал об этом, рассердился и сказал человеку, что будет он аистом до тех пор, пока не переловит всех гадов, которых выпустил. Так с тех пор уже много тысячелетий ходит бедняга и всматривается себе под ноги: ищет, где ползет уж, слизняк, гадюка…

Много разных легенд рассказывала бабушка своему внуку. И Володя, когда был маленький, верил в них. Рассказала она и о появлении кукушки, лягушки.

Жил-был человек-колдун. Стоило ему захотеть, и он мог превратиться в птицу, волка. Были у него жена и дочь. Однажды они поссорились. Муж-колдун вышел из хаты, залез на сеновал и лег отдохнуть. Жена и дочь сговорились, подперли двери и подожгли сеновал. Когда загорелся и сам колдун, он крикнул: «Тебе, моя жена, век куковать и своей пары не знать, а тебе, моя дочь, век об землю биться». Так жена колдуна стала кукушкой, а дочь лягушкой.

Вспомнив эти легенды-небылицы, Володя улыбнулся, сорвал несколько желудей с ветки дуба и отправился в шалаш к Вале.

Девушка лежала на сеннике, держа в руках газету. Увидев Володю, она отвернулась, закрыла газетой лицо и заплакала. Бойкач присел рядрм.

— Миленькая, — ласково заговорил он, — ты обиделась, что я вчера к тебе не зашел? Напрасно, утром я забегал, но ты так сладко спала, что пожалел будить. А вскоре вместе с группой ушел на задание. Если б ты знала, на какое задание мы ходили!

И Володя рассказал, что несколько недель назад из штаба соединения пришел приказ принимать в партизаны всех парней, мужчин и девчат даже без оружия, потому что гитлеровцы при отступлении устраивают облавы и вывозят наших людей в Германию.

Отряд быстро рос. И вот разведка доложила, что в Жлобине остановилась воинская часть, якобы готовящаяся снова блокировать партизан. Командование бригады решило сделать запас продуктов хотя бы дней на десять.

В разговоре с командиром роты Володя предложил не посылать новичков на заготовку продуктов: не зная границ партизанской зоны, они по ощибке начнут брать скот, муку и другие припасы у партизанских семей или у тех, чьи сыновья и отцы сражаются на фронте. Воробейчик одобрил это предложение, тем более что Бойкач сам вызвался съездить на выполнение задания. Еще раньше Володя слышал, что в бараках довоенной МТС, рядом со слободской станцией, живут семьи полицейских. Партизаны туда не заходят. А говорят, в хлевах там полно свиней. Почему бы не «позаимствовать»?

Группа все время шла лесом. Обогнули Слободу и во второй половине дня были в кустах недалеко от бараков. До вечера наблюдали. В бараки забегали полицаи, но на ночь все они отправились в казарму на станцию, превращенную в своеобразную крепость: вокруг двух кирпичных домов деревянные, засыпанные песком завалы, над ними колючая проволока, в завалах бойницы. На путях стоят какие-то вагоны.

Наступила полночь. Партизаны пробрались во двор, сразу вывели из хлева лошадь и запрягли в телегу. Потом открыли свинарник, где за перегородкой из жердей, головой к двери, лежала огромная свинья, а по другую сторону перегородки штук пять подсвинков. Прикрыв перчаткой зажигалку, Володя посветил, а Анатолий просунул между жердей бесшумку и выстрелил в голову свиньи.

Бойкач не понял, что произошло дальше. Вдруг разом рухнула перегородка, и он вылетел на свинье за двери, упал и обжег руку зажигалкой. Свинья с пронзительным визгом носилась по двору, запряженная лошадь бросилась к воротам, зацепила, разнесла их и умчалась по полевой дороге. Со станции по крыше хлева ударила пулеметная очередь, только щепки посыпались. Партизаны мгновенно залегли. Свинья все еще хрипела посередине двора, с ночного поля доносилось тарахтение телеги, и тут по ней начал бить миномет.

