Вихри на перекрёстках

11

Росистое августовское утро окутало туманом всю деревню. Особенно сгустился туман вдоль канавы, по самую крышу спрятал баньку, словно утопил кусты на болоте. Даже добрался до окон Карабанчиковой избы, хотя она и стоит на возвышении. Только блестят мокрые провода над крышей да робко выглядывают из листвы большие спелые яблоки. Всемогущее солнце своими лучами кое-где чуть рассеивает эти наземные облака, прорезает их, а где и глядит на землю, как будто сквозь матовое стекло.

Данилову сегодня не спалось и ночь показалась очень долгой. Через окно видна крыша Карабанчиковой избы. Гонтовая крыша почему-то кажется пузатым пауком, висящим на проводах-паутинках над серой пропастью. Почти всю ночь Данилов волновался: вчера так и не смог отлучиться из деревни и поговорить с пленными. В Слободе нет ни сотского, ни старосты, ни полицаев, и познакомить жителей с приказами генерала может только переводчик. А люди находят всяческие причины, чтобы уклониться от выполнения любых приказов. Не случайно генерал сказал, что, видно, в деревне хорошо поработали партизанские агитаторы. «Неслыханно, — удивлялся он, — с семисот дворов еле собрали пятьдесят подвод на перевозку леса для укреплений». Нет, никто из крестьян не говорил, что не хочет помогать германскому войску. Они бы охотно это сделали, но у одного партизаны сняли с телеги колеса, у другого лошадь загнала занозу под копыто, когда ехали господа немцы, и теперь почти не может двигаться, у третьего нет хомута… Чтобы организовать обоз, пришлось собирать у кого что есть. Тут возникла новая проблема: кто будет править лошадьми при перевозке леса? Опять всяческие несчастья, на этот раз с людьми. Одного партизаны ударили, руки поднять не может, второй глух, как чурбан, третий вовсе сумасшедший. «Почти три года оккупации с ее «всемогущей» геббельсовской пропагандой, а никто из наших людей не хочет добровольно подставлять шею под фашистское ярмо», — думал Данилов.

Он поднялся с кровати, кое-как расправил провонявшее после дезокамеры хлоркой одеяло. «Нет, — подумалось, — лучше в земле лежать, чем тут. Пускай эта ночь будет последней на чужой кровати, в чужой избе, хозяева которой проклинают тех, кто выгнал их на улицу».

Хотя голова у Данилова была словно налита свинцом, но планы оставались ясными. Вчера вечером он припрятал в картофельной ботве канистру с бензином. Ночью пригодится. Сейчас забежит к генералу, потом проедет на мотоцикле по деревне и помчится в лес, где работают пленные.

Когда переводчик вошел к генералу, у того уже находилось несколько старших офицеров. В присутствии генерала никто из них не посмел сказать Данилову, чтобы он подождал за дверью. Даже если в подобных случаях переводчик сам пытался выйти из комнаты, чтобы не присутствовать при разговоре немцев, генерал задерживал его и предлагал сесть. Этим он как бы подчеркивал, что секретов от русского у него нет, хотя Данилов отлично знал, что все важные вопросы решаются в его отсутствие. В последнее время никаких разговоров о положении на фронте и в Германии он не слышал. Сейчас некоторые немцы смотрели на переводчика с ревнивой завистью: неминуемый крах гитлеровской армии начинал действовать отрезвляюще. Поневоле задумаешься: что же это за сила — советские люди, которых чудовищной машине фюрера так и не удалось сломить?!

Пригласив переводчика садиться, генерал продолжал читать какие-то документы. И вдруг сдернул с переносицы очки, закашлялся. Толстый полковник, сидевший рядом, вскочил со стула, не зная, чем ему помочь. Но генерал сам справился с кашлем и с улыбкой сказал:

— Не хватит меня на всю войну, туман съест. Погибнем в этой Белоруссии: пески да болота. Мне сухой горный воздух нужен.

— А у нас тут позади гор нигде нет, — с напускной наивностью заметил Данилов.

— Почему позади? — надев очки, прищурился генерал. — Впереди есть Урал.

— Да, там воздух чудесный, я на Урале был.

— Ты что-то загрустил, Данилов. И еще побываешь. Нужно не падать духом, а лучше строить укрепления, чтобы выиграть время. В Берлине готовится такое оружие, от ударов которого в России ни одно окно не уцелеет. Только горы и останутся.

— Дай бог, иначе, если и останутся окна, мне в них не смотреть.

