Високосный год

МАТРИАРХАТ

Мать говорила:

— До каких же пор может так продолжаться?

Сона отвечала матери:

— И как ты только не устаешь от этих разговоров? Каждый раз одно и то же…

Мать говорила:

— Ты сама мать, должна понимать такие вещи… Разве могу я молчать?

— Что ж с того? — равнодушно отвечала Сона. — От разговоров ничего не изменится.

— Не может быть, чтобы такой девушкой, как ты, никто не заинтересовался.

— Девушкой!.. — усмехнулась Сона. — А с детьми как прикажешь быть?

— Ты свое счастье найди, — в голосе матери звучали деловые нотки, — а уж за детьми я присмотрю.

— Ах, мама, мама, — улыбалась Сона, — нынче и девушки-то не могут своего счастья найти, а на меня и смотреть не станут.

— Искать надо! — продолжала настаивать мать. — Счастье, оно само не придет…

— Что же мне делать?! — взрывалась наконец Сона. — Повесить на грудь объявление, что, мол, так вот и так, муж у меня умер, осталась я одна с тремя детьми на руках, пожалейте, возьмите меня такую. Так, что ли?!

— Не знаю, не знаю… Какая у тебя жизнь? Из дому на работу, с работы домой, и так — круглый год. Нельзя же так…

— А что мне еще остается? — вздыхала Сона. — Больше у меня нет ничего в жизни.

— Вот об этом я и толкую. Искать надо.

— У меня есть только дети, работа, ты…

— А ведь ты еще так молода! — хмурилась мать.

— Молода… — горько усмехалась Сона. — Для тебя молода, это верно.

— Будет тебе! — сердилась мать. — Тридцать лет — это не возраст. Ты еще вчерашний ребенок.

— Это только для тебя я ребенок, пойми же наконец, для тебя! Для других я просто стареющая вдова…

— Ох, ослепнуть бы этим другим… Не видят они, что ли?

— В том-то и дело, что отлично все видят.

— Неужели только это и видят? — никак не могла успокоиться мать. — А красоты твоей, фигуры, осанки не видят, а?

— Ну, скажем, увидели, — Сона нервно брала сигарету, — что ж, я так и пойду из дому, прихватив детей?

— Ну, если попадется хороший человек… Почему бы и нет?

— Эх, зря только переливаем из пустого в порожнее, воду в ступе толчем.

Мать умолкла. Губы ее начинали предательски дрожать, на глазах выступали слезы.

Обычно такие разговоры начинались поздними вечерами, когда дети давно уже спали, когда смолкали улицы, когда в серванте неизвестно почему вдруг начинали позванивать хрустальные бокалы и взгляды матери и дочери случайно — а может, так хотелось матери? — встречались.

Инженер по технике безопасности Рубен Бадалян крепко поспорил с начальником электроцеха. Один электрик включил сварочный аппарат и, разбрасывая вокруг снопы искр, принялся резать трубу. Рубен неспешно подошел к нему, положил руку на плечо и миролюбиво сказал:

— Ты же права такого не имеешь — работать со сварочным аппаратом. Зачем нарушаешь порядок?

— Шел бы ты отсюда подальше… — ответил электрик.

— Послушай, нельзя же так. Запрещено, понимаешь? Если что случится, кто будет отвечать?

— И откуда ты только на мою голову взялся? — электрик лишь на мгновение приподнял голову и тут же вновь склонился над трубой.

— Хоть бы ведро воды поставил рядом, что ли… Ведь пожар может начаться. Что тогда будет, подумал?

— Выходит, не разрешаешь? Ну и не надо, мне это до лампочки! — взвился электрик. Отложив аппарат и защитную маску, он побежал жаловаться начальнику цеха.

— Куда это ты вдруг сорвался? — крикнул ему вслед Рубен. — Вот ведь люди, а? Слова им не скажи…

Он достал сигарету, размял, поглядел по сторонам — никак не мог решить, что ему теперь делать. Тут из своего кабинета вышел начальник электроцеха.

— Ты бы лучше не совал свой нос куда не просят!

— Спокойно, — ответил Рубен, — спокойно.

— А мы, между прочим, не такие бездельники, как ты, нам не с руки всегда быть спокойными, — повысил голос начальник цеха.

Стоявший рядом электрик фыркнул, прикрыв рот ладонью, и это рассердило Рубена.

— Ты слишком много на себя не бери! Он не имеет права работать со сварочным аппаратом. И я не позволю…

Начальник цеха саркастически хмыкнул.

— Он, видите ли, не позволит! Иди делай свое дело, — обратился он к электрику. — Мы еще посмотрим, кто это тут не позволит!

Электрик, нагло ухмыльнувшись в лицо Рубену, схватил маску и аппарат. Брызнули искры. Рубен бросился к нему и обеими ногами встал на трубу, наполовину уже разрезанную:

— Не дам!

— Саботируешь? — заорал начальник цеха. — Я их уламываю, прошу, кое-как удается вытянуть работу, а ты, па-а-анимаешь, саботируешь, да?!

— Саботирую? — повторил Рубен и, не сдержавшись, рассмеялся. — И откуда ты только такие слова берешь?

— Я тебе покажу, откуда что берется, — потянул его за рукав начцеха. — Пошли к главному!

Рубен освободил руку, и они зашагали по цеху. В последний момент Рубен заметил, что электрик вновь принялся за свое, но не обернулся, чтобы не мелочиться.

Главный инженер разговаривал с начальником отдела снабжения. Начцеха, видно, выглядел слишком взволнованным: когда они с Рубеном вошли в кабинет, главный инженер оборвал разговор на полуслове и с тревогой спросил:

— Что-то случилось?

— Ничего не случилось, просто дело в том… — начал было Рубен, но начцеха кинулся к столу главного:

— Что может случиться! Ничего не может случиться! А этот путается под ногами, не дает работать!

— Электрик не сдавал экзамена на сварщика и не имеет права браться за аппарат, — объяснил Рубен.

— Эх, Бадалян! — оживился начальник отдела снабжения. — Если все только по правилам делать, никакую работу с места не сдвинешь.

— Все ясно, — сказал главный инженер и обратился к начальнику электроцеха: — Ты иди работай. Когда монтаж кончишь?

— Скоро уже. «Не имеет права»! — передразнил Рубена начцеха и, фыркнув, вышел из кабинета.

— Кто будет отвечать, если что-нибудь случится? — спокойно спросил Рубен, переминаясь с ноги на ногу.

— Мы будем отвечать. — Главный инженер закурил, прищурил от дыма глаза. — Я и ты.

— Но ведь нельзя же так…

— Запретить легко, проследил бы лучше, чтобы люди вовремя сдали экзамен, — ответил главный и обернулся к начальнику отдела снабжения: — Так что там у тебя?

Рубен понял, что разговор окончен, вышел из кабинета, медленно направился через сборочный цех в свою комнатку. Включив снаружи свет, он вошел и прикрыл за собой дверь.

Каморку Рубена лишь с натяжкой можно было назвать отдельным кабинетом. Здесь не было окон, а в углу торчал из стены кран. Видимо, здесь должны были храниться веники и ведра уборщиц. Эту-то каморку и переделали в кабинет по технике безопасности: поставили стол и два стула, развесили по стенам плакаты, показывающие, как оказать первую помощь пораженному током, утопающему, что делать в случае ядерного удара, и еще другие картонные и жестяные таблички, что-то запрещающие или приказывающие.

Рубен присел к столу, оперся подбородком о ладонь, посидел так немного. Он уже забыл и недавний спор с начальником электроцеха, и разговор у главного и теперь находился в состоянии глубокого безразличия. Кран был неисправен, и тонкая струйка воды присоединяла свое журчание к жужжанию дросселя лампы дневного света. Откуда-то снаружи послышался девичий смех, но тут же, удалившись, смолк. Рубен очнулся, достал из ящика стола кофейник и спиртовку, принялся варить кофе. По комнатке поплыл запах сухого спирта.

Рубен Бадалян считался на заводе старым работником. После окончания института его оформили мастером электроцеха, но характер у него оказался слишком мягким для такой должности. Рабочие быстро раскусили его и перестали слушаться. Начальство сперва полагало, что все это от неопытности, со временем, мол, научится. Потом стало ясно, что мастер из него никакой, и Рубена перевели в конструкторское бюро. Здесь он сделал несколько интересных рацпредложений, но их надо было оформить как полагается, для этого нужно было долго и кропотливо чертить, а чертить он не любил. Предложения так и не были внедрены, после чего заведующий конструкторским бюро и порекомендовал назначить Бадаляна инженером по технике безопасности. Назначили его на новую должность и в первый же день кличку придумали: Безопасный Рубен. Работа эта особого горения не требовала, никак не была связана с выполнением плана и не диктовала напряженного ритма, а потому нравилась Рубену. Он приходил на завод с опозданием, направлялся в свою каморку, пил кофе, если была охота — решал сложные шахматные задачи, если нет — выходил, лениво бродил по цехам, беседовал с рабочими. На перерыв обязательно шел в столовую и плотно обедал. Его там любили, а может, и жалели, во всяком случае, старались подложить кусочек пожирнее да повкуснее. Жил Рубен один, семьи у него не было. Если повар бывал не особенно занят, он непременно заводил с Рубеном разговор:

— Ты бы женился, что ли. Хоть дома бы обедал.

— Вот еще… Небось женатые не больно-то довольны, — пожимал плечами Рубен.

После обеда он заглядывал в библиотеку, брал журнал по радиотехнике, возвращался к себе и запоем читал до конца рабочего дня. Радиотехника была страстью Рубена, он мог часами изучать какую-нибудь особенно запутанную схему, медленно водя карандашом, искать в ней изюминку, а когда, случалось, находил новое решение — не мог сдержать радости. Тогда он вскакивал со стула, закуривал, шагая по комнате взад и вперед, снова подходил к схеме и, вглядываясь в нее, постукивая карандашом по какому-нибудь узлу, приговаривал:

— Молодец, Рубен-джан! И как они сами до этого не дошли, а?

Другой бы на его месте, наверное, сразу бы послал это самое новое решение в редакцию журнала и с нетерпением стал бы дожидаться ответа, но Рубену такое и в голову не приходило. Он в одиночестве радовался своему успеху, пока не встречал новую, еще более сложную задачу.

Зазвонил телефон. Оторвав взгляд от поверхности стола, Рубен поднял трубку:

— Ну…

— Послушай, а если тебе директор позвонит? А ты нукаешь!

— Директор… — слабо улыбнулся Рубен. — Скажи еще — министр.

— Ты отвечай хотя бы — «Безопасный Рубен слушает!».

— Знаешь, ты лучше скорей выкладывай, что там у тебя, а то кофе вот-вот сбежит.

— Ты чем вечером занят?

— Ничем… Приходи, в шахматы сыграем.

— Приду. Но не один. Сечешь?

— Подожди-ка, кофе сбежит. — Рубен протянул руку, снял кофейник с огня и поставил его на черный, обгорелый — наверное, как раз из-за этого самого кофейника — край стола.

— Говорю — не один буду. Девушка просто ангел. Хочу ей показать, во что ты превратил свою квартиру. А то я рассказываю, а она не верит.

— Было бы чему не верить… — не без самодовольства заметил Рубен.

— Да разве такому поверишь? Значит, договорились? Мы к тебе обязательно заглянем.

— Хорошо, — согласился Рубен. — Только ты потом не проси меня выйти погулять.

— Не буду. Выпить с собой захватить или у тебя найдется?

— Найдется. — Рубен положил трубку и сказал телефону: — Хочешь принести — так неси, чего зря спрашиваешь, жмот ты этакий, сукин сын!

…Виноваты ли были в этом крики ласточек, весело носившихся в небе, теплый ли весенний вечер, властно зовущий из дому, а может, облокотившись о подоконник, Сона слишком долго смотрела из окна на гуляющих по улице красивых девушек, — как бы то ни было, ее неудержимо потянуло из дому. Решение пришло как-то сразу. Она вошла в спальню, открыла дверцу гардероба. Перед глазами стояли недавно зазеленевшие деревья, беспечные девушки-красавицы… Сона заторопилась переодеваться.

— Сона! — позвала мать.

Она еще раз оглядела себя в зеркале и пошла на кухню. Мать мыла посуду. На столе еще стояли грязные тарелки с остатками обеда, валялись ложки и вилки, виднелись крошки хлеба. Со двора слышны были детские крики и смех. Мать, не оборачиваясь, сказала:

— Давай, пока есть горячая вода, выкупаем младшую.

