Вихри на перекрёстках

15

Земля покрылась сединой и ожидала, когда поднимется солнце и озарит своими лучами поля, луга, дороги. Тогда опять ярко зазеленеет отава, более четкими станут рисунки дорог. В густой небесной сини поплывут белые паутинки — корабли паучков-десантников. Бывало, часами простаивал Володя на лугу, наблюдая за ними, потом бежал к отцу или матери и спрашивал, откуда берутся такие паутинки. Отец ответит, что из пауков, и все. А сына это не удовлетворяло.

Теперь же не только он, но и все хлопцы их группы время от времени посматривают вверх и наблюдают не столько за белыми паутинками, сколько за черными пауками, за крестами на крыльях гитлеровских стервятников. Фронт близко, и вражеские самолеты все чаще и чаще полосуют небо над белорусской землей.

Бойкач со своей группой сидел километрах в семи от Жлобина возле большого камня на окраине лесной просеки и ожидал полицейского, который должен был прийти на связь. Предстояла вторая встреча с ним, с более конкретным и серьезным разговором. От нее будет зависеть дальнейший план действий группы: пойдет она на уничтожение моста через Добасну или не пойдет. Все необходимое для сожжения моста диверсанты подготовили: с трудом, но привезли бочку смолы, выплавили из снарядов достаточное количество тола, даже припасли два мешка сухих смоляков. Но крайне необходим был бензин, и полицейский Банник обещал принести канистру. Командир считал, что больше ничего не потребуется, кроме устранения главной помехи.

Сразу за мостом, на высоком крутом берегу реки, стоит большой дом. От него начинается улица протянувшаяся к базарной площади города. В одной половине дома находятся четверо гитлеровцев во главе с комендантом участка, в другой девятнадцать полицаев со своим начальником. Они-то и охраняют мост. Часовым возле дома днем и ночью был кто-либо из полицейских, но с месяц назад комендант стал назначать на ночные дежурства и своих солдат. Метрах в четырехстах от дома расположен немецкий хозяйственный взвод, который подчиняется коменданту.

Бойкач знал: чтобы уничтожить мост, надо уничтожить и этот дом, и его обитателей. Иначе поднимется тревога, и группе не уйти: вокруг открытое поле. Снимать часовых на мосту, делать ночной налет на дом Володя не решался и поэтому, после долгих поисков связался с Банником. Помог в этом старый Войтик из Марковщины: познакомил Бойкача с родственником полицая, а тот и устроил встречу.

В заранее условленное время из кустов на тропинку вышли двое полицейских. Командир насторожился: Банник не знал, что Володя будет с группой, в прошлый раз они встретились один на один. Поэтому, когда полицейские подошли, Бойкач внимательно всмотрелся в глаза Банника. Но тот сегодня был весел и спокоен и прежде всего представил своего друга:

— Орлов.

— Ну и фамилия у тебя, — улыбнулся Бойкач. — Совсем не подходит для службы в полиции.

Орлов покраснел, опустил глаза.

— Ничего, не стесняйся, фамилия наша. Ты сможешь стереть с нее позорный налет, и она опять зазвучит по-нашему. Верно я говорю, ребята? — обратился командир к товарищам.

— Правильно! — послышались голоса.

— Видишь, все так думают, — похлопал Володя Орлова по плечу. — Не боялся к нам идти?

— Боялся, но подумал: лучше погибнуть, чем продолжать службу в полиции.

— Давно ты там?

— Уже три месяца.

— А я в партизанах недавно: всего два года.

Орлов не понял шутку, начал рассказывать, что сам он из Жлобина, дома осталась одна мать, в полицию попал по мобилизации.

— Хорошо, наши новые друзья. Скажите, пожалуйста, вам на месте виднее: как можно сжечь мост?

— У нас же есть канистра бензина, — начал Банник, — мы закопали ее под обрывом около моста. Нужно идти тогда, когда мы с Орловым будем в охране. Вместе обольем бензином и подожжем. Мы и еще канистру достанем.

— А дальше что? Возле дома окопы, траншеи. Выскочат ваши и из пулеметов, автоматов, винтовок прижмут нас на голом поле. Значит, чтобы уничтожить мост, нужно уничтожить и всех ваших?

— Добрая половина полицейских почти открыто говорит, что надо установить связь и уйти в партизаны. Стоит ли им навязывать неоправданный бой?

Бойкач подумал.

— Правильно, не стоит, — согласился он. — Нужно предупредить тех, кто за нас, что придут партизаны. Дату не называй, а последи за ними. У вас у всех одинаковый пароль?

— Да.

— С немцем, который будет нести охрану, на их языке поговорит наш товарищ. Он и коменданта, и остальных солдат с бесшумной навестит. А я с хлопцами зайду к полицейским. Только нужно, чтобы в это время дежурил свой человек.

— Будет! Устроим подмену, — пообещал Банник.

— Где находится оружие полицейских?