Володя поднялся и подошел к свинье — посмотрел, не доходит ли. Но она сидела неподвижно, и лишь в горле клокотала кровь. Хлопец пнул сапогом в лопатку, чтобы свалить ее, но свинья вскочила и опять завизжала. Пулеметная очередь на этот раз пришлась по двору. Пули пробарабанили по штакетнику, отскочив рикошетом от земли. Володя бросился со двора, за ним все хлопцы.

— Гори она огнем, эта зараза! — выругался командир и упрекнул Анатолия: — Ты же выстрелил в лыч, и пуля вышла под шеей!

— Я бил между глаз, — оправдывался Толик.

— А может, надо было между ушей. Черт его знает! Такая работа не для диверсантов.

По дороге ребята пробовали шутить над командиром, лихо проехавшимся на свинье, но тот, все еще сердясь, не реагировал на шутки.

— Пошли мы, Валечка, в Дубравку, — продолжал хлопец. — Люди дали нам буханок десять хлеба. С тем и вернулись.

— Почему же ты сразу ко мне не зашел?

— Задержался в землянке у Воробейчика, там все начальство собралось. С полчаса хохотали над моим рассказом о том, как брали полицейскую свинью…

— А что командир сказал?

— Что? Не поп, говорит, так и не облачайся в ризу.

— Видишь, — улыбнулась Валя, — пошли без меня, так и со свиньей не смогли справиться.

Володя нагнулся и начал целовать ее. Девушка высвободилась.

— Что ты делаешь? Увидят! — прошептала он.

— Пускай смотрят, при всех буду целовать тебя.

— Вон сколько девчат в отряд пришло, они засмеют нас. Это не хлопцы, которым все равно. Все ребята из нашей группы уже знают или догадываются о наших отношениях, а никто слова не сказал. Были бы это девушки…

— Я девичьих душ не знаю, кроме твоей. Скажи лучше, как нога?

— Лежу спокойно — не болит. Но врач пока не разрешает ходить.

— И не нужно. Пока что я из отряда никуда не уйду. Только пошлю двух наших ребят за Березину, под Речицу.

— Зачем?

— Там была до войны в лесу смолокурня, и осталось много смолы, Они должны привезти сюда бочку: есть идея сжечь деревянный мост у Днепра, в устье Добасны. Это на окраине Жлобина. Мост длинный, я по нему еще до войны много раз ходил. Правда, теперь там очень сильная охрана, но больше полицаев, чем немцев.

— Опять что-то выдумываешь. Хватит с тебя одного моста. На нем будто в пекле побывали, а теперь лезешь в Жлобин. На тот мост нужно всем отрядом идти.

— Отрядом? — удивился Володя. — Чтобы ввязаться в бой со жлобинским гарнизоном? Нет, достаточно нашей группы. Мне нужна только связь с двумя полицаями, которые в условленную ночь будут в числе охраны. А потом Данилов тихо снимет немца возле казармы, и пошло… Вот, миленькая, как, — хлопец взял руку девушки и поднес к губам.

— А я встану и поговорю с командиром роты. Он тебе не позволит это делать. Воробейчик не захочет, чтобы группа погибла.

— Ты будто сговорилась с ним. Он почти то же самое твердил мне перед прошлой операцией. Но есть еще и отрядные, и бригадные командиры. А Сергеева я убедить сумею, он мне верит.

— Скоро наши придут, а ты хочешь голову сложить. Почему другие партизаны так не лезут на рожон?

— Мы — диверсионная группа, у нас свои цели, задачи и свое назначение. Видишь, занялся я хозяйственными делами, на свинье проехался, а толку не получилось.

В шалаш заглянул политрук роты.

— Вот где он, — улыбнулся Пинчук. — Был бы я девушкой, так позавидовал бы раненой.

— А почему не мне? — спросил Володя.

— С таким орлом бесполезно в этом деле тягаться.