Генерал заговорил о конкретных трудностях. Раньше саперная дивизия занималась совсем не тем, чем теперь. Сейчас местной власти в расположении дивизии нет, и заготовку хлеба и других продуктов, мобилизацию трудоспособных людей в Германию должна проводить она. Генерал подчеркнул, что переводчик может особенно проявить себя в выполнении этих задач.

— Я сегодня оформляю письмо, чтобы тебя, Данилов, наградить крестом для Восточных народов.

— Служу фюреру и его великой Германии! — встал переводчик.

— Хайль Гитлер! — дружно гаркнули офицеры.

Все опять уселись на свои места. «Раньше они так не нуждались в моей помощи», — подумал Данилов.

— Сегодня, — продолжал генерал, — ты с нашим врачом пройдешь по домам и составишь список тех, кого мы должны отправить немедленно. Хлам не учитывать! Потом поставим вокруг деревни часовых и соберем людей. А окрестные деревни будем окружать, собирать хлеб и приказывать, кто должен отвозить его на станцию. Таким образом отберем нужных нам рабочих, которые не поймут, что назад уже не вернутся.

Данилов подумал, что ему опять не удастся поговорить с пленными и вся операция может провалиться.

— Господин генерал, — начал он, — не следует забывать и о главном. Сегодня пятьдесят подвод отправились на вывозку леса. Там самые крепкие люди, их нужно взять на учет. Они впервые поехали на такую работу, и необходимо объяснить каждому, что он должен делать. Для нас один день хорошо организованной работы — уже успех. Давайте сделаем перепись завтра. Утром, когда все еще будут дома, я и начну.

— Завтра планируется выезд в Дубовую Гряду, — прочитал на карте название деревни генерал.

— Я успею составить список до выезда, а о том, что мы сделаем в Дубовой Гряде, слухи не так быстро сюда дойдут. По другим деревням они могут разлететься быстрее.

— Хорошо, согласен.

— Можно идти?

— Да.

Данилов быстро направился к себе во двор. Осмотрел мотоцикл, засунул глубже в нос коляски сумку с подготовленными гранатами, включил мотор и лихо помчался по улице. Туман уже рассеялся, и за машиной протянулся длинный хвост пыли. Солнце светило Данилову в спину, и он резал свою тень колесами до тех пор, пока не началась лесная дорога.

В высоком раскидистом папоротнике, в молодом ельничке еще держался туман.

Данилов не совсем понимал белорусский лес и его хозяев — партизан. С удивлением смотрел он на подорванный немецкий грузовик, к которому только что подъехал. Как это могло случиться? Несколько дней назад здесь беспрепятственно ездили машины. Не могли же партизаны почти в расположении дивизии подложить мину, да и пленный говорил переводчику, что партизаны отсюда ушли…

Возле разбитого грузовика никого не было. Только колеса телег успели проложить объезд. «Значит, подводы проехала дальше», — догадался Данилов и решил вернуться немного назад, свернуть к бараку, где размещались немецкий инженер, его помощник и солдаты, занятые на строительстве укреплений.

Возле барака Данилов соскочил с мотоцикла и побежал, задев плечом часового. В комнате инженера на широком крестьянском топчане лежал и стонал шофер подорванного грузовика. Санитар забинтовывал ему ноги. Тут же стояли несколько гитлеровцев, в их числе и инженер. На лбу у него пролегли глубокие складки, губы сжались так, что стали похожи на щель. Казалось, будто инженер тоже ранен и испытывает страшную боль. Но при виде переводчика морщины разгладились.

— Почему не сообщили о несчастье в штаб? — строго спросил Данилов.

— Сообщите вы! — зло ответил инженер.

Переводчик схватил трубку полевого телефона. Немец иронически махнул рукой:

— Напрасно.

— Почему?

— Между штабом и нами вырезано метров триста кабеля. Я думал, что где-то разрыв, послал солдат, а там провода и в помине не осталось. Вот вам и связь. Ждем, пока подойдет какая-нибудь машина. Сам съезжу в штаб, попрошу усилить охрану, иначе мы все тут взлетим на воздух. Может быть, вы съездите в Слободу и пришлете машину забрать раненого?

— К сожалению, у меня срочное задание.

Переводчик потоптался возле дверей, вышел из барака и опять поехал на ту же дорогу. «Кто наболтал пленному, будто партизан здесь нет? — думал он. — Глупости! Видно, сам побоялся к ним идти. Хорошо, что партизаны поблизости, пленные легче поверят в мои планы». Думал Данилов и о том, как бы предупредить людей, чтобы уходили из деревень, если не хотят попасть на каторгу в Германию. Стоит девчатам и хлопцам исчезнуть из Слободы, как слухи о замыслах гитлеровцев разлетятся по окружающим населенным пунктам. Хлопцев и молодых мужчин в Слободе мало, а девчат очень много. Жалко их, нужно обязательно помочь.