— В козлах около порога.

— Отлично. А где спит ваш начальник?

— Он бывает только днем и вечером, а ночует недалеко, у одной женщины. Она развелась с мужем.

— Хлопцы, самолет идет прямо на нас! — крикнул Данилов.

Все бросились за деревья и не успели оглянуться, как самолет чиркнул по земле и перевернулся вверх колесами. Произошло это настолько неожиданно, что поначалу все растерялись.

А над неудачно приземлившейся машиной уже кружил второй стервятник с черными крестами на крыльях.

Сделал разворот и пошел на посадку. Но садился не на стерню ржаного поля, а на ровную и широкую лесную просеку, которую, очевидно, никто никогда не пахал. Диверсанты бросились к самолету, и тут Володя Бойкач совершил непоправимую ошибку: не добежав метров пятидесяти, он выпустил по машине очередь из автомата. Самолет сразу тронулся с места. Хлопцы стреляли вслед ему из винтовок, но самолет оторвался от пригорка и взлетел.

Володя готов был сквозь землю провалиться от стыда и гнева на самого себя: растяпа, упустил! Хлопцы сочувствовали ему, но помалкивали, вместе с командиром шагая к перевернувшейся машине.

— Тот, наверное, садился, чтобы этому помочь, — сказал Банник.

— Конечно, — буркнул Бойкач.

Немецкий летчик был жив, но кабину так прижало к земле, что он не мог выбраться. Партизаны принялись освобождать немца. Опустившись на колени около кабины, Данилов услышал, как тот кричит: «Скорее спасайте, мне очень плохо!»

Хлопцы спешили: из Жлобина в любую минуту могли подоспеть гитлеровцы. Но крыша кабины деформировалась, и сбить ее прикладами удалось с большим трудом. Наконец летчик просунул в образовавшееся отверстие сначала руку, потом голову, а дальше ребята сами вытащили его. Немец с минуту полежал на траве с закрытыми глазами, потом медленно обвел взглядом своих освободителей. Увидев парня в пилотке с красной звездочкой, он широко раскрыл глаза и крикнул:

— Кто вы?

— Партизаны, — спокойно ответил Данилов.

Летчик начал подниматься, и Володя успел заметить, что правая рука его скользнула к кобуре пистолета. Однако вытащить оружие гитлеровцу не удалось. Короткая автоматная очередь, и немец, с перебитой выше кисти рукой и простреленным боком, упал на крыло самолета.

— Данилов, обыщи его и возьми документы, — сказал Володя. — У кого есть патроны с бронебойно-зажигательными пулями?

— У меня, — ответил Анатолий.

— Где в их самолете находится бензобак?

— Не все ли равно? Пальну в нескольких местах, пуля найдет.

— Валяй.

Подошел Данилов и начал просматривать документы гитлеровца.

— Оказывается, он член национал-социалистской партии.

— А что он тебе говорил? — спросил Бойкач.

— Сорок семь самолетов сбил и, говорит, не думал, что его встретит такая смерть в свинской России. С гонором, гадюка!

— Пускай так и висит на крыле, а ты, Анатолий, стреляй. Давайте отойдем подальше.

Толик выпустил несколько пуль, и пылающие обломки машины разметало взрывом.

Больше тут нечего было делать, и все вернулись в лес. Бойкач спросил у полицейских, не попадет ли им от начальника за долгое отсутствие. Но оказалось, что оба дежурили прошлой ночью, а с утра отпросились сходить в Жлобин. В следующий раз будут охранять мост через две ночи на третью.

Володя специально подчеркнул, что очень скоро придут наши войска и нужно торопиться совершить подвиг. Банник и Орлов поклялись делать все зависящее от них. Командир понимал этих молодых парней, не являвшихся социальными врагами, а попавших в полицию по принуждению. Ведь оба мечтали как можно скорее вырваться из нее, уйти к партизанам. Банник поначалу считал, что стоит прийти к ним с оружием — и партизаны полицейскую службу ему простят. Но наслушался разговоров старших полицаев, и его охватил страх. Поверят ли ему партизаны? Как убедить их, что он не изменник, а честный советский парень? Все эти страхи чуть-чуть рассеяла встреча со стариком из Марковщины: тот сказал, что вначале нужно установить связь с партизанами, выполнить какое-нибудь их задание, а уж потом можно будет перейти в отряд.

К счастью, так и получилось: связь есть. И теперь Банник, а с ним и Орлов искренне хотят помочь партизанам, чтобы до прихода наших войск на их счету была хотя бы единственная боевая заслуга перед Родиной.

— Приходите к мосту послезавтра в двенадцать или в час ночи, — сказал командиру Банник.

— Мы приедем.

— Ну, приезжайте. Только не сразу на мост, а то часовой немец услышит шум телеги и насторожится.

— Учтем. Так что прощаемся до послезавтрашней ночи.

— Будем ждать.