Сона ответила не сразу. Кукушка, выглянув из часов, прокуковала семь раз.

— Я ухожу, — сказала Сона, — выкупаем завтра.

— Куда это? — обернулась к ней мать. В ее взгляде мелькнуло удивление, рука повисла, и с пальцев на пол закапала мыльная вода.

— В парикмахерскую, — кокетливо тряхнув головой, ответила Сона. — А что, нельзя?

«Смеется надо мной», — подумала мать, но вслух сказала:

— Почему же нельзя, разве я тебе когда-нибудь запрещала?..

Сона почувствовала, как ощущение весны и радости начинает покидать ее.

Еще одно мгновение, и она бы просто вернулась в комнату, надела бы старенький халат и жизнь опять пошла бы давно заведенным порядком. А ей хотелось убежать из дому, убежать от самой себя.

— Когда вернешься? — крикнула ей вслед мать и услышала стук захлопнувшейся двери.

Ей пришлось высидеть большую очередь в парикмахерской. Раньше, когда у нее был свой мастер, она просто звонила ему и договаривалась заранее, а потом, придя точно в назначенное время, важно проходила мимо очереди, усаживалась в кресло и вскоре выходила из парикмахерской с самой модной прической.

Сейчас, дожидаясь своей очереди, она вспоминала эти деньки и печально провожала взглядом женщин, которые гордо и уверенно, не спрашивая, кто последний, проходили прямо в салон. Несколько раз она даже собиралась встать и уйти, но так и осталась сидеть. Кто знает, о чем она думала в это время, может быть, о том, что сейчас, весной, после долгого затворничества, в ней снова пробуждается женщина.

Когда Сона наконец вышла из парикмахерской, уже темнело, на улице зажглись фонари. Еще сидя в удобном кресле, она придирчиво оглядела себя в зеркале и осталась довольна собой: в глазах вновь зажегся огонек, после смерти мужа, казалось, погасший навсегда. И вот теперь, медленно идя по улице, она удивлялась тому, как все вокруг привычно и обыденно. Троллейбус, как всегда, остановился, не доехав до остановки — сорвалась штанга, — и люди бежали, чтобы успеть втиснуться в него; на крыше здания напротив мелькнула безвкусная старомодная реклама, от которой, впрочем, осталась лишь половина; по улице сновали автомобили, стоял бензиновый чад, а прогуливающиеся по тротуарам девушки были не так уж и красивы. И вряд ли кому-нибудь из тех, кто шел сейчас рядом с Сона, обгонял ее, спеша и толкаясь, пришло бы в голову, что рядом идет женщина, которая не в силах была усидеть в четырех стенах и которой кажется сейчас, что все вокруг смотрят на нее, и потому походка ее независима и горда, грудь слегка выставлена вперед, взгляд неподвижен.

Сона перешла улицу. У магазина минеральных вод какой-то мальчишка, совсем еще сопляк, что-то бросил ей вслед, но она не обратила на него внимания, даже слов не расслышала, и очнулась от забытья, лишь когда перед ней выросла как из-под земли цыганка, прижимающая к себе грудного малыша.

— Дай бог твоим детишкам счастья и здоровья, красавица, подай, золотая, денежку.

Сона остановилась как вкопанная. Сердце ее на миг замерло, а потом гулко застучало, как будто рвалось из груди.

— Подай, красивая, ради твоих детей, — цыганка настойчиво протягивала руку. Ребенок у нее на руках беспокойно заворочался и запищал.

Нет, теперь уже не было для Сона бесконечного неба, в котором стрелой пролетали быстрые ласточки, она уже не ощущала аромата весны. Не чувствовала тех неясных желаний, которые заставили ее выбежать из дома. Как же могло это случиться? Как могла она забыть о своих обязанностях, забыть о детях?! К чему может привести этот неожиданный порыв, это бессмысленное стремление убежать от самой себя?..

— Сейчас, подожди, — сказала Сона. Она быстро нашла в сумочке мелочь, протянула монету цыганке и, оглядевшись вокруг, поняла, что зашла довольно далеко, сама того не замечая. Сона повернулась и побежала. Совсем недавно такая гордая, привлекательная и независимая, она смешалась с уличным потоком, сразу растворившись в нем.

— Что с тобой? — окаменела мать, увидев на пороге тяжело дышавшую Сона.

— Где дети?

— Спят уже.

Сона бросилась в комнату, опустилась на колени у детской кроватки, стала исступленно целовать малышей.

— Что случилось? — спрашивала мать, совершенно опешив. — Что с тобой?

— Оставь меня в покое! — рыдания душили Сона. Резким движением она растрепала аккуратную прическу. — Оставь меня!

После работы Рубен зашел в магазин, взял колбасы, яиц, сыра и отправился домой.

Для человека, живущего бобылем, у него была довольно удобная квартира: большая комната, просторная кухня. В комнате стояли книжный шкаф, гардероб, стол, стулья, широкая кровать и телевизор. Словом, ничего лишнего и необычного, а тем более — странного. Странно выглядели, пожалуй, только светильники в четырех углах потолка и вделанный в стену деревянный бочонок. Кухня была поделена шторами на две части. За шторами, в уютном уголке стоял большой самодельный стол с многочисленными выдвижными ящиками и ящичками. На столе был установлен маленький токарный станок. Прямо над станком на стене аккуратно висели многочисленные разнообразные инструменты. Чуть правее красовалась начерченная от руки и испещренная пометками сложная схема. Она была старательно обведена разноцветными чернилами. По всему было видно, что этот уголок за шторами — самое любимое место хозяина квартиры.

Рубен приготовил яичницу, с аппетитом съел ее, положил колбасу и сыр в холодильник, а в освободившуюся бумагу завернул яичную скорлупу. Подойдя к стене, он нажал кнопку. В стене отворилась незаметная с первого взгляда дверца, откуда выдвинулась резиновая лента, напоминающая транспортер. Лента плавно двигалась к мусоропроводу. Рубен положил сверток на ленту, и мусор уплыл в дверцу, которая медленно закрылась. Он взял сигарету и только собрался закурить, как позвонили в дверь.

— Ну конечно! Ты должен был прийти именно сейчас, — усмехнулся Рубен. — Небось вечером жена тебя из дому не выпустит.

Он отворил. За дверью стояли высокий, худощавый, довольно симпатичный парень лет тридцати и девушка двадцати — двадцати двух лет.

— А вот и наш Безопасный Рубен! — заявил с порога парень, расплывшись в улыбке.

— Вардан… — начал было Рубен укоризненно, но Вардан, не дав ему досказать и слегка подталкивая свою спутницу, уже протиснулся в дверь и громко объявил:

— Видишь, какого гостя я к тебе привел!

— Здравствуйте, — робко сказала девушка. Она, видимо, стеснялась.

— Здравствуйте, — ответил Рубен, разглядывая ее. Девушка ему понравилась: по плечам сбегали густые волосы цвета спелой пшеницы, в глазах светился озорной огонек. К тому же знакомая Вардана была хорошо сложена.

— Нора, — представилась она, протянув Рубену руку.

— Ты его не стесняйся, — заметил Вардан. — Совершенно безопасный человек. — Он обнял Рубена за плечи, притянул к себе, чтобы Рубен не успел обидеться. — Ну, Норочка, сейчас ты увидишь такие чудеса!

— Какие там чудеса, обычное дело… — пробормотал Рубен, освобождаясь от объятий приятеля.

— Норочка, когда входишь с улицы в дом, надо вымыть руки, верно? Так что ты иди умойся, — обратился Вардан к девушке.

Нора неуверенно взглянула на Рубена.

— Нечего его разглядывать, иди мой руки, я же ясно сказал. Первая дверь, — кивнул Вардан в сторону ванной.

— Кончай выпендриваться! — нахмурился Рубен.

— По-твоему, забота о гигиене — это выпендреж?! — деланно возмутился Вардан. — Иди, детка, мой руки, а я после умоюсь.

Девушка пожала плечами и, растерянно улыбаясь, подошла к двери. Она заметила, что ручки на двери нет, протянула было руку, чтобы толкнуть ее, но дверь вдруг отворилась сама собой. Одновременно в ванной зажегся свет. Нора вскрикнула как ужаленная и отскочила назад.

— Вот, вот! А я что говорил! — в восторге от произведенного эффекта завопил Вардан.

Нора, видно, здорово испугалась. Она с досадой посмотрела на хохочущего Вардана и сдержанно улыбающегося Рубена, с обиженным видом отошла в сторону и бросила:

— Да ну вас…

— Постой! — схватил ее за руку Вардан. — Так не пойдет. К этому всему привыкнуть надо.

— Мне ничего не надо.

— Иди, иди, — Вардан потянул ее за руку и подвел к двери, которая опять послушно открылась. — Пошли-ка теперь вместе, а то ты, чего доброго, снова испугаешься…

Они вошли в ванную, и дверь автоматически закрылась за ними. Послышалось удивленное воркование девушки и приглушенный бас Вардана.

— Эх, Вардан, Вардан, — Рубен, улыбаясь, покачал головой. — У самого жена, дети, а он…

Он наконец закурил, вошел в комнату, развалился в кресле и со вкусом затянулся.

Чуть погодя Вардан с Норой вышли из ванной.

— Здесь ты еще не то увидишь, — говорил Вардан девушке. — Со временем, конечно… — при этом он подмигнул Рубену. — А не выпить ли нам, ребята?

Рубен, не вставая с кресла, протянул руку к стене и нажал на кнопку. Шторы затянули окна, и в комнате стало темно и очень уютно. Бочонок в стене сам собой повернулся, превратившись в бар, зазвучала музыка, и в такт ей светильники под потолком заиграли всеми цветами радуги.

— Вот это да! Сказка! — не сдержавшись, восторженно сказала Нора.

— Подходящих рюмок у меня нет, придется пить из чашек, — заявил Рубен.

Пока хозяин доставал на кухне чашки, Вардан прижался к девушке и стал ее целовать.

— Я же говорил, что здесь тебе будет хорошо, — вставил он между поцелуями.

Вошел Рубен. Девушка сразу же отстранилась от Вардана, села в кресло.

— Вам водки или шампанского? — спросил Рубен.

— Шампанского, — ответил Вардан. — Да, не таким бы бутылкам стоять в этом баре… Ты не поверишь, все свои деньги он тратит на эту ерунду, — продолжал он, обводя комнату рукой.

— Это вовсе не ерунда, — сказала Нора, и Рубену стало приятно. — Это сказка.

— Сказка — это ты, — Вардан поднял чашку и на миг умолк, как бы собираясь с мыслями. — Нынче, правда, не принято говорить сентиментальных слов, — начал он, — но как прожить человеку в этом мире без романтики? Все вокруг такие деловые, такие сухие… И стоит встретить светлое пятно среди этой окружающей тебя серости, как уже тянешься к нему, хочешь все время вращаться вокруг этого светлячка, порхать, как мотылек вокруг лампы… Так выпьем же за свет моей жизни, за тебя, дорогая, — он галантно прикоснулся краем своей чашки к чашечке Норы и выпил.

— А в моей жизни светлое пятно — это Рубен, — ответила Нора, взглянув при этом прямо в глаза Рубену.

— Нора! — Вардан шутливо погрозил ей пальцем.

— Ваше здоровье! — она мягко улыбнулась Рубену и отпила глоток. — Я сейчас, — добавила девушка и вышла в коридор.

Музыка зазвучала глуше, одновременно погасли и переливы света на стенах.

— Всем говоришь одно и то же, — пробормотал Рубен.

— Что — одно и то же?

— Да насчет сентиментальности, романтики и порхающих мотыльков.

— А что мне еще говорить? — искренне удивился Вардан. — Я же не поэт, чтобы для каждой придумывать что-нибудь новое.

— И как они только верят тебе…

— Так ведь именно такие заумные разговоры и надо травить, чтобы не дать им прийти в себя. Учу я тебя, учу — все без толку.

Вернулась Нора с какой-то коробкой в руках.

— Это мармелад, — сказала она Рубену. — Любите?

— Ему что! — вмешался Вардан. — Что ни дай — все съест. Сейчас мы выпьем за его здоровье.

— За хозяина пьют в конце, — заметил Рубен.