— Не переоценивайте меня. Вы командир и можете любому орлу крылья обрезать, как Лжесаблин сделал со мной.

— Ну, Лжесаблин — исключение. Пойдем, Володя, к Булынке.

Бойкач встал, одернул гимнастерку, поправил пилотку и повернулся к девушке:

— Валечка, я еще зайду.

В землянке командир отряда и начальник штаба сидели над картой.

— Бойкач, найди Данилова, и оба ко мне, — распорядился Булынка.

— Есть! — Володя вышел.

Подрывники всегда держались немного в стороне от остальных партизан. Откуда появилась такая традиция, никто не мог бы сказать. Вначале получилось так, что они последними строили свой шалаш, а поэтому строили на окраине лагеря. Со временем окраина и закрепилась за ними, где бы ни останавливался отряд.

Сейчас в шалаше негромко играл баян, ребята без слов напевали мелодию вальса. Володя вызвал Данилова.

— Нас приглашает командир отряда.

Данилов торопливо отряхнул брюки, застегнул пуговицы френча.

— Неудобно, — провел он ладонью по щеке, — не успел побриться.

— Что ты, Николай, у нас на это не обращают внимания. Можешь отпустить бороду хоть до пояса.

— Нет, мы должны встречаться с немцами, а они даже на карикатурах рисуют партизан с бородами.

— Верно, я об этом не подумал.

В землянке Булынка пригласил их сесть.

— Слушай, Данилов, это ваша дивизия — я имею в виду ту, в которой ты служил, — прокладывала железнодорожную колею в сторону Шатилок?

— Один батальон нашей дивизии. Мы тогда стояли в Жлобине, а батальон готовил колею, чтобы поездом подвозить строительные материалы к укреплениям.

— Почему же ее проложили только до леса?

— Считали, что пока достаточно. Планировалось проложить дальше, когда закончится строительство укреплений около Слободы.

— А скоро оно закончится?

— Не могу точно сказать. Но торопятся. Возможно, и скоро.

— Володя, может быть, стоит заранее поставить на насыпи около леса десятка два противотанковых мин? Начнут гитлеровцы класть рельсы дальше, они и сработают.

— Согласен, товарищ командир. Только нужно, чтобы столяры сколотили из досок ящички для мин нажимного действия. Натяжного действия не годятся, немцы заметят их и снимут. А ящичек закопал в землю, и пускай стоит.

— Сделают, размеры ты им сам дай. Данилов, не знаешь, где уже построены укрепления, а где только намечаются?

— Интересовался. — Данилов склонился над картой. — Где тут Слобода?

Булынка подчеркнул название деревни и передал карандаш Данилову. Тот начал ставить на карте точки и тире, а там, где строительство намечалось, вопросительные знаки. Булынка и Хоромец внимательно следили за движениями его руки.

Командиру отряда было лет тридцать, но худощавое, клинообразное, морщинистое лицо его выглядело старше. Тонкие губы словно подчеркивали строгость Булынки, а серые глаза, глубоко сидящие под покатым лбом, смотрели прямо и открыто. Володя только теперь заметил, что, когда командир отряда поворачивает глаза, у него нервно дрожат веки. Наверное, результат контузии, полученной в начале войны.

— Так… Эти координаты мы сообщим дальше. Нужно, чтобы наша армия знала о гитлеровских укреплениях около Слободы, — сказал Булынка и начал складывать карту.

— А второй вопрос? — подмигнул начальник штаба. И командир отряда с улыбкой обратился к Володе:

— Наседает командир разведки, чтобы из твоей группы забрать Данилова.

У Бойкача заходили желваки на скулах, раздулись ноздри. Булынка постарался успокоить его: мол, он только спрашивает, а решения никакого еще не принимал.

— Тогда скажите, зачем он им? — произнес Володя.

— Для разведки, — вмешался Хоромец.