Полицейские пошли на полевую дорогу, а партизаны направились в Дубовую Гряду.

Шли они по задумчивому осеннему лесу и рассуждали о том, что могло случиться с фашистским самолетом, совершившим вынужденную посадку. Одни утверждали, что отказал мотор, другие считали, что немцы возвращались на базу после воздушного боя, в котором одна из машин была подбита. Ведь наши бомбардировщики совершают налеты на вражеские объекты не только ночью, но и днем. Обычно их прикрывают истребители, об этом недавно сообщалось и в бригадной газете. И Володя тоже склонялся к мысли, что фашистского стервятника подбели советские «ястребки».

В Дубовую Гряду группа пришла в обеденное время, когда на улице не было ни души. Остановились возле дома Бойкача и посоветовались, кто куда пойдет. Прежде об этом и речи не было: в деревне у каждого были родные и близкие. Но с тех пор группа более чем наполовину обновилась: четверо парней из Дубовой Гряды погибли. И Зина уже не партизанка.

Володя открыл калитку и вошел во двор. Услышав голос хозяина, стоявшая под поветью кобыла заржала. Шагнув в избу, Бойкач спросил:

— Мама, ты не забыла напоить кобылу?

— Что ты, недавно сама ведро воды отнесла, — держа в руке ложку, ответила мать. — Как раз к обеду подоспел. Садись, сынок.

— Теща еще жива, — пошутил Володя, поставив в угол автомат.

— Тещи будут, был бы сам жив, — улыбнулась Мария.

Володя поцеловал младшего брата, сидевшего за столом рядом с сестренкой, и ответил, что ничего страшного нет, растет смена. Но мать не любила такие разговоры. Она надеялась получить письмо с фронта от мужа и хотела, чтобы и сын был жив. Да и какая мать не хочет этого…

— Говорят, что изменника, предавшего пленных в Слободе, кто-то убил. И будто этот предатель был мужем Зины, — вполголоса сказала сыну Мария.

— Вот уж верно, что земля слухами полнится. Откуда это стало известно?

— Приходили партизаны, они и рассказали.

Володя подумал, не сходить ли к Зине, — слухи, наверное, дошли и до нее. Интересно, как она реагирует на них. Встав из-за стола, хлопец прошел в соседнюю комнату, посмотрелся в зеркало.

— Мама, а где дедушка?

— Отправился дубовые сучья собирать, у нас дров мало. Ты куда это?

— Пройдусь по деревне…

Но по его тону мать догадалась, куда направляется сын, и спросила:

— Если хлопцы поинтересуются, где ты, что им ответить?

— Скажи, что скоро вернусь.

Не без волнения вошел Бойкач в дом Зины. В первой комнате никого не было, и он постучал в дверь второй.

— Войдите, — послышался голос.

Сидя на кровати, Зина что-то шила. Увидев Володю, она быстро воткнула иголку в материю и спрятала ее под подушку.

— Ты?!

Володя поставил автомат возле двери, подошел к стулу и сел. С минуту оба молчали, наконец хлопец спросил:

— Что ты шьешь?

Зина глубоко вздохнула, опустила голову: не признаваться же, что шьет распашонку. По ее виду Володя понял, что случайный этот вопрос явился зацепкой не для обычного, а для серьезного разговора. Но с чего начать этот разговор, не знал.

— Зачем ты пришел? — не выдержала затянувшегося молчания Зина.

— Не понимаю тебя.

— Не нужно было заходить ко мне.

— Почему? Ты же была нашей партизанкой, моим другом.

— Все это было, но как во сне. Я тебя как-то видела с Валей и с тех пор не хочу выходить на улицу.

— А раньше выходила, считая, что меня убили?

— Да, было легче.

— Никогда не думал, что у тебя такой характер.

— Так почему я сама себя убила, а ты живешь?

— Ты тоже живешь. И даже, оказывается, была рада моей смерти.

— Смотря как понимать слово «рада». Я, например, рада, что убили Саблина. Даже если бы он не был изменником, все равно такому противному человеку нельзя жить на земле… А есть радость иная, равная самоубийству. Это когда человек ни о чем не думает, ничего не видит, а будто спит вечным сном. Я жалела тебя, за это тот гад даже избил меня. А теперь в душе переболело, и я хочу тебе всего хорошего, вот только уехал бы ты куда-нибудь далеко-далеко. Иначе мне стыдно жить.

— Потому что с Валей меня увидела?

— И поэтому.

— А мне Валя нравится.

Зина вскинула голову:

— Валя другой человек, она жестокая.

— Неправда. Она очень ласковая и добрая.

— К тебе — может быть. А я, глупая, всегда и ко всем была доброй. Характер такой, никого не хотела обидеть. Из-за него и себя погубила: до сих пор не могу понять, как получилось с Саблиным.