— Считай, что сегодня я в этом доме хозяин. — Вардан взглянул на часы. — Тебе ведь надо уходить. Ну ничего, ты иди, а мы тут с Норой похозяйничаем.

— Ни в коем случае! — запротестовала Нора. — Рубен никуда не уйдет.

— А я говорю — ему надо уходить.

— Если он уйдет, я ни минуты здесь не останусь.

— Вот тебе раз! — удивился Вардан. — Тебе что, здесь не понравилось?

— Наоборот, очень понравилось.

— Так в чем дело?

— Именно в этом, — ответила Нора. — Дайте сигарету, пожалуйста.

Рубен протянул ей пачку, дал прикурить и сказал:

— Не беспокойтесь. Никуда я не уйду.

— Стало быть, желаете произвести квартирный обмен? — спросил Даниелян.

— Да, — улыбнулась в ответ Сона, но ее улыбка погасла, встретившись с тусклым, безжизненным взглядом собеседника. — И если возможно, поскорее… — прошептала она.

— Понятно, — уперев взгляд в лежавшие перед ним бумаги, отозвался Даниелян.

Наступила тишина. За дверью послышался резкий, громкий голос секретарши, которая спорила с посетителями, дожидавшимися своей очереди. Сона глубоко и облегченно вздохнула, вспомнив, что изматывающее ожидание осталось позади. Пока Даниелян изучал ее документы, Сона краем глаза оглядела его кабинет: со вкусом выкрашенные стены, дорогая дорожка от самой двери до стола, два кондиционера в окне. Сона подумала даже, что это на случай, если один из них испортится.

— Вы не замужем?

Сона встрепенулась, перевела взгляд на Даниеляна. Его лицо уже не было так безжизненно и равнодушно.

— Нет.

— Так, — улыбнулся он. — И что же дальше?

— Дальше? — Сона смутилась под его ощупывающим и оценивающим взглядом. — Ничего, вот прошу как можно скорее дать разрешение на обмен.

— Дорогая, — широко улыбнулся Даниелян, — вы же не лук на базаре покупаете, вы квартиру меняете, верно?

— Квартиру, — растерянно кивнула она.

— Вот видите. Ваш райсовет возражений не имеет?

— Нет.

— А я лично возражал бы. Разве можно отпускать от себя такую красавицу на жительство в другой район!

Женский инстинкт подсказал Сона, что пора немного пококетничать.

— А вы разве не рады этому? — улыбнулась она. — Я же хочу перейти в ваш район.

— Одной моей радости еще мало…

— Что же мешает, товарищ Даниелян?

— Сколько вам лет? — неожиданно спросил он.

— Тридцать.

— Я ведь ненамного старше вас. Можете звать меня просто Гарник. — Даниелян накрыл своей ладонью руку Сона. — Договорились?

Сона отдернула руку:

— Я так не привыкла.

— А вот для того, чтобы привыкнуть, нам с вами надо почаще встречаться, — как бы между прочим сказал Даниелян. — Так сколько у вас человек в семье?

— Я и трое детей. У нас две комнаты. И у мамы своя однокомнатная квартира.

— Дети большие?

— Там же все написано, — указывая на лежащие перед ним бумаги, сказала Сона. — Старшему уже восемь, одной дочке — пять, а другой — три.

— А вашей матушке?

— Шестьдесят семь.

— Хотите обменять на трехкомнатную и жить вместе?

— Да.

— Вы разведены?

— Нет. Муж скончался.

— От болезни?

— Разбился в автокатастрофе.

— И давно?

— Месяц назад исполнилось три года.

— Младшей, наверное, могло бы и не быть… — что-то подсчитав про себя, заметил Даниелян. — Рискнули все-таки…

— Ребенок ведь не виноват, что отец погиб.

— Сочувствую вам, — Даниелян на минуту умолк, затем, постукивая пальцем по бумаге, продолжал: — Ваш вопрос не так-то просто решить.

— Почему? — Сона была неприятно удивлена. — Мы вам сдаем три комнаты и получить хотим тоже три. Полагаю, что сложностей тут не должно быть.

— Полагаете? А вот тут что написано? — он подчеркнул ногтем какую-то строку. — Сколько квадратных метров жилплощади вы сдаете?

— Моя квартира тридцать четыре, да мамина двадцать, всего пятьдесят четыре квадратных метра.

— А сколько получаете?

— Шестьдесят пять.

— Вот видите! Теперь вам понятно, в чем загвоздка? — развел руками Даниелян. — Я уже не говорю о том, что эта квартира в старом здании, потолки там высокие…

— Но ведь другая сторона согласна.

— Другая сторона на многое может согласиться, — сдержанно улыбнулся он. — Однако существует определенный порядок.

— Вы не знаете, какой там нужен ремонт. А в нашу квартиру хоть сейчас вселяйся и живи.

Даниелян закурил, затянулся, выдохнул дым и лишь тогда ответил:

— Это к делу не относится и не принимается в расчет.

— А что принимается? — растерялась Сона.

— Так сразу и не скажешь… — Даниелян улыбнулся, и в его глазах вновь появилось оценивающее выражение. — Вы где работаете?

— Руковожу группой в конструкторском бюро.

— А сами похожи на актрису.

Сона улыбнулась и потупилась. Она понимала, что кокетничает, но в то же время безошибочно чувствовала, что сейчас кокетство поможет делу.

— Давайте договоримся так, — стукнув ладонью по столу, сказал Даниелян, переходя на деловой тон. — Бумаги ваши пусть пока останутся у меня. Вы могли бы подойти к концу рабочего дня?

— В котором часу?

— К шести.

Сона немного подумала и ответила:

— Пожалуй, смогу.

— Значит, договорились. — Даниелян встал и проводил ее до дверей.

Когда Сона наконец вернулась на работу, уже начался перерыв. Войдя в конструкторское бюро, она первым делом посмотрела в сторону стола, за которым сидел шеф. К счастью, начальника не было. Сона успокоилась. Одной рукой она прижимала к груди пузатый бумажный пакет, из которого выглядывали зеленые хвостики лука, в другой держала тяжелую кожаную сумку с продуктами. Сона прошла между кульманами, подошла к своему столу, положила сумку и, все еще не выпуская пакета, тяжело села, глубоко вздохнув.

— Тебя спрашивали…

Это сказала Лилит, сослуживица, сидящая позади Сона. Сона ничего не ответила, наклонилась, прислонила пакет к стене, достала платок, вытерла лицо и только после этого обернулась к подруге:

— И что ему было нужно?

— Спрашивал, куда ты ушла.

— Как будто не знает! — Сона опять отвернулась, подняла сумку, положила рядом с пакетом. — Я же при тебе у него отпросилась.

— Верно…

— Так чего же ему еще надо? — она опять глубоко вздохнула.

— Ты же знаешь его. Каждую минуту смотрел на часы и все спрашивал, куда это ты запропастилась.

— Куда, куда! — взорвалась Сона. — Как увидела, что в райсовете ничего не получается, решила сходить на рынок. После работы времени не будет, надо опять в райсовет зайти.

— Что купила? — поинтересовался пожилой лысый мужчина за соседним столом. — Я тоже хочу заглянуть на базар. — Он с аппетитом начал жевать бутерброд, который до этого держал в руке.

— А почему ничего не получается? — спросила Лилит.

— Потом скажу. Чертежи подписал?

— Подписал.

— Ты отдала их в копировальную?

— Отдала.

— Тархун, конечно, по пятьдесят копеек брала, зелень и лук тоже по пятьдесят, так ведь? — не унимался лысый.

— Да, да… А когда чертежи отдадут, узнала?

— Говорят, поставим на очередь…

— То есть как это на очередь?! — вскипела Сона. — И вы тут так спокойно сидите? — возмущенно обернулась она к любителю бутербродов.

— Я не сижу спокойно, товарищ Маркарян, — проглотив очередной кусок, стал оправдываться лысый. — Я пошел к главному — объяснил. Он вызвал копировальщиков к себе и выдал им…

Сона вопросительно взглянула на Лилит. Та кивком подтвердила его слова и сказала:

— Так что там у тебя насчет квартиры?

— И не спрашивай! — вздохнула Сона. — Придется еще раз сегодня туда пойти, часам к шести.

— А я после работы на рынок пойду, заявил лысый, убирая со стола хлебные крошки. — К концу дня там все дешевле.

— Ты что-нибудь ела? — спросила Лилит.

— Интересно, когда бы я успела? — пожала плечами Сона.

Лилит достала из ящика своего стола кусок гаты, аккуратно завернутый в бумажку, положила перед подругой.

— Ешь, это твоя доля. А он совсем озверел, приценился ко мне, — кивнула она в сторону стола, за которым сидел шеф.

— Тебя-то за что?

— Говорит, стоит Сона уйти, как и тебя не доищешься.

— А ты выходила?

— Да так, вышла в коридор поболтать и немного задержалась.

— Болтушка ты у меня, — то ли в шутку, то ли всерьез вздохнула Сона.

— Так ведь Србуи посылку из Парижа получила, — зашептала Лилит. — Лифчики. Мы с девочками примеряли.

— Правильно и сделал, что озверел. Хоть купила что-нибудь?

— Куда там! Самый большой размер — вот! — Лилит слегка развела пальцы, демонстрируя величину бюстгалтера. — А еще говорят — француженки!

— Да… — Сона улыбнулась, покачивая головой. Затем, что-то вспомнив, обернулась к лысому: — Товарищ Акопян, если эта девушка и в понедельник не придет, ждать больше не будем, возьмем кого-нибудь другого.

Мужчина ответил, но Сона уже не слушала его. Открылась дверь, и в комнату ввалились молодые ребята.

— Ашот, — громко говорил один из них, — дело уже прошлое, но признавайся: когда последний гол забили, «вне игры» все-таки не было…

— Да ты ешь, — напомнила Лилит.

— Пойду сперва умоюсь, — ответила Сона и вышла из комнаты.

Когда она вернулась, шеф уже сидел за своим столом. Это был скуластый худощавый мужчина лет пятидесяти в очках с толстыми стеклами. Над его столом висела фотография генерала Андраника. Сейчас фотография блестела на солнце. И было непонятно, какая связь между этим худым человеком в очках и отважным генералом.

Сона хотела было незаметно проскользнуть к своему столу, но ей это не удалось.

— Маркарян! — позвал шеф, не отрывая глаз от чертежа.

В комнате было тихо. Все работали, склонившись над столами или стоя у кульманов. В тишине голос шефа прозвучал очень резко. Сона нехотя подошла к нему.

— Принесли коэффициенты? — спросил он, по-прежнему не поднимая глаз.

— Я была в райсовете… стала объяснять Сона. — И, между прочим, говорила вам, что должна туда зайти.

— Чтобы завтра же все коэффициенты лежали на моем столе! — строго сказал шеф. — Учтите, я вам это говорю не между прочим.

— Пусть кто-нибудь другой сходит, — нахмурилась Сона. — Вы же знаете, как я занята.

— Занятой человек не станет часами рассиживаться во всяких там райсоветах.

— Успокойтесь, — не уступала Сона. — Если будет нужно, я и дома поработаю.

— Не знаю, не знаю, — сказал шеф. — Меня это не касается, завтра коэффициенты должны быть здесь.

— Пошлите кого-нибудь другого. Там ведь только и дела, что переписать и принести. Неужели это так трудно?

— Другим я не доверяю. Если цифры будут напутаны, снова придется все рассчитывать.

— Очень нужно мне ваше доверие! — ответила Сона, резко повернулась и вышла из комнаты.

Лилит выскользнула вслед за ней.

— Чего он хотел?

— Хотел слегка освежиться, — зло ответила Сона.

— В каком смысле — освежиться?

— Вот в таком. Человек же он в конце концов, имеет право хоть иногда отдохнуть, освежиться…

— Да что ты говоришь загадками! — нетерпеливо заглядывая ей в глаза, сказала Лилит.

Сона устало отвела взгляд, уставившись в одну точку.

— Скажи, ты же знаешь, я никому…

Сона еще немного помолчала, а потом, все с тем же отсутствующим видом, произнесла:

— Когда погиб Айк…

— Ну?

— И месяца не прошло, вызывает меня наш начальник. Давай, говорит, вместе в командировку махнем, поедем, куда сама захочешь. Немного освежимся… — медленно, с презрительной улыбкой на губах говорила Сона.

— Вай, да что ты!..

— Вот… А теперь он мне мстит. Затаил с той поры злобу.

— А ты что ему ответила?