— Ездить по партизанской зоне и наблюдать, куда направляются немцы? Скажите своему новому начальнику разведки, что он еще мало знает партизанскую борьбу! Наша группа по чужим разведданным никогда не действовала и действовать не будет. Мы в первую очередь сами разведчики. Позовите начальника разведки и устройте ему и мне экзамен. Даже не мне, а хотя бы Павлу Пыл иле: убежден, что Павел лучше знает сегодняшнее положение во всей зоне, до самого Жлобина, чем командир разведки! Впрочем, зачем я все это доказываю? Спросите у Данилова, где он считает себя наиболее полезным.

Данилов сразу сказал, что не хочет уходить из группы Бойкача. Раньше он не представлял себе, что есть партизаны, практически оказывающие такую большую помощь Красной Армии в деле разгрома врага. И в первую очередь — это партизаны-диверсанты.

— Видите? — обратился Булынка к Пинчуку и Хоромцу. — Убедились? Я вообще не хотел ставить этого вопроса. Хлопцы правы: они не просто диверсанты, а диверсанты-разведчики. Стоит именно так назвать их группу, как все требования командира разведки отпадают. Хорошо, ребята, можете идти.

— Не люблю я таких командиров, — выйдя из землянки, сказал Володя Николаю. — Не может командовать своим подразделением так, чтобы оно всегда было в действии, в повседневных поисках новых методов разведки, борьбы, а все путает, всех поднимает. Ведь ни один разведчик еще не бывал в Слободе, где уже столько времени стоит вражеская дивизия! А у него есть чудесные ребята, только он не умеет организовать их, направить туда, куда надо.

— Когда я радом, с командиром, могу сделать все, что он скажет. А самостоятельно принимать решения еще не смог бы, для этого нужен опыт, — задумчиво произнес Данилов.

Они подошли к своему шалашу. Володя вызвал Калошу и попросил зайти с баяном к Вале. Пригласил и Николая, но тот ответил, что должен выстирать кое-что из своего белья.

Валя обрадовалась:

— Вот молодцы, даже с баяном! А то так скучно лежать.

Увидев баяниста, две незнакомые девушки подошли к шалашу и остановились у входа. Калоша пробежал пальцами по клавишам. Володя запел:

И чем дальше он пел, тем сильнее и сильнее звучал его голос. Девчата присели. Когда Володя умолк, они попросили повторить песню. Но хлопец запел другую:

— Товарищ партизан, — не зная, как к нему обратиться, спросила одна из девушек, — где вы научились петь такие песни?

— У меня их целая тетрадь.

— Как бы их переписать?

— Попросите у Валечки, тетрадь у нее.

— Дайте, пожалуйста, мы вам быстро вернем.

Валя достала из-под подушки и протянула тетрадь.

Девчата ушли.

Женщина, принесшая ужин для Вали, удивленно посмотрела на Калошу, которого еще не знала, а потом на Володю. И сразу улыбнулась, поздоровалась с ним: Бойкача она кормит уже второй раз, видела, как плакала по нем Валя, да и сама не раз вытирала слезы. Сейчас тетя Настя была очень довольна, что юноша и девушка вместе. Она иначе и не называла их, как своими детьми.

— Может, и тебе, Володя, принести ужин?

— Что вы, тетя Настя, я же здоров. Сейчас приду на кухню.

Калоша ушел. Женщина присела на его место.

— Как я рада, — заговорила она, — что вы вместе. Смотрю на вас, вспоминаю свою молодость, и самой легче жить. Я тоже любила парня, в одной комсомольской ячейке были. Его в тридцать первом году кулаки через окно застрелили. Ой, сколько я слез пролила! Он на тебя был похож, Володя. Когда первый раз увидела тебя, подумала, что вот погибнет человек, а все же через несколько лет где-то родится такой же. И Валечка такая славная. Береги ее, сынок, уважай.

Валя доела гречневую кашу с молоком, отдала тете Насте миску и поблагодарила.