Зина разговорилась, ей стало легче. Но эта душевная легкость лишь временная: стоит остаться одной — и опять сожмется сердце, полезут в голову надоедливые мысли. Соседки и мать убеждали ее, что после рождения ребенка она станет другой, а какой — она представить себе не могла. Легче ожидать ребенка, когда рядом с тобой любимый человек, его отец… Но его нет и уже никогда не будет… Саблин? О, только не он!

И Зине вдруг захотелось подробнее узнать об отношении Володи к Вале.

— Если бы я не вышла замуж, а ты вернулся, у нас прежних отношений, наверное, все равно не было бы, а? — издалека начала она.

— Почему?

— В то время Валя уже находилась в отряде.

— Что из этого?

— Я еще до войны тебя к ней ревновала. Да и Саблин говорил, что поспешил жениться на мне.

— Не Саблин, а Копыцкий, такая его настоящая фамилия. И его поведение не пример для хлопцев и мужчин.

— Копыцкий?

— Да, и никакой он не политрук. Мерзавец, пройдисвет! Жил по чужим документам! И ты думала, что такой негодяй мог быть политруком?

— Вот почему он зверел, когда я сомневалась в этом…

— Ты думаешь, у меня из-за тебя произошел с ним конфликт?

— Нет. Он любил подхалимов, а ты начал возражать. Из-за этого все и началось.

— Я не могу подчиняться дураку, а приказ умного человека выполню, не считаясь ни с чем, но без подхалимства. Хочешь услышать анекдот, который отец рассказывал мне перед войной?

— Расскажи…

— Остановился генерал возле большого камня, подозвал к себе офицера среднего ранга и говорит: «Послушай, под камнем что-то пищит». Тот опустился на колени, прислушался, встал и отвечает: «Так точно, ваше высокоблагородие, пищит». Генерал позвал офицера чином пониже. Тот подтвердил слова предшественника. Позвал сержанта, и опять: «Так точно, кто-то попискивает». Решил генерал позвать солдата. Солдат поползал вокруг камня, поднялся и отрапортовал: «Ваше высокоблагородие, это у вас в ушах пищит!» Генерал поблагодарил солдата и сказал, что он самый честный воин.

Зина улыбнулась, помолчала, потом вернулась к прежней теме.

— Ты любишь Валю? — спросила она.

— Очень!

— Ну что ж, мне от этого легче. Было бы больнее, если бы знала, что ты никого не любишь.

— У тебя все получается наоборот, — усмехнулся Володя. — То радовалась, что меня расстреляли, то теперь радуешься моей новой любви.

— Наверное, когда не жалеешь себя, не жалеешь никого.

— Разве? Иной раз не жалеешь себя ради другого человека. Если, конечно, человек этого достоин…

— Валя сейчас у твоей матери?

— Ранена. Здесь ее нет.

— Вот почему ты ко мне зашел… Валю жалеешь, а берешь с собой на операции…

— А тебе ее не жалко?

— Я ее ненавижу так же, как она меня!

— Из-за Копыцкого?

— Нужен был он ей, как же! Из-за… — Зина осеклась, прикусила губу. И спросила, чтобы только не молчать: — Тяжело ее ранило?

— Легко, в ногу.

— Смотри, еще и убьют.

— Нет, я не позволю ей больше участвовать в трудных и сложных операциях.

— Только сам будешь воевать? Смотри, сбережешь ее для кого-нибудь другого…

— Знать, судьба моя такая: беречь девчат для других.

— Если б тебя не ранили, и со мной такого не случилось бы.

— Ты уверена? А я не верю. Пожалуй, лучше, что меня в то время тут не было. Взял бы меня Копыцкий с собой на задание да и пристрелил бы в спину.

— Возможно. Не встань ты между ними, он бы и Валю прибрал к рукам.

— Я между ними не становился.

— Пускай так, но Валя всей душой тянулась к тебе.

— Не замечал.

— А я замечала и знала.

— Ты что, устраиваешь допрос? Меня, например, не интересует, как ты любила Копыцкого!

Жесткая эта фраза, как меткая пуля, попала в цель. Зина зарылась лицом в подушку и разрыдалась. Не потому, что Володя так равнодушен и холоден к ней: после всего, что произошло, иначе и не могло быть. Но откровенный, без недомолвок разговор с парнем разбудил в ней все, пережитое за последние два года. Будто издалека, из-за глухой стены доносились слова Володи о том, что скоро придут наши и жизнь пойдет по-другому. Что ей, недавней партизанке, нечего стыдиться… И не ее вина, что поддалась обману негодяя… Все это останется в прошлом и забудется.

— Нет, нет, — простонала сквозь слезы Зина. — Знал бы ты, как мне тяжело, я не хочу жить, не хочу…

Так и ушел, не сумев успокоить ее. «Хорошо, что не догадывается, кто убил Копыцкого, иначе встреча была бы совсем другой», — подумал он. И мысленно выругал себя за то, что зашел к Зине: не нужно было ворошить чувства молодой женщины, когда она в таком положении.