С таким намерением Данилов и подъехал к делянке, где работали пленные и крестьяне под охраной двух автоматчиков. Часовые немного побаиваются переводчика и не запрещают ему разговаривать с пленными: как-никак, приближенный генерала. Увидев Данилова, оба вытянулись, старший доложил, чем занимается рабочая сила. Крестьяне тоже распрямили спины, будто по команде «смирно», удивляясь, что немцы так выслуживаются перед русским. А пленные к этому уже привыкли, они продолжали обрубать сучья с поваленных сосен.

— Ну, как, хлопцы, — обратился к ним Данилов, — вас партизанская мина не задела?

— А хотя бы и задела, так что? — безразлично ответил один из пленных, по фигуре которого можно было судить, что этот высохший как щепка человек когда-то был здоровым и сильным. Но лезвие топора и теперь глубоко въедалось в древесину от его ударов.

У Данилова еще раньше появлялась мысль поговорить с этим пленным по душам. Но он все откладывал разговор. А сегодня самое время. Как же его отозвать? Данилов подошел к пленному:

— Ваша фамилия Синицын?

— Да.

— Идемте, я покажу несколько дубков, которые надо спилить на подпорки.

Синицын воткнул лезвие топора в сосну, бросил вопросительный взгляд на товарищей. Те сделали вид, что ничего не заметили.

Переводчик быстрым шагом пошел вперед, так что пленный едва успевал за ним, с трудом переставляя ноги в башмаках на негнущихся деревянных подошвах. Метров через двести оба остановились.

— Вот что, товарищ, — заговорил Данилов, — я установил, наконец, связь с партизанами и сегодня ночью ухожу к ним. Только не бойся, я не беру тебя, как говорится, на бога.

— А я уже ничего не боюсь, — ответил Синицын.

— Это хорошо. Но я хочу, чтобы ты поговорил со своими ребятами. Могли бы уйти вместе.

— Думаю, все хотят вырваться из плена, это не секрет даже для самого Гитлера. Но если ты собираешься таким манером нас «купить», это подло. Как же практически уйти?

— Садись, расскажу.

Недолго сидели они на толстых корнях возле старого пня. Данилов говорил вполголоса — быстро, конкретно и ясно. Посидели бы больше, если б не старая сорока, надоедливо стрекотавшая совсем рядом. Данилов не выдержал, достал пистолет и выстрелил. Только после этого лесная сплетница поспешила исчезнуть.

— Пойдем, — поднялся Синицын. — Еще подумают, что вы меня убили.

— Пожалуй, пора возвращаться. Значит, все ясно? Говори с хлопцами осторожно и убедительно, чтобы ни у кого не закралось сомнение, не «купили» ли тебя. Да, чуть не забыл: сообщи работающим с вами крестьянам, чтобы вся трудоспособная молодежь в ближайшие два дня ушла из деревни. Будет облава, и кого схватят, отправят в Германию. Сам лучше не говори, пускай это сделает кто-нибудь из ваших. Мол, немецкий шофер проболтался.

— Хорошо, будем считать, что договорились.

— Жду вас, — и переводчик направился на дорогу к мотоциклу.

Вскоре по лесу разнесся пронзительный треск мотора. Данилов спешил. Нужно еще незаметно забежать к Татьяне Николаевне и рассказать о намерении немцев. Она хотя бы родственников предупредит…

На душе у Данилова было тревожно и одновременно радостно. Хотелось петь, и, может быть, он и запел бы, но немецкий порядок наложил свой отпечаток и на переводчика. Он сжал зубы и посерьезнел. Теперь ему не страшны, как бывало раньше, ни этот лес, ни партизаны, Еще немного, и он породнится и с белорусским лесом, и отважными его хозяевами…

Перед глазами Данилова в просвете дороги мелькнули поле и несколько крайних изб Слободы. «Только бы не появилась у кого-нибудь идея усилить охрану штаба после сегодняшней вылазки партизан», — с тревогой подумал он.

Нет, генерал не пойдет на это, ему не позволит честь старого германского офицера. Но есть служаки, которые до сих пор не доверяют переводчику, все приглядываются к нему.

Мотоцикл остановился на пригорке возле светлого красивого дома, где располагалась столовая. Данилов опоздал к обеду и, когда вошел, увидел за столом только двух знакомых офицеров, издали поздоровался с ними. Немцы кивнули в ответ, и один из них с улыбкой сказал:

— Вот кто не боится партизан, в одиночку летает по лесу.