— На здоровье, дитя мое, скорее вставай. Пойдем, Володя, тебя накормлю, — сказала та.

Володя ушел следом за женщиной, а Валя положила руки под голову и закрыла глаза. И поплыли перед ней картины прошлого. Увидела себя на жлобинской станции, где их, женщин и девчат, гитлеровцы вталкивали в вагон для отправки в Германию. И вот представила себя в чужой стране… Мелькают лица фашистов, которых видела здесь, на белорусской земле. Все они смотрят на нее как на существо, не имеющее ни разума, ни души, ни человеческих чувств вообще. Как страшно! Валя открыла глаза. «Хорошо, что я лежу тут. Хотя уже темнеет, но сейчас придет Володя. Почему фашисты считают нас животными, а не людьми? Разве Володя глупее или слабее какого-нибудь фрица? Нет! Был бы глупее, не бил бы так смело и беспощадно «умных» вояк! Гитлеровцы еще опомнятся и признают наш ум», — думала Валя.

Грустно человеку одному, тем более, когда он прикован к постели. Какие только мысли не лезут в голову! Радостно и весело на душе, когда ты кого-то ждешь, но нестерпимо горько, если он не приходит в назначенное время.

Вале казалось, что Володи нет очень долго. Девушка встала, немного прошлась по лагерю и вернулась в шалаш. И тут, наконец, появился Володя.

— Думала, ты уже лег спать. А я только что вставала.

— Зачем?

— Выспалась. Что же теперь делать в такую длинную ночь? Раньше ночи пролетали мгновенно.

— Валечка, разведчики рассказали, что партизаны из нашей бригады перехватили немцев, направлявшихся в Дубовую Гряду. Помнишь, мы от них удирали. Больше десяти человек убили, двух раненых взяли в плен, остальные разбежались по болоту. И обоз с зерном вернули. Пленные говорят, что прислали нового командира дивизии, а он всего боится. Дом, где он живет, охраняет полвзвода солдат. Без охраны шага не ступит. А я подумал: Сергеев обещал направить засады, но их все нет. Ведь и из нашего отряда одна рота тоже где-то в засаде.

— Поэтому ты и задержался?

— Нет, еще заходил к столярам, дал заказ на ящики для мин.

— А я думала, что уже поздно и ты постеснялся прийти.

— Я никого не стесняюсь и сегодня буду спать здесь.

— Но что люди скажут!

— Пускай говорят. Обо мне слухи шли, что я убит, а я жив… Какая ты теплая, а у меня нос холодный, да?

— Нет.

— Признаться от чистого сердца, я даже доволен, что тебя ранило. Только, конечно, легко, — шептал хлопец.

— Володя, что ты говоришь?

— Сжечь мост через Добасну будет очень трудно, но мы пойдем. И я рад, что тебя не будет там. Страшно представить себе, что враги убьют тебя или меня… А когда я один, у них шансов наполовину меньше.

— Не понимаю я твоей теории. Небось, считаешь — какая, мол, от нее польза…

— Нет, не считаю. Еще один винтовочный ствол в сторону врага нам не помешает. Просто жалею тебя, — Володя крепко обнял девушку и прижал к себе.

— Не нужно, нога болит. Ты что, так и будешь всю ночь спать?

— Сниму сапоги и усну. Завтра придется идти под Слободу ставить мины на железнодорожной насыпи.

— Ты же говорил, что будешь долго в лагере.

— Я был бы, но посылает командир отряда. Это задание совсем легкое.

— Завтра же и назад?

— Ага.

Валя умолкла, притих и Володя. Оба лежали и смотрели через вход в шалаш на небо, по которому круглый шар луны быстро мчался на запад. Нет, это не луна мчится, а облака плывут с запада. Чуть покачиваются под ветром деревья, в лунном свете поблескивают листья. Но и луна не стоит на месте. Вот она передвинулась в просвет между деревья ми и лунный свет упал на забинтованную ногу девушки. Володя поднял голову и натянул на ногу одеяло.