Мать сразу почувствовала, что сын вернулся в плохом настроении.

— Жалеешь Зину? — спросила она.

— Тяжело ей.

— Но нельзя же возвращаться из чувства жалости, сынок!

— Ни о каком возвращении я не думал и думать не собираюсь. Меня любит Валя, а я ее.

— Вот и держитесь друг друга. А к женщине ходить… — мать поморщилась и как бы для самой себя добавила: — Тронутая земля дождя требует.

Володя не понял этих слов.

— Да, — сказал он, — она плачет.

— Ничего, поплачет и успокоится. Не одна она в эту войну мужа потеряла. А ей в таком возрасте и вообще не следовало заводить мужа, чтобы потом лить по нему слезы. Полюбила человека — люби, время не помеха, а проверка, серьезно ли все это.

Мария не рассказывала сыну, как некоторые женщины смеялись над ней. Мол, Зина вышла за командира, а ее сыночку дала отставку. И теперь материнская гордость восставала против того, чтобы Володя навещал Зину. Но, услышав, что он больше не будет встречаться с ней, мать сразу повеселела и начала хвалить Валю.

— Как же у нее с ногой? — спросила она.

— Уже хорошо, раны заживают.

— Могли и убить. Сыночек, береги себя теперь, не лезь очертя голову.

— Очертя голову ничего путного не получится.

— Все равно немцам нашу армию не остановить, зачем же тебе лезть на рожон.

— Помогать армии нужно, вот зачем. Представь себе, фрицы отступают, а моста через реку нет. Вот их и прижали. А как тяжело будет нашим, если гитлеровцы без помех переедут на другой берег и взорвут мост за собой.

— Ты всегда свое докажешь. Я соглашалась с тобой и тогда, когда наши отступали: надо воевать.

— По-твоему, мама, получается, что с освобождением Дубовой Гряды и войне будет конец. Нет, закончится она только в Берлине.

— Надо дожить хотя бы до прихода наших.

— Еще неизвестно, кто останется жив. На пути своего отступления фашисты создают мертвую зону, уничтожают женщин, детей, а значит, и жизнь. И задача партизан — не позволить им этого.

— Ложись, сынок, спать. Я тебе на кровати постелила, дедушка заберется на печь.

Двое суток пробыли подрывники в Дубовой Гряде, и ни разу за это время не заиграл баян, не зазвучала песня. Слишком живы были раны у матерей, сыновья которых погибли, сражаясь в составе этой группы. Хлопцы сходили на кладбище. Над могилами Миколы и Федора высились обычные кресты, потому что нельзя было партизан хоронить иначе, ставить обелиски и увенчивать их звездочками. Немцы иной раз наведывались на кладбище, после чего ни звездочки, ни могильного холмика уже нельзя было найти. Диверсанты сделали из еловых лап венки, возложили их на могилы боевых друзей и начали готовиться к отъезду.

На телегу сложили все необходимое для поджога моста. Иван даже два снопа соломы прихватил, утверждая, что солома со смолой будет гореть отлично.

В сумерках группа двинулась по направлению к Жлобину. На этот раз ехали по бойкой дороге, которая вела прямо к мосту: Володя и Анатолий впереди верхом, а остальные за ними на пароконной подводе. Путь был неблизкий, но группа не спешила. Ночь наступила тихая, темная, а это не очень благоприятствовало сегодняшней операции. Вот если бы ветер, да посильнее!..

В километре от моста остановились. Володя и Анатолий отвели своих коней в лощинку поблизости и привязали к кустам.

— Теперь надо двигаться как можно тише, — вернувшись, сказал командир. — Мы с Толиком пойдем впереди, а вы за нами на определенной дистанции. Старайтесь держаться колеи, чтобы не грохотали колеса.

Он не увидел, а почувствовал, что нервы у всех напряжены до предела, как закрученная до отказа пружина. Это понятно: идут почти в самый город, откуда долетают и скрежет, и гудки паровозов, и треск мотоциклов, и шум машин. Время от времени где-то над немецкими складами взвиваются ракеты. Бойкач тоже чувствовал волнение, но знал, что оно пройдет, как только группа начнет действовать. В бою партизаны сражаются с необычайной энергией и отвагой.

Вот и песчаный пригорок метрах в двухстах от моста, с которого виден и мост, и дом для охраны. Володя поднялся на пригорок, посмотрел, не изменилось ли что-либо, и вернулся к хлопцам.

— Павел, — шепотом сказал он, — ты с телегой останешься здесь до тех пор, пока не увидишь, что дом горит. Тогда — во весь дух к мосту! Там Гриша и Иван помогут разлить смолу и разбросать смоляки. Данилов, возьми у Толика винтовку с бесшумкой, а ему отдай свой автомат. Хлопцы, берите тол, кабель и пошли.

Дорога, по которой они приехали, упиралась в шоссе, и ребята по обочине направились к мосту. Один из часовых-полицейских открыто курил, и командир понял, что это связной. Махнув рукой товарищам, чтобы немного отстали, Володя смело двинулся вперед и узнал Банника.