— А где вы видели партизан?

— Они же сегодня нашу дивизию пощекотали. Разве не слышал?

— Не только слышал, но и видел раненого шофера. Солдаты определили по следам, что прошли двое. Но партизаны ли это? И нам ли такой силы бояться?

— Сила или нет, а могут мину у порога поставить — и капут. Не все ли равно, от чего погибнуть — от русских «катюш» или от самодельной партизанской мины? Говорят, шофер успел заметить деревянный ящик, но не сумел остановить машину. Очевидно, лесные бандиты не успели замаскировать мину и были где-то поблизости.

— Бросьте вы, некого бояться, — сел переводчик к столу.

— Не скажите, — покачал головой второй немец. — Обидно погибнуть в глубоком тылу.

Данилов промолчал, подумав про себя: «Выйти бы сегодня живым, так вместе с партизанами вернулся бы сюда».

Быстро покончив с обедом, он загнал мотоцикл во двор и отправился к Татьяне Николаевне.

Настроение у нее было приподнятое. Разговор с Володей посеял в душе ее спокойствие за судьбу старшей дочери. Поэтому и Данилова она встретила приветливо.

— Вы должны радоваться, что Валя у партизан, — заговорил тот. — Завтра-послезавтра будут собирать для отправки в Германию всю молодежь. Приказ об этом уже поступил в штаб дивизии. Предупредите родственников и соседей, у кого взрослые дети.

— Спасибо, ведь и у моей сестры две взрослые дочери. Но куда им деваться?

— Тут я не советчик. Лучше, конечно, уйти подальше, в какую-нибудь глухую деревню: в окрестных намечается такая же операция. Скажите, Володя меня не подведет, будет встречать?

— Вы друг друга боитесь…

— Я-то не боюсь, но без него…

— Придет, придет. Он храбрый парень и знает здесь каждую тропинку.

— Поэтому я и пришел. Большое спасибо за все, быть может, и за спасение жизни.

Данилов попрощался с Галей и перед тем, как покинуть дом, сказал хозяйке:

— Охотно побыл бы у вас еще, но должен забежать к другу, немецкому капитану Генриху. Это порядочный человек: сын рабочего, коммуниста. Говорил, что никакого вреда русским не сделал и не сделает.

Генриха дома не оказалось. Напрасно прождав его, Данилов пошел мимо бани, откуда сегодня ночью должна была прийти к нему помощь: пора было принимать дежурство.

В такой большой деревне, как Слобода, в течение дня случается множество происшествий. Скоро к штабу потянулись люди: кто с жалобой на солдат, отобравших последнего поросенка, кого вместе с маленькими детьми выгоняют из избы… Всем нужно дать хотя бы короткое объяснение, не допустить к генералу, направить к ротному или батальонному командиру. В этом и заключаются обязанности дежурного по штабу.

Часов в девять вечера в штаб прибежал сухонький, небольшого роста человек.

— Что вам угодно? — спросил переводчик.

— Ваш начальник нужен.

— Что вы хотите ему сказать?

— Пропустите к нему!

— К кому?

— К самому главному!

— Но я спрашиваю, что вы хотите ему сказать, — строго повторил Данилов. Эта строгость подействовала, человек выпалил:

— Хочу сказать, что среди вас есть изменник!

— Ну-у? — деланно удивился переводчик. — В чем же заключается его измена?

— Некоторые ходят по избам и говорят, что есть приказ собирать молодежь и отправлять неведомо куда. Если такой приказ есть, откуда они узнали о нем?

— А почему это вас тревожит?

— У меня тоже сынок, но я и партизанам его не отдал.

— Как это вам удалось?

— Посадил в длинном платье, без штанов, на полати, и бедняга уже который месяц так…

— Значит, вы хотите, чтобы сына не взяли?

— Если я помогу разоблачить предателя, так что стоит для вас один человек, мой сын? Пускай из партизанских семей берут, а я вам помогаю. Запишите мою фамилию.

— Я и хочу это сделать.

— Сукач Филипп, по уличной кличке — Гут.

— Записал. Хороший ты человек. Иди домой и молчи, все будет в порядке.

Над деревней установилась тишина. Звездное небо посылало на землю прохладу. Была как раз та пора, когда высыпают крупные августовские росы. Данилов почувствовал, как по спине под шинелью пробегает холодок. Время тянулось очень медленно, а сердце стучало все чайте и чаще.