— Сказала — бери свою жену и езжай, освежайся сколько вздумается.

— А дальше что было?

— Дальше сама видишь, он все трудные дела на меня валит.

— Ну, ты работы не боишься, — ответила Лилит. — Сколько у него таких, как ты, сотрудников?..

— В том-то и дело, — помолчав, вздохнула Сона. — А он меня посылает из одного конца города в другой только для того, чтобы переписать и принести коэффициенты. Это же задание для ученика.

— Пусть кто-нибудь другой поедет.

— Ну, как же можно! Надо же меня погонять! Да и предлог очень уж подходящий.

— Хочешь, я привезу, а ему скажем, что ты ездила? — предложила Лилит.

— Не надо, я сама поеду, — сказала Сона и вошла в комнату.

Двое мужчин беседовали неподалеку от входа в райсовет. Сона вышла из такси, потупив взгляд, прошла рядом с ними и лишь потом сообразила, что один из них произнес ее фамилию. Она сперва растерялась, но, обернувшись, узнала Даниеляна. Он пожал своему собеседнику руку, простился с ним и подошел к Сона.

— Ну конечно, вам-то что! Вы, наверное, уже успели забежать домой, пообедать, отдохнуть, а я… Черт со мной, так, что ли?

— Извините, — растерялась Сона. — Я не домой… Пока взяла ребенка из садика, пока отвела… Опоздала, извините.

— Причина уважительная, — улыбнулся Даниелян. — Значит, не обедали еще?

— Какой там обед…

— Тогда поехали, — сказал Даниелян и быстро зашагал к стоявшей под деревом машине.

— Но ведь мы должны были выяснить… — Сона остановилась.

— Вот я и говорю, поедем и все выясним, — ответил Даниелян, оборачиваясь к ней. Он открыл дверцу и галантно повел рукой: — Прошу!

Сона заколебалась.

— Вы лучше поторопитесь, — с улыбкой, но настойчиво сказал Даниелян.

Сона подошла и села на заднее сиденье. Он захлопнул дверцу, сел за руль и завел мотор.

— Куда мы едем?

— Сейчас все узнаете, — Даниелян мягко тронул автомобиль с места, переключил скорость, повернул зеркальце заднего обзора так, чтобы видеть Сона. — В таких случаях я предпочитаю выехать куда-нибудь за город, найти спокойный уголок…

— Что вы имеете в виду? В каких это «таких случаях»? — Сона не скрывала своего беспокойства.

— Что имею в виду? — Даниелян улыбнулся. — Да просто хочу спокойно, по душам побеседовать с близким мне человеком. Заодно не грех будет перекусить слегка.

— Я вовсе не голодна.

— Если б я думал только о себе, то просто не стал бы вас ждать, — сухо ответил Даниелян. — Не желаете — могу отвезти вас домой.

Сона, конечно, не хотела никуда ехать, но чувствовала, что отказ может привести к неприятностям с обменом, и сказала:

— Только вернемся пораньше. Мне еще надо детей купать.

— Это другое дело! — Даниелян нажал на акселератор, и машина пошла резвее.

Что и говорить, знай Сона с самого начала, чем обернется приглашение Даниеляна зайти после работы, она бы не пришла. Но ведь и он не приглашал ее никуда, просто предложил подойти к шести часам. О том, что придется вместе обедать, Сона не могла и подумать. Женским чутьем она догадывалась, что вечером должно что-то произойти, только никак не могла понять, что именно. И сейчас, в машине, ее мучили разные вопросы: куда и зачем они едут, что задумал Даниелян, и если вопрос обмена оказался таким сложным, как же удастся его решить?

От города отъехали недалеко. Даниелян остановил машину возле небольшой закусочной, расположенной поодаль от шоссе в тени ветвистых деревьев.

— Минуточку! — сказал он, вышел из машины, заглянул в помещение и сразу вернулся. — Прошу вас…

Даниелян уверенно прошел вперед, Сона пошла за ним. Они обошли закусочную и вошли во дворик. Здесь громоздились старые ящики с бутылками из-под пива и вина. Рядом стояла пустая собачья конура. Из крана лилась на землю струйка воды и, попетляв по земле, исчезала в траве. Через несколько шагов Сона заметила громадного страшного пса, который, даже не взглянув на них, лениво зевнул.

— Здесь свободно, товарищ Даниелян, — сказала, выйдя им навстречу, краснощекая женщина в засаленном халате. — Знала бы, что вы заглянете, оставила бы вам другой кабинет… — Она смущенно улыбнулась и открыла какую-то дверь.

— Прошу вас, — повторил Даниелян, пропуская Сона вперед. — Поторопись-ка, Вардуш.

Сона вошла и огляделась. В маленькой комнате с единственным окном стояли лишь стол и два стула. Вынув из сумки сигареты, она села.

— Вы, оказывается, курите? — оживился Даниелян. — Возьмите мои, они лучше, — он протянул ей пачку импортных сигарет.

— Спасибо, я привыкла к своим, — строго ответила Сона.

— Так с чего же начнем? — положив сигареты на стол и потирая руки, спросил он.

— По-моему, все ясно, мне уже нечего добавить.

— Дела не убегут, — улыбаясь, продолжал Даниелян. — Я говорю о еде. Жареная печенка, шашлык?

Сона прикрыла глаза. В голове у нее почему-то вертелась фраза «степень гибкости».

— Мне все равно…

Вардуш подала закуски, марочный коньяк, минеральную воду, жареную печенку, от которой шел аппетитный запах. Большая черная муха влетела через открытую дверь в комнату и, жужжа, стала носиться над столом. По комнате распространялся аппетитный запах, и Сона, непроизвольно сглотнув, только теперь поняла, как она голодна.

— Может, чего не хватает? — расставив по столу тарелки и по-прежнему смущенно улыбаясь, спросила Вардуш.

— Выгони муху! — велел Даниелян.

— Ах, чтоб ей пропасть, негодной! — Вардуш вытащила из кармана грязноватый лоскут, махнула несколько раз. Муха вылетела. Вардуш вышла, прикрыв за собой дверь.

Сона не стала дожидаться, пока Даниелян начнет угощать ее, сама принялась за еду. Даниелян открыл коньяк и наполнил рюмки.

— Вы будете пить? — удивилась Сона.

— Немного.

— Но вы ведь за рулем.

— Я свою меру знаю.

— Мой муж тоже так говорил.

— Он был пьян, когда?..

— Да.

— За наше знакомство! — Даниелян поднял рюмку, чокнулся с Сона и отпил глоток.

Она тоже отпила немного и почувствовала, как по жилам побежало приятное тепло. Глядя в окно, она принялась есть. Верхушки тополей качались от ветерка, доносился приглушенный шелест листвы. Сона на миг забылась, прикрыв глаза, прислушивалась к шепоту деревьев.

— Ваше здоровье!

Она открыла глаза и вздохнула.

— Не терпится вам? — спросил Даниелян.

— Не терпится, верно… — грустно улыбнувшись, качнула головой.

— Ну хорошо, — Даниелян вытер салфеткой рот. — Все, что я вам сейчас скажу, относится не только к вашему конкретному случаю, а ко всем подобным ситуациям. А потом уже поговорим и о вашем деле.

— Я слушаю вас, — Сона отодвинула тарелку.

— Значит, так. Когда меньшую площадь обменивают на большую, обычно возникает ряд вопросов.

— Но число комнат ведь одинаковое…

— Верно. Но есть трехкомнатные квартиры площадью не более сорока трех метров. А в вашем случае квартира намного больше — целых шестьдесят пять метров.

— Ну и что? — Сона приготовилась спорить.

— Видите ли, в таких случаях обменивающиеся стороны нередко вступают в сговор. Приплачивают за лишние метры.

— Но у нас сговора нет.

— Кто это докажет? — многозначительно улыбнулся Даниелян. — Нет, погодите, давайте на минутку забудем о нашем вопросе. Посмотрим лучше с другой точки зрения: каков состав семьи обменивающихся сторон? Государству выгодно, чтобы на большей площади проживала более многочисленная семья.

— Разве семья из пяти человек считается малочисленной? — голос Сона задрожал от волнения…

— Шестьдесят пять метров на пять человек — это многовато. Теперь рассмотрим возрастной фактор…

— Не надо, — сказала Сона. — Можно кофе?

— Вардуш! — позвал Даниелян.

Вардуш вошла сразу же, как будто стояла за дверью.

— Подай нам кофе.

— А шашлык?

Даниелян вопросительно взглянул на Сона. Она отрицательно покачала головой.

— Не надо шашлыка, — сказал он.

— Не получился у вас сегодня обед, — как-то по-домашнему сказала Вардуш и вышла, унося с собой грязные тарелки.

— А разве не может случиться такого, чтобы обменивающиеся стороны вступили в сговор с лицом, разрешающим обмен? — спросила Сона с лукавой улыбкой.

— Бывает.

— Что же нужно делать в таком случае?

— В таком случае находят человека, который берет на себя ответственность, и договариваются с ним.

— А кто берет на себя ответственность в нашем случае?

— Я.

— И как же мы с вами договоримся?

— Вы что, взятку мне предлагаете? — спросил Даниелян неожиданно строго.

— Нет. Просто хочу понять, что вы от меня хотите.

Даниелян закурил. Он помрачнел, и его мрачность подчеркивала воцарившееся в комнате тяжелое молчание. Вардуш принесла кофе. Ее медленное хождение по комнате, лай чем-то обеспокоенной собаки во дворе — все это только усугубляло неестественность положения.

— А ведь вы меня еще плохо знаете, — наконец сказал Даниелян. — Нельзя же вот так просто, ни за что ни про что оскорблять человека.

— Извините.

Даниелян слегка отодвинулся от стола, закинул ногу за ногу и продолжал курить с прежним обиженным выражением на лице.

— Чего вы ждете?

— Вы же, если не ошибаюсь, должны купать детей?

— А вы не будете пить кофе?

— Нет! — отрезал Даниелян.

Сона отодвинула от себя чашечку кофе и встала.

— Вы идите пока к машине, я сейчас подойду. — сказал Даниелян и позвал: — Вардуш!

На обратном пути они молчали. Сидя на заднем сиденье, Сона перебирала в памяти весь их разговор, пытаясь прийти к какому-нибудь выводу, но так ничего и не поняла. Когда Даниелян остановился у ее дома, она сказала, выходя из машины:

— Так как же все это решится?

— Приходите завтра в то же самое время, поговорим.

— Боже мой, опять! — вздохнула она.

— Если не сможете прийти, предупредите меня по телефону. — Даниелян протянул ей свою визитную карточку.

— Бадалян, тебя недавно секретарша спрашивала, — сказал начальник охраны, когда Рубен вошел в проходную завода.

— Доброе утро, — ответил Рубен. — Что ей нужно?

— Интересовалась, пришел ты или нет? А я сказал — не помню. Правильно сказал?

— Правильно.

— И то сказать, — похлопал Рубена по плечу сторож, — куда тебе спешить?

— Проспал я сегодня…

— Хороший человек, — заметил начальник охраны, когда Рубен ушел. — Тихий, безвредный.

— Работа у него такая, вот он и безвредный, — скептически отозвался сторож.

— Не скажи, — оживился начальник охраны. — Плохой человек, к какому делу его ни приставь, всегда найдет, как гадость другому сделать.

Рубен прошел мимо Доски почета, где висели выцветшие фотографии передовиков, поздоровался с директорским шофером, который, стоя в тени деревьев, лениво лузгал семечки, вошел в здание конторы и поднялся на второй этаж.

— Тебя Арутюнян спрашивал, — сообщила миловидная секретарша, увидев его.

— Чего ему надо? — Рубен зевнул, почесывая подбородок.

Секретарша тоже зевнула, да так широко, что на глазах выступили слезы.

— Ах, Рубен, — сказала она, подавляя зевок, — стоит мне тебя увидеть, как сразу начинает в сон клонить.

— Бывает… — улыбнулся он.

— Послушай, а если у тебя дома пожар случится? Что будешь делать? Неужели даже не почешешься?

— Когда случится, тогда и стану думать. — Кивнув в сторону двери главного инженера, Рубен спросил: — Есть у него кто-нибудь?

— Никого, входи.

Главный инженер что-то высчитывал на микрокалькуляторе. На скрип двери он приподнял голову, сказал: «Минуточку!» — и продолжал считать. Записав результат, он наконец обратил на Рубена внимание.