— Все сделано, как надо, — чуть слышно прошептал тот. — На посту возле дома тоже свой парень.

— Хорошо, — кивнул Бойкач. — Калоша, поможешь ему облить настил бензином, пока мы на той стороне установим мину. Подожжем и взорвем одновременно, чтобы немцы не смогли подступиться.

Потихоньку подошли к Орлову, охранявшему мост со стороны Жлобина. Володя быстро уложил на балку две большие плитки тола, закрепил капсюль-взрыватель и сказал Ивану:

— Привяжешь конец кабеля к чеке только тогда, когда все будет готово к поджогу. А ты, Гриша, разматывай кабель через мост и ложись под откосом шоссе. Когда мост загорится, дернешь кабель, и мина сработает.

Вместе с Орловым, успевшим сообщить пароль, Данилов направился к дому для охраны. Володя и Толик пошли за ними. Немецкий часовой заметил, что кто-то приближается, сделал несколько встречных шагов и остановился. Не дожидаясь оклика, Данилов произнес пароль и смело подошел к гитлеровцу. Тот сверкнул фонариком, узнал Орлова и спросил, что пришедшему с ним человеку нужно.

— Коменданта, — ответил Данилов.

— Документ, — потребовал часовой.

Данилов протянул руку к карману, положил палец на спусковой крючок винтовки и мгновенно направил ствол под подбородок немца. Щелкнул затвор, и часовой рухнул, как сноп. Орлов не понял, что произошло, лишь удивился мгновенной гибели гитлеровца и, схватив Данилова за руку, быстро повел его в комнату коменданта.

Володя и Анатолий бросились к часовому-полицейскому.

— Вы партизаны? — тихонько спросил тот.

— Да, иди в помещение и зажги свет, — приказал Бойкач.

Полицейский открыл дверь и щелкнул выключателем. Послышался чей-то дикий крик. Некоторые полицаи на койках, щурясь, подняли головы: что случилось? А Володя с Толиком уже стояли возле козел с оружием.

— Сдавайтесь! — во весь голос крикнул Бойкач.

Полицаи в одном белье посыпались с двухэтажных нар. Некоторые сразу подняли руки, а остальные, высадив оконную раму, друг через друга полетели в темноту.

— Пускай бегут, — махнул рукой командир и обратился к оставшимся: — А вы молодцы. Одевайтесь, пойдете с нами.

Все быстро оделись.

— Оружие пока не дадим, — сказал Володя.

— Некоторым дать можно, нам все не унести, — поморщился часовой.

— Вот и выдай тем, в ком уверен.

Часовой раздал девять винтовок, но трое полицаев не получили оружие. Те с такой обидой посмотрели на Бойкача, что он сам дал им винтовки. Часовой разделил между всеми остальное оружие и взял пулемет. Володя разрезал несколько сенников на нарах и поджег.

— Теперь пошли!

Во дворе к нему подбежал Данилов.

— Надо быстрее, комендант сбежал! — взволнованно сказал он.

— Как сбежал? — не понял Бойкач.

— Вошли мы в комнату, а комендант, в нижней сорочке, сидит за столом напротив занавешенного окна и что-то пишет. Я ему говорю, что так поздно работать нельзя. А комендант поднял глаза и отвечает: «Когда нужно, значит, нужно». Он только протянул руку за промокашкой, как я стукнул и почувствовал, что пуля не вышла из ствола. Гитлеровец не растерялся, сразу за занавеску и в окно. Только тут я вспомнил, что забыл перезарядить винтовку. Пока дослал второй патрон, комендант уже заорал за окном. Открыл я двери в соседнюю комнату и там пристрелил двух фашистов.

С птицефермы донеслась пулеметная очередь. А пламя уже вырвалось наружу, поползло по крыше. На мосту стало совсем светло. Банник и Калоша успели облить его бензином и не знали, что делать дальше. Трассирующие пули роем летели над рекой к мосту. Пылила с подводой все еще не появлялся.

Командир выругался и помчался за песчаный пригорок. Пылила глазел на мост и, лишь увидев, что кто-то бежит, бросился к телеге. Володя выхватил вожжи из его рук и хлестнул лошадей.

Пулеметный и винтовочный обстрел со стороны птицефермы усиливался. Одна за другой взвивались в черное небо ракеты. На мосту все залегли. С грохотом ворвались на него кони, и на середине моста Бойкач остановил их. Прогнав Пылилу, он перевернул на настил бочку со смолой, сбросил мешки со смольем и снопы соломы и, вскочив на телегу, завернул лошадей назад.

Глянув на мост, Володя увидел, что там и сейчас никого нет. Кони топтались, пытаясь бежать, но командир крепко удерживал их за вожжи. Потом присел и поджег солому, совсем забыв, что мост уже облит бензином. Огонь мгновенно охватил весь мост, громыхнул взрыв, лошади рванулись к шоссе и волоком потащили по настилу хлопца, так и не выпустившего вожжи из рук.