— Не спишь? — спросила Валя. — И я нет. Нога что-то горит. Днем ничего, а ночью хуже.

— Нужно накрывать ее, в тепле раны лучше заживают.

— Кто это тебе сказал?

— Я, может, тяжелее был ранен, знаю.

— А моя нога не чувствует холода.

— Не чувствует, только колено как лед.

— Я лежала и думала: что мы будем делать, когда придут наши? Представляла себе, как идем по улицам красивого города, в какой-нибудь институт.

— Теперь нет красивых городов, все разрушены.

— А Москва — нет.

— Ты хочешь в Москву? Тебя туда не пустят.

— Ну и пускай. А тебя?

— О, миленькая, таких героев много, всех в Москву не заберешь. Придется восстанавливать свои города, скажем, наш Гомель или Минск, и учиться там… Будут люди, будут чудесные города, будет и жизнь…

Валя заметила, что Володя говорит с паузами, засыпает, и умолкла, хотя сама уснула не скоро. Она слышала, как прошумел дождь, невдалеке заржала лошадь, словно малое дитя, прокугукала сова. И наконец наступила тишина.

Утром Бойкач сбегал в мастерскую, где сколачивали ящики, и группа начала готовиться к выходу. С командиром отправлялись четверо хлопцев, поэтому решили ехать не верхом, а на подводе. Пылила и Иван ушли за Березину, чтобы привезти смолу. Калоше, несмотря на его возражения, пришлось остаться в лагере. Впрочем, парень не очень переживал по этому поводу: ведь его, как и других участников уничтожения железнодорожного моста и пригородного поезда, командование представило к правительственной награде. Не представили только командира группы, и Володя знал почему. Сергеев сказал, что за свой поступок Бойкач заслуживает сурового комсомольского взыскания. Даже если бы он бросил гранату под ноги только себе, все равно должен был бы понести наказание. Правда, командование учло все обстоятельства, при которых произошел этот позорный поступок, и решило простить Бойкача. Однако с награждением все же воздержались. И хотя Володя еще раньше был награжден дважды, такое решение все же обидело его. Правда, перед друзьями вида не подавал. Тем более что сполна рассчитался с предателем, который чуть не довел его до преступления. А себя убеждал, что другого выхода у него в ту минуту просто не было.

Опираясь на палку, Валя вышла проводить друзей.

— Давай с нами, — в шутку предложил Анатолий. — У нас задание такое, что можно и с палкой выполнить.

— Смеешься, а мне так не хочется оставаться одной.

— Как одной? Столько народу! — Анатолий обвел лагерь рукой.

— С ними — не то.

— А с кем тебе то? — хлопец подмигнул, кивнув в сторону Бойкача.

— Правильно сказала, — Володя чмокнул девушку в щеку и направился к подводе.

Ехали быстро: железнодорожную насыпь командир собирался заминировать днем. Мины придется хорошенько замаскировать. Недаром ребята взяли баклаги с водой: ночью прошел дождь, и разрыхленную землю на минах надо будет побрызгать водой, чтобы она, подсохнув, не отличалась от остальной.

— Сегодня поедем по новой дороге, — сказал Володя Анатолию, который правил лошадьми.

— По какой новой? — спросил тот.

— По старой немецкой, для нас она и будет новой. Помнишь, они проложили ее, еще когда ходили поезда.

— А, знаю. Там будет значительно ближе.

Только выехали на бывшую немецкую дорогу, как лес содрогнулся от мощных взрывов, а со стороны Слободы донеслись взрывы потише. Ребята недоуменно переглянулись. Но, услышав новые, поняли: фашисты обстреливают из орудий Волчий Лог, где прежде располагалась бригада. Кто-то подсказал гитлеровцам это место, но с опозданием.