— Звали?

— Тебя?.. — Главный нахмурился, вспоминая. Потом на его лице появилось недовольное выражение, он досадливо протянул: — Э-э-э, — нажал на кнопку селектора и сказал секретарше: — Ты что же, Бадеяна от Бадаляна отличить не можешь? Я тебя кого просил найти? Бадеяна! А ты вызвала Бадаляна. Немедленно найди Бадеяна и пришли ко мне.

Рубен повернулся, чтобы выйти.

— Погоди, — остановил его главный. — Раз уж пришел, дам тебе задание. — Улыбнувшись, он с хитрецой посмотрел на Рубена. — Что дашь, если познакомлю тебя с одной красавицей?

— Ничего не дам.

— Я серьезно.

— Красавица! — улыбнулся Рубен. — Бросьте вы эти свои шуточки.

— Никаких шуток! Было бы время, я бы сам ею занялся, — с сожалением в голосе сказал главный. — Значит, так: пойдешь сейчас в конструкторское бюро, туда пришла по делу красивая девушка, скажешь ей, что это я тебя послал. Ясно? Поведешь ее в инструментальный цех, покажешь все, расскажешь, что будет нужно. Словом, займешь, пока вернется Манукян, даст ей какие-то там коэффициенты. Договорились?

— Ладно, — пожал плечами Рубен.

— Так чего ты встал, иди.

Рубен хотел было еще что-то сказать, но тут зазвонил телефон. Арутюнян поднял трубку и через мгновение закричал:

— Так какого черта? Вы о чем раньше думали?!

Поняв, что теперь с ним не поговоришь, Рубен вышел из кабинета и отправился в конструкторское бюро. Не заметив с первого взгляда никого незнакомого, он с порога спросил:

— Говорят, тут к вам какая-то красавица пришла, где она?

Ему не ответили, только техник Седа фыркнула, прикрыв рот ладонью.

— Что, никто не приходил? Меня к вам главный послал…

— Это я.

Рубен повернулся на голос и только теперь заметил Сона, которая сидела возле двери.

— Мне посоветовали обратиться к Манукяну, — сказала она, пряча улыбку и протягивая бумагу. — Это вы Манукян?

— Нет, пока он подойдет, я должен познакомить вас с инструментальным цехом. Мне главный поручил.

Они побывали в инструментальном, где Рубен, как бы не слыша шуточек и реплик рабочих, очень толково отвечал на все вопросы Сона, а теперь сидели в его каморке и пили кофе.

Отворилась дверь, и в проеме показался Вардан. Увидев Сона, он смешался, потоптался на месте и промямлил:

— Выйди-ка на минутку.

— Я занят, — сухо ответил Рубен и вновь повернулся к Сона: — А зачем вам такая точность обработки?

Вардан хлопнул дверью, и Рубен удовлетворенно заметил:

— Вот так-то!

— Нам, может, такая точность не нужна, — ответила Сона. — Но какой конструктор не хочет подстраховаться?

— Дело не в хотении, — с легкой улыбкой сказал Рубен. — Если каждый захочет так подстраховываться…

Вардан снова открыл дверь:

— Я тебя жду, между прочим!

Недовольно хмыкнув, Рубен вышел из комнаты.

— Ну, чего тебе?

— Не мог, что ли, оставить нас часа на два одних?

— Больше ты ко мне никого не води, — резко ответил Рубен и повернулся, чтобы войти к себе, но Вардан задержал его:

— Постой… Ты это… если жена спросит, где я был, скажешь, что мы с тобой до двенадцати в шахматы играли.

— Не впутывай ты меня в свои делишки, очень прошу, не впутывай.

— Погоди… Если не скажешь, быть скандалу.

— Ну ладно, скажу.

— Постой, а кто эта девушка?

— Да тебе-то что?

— Почему она у тебя сидит?

— Нужно, вот и сидит.

— Слушай, зачем она тебе? Познакомь, а?

— Проваливай! — Рубен сбросил с плеча руку Вардана, резко повернулся и плотно закрыл за собой дверь.

— Очень вкусный у вас кофе, — сказала Сона. — Спасибо.

— Вам понравился? — обрадовался Рубен.

— Хочу спросить вас, только вот боюсь, обидитесь…

— Не обижусь, спрашивайте.

— Почему вы работаете инженером по технике безопасности? — немного смущаясь, спросила она.

Рубен на мгновение смешался, но потом ответил:

— Кто-то ведь должен… Работа как работа.

— Вообще-то в лицо не хвалят, но вы так основательно все мне объяснили…

— Ну уж, основательно, — Рубен смущенно потупился. — Так, разбираюсь немного…

— Не знаю, — заметила Сона, почувствовав, что ей нравится смущение Рубена, — по-моему, вы могли бы найти себе более подходящую работу.

— Я, знаете, с людьми не могу работать, — еще более смутился он.

— Почему?

— Меня не слушаются, — улыбнулся Рубен.

«Ребенок, — подумала Сона. — Настоящий ребенок. Такому нужно быть опорой, опекать его, ухаживать за ним…»

— А почему вас не слушаются? — она обращалась к нему так, как говорят с детьми.

— Откуда мне знать? — пожал он плечами. — Я кричать не люблю.

Сона покачала головой и окинула взглядом каморку Рубена.

— И как вы можете здесь работать, в этом закутке?..

— Привык, знаете ли, не обращаю внимания, — махнул рукой Рубен.

— Вы вполне могли бы работать конструктором. Работа хорошая, тихая, знай себе свой кульман да карандаш.

— Я пробовал, ничего не получилось.

— Правда, пробовали?

— Не люблю я чертить. Там ведь нужно без помарок, аккуратно… Не по мне это дело.

Помолчали. Сона хотела спросить: «А что же тогда вам по душе? Так вот сидеть целыми днями без дела?» — но постеснялась.

— Можно от вас позвонить? — спросила она.

— Конечно. Если в город, наберите сперва девятку.

Сона набрала номер и сказала:

— Товарищ Саркисян, я с утра на заводе. Заведующий конструкторским бюро запер все бумаги в сейф, а сам ушел. — Она послушала с минуту, а потом не без злорадства ответила: — Ну, я не отвечаю за их порядки, — и повесила трубку.

Кто-то снаружи выключил свет в комнате. Рубен вскочил как ужаленный.

— Ах, чтоб тебе!.. — пробормотал он и выскочил за дверь. Зажег свет, вернулся, все еще недовольно бормоча. — Может, Манукян уже вернулся, — сказал он, помолчав, и позвонил в конструкторское бюро. Но заведующего еще не было. — Хотите, я сам перепишу коэффициенты, позвоню вам и продиктую? — предложил он Сона. — Чтоб вам долго не ждать.

Сона сама не поняла, как у нее сорвалось с языка:

— Вы хотите, чтобы я ушла?

— Нет, что вы!

Сона показалось, что Рубен сказал правду, что ему действительно этого не хочется. Поэтому она почувствовала себя неловко и поспешила как бы оправдаться:

— Я к тому говорю, что вы, наверное, заняты, я вам мешаю…

— Занят! — усмехнулся Рубен. — Да я только и делаю, что ищу кого-нибудь, с кем можно было бы поболтать, убить время, пока день пройдет.

Сона посмотрела на часы, подумала и сказала:

— Хорошо, если вам действительно нетрудно, узнайте и позвоните. — Она записала номера служебного и домашнего телефонов и протянула листок Рубену.

В маленьком подслеповатом окне закусочной виднелись заснеженные вершины гор. Сейчас, на закате, казалось, что они медленно подступают все ближе и ближе. Небо над горами было чистое и голубое, и оттуда веяло первозданной прохладой иных, неведомых миров. «Подняться бы туда, взобраться на самую вершину и закричать, — думала Сона. — Этот крик унес бы с собой все заботы и неприятности. И ни о чем больше не надо было бы думать…»

— А я плевал на все это, понимаете, плевал! — горячо продолжал Даниелян. — Мне сейчас совсем другое нужно, слышите?

Сона медленно повернула голову, посмотрела на Даниеляна отсутствующим взглядом, чуть прикрыла глаза и с тоской подумала: «О чем это он?»

Даниелян опрокинул рюмку, вытер пот со лба и сказал:

— Раньше меня деньги, может, и заинтересовали бы. А теперь мне уважение требуется, любовь…

— Просто у вас есть деньги, вот они вас и не интересуют, — ответила Сона.

— Верно, есть.

— Интересно, откуда?

— Дед в наследство оставил, — улыбнулся он.

— Ах, дед! Вы что, внуком приходитесь самому Манташеву[1]? — с иронией сказала Сона.

— Манташев! — насмешливо покачал он головой. — Что Манташев! Мой дед в свое время сам скидывал этих манташевых, чтобы нам хорошо жилось.

— Ну и как вам теперь живется?

— Слава богу, грех жаловаться.

— Как вы все похожи друг на друга, — прикрыв глаза, с горечью покачала она головой, — как похожи…

— Кто — мы?

— Чиновники.

— Не понял…

— В бюро по обмену тоже был один такой. То же самое мне говорил.

— Что именно?

— Говорил: плевать я хотел на деньги, мне, говорит, любовь нужна. Я ведь все равно деньги на любовь потрачу, так не лучше ли сразу…

— Вот оно что! — в глазах Даниеляна вспыхнул недобрый огонек. — И что же он в конце концов получил? Деньги или любовь?

Сона посмотрела прямо ему в глаза и прошептала:

— Кто вас только придумал? И когда это вы успели так разжиреть?.. Кто вложил в ваши руки сажу, которой вы теперь мараете наши лица?.. — ее подбородок задрожал, в глазах показались слезы.

— Успокойтесь, — Даниелян сразу стал серьезен. — Не надо…

От порыва ветра с треском распахнулась дверь. Во дворе Вардуш взяла с кузова грузовика ящик с пивом, тяжело потащила его к крану, положила под воду, бодро побежала назад. Даниелян прикрыл дверь и подошел к Сона, дотронулся до ее плеча.

— Успокойтесь…

— Как? Как мне успокоиться?! — голос ее сорвался. — Третий месяц водите меня за нос! — Сона поднесла платок к глазам, не сумев взять себя в руки, зарыдала: — Разве я виновата, что нет у меня мужа? Выходит, со мной всякий может любовь крутить?

Даниелян налил в стакан минеральной воды, протянул Сона:

— Успокойтесь.

Сона оттолкнула его руку:

— Я устала, устала от всего!..

— Нельзя так распускать нервы, — сказал Даниелян. — Тебе детей растить надо.

— Надо… — Сона вытерла слезы. Закурила, другим тоном сказала: — Поговорим о деле.

— Поговорим, — ответил Даниелян, чуть помолчав. — Твоей матери около семидесяти.

— Да.

— Не сегодня завтра есть шанс потерять ее квартиру.

— Возможно.

— Та-а-ак, — протянул Даниелян. — Значит, в случае… — он запнулся, — в этом случае квартира достанется государству.

— Скажем, так.

— Не скажем, а именно так и обстоит дело.

— Ну и что?

— А то, что твои расчеты совершенно понятны. У тебя две дочери и сын. Со временем выдашь дочек замуж, а потом женишь сына и опять разменяешь квартиру. Двухкомнатную отдашь сыну, а себе оставишь однокомнатную. Верно? Уже сегодня ты думаешь об их будущем…

— У детей нет отца, кому же думать о них, как не мне? — прервала его Сона.

Кивнув, Даниелян продолжал:

— Производя обмен, вы фактически не хотите терять однокомнатную квартиру.

— А вы бы сами не обменяли в такой ситуации?

— Обменял бы.

— Так о чем речь?

— Мы можем не разрешить этот обмен. Тому есть причины.

— Но ведь можете и разрешить, верно?

— Можем, — улыбнулся Даниелян. — И тогда мы с тобой станем друзьями. Поверь, так будет лучше.

— А если я не хочу становиться вашим… другом?

— Никто не может заставить меня разрешить этот обмен, — в голосе Даниеляна промелькнула официальная нотка.

— А кто может заставить меня стать вашей любовницей? — вспыхнула Сона.

— Никто. Ты не спеши, обдумай все хорошенько… Знаешь, как трудно бывает после одного отказа снова дать делу ход?

— Скольким вы давали этот совет?

— Ну, это уже слишком! Я не давал вам права оскорблять меня! — неожиданно рассердился Даниелян.

— А я вам разве давала такое право?