Бросив вожжи, Бойкач скатился под откос, где находились его ребята и пленные полицейские. Только Пылилы среди них не было.

— Где Павел? — спросил командир. — Когда я поджигал солому, он уже исчез.

— Сюда не прибегал, — ответил Толик.

— Значит, остался на той стороне. Через речку ему теперь не перебраться, а нам надо быстрее уходить.

Случается, что и на пожар бывает смотреть интересно и радостно. Так и сейчас: казалось, будто вылинявшие розовые платки колышутся, не только над водой, но и по всей глубине реки. Пламя освещало крутой песчаный овраг и деревья с пожелтевшими листьями. Все это выглядело сказочно и таинственно в окружении густой ночной темноты.

Не наблюдал за пожаром только Пылила. Оказавшись по Другую сторону моста, он испугался взрыва и без оглядки побежал вдоль берега, пока не заметил на поверхности реки что-то черное, похожее на лодку. Это и в самом деле была лодка, металлической цепью с большим замком на конце прикрепленная к железному столбику, глубоко вбитому в землю на берегу. Как ни старался Павел освободить цепь и поскорее переправиться на противоположный берег, ничего не получалось. Не попытаться ли выстрелом из винтовки сбить замок? Он так и сделал, но первая пуля не принесла успеха. Пылила хотел выстрелить второй раз и вдруг увидел, что по его следам кто-то идет. Что было сил бросился он к кустам, решив пробираться вверх по течению, где река сужалась и, он знал, еще сохранились кладки.

Уже и небо посветлело от утренней зари, а звон в ушах после взрыва не утихал. Павел шагал и шагал по травянистому берегу, а человек, не приближаясь и не отставая, продолжал следовать за ним. Мелькнула мысль: остановиться и выстрелить. Но нет: вдруг это связной-полицейский. И Пылила пошел еще быстрее.

Наконец кладки, а с ними и речная преграда остались позади. Скоро Дубовая Гряда. Недалеко от деревни Павел остановился. Но по мере того, как все больше и больше светало, неизвестный начал отставать, не теряя Пылилу из поля зрения. «Будь что будет, — набравшись смелости, решил хлопец, — а я его подожду!»

Уже в деревне Пылила доложил командиру, что привел начальника полиции. О том, как удалось захватить его, промолчал. Ни словом не обмолвился и о своем испуге — шутка ли, на плече у человека вдруг увидел немецкий автомат. Только на допросе Бойкачу стало ясно, каким образом начальник полиции попал к ним.

А тот проснулся, когда с птицефермы начал бить пулемет. Быстро одевшись, выбежал на улицу. Дом уже пылал, а вскоре и мост содрогнулся от взрыва. Начальник пробрался на берег реки, откуда слышались голоса партизан, и приблизительно определил, в какую сторону они пошли. Что делать? Бежать в комендатуру и доложить, что ночевал у любовницы? Не поверят. Комендант может заподозрить, что это он привел партизан, поэтому и стался жив. А если и не заподозрит, все равно не лучше: как посмел на целую ночь уйти с моста?! Так или иначе, петли не миновать… А вот если пойти к партизанам, помочь им чем-нибудь, можно спасти свою жизнь…

И начальник полиции направился вдоль реки в ту сторону, куда, как ему показалось, ушли партизаны. Увидев Пылилу, бросившегося прочь от лодки, он решил, что не ошибся, и с этой минуты неотступно следовал за Павлом.

Бойкач понимал, что Пылила струсил, когда в сторону моста полетел рой трассирующих пуль. Поэтому он не повез на мост смолу и солому, как было приказано. За это надо было строго наказать Павла. Но как накажешь, если он «захватил» самого начальника полиции. И все же Володя решил попросить командира роты лично поговорить с Пылилой и серьезно предупредить его.

Запряженных лошадей не было, просить людей подвезти их партизанам не хотелось, и они решили идти пешком. Тем более что идти было весело, впереди шагало столько полицейских во главе с самим начальником. Однако сами полицейские были не очень довольны тем, что начальник идет вместе с ними. Все считали, что он причинил нашим людям гораздо больше вреда, чем каждый из них. Во многих случаях полицейские хотя и неохотно, но выполняли его прямые приказания.

Чувствуя такое отношение бывших подчиненных, обезоруженный начальник не отставал от лошадей, на которых ехали Володя и Анатолий. Он не представлял себе, что попадет к таким молодым хлопцам. Неужели это они отважились возле самого Жлобина напасть на полицию, немцев и уничтожить мост? Нет, очевидно, часть партизан ушла другой дорогой. С ними уехала и подвода. Начальнику полиции понравился молодой командир группы: без фанаберии, внимательно слушал на допросе, не дергал, не угрожал. Сам он допрашивал бы партизан не так… Правда, допрашивать не приходилось, но видел, как это делают в комендатуре… Там, пока душу от тела не отделят, человека, даже ни в чем не повинного, не отпустят.