Володя спрыгнул с телеги и почти на четвереньках взобрался на крутую железнодорожную насыпь. Посмотрел в бинокль и удивился: на краю леса, на путях, стояло что-то, немного похожее на паровоз. Вдруг оттуда в сторону леса вырвались клубы дыма. В Волчьем Логе опять послышались взрывы. Над лесом появился немецкий самолет — корректировщик. Видно, он и обнаружил в Волчьем Логе землянки и шалаши, которые партизаны не уничтожили перед уходом. А сейчас на железнодорожном пути стоял гитлеровский бронепоезд и вел артиллерийский огонь по давно покинутому бригадой лагерю.

Бронепоезд прибыл на слободскую станцию в ночь перед диверсией подрывной группы на мосту. С какой целью он прибыл, неизвестно. Возможно, для поддержки блокады, намечавшейся гитлеровцами. Но разведчики слышали, что немецкую воинскую часть из Жлобина почему-то быстро отправили на Чернигов. Наверное, на фронте у них дела неважные. Бронепоезд оказался отрезанным взрывом моста и за это решил отомстить партизанам: не уничтожит, так хотя бы напугает их. Бросать саперную дивизию на партизан гитлеровское командование не хотело: ввяжется в бой и не успеет закончить главное — строительство укреплений. А фронт уже не столь далеко.

Самолет продолжал кружить над лесом. Не прекращал огня и бронепоезд.

Володя скатился с насыпи и подбежал к ребятам. По виду командира диверсанты догадались, что у него родилась новая идея.

— Поехали быстрей, — вскочил на подводу Бойкач. — Бронепоезд стоит как раз у того места, где мы должны поставить мины. Остановимся примерно за полкилометра от него. В кустах нас не заметят. Пойдем в обход, по лесу, — пускай себе бьет над нашими головами, проберемся в болотце напротив слободских огородов и подложим мину под рельсы. Пойдет бронепоезд назад и напорется.

Диверсанты заехали в чащу и остановились. Володя взял кусок детонирующего шнура и на обоих концах его зубами закрепил два капсюля. Гриша опустил в свой вещевой мешок плитку тола. Оставив одного из хлопцев стеречь лошадей, Бойкач быстро повел подрывников по лесу. К болотцу пришлось ползти: невысокий редкий кустарник не позволял подняться во весь рост. Наконец подобрались к самой насыпи и метрах в двадцати от нее залегли.

— Николай, я думаю, мину подложишь ты, — сказал Володя. — Если тебя и заметят, тревогу не поднимут: подумают, что свой. А как надо подкладывать, сейчас покажу. Гриша, дай тол. Один капсюль вот в эту дырочку, я его сам закреплю. Отгребешь песок между шпалами, подсунешь тол под рельсу, а вот этот, второй капсюль положишь поверх рельса головкой по направлению к поезду. Держи кусок хлеба, мякишем прилепишь капсюль к рельсу.

— Понятно, — кивнул Данилов и направился к насыпи. Но едва дошел до нее, как тут же почему-то присел и пополз к рельсам. Быстро поставив мину, он вернулся к хлопцам.

— На той стороне насыпи какой-то старик собирает в кучу сучья, — объяснил Николай. — Я не хотел, чтобы он меня заметил.

— Быстрее к лесу, — сказал Володя. — Это теперь главное.

Не успели подрывники доползти до первых молодых сосенок, как издали послышался стук колес бронепоезда. Не дожидаясь, пока он появится из-за леса, хлопцы вскочили и бросились бежать. Добежали до опушки и залегли. Отсюда были хорошо видны слободские огороды. Володя поднес к глазам бинокль.

— Не тот ли старик идет, которого ты видел? — спросил у Данилова. Николай кивнул.

Бронепоезд двигался медленно. Ребята не спускали с него настороженных глаз. И вдруг — взрыв, стальная махина вздрогнула, немного проползла по насыпи и остановилась. Послышалась очередь из пулемета, ударил залп из пушек. Третья изба с краю деревни, куда направлялся старик, сперва окуталась дымом, а потом по крыше ее поползли огненные языки.