Вардуш принесла кофе. Когда она открыла дверь, в комнатку донеслись звуки музыки из общего зала. На подносе, рядом с кофе, красовалась бутылка дорогого коньяка. Наклонившись к Даниеляну, Вардуш что-то прошептала ему на ухо.

— Убери! — прошипел он.

Вардуш уже поставила на стол чашки с кофе и теперь, не зная, что делать, с бутылкой в руках выжидательно смотрела на Даниеляна.

— Скажи — неохота ему. Иди!

Вардуш вышла. Когда дверь за ней закрылась, Сона вдруг захохотала. Все повторяла сквозь смех: «Неохота!» — и продолжала хохотать. Даниелян грохнул кулаком по столу. Упал и разбился стакан.

— Я бы тебя как розу в саду холил, ублажал… — скрипнув зубами, сказал он.

Смех Сона сменился слезами. Закрыв руками лицо, она сотрясалась от плача и повторяла:

— Да что же это такое?..

Даниелян вышел из комнаты. Небо было усеяно звездами. Ветер с гор поигрывал листьями тополей. Подставив спину ветру, Даниелян вынул сигарету, не спеша закурил и вернулся в комнату. Сона сидела в той же позе, но уже не плакала.

— Хорошая ты девушка, — сказал Даниелян, садясь, — вот только нервы у тебя никуда не годятся.

— Пойдемте, — Сона встала.

Когда подъехали к дому, она спросила:

— Объясните же мне наконец, чем все это кончится?

— Есть кое-какие обстоятельства, — ответил Даниелян, — я выясню и позвоню.

Сона вышла из машины и быстро пошла к подъезду. Гарник Даниелян с сожалением посмотрел ей вслед. Высокая, с пышными бедрами и длинными ногами, Сона была очень привлекательна. Покачивая головой, он подумал: «Такое добро — и зря пропадает». Вспомнив, как безутешно плакала Сона, он ощутил укол совести, но тотчас успокоил себя: «Все равно… Такая, как ты, и не захочет, а кому-нибудь да достанется. А я бы тебя как розу холил, ублажал…»

Он приехал домой, завел машину в гараж. Когда стал запирать его, разглядел в свете фонаря, что кто-то измазал ворота масляной краской. Чуть отошел, осмотрел двери соседних гаражей. Нет, ворота вымазали только ему.

— Тьфу! — плюнул Даниелян и горько усмехнулся. — Ну и народ, на все готовы от зависти… Кому я поперек дороги встал, кому жить не даю, спрашивается?

Насупившись, он вошел в дом. Жена Даниеляна, толстая пресная женщина лет под сорок, накручивала волосы на бигуди перед зеркалом. Увидев мужа, она спросила:

— Устал?

— Кто испакостил ворота гаража?

Сын Даниеляна, который в это время, развалясь на тахте, смотрел телевизор, понял, что вопрос относится к нему. Не отрывая взгляда от экрана, он лениво ответил:

— Не знаю.

— А что ты вообще знаешь?

Сын ничего не ответил, только недовольно поморщился.

— Ты что морду кривишь, когда с тобой отец разговаривает?! — со злостью спросил Даниелян.

— Да чего ты ко мне пристал!

— Сопляк! — шагнул к нему отец. — Я кучу денег раздал, чтобы тебя в институт протолкнуть, а ты… Почему не занимаешься? Тебе бы только бездельничать!

— Это верно, не хочет он учиться, — вздохнула мать.

— Ты что, надеешься, что я снова стану деньги швырять, чтобы тебя, оболтуса, не вышибли? Как бы не так! В армию пойдешь! Там из тебя сделают человека!

— Упаси господи! — испуганно воскликнула жена.

— Деньги! Одни деньги на уме! — завопил фальцетом сын, вскакивая с тахты. — Лучше не давал бы, чем теперь попрекать! Плевал я на эти деньги!

— Ах ты негодяй! — не сдержавшись, Даниелян дал сыну затрещину. — За всю жизнь копейки сам не заработал, а туда же — плюешь…

Сын бросился вон из дому, крепко хлопнув дверью.

— Самвел! — крикнула ему вдогонку мать, но сын уже убежал.

Она обернулась к мужу:

— Ушел… Увидишь теперь, когда вернется…

— И за этим я должен следить?! — заорал Даниелян в ярости. — Когда вернется! Это ты должна знать!

— Ну вот, теперь ко мне цепляешься, — с горечью сказала жена.

— А к кому мне цепляться? Весь день дома сидишь, палец о палец не ударишь, так хоть бы щенка воспитывала!

— Разве мало у меня дел? Не сижу сложа руки…

— А то нет? Может, ты на базар ходишь? Или в магазин? Даже хлеб и тот шофер приносит. Вот работала бы, как другие, с утра до вечера, да еще хозяйство, весь дом на тебе…

— Зачем мне работать, когда у меня такой муж, как ты? — ответила жена с иронией. И вдруг взорвалась: — Сам заставляешь меня сидеть дома, и сам же упрекаешь! Мне перед людьми за свой диплом стыдно!

— Доведете вы меня! — не слушая жену, продолжал Даниелян. — Ведь если со мной что случится, милостыню просить будете!

— Будешь обедать? — помолчав, уже спокойно спросила жена.

— Не хочу… аппетит пропал. — Даниелян присел на тахту и закрыл глаза. Вспомнил Сона.

«Эх, если бы можно было забыть обо всем, не думать ни о деньгах, ни о должности, — размышлял он устало. — Уйти бы от этих и жениться на Сона…»

Дети подбежали к Сона, обняли ее. Она присела, поцеловала их, прижала к себе и застыла на мгновение.

— Сестричка поплакала немного, потом заснула, — сообщила дочка.

— А сами вы почему до сих пор не спите?

— Без тебя? — надув губы, сказала дочь. — А меня Карен побил…

— Только не хныкать! — строго ответила Сона и спросила у стоящей в сторонке матери: — Они ели?

— Ели. Пообедай и ты, я подогрела.

— Не хочу, — сказала Сона. — Идите спать. — Она отложила сумку, открыла гардероб, переоделась за дверцей.

Мать безошибочно почувствовала, что Сона сегодня не в духе.

— Ты сегодня поздновато, — заметила она.

— Ты же знаешь, куда я ходила.

Из детской послышался шум. Бабушка открыла дверь и сердито прикрикнула:

— Вам же было сказано — сейчас же спать!

— Пусть сперва мама расскажет нам сказку, — попросил Карен.

— Мама устала, спите.

— Что там у вас? — спросила Сона.

— Расскажи сказку!

— А ну быстро залезайте в постельки — тогда расскажу.

Дети разделись и сразу же улеглись. Сона потушила свет, присела прямо на ковер на полу, прислушалась к ровному дыханию младшей дочери, которая давно уже спала, осторожно приласкала ее, уткнулась лицом в ее волосы. От волос малышки исходил особый, теплый и родной запах, он заставил Сона забыть обо всем на свете. Ах, если бы было возможно вот так всегда вдыхать этот аромат…

— Начинай же, — нетерпеливо потребовал сын.

Сона очнулась, отодвинулась от спящей дочери.

— Сейчас, сейчас…

— Только расскажи другую сказку! — потребовала средняя.

Сона задумалась. Карен не выдержал:

— Начинай!

— Жил-был один маленький ребенок…

— Мальчик или девочка? — немедленно спросил сын.

— Девочка! — сказала дочь.

— Девочка, — подтвердила Сона. — И была эта девочка очень веселая, любила петь и смеяться.

— А как смеяться — заливисто? — спросила дочка.

— Не мешай! — рассердился сын.

— Вот, значит, так и жила эта девочка, играла, пела, смеялась и постепенно выросла. А когда ей исполнился двадцать один год, она стала мамой, у нее родилось трое детишек.

— Неинтересная сказка, — заявил мальчик.

— Но злые люди хотели сделать так, чтобы мама не могла ласкать и целовать своих малышей. Они стали обижать ее. И однажды, когда обидели очень сильно, мама поднялась на самую высокую гору и стала кричать…

— А почему она стала кричать? — поинтересовалась дочка.

— Просто так. Покричала и немного успокоилась. А на том и сказка кончилась.

— Это и не сказка вовсе! — обиженно заявил Карен. — Расскажи другую.

— Другой я не знаю, — не сразу ответила Сона. — Завтра выучу и расскажу.

— Только обязательно интересную, — сказал сын. — Очень интересную!

— Ладно, будет вам интересная сказка. А теперь спать!

— Мам, — вспомнила дочка, — а нас новой песенке научили! — И она, фальшивя, тихонько запела:

По телу Сона пробежал озноб, на глазах выступили слезы. Она быстро вышла из детской и опустилась в кресло. «Айк умер, и все пошло кувырком, — думала она. — Ах, Айк, Айк, что ты наделал!..»

Мягко ступая разношенными шлепанцами, в комнату вошла мать.

— Что это с тобой сегодня?

Сона пожала плечами.

— Что говорят насчет квартиры? — мать вглядывалась в лицо дочери. Сона сидела неподвижно, упираясь подбородком в ладонь. — Обещают?

Из детской послышался смех. Сона повернулась и сердито крикнула:

— Если еще хоть один звук услышу — задам вам как следует!

Подождав и убедившись, что дети наконец успокоились, она ответила:

— Тянут.

— Не надо бы медлить, — мать взяла стул, присела рядом с дочерью. — Мне ведь нелегко так — одна нога здесь, другая там. Да и соседи могут пожаловаться, что я зря квартиру занимаю.

Сона почувствовала, что мать настроилась на серьезный разговор.

— У меня что-то голова разболелась, я тебе все потом расскажу, — сказала она.

— Тебе сегодня какой-то мужчина звонил, — вспомнила мать.

— Какой еще мужчина?

— Не знаю. Просил позвонить. Я записала номер, вон возле телефона.

Сона подошла, посмотрела. Номер был незнакомый. Она позвонила.

— Слушаю, — ответил низкий мужской голос.

— Я не знаю, с кем говорю…

— Это Сона?

— С кем я говорю?

— С Рубеном.

«Рубен? — подумала она, — Рубен?..»

— Я обещал вам узнать коэффициенты…

— Ну и как, узнали?

— Запишите, я продиктую.

Но Сона не стала искать карандаш. Она почувствовала, что ей совсем не хочется оставаться дома. Ей вдруг захотелось увидеть Рубена.

— Вы взяли бумагу?

— Простите, вы сейчас очень заняты?

— Вовсе я не занят. Должен был пойти поиграть в шахматы к приятелю, но ждал вашего звонка и не пошел.

— Мы могли бы встретиться? Сразу отдадите мне коэффициенты.

— Сейчас? — Рубен обрадовался, и Сона это почувствовала.

— Через полчаса.

— Где?

— На углу улицы Барекамутян, возле цветочного магазина.

Рубен явился на свидание в новом костюме, с модным галстуком и в начищенных штиблетах, и это не понравилось Сона.

— Заставила я вас помучиться… — сказала она.

— Ничего подобного. Хорошо, что вы не стали дожидаться заведующего, он вернулся поздно.

— Вы, наверное, куда-то собирались? — сказала Сона, еще раз оглядев его с головы до ног.

— Нет, — смущенно покачал головой Рубен.

— А мне вот нужно идти. Возьму только коэффициенты…

— Жаль.

— Что жаль?

— Я думал, мы немного побудем вместе…

— Конечно, — горько улыбнулась Сона, — если женщина сама назначает свидание, мужчина может подумать что угодно…

Рубен не нашелся что ответить. Беспомощно улыбаясь, он наконец проговорил:

— Выходит, это мне надо было назначить свидание?

— Вы принесли коэффициенты?

Он достал из кармана сложенный лист и молча протянул ей.

— Спасибо. Я пошла.

— Уже?

— Да, уже.

— Поговорили бы немного…

— Ищете, с кем можно поговорить? — вспомнила она. — На работе это еще понятно. А здесь… О чем нам с вами говорить?

— Не знаю, — огорчился Рубен, — может, все-таки посидим где-нибудь.

— Хорошо, — неожиданно согласилась она. — Посидим, подышим немного воздухом, и я пойду.

Они молча вошли в скверик, сели на скамейку.

— Говорите, я вас слушаю, — сказала Сона.

«Она властная, и еще какая!» — подумал он и робко ответил:

— О чем говорить?

— Вот видите! — усмехнулась она. — Даже говорить не о чем.

— Хотите, я уйду? — не вытерпел Рубен.