Жаль, что партизаны не уничтожили всех полицейских, думал начальник. Придется говорить правду, а в ней много такого, чего нельзя было творить на своей земле. Конечно, приказывали немцы, он и его подчиненные были только исполнителями их приказов. Это должно смягчить вину. Но если все полицейские тоже расскажут только правду, на смягчение наказания ему лично надеяться вряд ли стоит…

В лагере пленных встретили злыми взглядами. Бойкач подъехал к командирской землянке, спрыгнул с седла и привязал кобылу к сосне. Полицейские остановились поблизости, понуро опустив головы. Володя долго пробыл у командира роты, и пленные думали, что разговор там идет только о них. Наконец Бойкач вышел из землянки, отвязал кобылу и увел ее по тропинке, ни разу не оглянувшись. Пленные совсем пали духом: неужели командир группы не будет присутствовать на их допросах у высшего начальства?

А Володя думал совсем о другом. Он коротко доложил командованию о каждом из полицейских, и теперь пускай оно само разбирается с ними. Юноша знал, что Валя волнуется, ждет его каждый день, каждый час и передумала, наверное, обо всем на свете. Передав кобылу партизану из хозяйственного взвода, он побежал к шалашу девушки, но там ее не оказалось. Разыскать Валю удалось на поляне, где она обычно училась ходить.

Валя задумчиво сидела на пне, подставив спину солнцу и ковыряя палкой землю. Увидев Володю, радостно вскочила, и они крепко обнялись.

— Видишь, я уже бегаю, — прошептала Валя.

— Знаю, что ты этим хочешь сказать, — тоже шепотом ответил Володя.

— Ну, что? Говори!

— Что можешь идти с нами.

— Конечно… Если б ты знал, как мне здесь надоело. Спать не могу. Стоит уснуть, сразу вижу тебя. Кажется, ты бежишь, стреляешь, а немцы окружают. В эту ночь так закричала, что даже проснулась.

Володя взял Валю за руку, и они пошли по поляне.

— Может быть, ты крикнула в ту минуту, когда я тащился на вожжах за телегой.

— Как это?

— Мы зажгли мост. Я хотел удержать лошадей, а они испугались, потащили меня из огня и потом убежали куда-то.

— Тяжело тебе было?

— Легче, чем в тот раз на железной дороге. Во-первых, не было тебя, а во-вторых, начальник полиции взял в плен Пылилу и привел его к нам. Вот как бывает.

— Ты шутишь?

— Спроси у него.

— Хорошо, спрошу. А где вы стояли до операции?

— В Дубовой Гряде.

— Зину видел?

— Валечка, не только видел, но и заходил к ней, и разговаривал.

— Так я и знала, что ты все-таки любишь ее…

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты как-нибудь со стороны услышала наш разговор. А вообще-то я плохо сделал, что пошел. Мама ругала меня за это. Я признался Зине, что люблю тебя.

— Ты сказал неправду!

— Миленькая, ты же сама это знаешь.

— Я знаю, что ты никому не дал убить Копыцкого, а из ревности сделал это сам.

— Изменник первый хотел меня убить, почему же я не мог отомстить ему? Считаю это самой удачной моей операцией…

— А что Зина говорила обо мне?

— Не любит тебя, потому что ты ее ненавидишь.

— Ты бы сказал, что теперь у меня нет прежней ненависти.

— Я и дал ей понять, что ты очень хорошая. Она призналась, что была рада моей смерти.

— Знаю, мне еще тогда передали ее слова: мол, Валя думала, что диверсант будет ее, а его уже нет. Я сказала в ответ, что стыдно радоваться смерти друга.

— Валечка, — остановился Володя, обнял девушку и заглянул в ее глаза, — я только в бою забываю о тебе.

— А когда был у Зины, тоже обо мне думал?

— Думал.

Какое бы удовлетворение ни испытывал молодой человек от удачно проведенной операции, все равно его чувства отличаются от тех, которые вызывает чистая и сильная любовь. Кажется, будто только от нее зависит и осмысленная борьба, и труд, и жизнь на земле.

Бывший учитель Володи и Вали стоял на краю поляны и наблюдал за ними. Невольные слезы радости за молодых людей, которых он воспитывал, выступили у него на глазах. Разве можно позволить, чтобы между ними стал чужеземец, разлучил их, надругался над их чувствами? Нет, никогда! А ведь Валю уже везли в чужую землю, где растоптали бы ее честь и гордость. Отцвела бы девушка, так и не успев расцвести…

Долго еще гуляли по поляне влюбленные.

— Теперь я убедился, что ты могла бы пойти на задание, — улыбнулся Володя. — Но скоро придут наши, и мы будем или ожидать их здесь, или пойдем навстречу.