— Неужели они не знают, что в Слободе их войска? — повернулся Володя к Николаю.

— Почему, знают. Наверное, немцы заметили человека около насыпи, а после взрыва увидели, как он побежал, и ударили по нему и по дому, к которому он направлялся.

— А если в том доме были немцы?

— Бронепоезд из фронтовых частей, а фронтовики никогда не считаются с тыловиками. Могут такое нарочно сделать: мол, давайте и их погоняем, сидят и не видят, что творится у них под носом. Разрешите на минутку бинокль.

— Держи.

Данилов посмотрел в бинокль.

— Разозлились, как черти, вот и бьют куда попало, — усмехнулся он. — Столовая уже горит… И хлев в соседнем дворе… А возле пожаров ни души… Сгорит деревня, слишком близко стоят избы.

— Не пойдем же мы тушить, — пожал плечами Бойкач. — Хотя и немного, но бронепоезд поврежден, вот и злятся: вспомогательному поезду к нему теперь не подойти.

— Легче проложить дорогу от Шатилок, чем восстановить взорванный нами мост, — заметил Гриша.

— На этом участке вдоль насыпи сплошной лес, — сказал Володя, — представляешь, сколько понадобится войск? Ну, ладно, пора. Поставим мины и в лагерь.

Бросив последний взгляд на бронепоезд, хлопцы тронулись в дуть. Жалко было деревню, где пламя ползло из одного двора в другой, охватывая крыши крестьянских изб, но ничем не поможешь…

Во второй половине сорок третьего года гитлеровцы были особенно злы. Они не могли примириться с тем, что им, которые в течение стольких лет чувствовали себя лучшими воинами в мире, теперь приходится отступать и на каждом шагу терпеть поражение. Вот и старались все уничтожить на лути отступления. Даже железную дорогу, по которой уже не придется ездить. На многих участках фашисты пускали два сцепленных паровоза, которые тащили за собой крюк, взламывающий шпалы. Но не только советских людей и их труд уничтожали фашистские варвары, а и природные богатства. До какой же дикости может дойти человек, если ему упорно внушают, что он, именно он превыше всех людей на земном шаре, он — сверхчеловек!

Вот и сейчас двуногие звери, на груди у которых тускло блестят железные и рыцарские кресты, жгут беззащитную белорусскую деревню. Матери с детьми на руках выскочили из едкого дыма, жмутся к кустам, голосят. Как они будут жить, чем кормить детей? Но это не волнует гитлеровцев. Они охотно избавят женщин и детей от мучений, но только пулей. Разве не находили партизаны на пепелищах детские трупы в собачьих норах, под развалинами печей, а в одной сожженной приберезинской деревне голову мальчика в чугуне? Нет, фашистских извергов не тревожит жизнь нашего ребенка, потому что жить на земле дозволено только им!

— И в эту сторону по железной дороге не сделают ни шагу, — поставив мины, сказал Бойкач. — Не поднимайтесь, как бы не заметили и не начали палить в нас из пушек.

— Я немцев очень хорошо изучил, — встал во весь рост Данилов. — Они бдительны тогда, когда берут верх. А как попадут в тяжелую обстановку, становятся беспомощными. Убежден, что команда бронепоезда заперлась и глушит шнапс. Не захотят даже выслушивать претензии командования саперной дивизии. Наоборот, потребуют, чтобы те отремонтировали мост, бронепоезд и дали возможность скорее убраться отсюда.

— Черт их знает, возможно, и так. Вокруг бронепоезда не видно ни души, — глядя в бинокль, произнес Бойкач. — Пускай сидят, а нам пора ехать.

И опять колеса телеги Затарахтели по корням деревьев. Лошади, как обычно, домой бежали охотнее и быстрее, чем из дома.