— Я посижу еще немного, потом вы сможете уйти, — сказала она и подумала: «Ребенок обижается…»

Над их головами спокойно шелестели листвой деревья, в небе полная луна золотила своими лучами края редких облаков. Сона было приятно обиженное молчание Рубена.

— Вот и до луны уже добрались, все испортили, — сказал он наконец.

— Луну испортили?

— Ну да. Как подумаешь, что на ней уже побывали люди, все вокруг кажется таким серым и обыденным.

— У вас что, внизу забот мало? О луне думаете!

— Не знаю… — пожал он плечами.

— Разве бывает семья без забот?

— А у меня нет семьи, — улыбнулся Рубен.

— Вы разведены?

— Никогда не был женат.

— Ну и ну!

Сона неожиданно охватило смятение. «Спокойно! — приказала она себе. — Спокойно!» Она встала:

— Я пойду.

— Ваш муж, наверное, очень ревнив.

— Да, очень.

— А дети у вас есть?

— Есть.

— Сколько их у вас?

— Трое.

— Вы, конечно, шутите.

— Вовсе нет. Так и быть, скажу вам правду, которую вы желаете услышать. Нет у меня ни мужа, ни детей. Гуляю в свое удовольствие.

— Не похоже.

— Не похоже? — кокетливо повела головой Сона. — Так почему же вы не хотите, чтобы я ушла?

Луна выглянула из-за облаков. Облитые ее серебристым светом, верхушки тополей мерно покачивались в вышине, о чем-то шепчась друг с другом и бросая вокруг отражения лунных бликов. И в скверике, со всех сторон окруженном городским асфальтом, сами собой рождались невнятные языческие шепоты и шорохи. Не успев набрать силу, стать внятными, они терялись и гасли в городском шуме.

— Почему вы молчите? — спросила Сона.

— Не знаю, — вздохнул Рубен.

— Вам грустно?

— Немного…

— Это пройдет, — утешила она его и встала.

— Посидели бы еще немного… — Рубен недовольно поднялся вслед за ней и с просьбой в голосе сказал: — Разве нельзя не разговаривать? Неужели обязательно нужно говорить?

— Не обязательно. До свидания.

Сона пошла по дорожке. Сперва она шла медленно, потом ускорила шаги. Рубен хотел было догнать ее, но что-то удержало его, и он вновь опустился на скамейку.

— Захотела бы — сама бы предложила проводить ее, — сказал он вслух сам себе.

Рубен закурил, посидел немного, но вскоре явственно почувствовал неловкость. Он догадался, что виной тому — новый костюм и неразношенные штиблеты.

— Эх, ты! — с укором проговорил он, опять обращаясь к себе. — Разулся, не дойдя до воды!

Рубен тяжело поднялся и побрел домой. Настроение пропало. Он лениво переоделся, включил телевизор, стукнул кулаком по его корпусу, отрегулировав таким образом изображение, и завалился в кресло. Показывали соревнования по баскетболу.

Зазвонил телефон. Рубен сразу поднял трубку.

— Звоню тебе, звоню, а тебя дома нет, — услышал он. — К чему бы это, интересно?

Это был голос Варсик. Она преподавала в школе английский и давно уже была разведена. За два года связи с ней Рубен успел раз десять поссориться и вновь сойтись с этой разбитной и настырной женщиной. Собственно, настырность и отталкивала его от Варсик.

— Конечно, пока не выяснишь, где я был, не сможешь заснуть, — ответил он.

— Не видишь разве, я уже все глаза по тебе проплакала. — Варсик рассмеялась каким-то кудахтающим смехом.

— Мне бы твои заботы.

— Что тебя заботит, милый? — ее голос стал нежен. — Хочешь, я приду?

— Нет.

— Может, ты болен?

— Устал, хочу спать.

— Я позвоню утром, разбужу тебя, ладно?

Рубен знал — если он ответит «нет», разговор обязательно затянется. Поэтому он сказал:

— Позвони. Спокойной ночи, — и повесил трубку.

Минуту помедлив, он вновь поднял трубку и набрал номер.

— Слушаю.

— Сона…

— Да. Слушаю вас.

— Это Рубен.

— Почему вы звоните?

— Очень прошу, скажите мне правду… Вы действительно не замужем?

В трубке послышался вздох:

— Действительно.

— Вы ведь никуда не должны были идти. Вы сразу, как мы расстались, пошли домой.

— Да, я сразу пришла домой.

— Можно я буду вам иногда звонить?

— Зачем?

— Просто так… — Рубен вспотел от волнения и по привычке почесал подбородок. — По-дружески.

— Какие мы друзья, даже совсем не знаем друг друга.

— Так узнаем, — храбро сказал Рубен. — За одну встречу человека ведь не узнаешь.

— Узнать, чтобы потом пожалеть об этом… Нет, лучше пусть все остается как есть.

— Знаете, Сона, как мне приятно говорить с вами…

— А не вы ли недавно сказали: «Разве обязательно говорить?»

— Я.

— Сейчас мы с вами даже дольше проговорили, чем недавно в саду. Так что спокойной ночи. — Сона повесила трубку.

В комнате было тихо, только иногда слышался нежный шорох скользящих по ватману линеек. Несмотря на то что табличка на стене грозно требовала не курить, заведующий курил, склонившись над чертежом. Время от времени он недовольно покачивал головой. Сона что-то высчитывала на микрокалькуляторе, записывая результат на бумажку, и вновь начинала считать, иногда утирая пот со лба.

Зазвонил телефон. Не отрываясь от чертежа, заведующий поднял трубку, ответил: «Сейчас» — и положил ее на стол. «Маркарян!» — сказал он, продолжая заниматься своим делом.

Углубившись в расчеты, Сона не услышала его и очнулась лишь тогда, когда Лилит хлопнула ее по спине:

— Тебя к телефону.

Сона подошла и, взяв трубку, повернулась спиной к шефу.

— Слушаю.

— Это Даниелян.

— Кто?

— Даниелян. Из райсовета. Быстро же вы забыли!

— Слушаю вас.

— Нам надо встретиться.

— Когда?

— Сейчас.

— Сейчас не могу, много работы.

— Дело не терпит. Ты объясни, где находится твое учреждение, я сам к тебе подъеду.

— Подождите минутку, — ответила Сона, вздохнула, чтобы унять волнение, но это ей не удалось. Она старалась понять, что это за такое срочное дело. Она чувствовала, что шеф прислушивается к разговору, и от этого ей было еще более неловко.

— Почему ты молчишь?

— Чуть выше крытого рынка, — сказала Сона, понизив голос, но сообразила, что скрытничать бесполезно, и тотчас поправилась — громко объяснила, как приехать к их бюро, придав при этом своему голосу нотку официальности.

— Понял, — ответил Даниелян. — Буду через десять минут.

Положив трубку, Сона хотела было отойти, но шеф задержал ее.

— Нельзя же так! — недовольно сказал он. — Почему вот в этом узле не использована пластмасса?! — Он очертил карандашом участок лежащего перед ним чертежа.

Сона пригляделась к чертежу, потом посмотрела на Лилит и укоризненно покачала головой.

— Так как же, товарищ Маркарян? — шеф поднял очки на лоб и заморгал, выжидая.

— Погодите! — вдруг вспомнила Сона. — Техническими условиями здесь предусмотрено использование бронзы.

— Не может быть.

— Это узел «А-2»? — спросила Лилит.

— «А-2», — подтвердила Сона.

— Верно, бронза! — Лилит уже встала и собиралась вынуть из шкафа соответствующие бумаги, но шеф сказал:

— Не надо, не неси, — и, наклонившись над столом, стер свою пометку.

Сона по-детски показала язык его макушке и вернулась за свой стол. В другой раз она, наверное, крупно поспорила бы с начальником из-за того, что он зря черкал по чертежу, но сейчас уже забыла обиду. Ее волновал только один вопрос, какое у Даниеляна может быть к ней дело? «Верно, решился вопрос квартиры, вот он и спешит порадовать меня», — подумала она, и на душе у нее стало легко и радостно. Сона даже почувствовала нечто вроде признательности. Не выдержав, она поспешила на улицу. У входа ее остановил старик вахтер:

— Где пропуск?

— Днями будешь баклуши бить, так никто не поинтересуется, а попробуй выйти на пять минут — сразу разрешение требуют!

— Мое дело сторожить. Остальное — дело ваше.

— Дома дверь захлопнулась, а ключи у меня, — начала выдумывать Сона. — Отдам своим ключи и сразу вернусь.

— Это можно. — Вахтер закурил, расправил пожелтевшие от табака усы. — Скажи, дочка, а отчего это вы целыми днями баклуши бьете?

— Кто хочет работать, тот работает, а кто не хочет — не заставишь, — ответила Сона и быстро вышла из здания.

— Эх-хе-хе… — покачал головой ей вслед старик, — бедное наше государство, скольких ему бездельников кормить приходится…

Даниелян уже ждал. Он не сразу узнал ее: Сона была в белом рабочем халате, на лице ее играла непривычная улыбка. Он не сумел скрыть своей радости:

— Как идет тебе халат! Ты в нем прямо как доктор.

— Чувствую, вы принесли мне хорошую весть! — метнулась ему навстречу Сона.

— Хорошую. — Он кивнул и с самым серьезным видом вытащил из кармана какую-то бумагу.

— Разрешение на обмен?! — заблестели ее глаза.

— Разрешение потом. Это путевка.

— Какая еще путевка?

— В санаторий, на Черное море.

— В санаторий… — у Сона опустились руки.

— Отдохнешь там. Тебе надо отдохнуть.

— А дети?

— Мать присмотрит за ними. Вернешься — тогда и решим твой вопрос.

— Ничего не понимаю… — Сона вздохнула, от ее радостного настроения не осталось и следа.

— Что ж тут непонятного? — терпеливо улыбнулся Даниелян. — Путевка. Другие из-за таких убиваются. Поезжай, отдохни.

Сона испытывала двойственное чувство. С одной стороны, ей было приятно сознавать, что о ней кто-то заботится, но с другой — мучила мысль, что совершенно посторонний человек вмешивается в ее жизнь.

— Вот пусть и едут, кто убивается. Мне чужая путевка не нужна.

— Это не чужая. Взята на твое имя. — Даниелян развернул лист, показал ее фамилию. — Вот, пожалуйста.

— Разве это было так спешно? — спросила она с горькой улыбкой.

— Я завтра уезжаю в командировку.

— Завтра?

— Да. Должен был поехать сам председатель, но он в последний момент отказался.

— Куда едете?

— В Минск и Киев. На десять дней.

— Я вам сейчас ничего не могу сказать. Мне надо посоветоваться с мамой.

— Посоветуйся, конечно.

— Я сейчас поеду на море, а каково будет детям в летнюю жару?

— Не беспокойся, и их куда-нибудь отправим вместе с твоей матерью. Скажем, можно будет устроить в Ехегнадзор, Дилижан или Мартуни.

— Ну и дела… А если я все же не смогу поехать, что делать с этим?.. — спросила Сона, постепенно приходя в себя.

— Порви, — ответил он.

— Вы ставите меня в неловкое положение. По какому праву я возьму эту путевку?

— Прав у тебя больше, чем у кого-нибудь другого.

— Ну нет, какой это будет отдых?.. Я на море, а детишки здесь. Да и вопрос с квартирой не решен.

— Считай, что уже решен.

— Предположим, я буду так считать. Но захочет ли ждать другая сторона?

— Но ведь их обмен с тобой тоже должен разрешить я, — хитро улыбаясь, сказал Даниелян.

Сона взглянула на проставленное в путевке число.

— С первого июня… Если я решу поехать, мы больше не увидимся с вами?

— А сегодняшний вечер? — все с той же хитрой улыбочкой спросил Даниелян. Его улыбка не понравилась Сона.

— Сегодня не могу. У нас собрание, — сказала она, не подумав.

— Жаль.

«Нет, так нельзя, — сказала она себе. — Если все же решу не ехать, надо вернуть ему путевку».

— Позвоните вечером. Может, собрание кончится рано.

— Когда позвонить?

— Часов в восемь.

— Договорились, — быстро ответил он, сел в машину и рванул ее с места.

Сона, сунув путевку в карман халата, пошла обратно. «За кого он меня принимает, в конце концов? — думала она, стараясь собраться с мыслями. — Что ты делаешь? Почему пачкаешься во всей этой грязи? Вернешь путевку — и все! Кончено!»

На перерыве в столовой Вардан подошел с тарелками на подносе к столику, за которым сидел Рубен. Шутя, спросил:

— Не возражаете, товарищ начальник?

В столовой было людно и шумно. Слышался звон тарелок, звяканье ложек, ровный гул голосов. Надо всем этим висел крепкий запах борща. Особенно шумели в одном углу, где ребята из сборочного цеха, сдвинув два стола, сидели веселой компанией. Они, видно, отмечали что-то: передавали из рук в руки бутылку из-под минеральной воды, смеялись и шутили.

— Водку пьют! — покачал головой Рубен. — А ведь они на конвейере. Не дай бог, случится что-нибудь.

Вардан посмотрел в сторону веселящейся компании и, с усилием проглотив кусок, равнодушно ответил:

— Неужели и за это тебе отвечать? Выяснят, что был выпивши, вот и все.

— Да ведь жалко их.

— Они сами себя не жалеют, а тебе что за дело? Ты бы лучше меня пожалел, — проговорил Вардан, наклонившись над тарелкой и глядя на Рубена снизу вверх.

— Тебя-то чего жалеть? Работа у тебя спокойная, знай себе свой карандаш да линейку…

— А сердце? — многозначительно улыбнулся Вардан.

— Ну, так никакое сердце не выдержит, — рассмеялся Рубен. — Ведь ты его каждый день у другой оставляешь.

— Москва — Ереван — Бейрут, международный рейс! Стюардесса! Понимаешь? — воодушевившись его смехом, перешел к делу Вардан.

— Куда тебя занесло! — развел руками Рубен. — Вот это размах!

— Делом надо заниматься, а не мямлить… А что, если я приведу ее сегодня к тебе, покажу твой «дом техники»?

— «Дом техники»… — улыбнулся Рубен. — Скажешь тоже…

— Разве нет? — еще более воодушевился Вардан. — Она, можно сказать, весь мир облетала, а такого нигде не видела.

— Перестань.

— Хочешь, намекну, чтобы привела с собой подружку?

— Не хочу.

— Ты подумай. Это ведь не обычные девчонки, их специально отбирают. Туда ведь попадают только самые красивые. Иностранными языками владеют.

— Интересно знать, зачем тебе еще и иностранный язык? — усмехнулся Рубен.

— Тьфу! — кисло поморщился Вардан. — Понятно… Если человек ничего не желает видеть вокруг себя и интересуется одними только безделками… Какой с тебя спрос!

— Мне эти безделки нравятся! — обиделся Рубен. — И потом, мне, по-моему, от тебя ничего не надо, это ты меня просишь…

— Ну ладно, ладно! — махнул рукой Вардан.

Некоторое время они сидели молча. Потом Вардан вдруг вспомнил:

— Слушай, та девушка, вся такая светлая… кто она?

— Какая девушка?

— С которой ты у себя в закутке кофе пил.

— Сона! — вырвалось у Рубена.

— Кто она?

— Так… По делу приходила.

— Пришла на завод по делу и сразу попала в твою келью?

— Главный сказал, чтобы я провел ее по инструментальному цеху.

— А ты? Просто показал цех, и все?

— Она не из этих твоих…

— Нет, ты мне скажи — и все?

— И все.

— Ну вот, пожалуйста! — возмущенно развел руками Вардан.

— А что прикажешь делать? Разливаться вроде тебя о романтике и сентиментальности?

— Сентиментальность — это, брат, не твоего ума дело. У каждого мужчины свой подход. — Вардан посмотрел на Рубена, подумал, что тот не понял его, и продолжил свою мысль: — Вот, скажем, мои штаны тебе не подойдут, правда? Ты ими два раза обернешься. Так и разговоры насчет сентиментальности тебе не подойдут. Понял?

— Я-то понял, а они понимают?

— Кто — они?

— Те, кому ты все это говоришь.

— Да они с самого начала все понимают. Иначе зачем им ходить ко мне?

— Тогда к чему лишние разговоры?

— Что же ты предлагаешь? Сидеть набрав в рот воды? Надо говорить им красивые слова, чтобы убить время, пока до дела дойдет.

— А разве нельзя просто молчать? — сказал Рубен. — Неужели надо обязательно что-то говорить?

— Так как же, а?

— Что? — не понял Рубен.

— Сказать, чтобы подружку привела?

— Нет.

— Ты в неловкое положение человека ставишь! — заволновался Вардан. — Как же мне теперь быть? — Он забыл даже выпить мацун, оставил на столе непочатую бутылку и ушел.

— Будто я в долг у тебя взял и не отдаю! — бросил ему вслед Рубен. «Умеет же наступить человеку на горло, сукин сын!»

Мать почувствовала, что Сона сегодня не в настроении. Обычно во время обеда, кормя детей, Сона внимательно следила за тем, чтобы они ели, и очень сердилась, если малыши капризничали. А сегодня она машинально подносила ложку ко рту младшей дочери и даже не смотрела, ест она или нет, — просто ждала с отсутствующим выражением на лице, невидяще глядя широко открытыми глазами.

— Оставь, я сама покормлю, — не выдержала мать.

Сона положила ложку, вышла из кухни в столовую, села в кресло. В открытом окне голубело небо, время от времени прорезаемое черными молниями гоняющихся друг за другом ласточек. Вдали, у самого горизонта, набухала, впитывая в себя багровый сок солнца, большая туча. «Красив мир…» — подумала Сона, прикрыв глаза, и вдруг вообразила себя на пляже, с распущенными волосами, под нескромными взглядами мужчин.

Зазвонил телефон. Сона встрепенулась, подняла трубку.

— Слушаю, — сказала она, — я вас слушаю.

Ответа не было. Сона опустила трубку на рычаг и вновь села в кресло.

— Кто звонил? — поинтересовалась мать из кухни.

Сона молча пожала плечами и выглянула в окно.

— Что с тобой, доченька?

Мать подошла к ней, погрузила пальцы в копну ее волос, приласкала, как в детстве.

Неожиданно Сона обняла мать и зарыдала.

— Что с тобой?

Мать хотела было отстраниться, заглянуть ей в глаза, но Сона, крепко обняв ее и уткнувшись лицом в грудь, продолжала безутешно рыдать.

— Мама, мамочка! — послышался детский крик, и подбежавшие через мгновение сын и дочь обняли ее и тоже расплакались.

— Дети… при детях!..

Мать трясла Сона за плечи, чтобы она пришла в себя.

— Ничего, ничего… — Сона отстранилась и, вся в слезах, стала целовать малышей.

— Почему ты плачешь? — спросила сквозь слезы дочь.

— Я не плачу, — утерев слезы, ответила Сона с улыбкой. — Разве не видишь, я смеюсь.

— А слезки? Слезки? — не унималась дочь.

— От радости тоже плачут, — ответила ей бабушка.

— А обманывать нельзя! — наставительно и мрачно сказал Карен.

— Возьмите с собой сестричку и пойдите поиграйте, — сказала Сона. — Если хотите, чтобы я не плакала, идите играть.

Дети, не сказав ни слова, вышли из комнаты. Сона пожалела их и крикнула вдогонку слова, которым они всегда больше всего радовались:

— Если хотите, идите во двор.

— Мы не хотим во двор, — донесся из-за двери голос сына, и Сона поняла, что они не ушли играть.

Бабушка увела их на балкон, вернулась в комнату и закрыла за собой дверь.

— Что с тобой происходит, дочка?

Сона молчала.

— Я ведь мать тебе, не чужой человек!

Сона не отзывалась.

— И сестры у тебя нет, не с кем поделиться, отвести душу…

Сона помедлила, вздохнула и сказала:

— Он хочет, чтобы я стала его любовницей.

— Твой начальник? Будь он проклят, негодяй!

— Не начальник, Даниелян.

— Кто это?

— Он в райсовете работает, от него зависит разрешение на обмен.

— Господи, есть же люди… — схватившись за голову, запричитала мать. — Сегодня кто-то звонил, спрашивал твой служебный номер. Не он ли?

— Он.

— Что ему нужно?

— Видите ли, обо мне заботится. Достал путевку. — Сона встала, взяла сумку, вынула путевку. — Вот полюбуйся. — Не в силах сдержать слезы и криво улыбаясь, она стала читать: — «Маркарян Сона Аршавировна, санаторий „Улыбка“ города Сочи с нетерпением ожидает Вас. У нас Вы сможете вылечить болезни нервной системы, дыхательных путей, легко выраженные сердечно-сосудистые заболевания, ожирение…» Ясно? Видишь, как они о своих любовницах заботятся, посылают отдохнуть, освежиться…

— Чтоб они провалились! — вздохнула мать.

— Такие вот дела.

— Сколько стоит путевка?

— Двести рублей. Для них дешевле не годится, мелко будет.

Помолчали. С улицы донесся резкий запах — опрыскивали деревья. Мать встала, закрыла окно.

— Если хочешь знать, отдохнуть тебе необходимо, — подумав, сказала она. — Ну что ты так на меня смотришь? Вспомни, когда ты в последний раз отдыхала? То-то. Сперва дети были маленькие, потом смерть Айка…

— Оставить тебя с детьми, а самой уехать?

— С детьми в санаторий не пускают.

— По-твоему, я должна взять эту путевку?!

— Уплати за нее, пусть отстанет. Тебе надо отдохнуть.

— Нет, не возьму. А настанет жара — поедем вместе в Цахкадзор.

— Это не отдых, — покачала головой мать. — В прошлом году ты весь отпуск стирала, гладила да бегала на рынок. Весь дом на тебе держится, тебе необходимо отдохнуть.

Сона было ясно — если вернуть Даниеляну путевку, можно навсегда распрощаться с надеждой на обмен. Это тоже мучило ее.

— Не знаю… — вздохнула она. — Я совсем голову потеряла.

— Для меня самое главное — твое здоровье, — уговаривала мать. — Ты ведь, пока снотворного не примешь, не можешь заснуть. Думаешь, я не замечаю, как ты каждый раз перед сном таблетки глотаешь?

— Так что мне делать теперь? Брать?

— Бери.

— Но ведь стыдно это…

— Уплати ему. Ничего стыдного нет, если деньги отдашь.

— Как ты тут одна с детьми управишься?

— Не беспокойся. Главное — чтобы ты как следует отдохнула. — Мать немного помолчала и добавила: — Родственнички… Да разве это родственники?! Разве они думают о том, что у них внуки есть, что нам вдвоем трудно с детьми, что хоть в такое время надо бы взять кого-нибудь из детей к себе…

— О них ни слова! — отрезала Сона.

Зазвонил телефон. Она подняла трубку:

— Слушаю.

— Это Рубен. Здравствуйте…

— Здравствуйте.

— Я недавно вам звонил, но не нашелся что сказать и повесил трубку…

— Интересный вы человек, — печально улыбнулась она.

— Я сегодня о вас думал… весь день.

— Только сегодня? — в ней неожиданно заговорило женское кокетство.

Помолчав, он спросил:

— Что вы делаете сегодня вечером?

— Вечером? — она по-девичьи стрельнула глазами. — О, сегодня вечером у меня назначено сразу пять свиданий.

— Целых пять?

— Ага. Приглашение на концерт Мендельсона, в оперу — на «Евгения Онегина», а в театре сегодня «Отелло». Послушайте, вы, кстати, не ревнивы?

— С ума сошла! — не выдержала мать.

— И еще я приглашена на банкет в ресторан «Ани». Это уже сколько получилось?

— Четыре.

— Так, а что там было пятое… — Она вспомнила о Даниеляне и осеклась.

— Я понял, вы шутите. Прошу вас, давайте встретимся.

— Не могу.

— Скажите правду, очень прошу — вы действительно не можете или просто не хотите?

— Не могу.

Даниелян по обыкновению оставил Сона в машине, а сам вышел, обогнул закусочную и вошел во дворик. Однако на этот раз он там задержался. Наконец позвал ее:

— Пошли.

Сона вышла из машины. Даниелян хотел было взять ее под руку, но Сона слегка отстранилась, прошла чуть вперед.

— Погоди, — остановил ее Даниелян. — Не спеши, наше место сегодня занято, — сообщил он многозначительно.

— Тогда не пойдем.

— Нельзя не пойти, — почему-то понизил он голос. — Пригласили…

— Кто пригласил?

— Руководство.

— Да какое мне дело до вашего руководства?

— Не надо так. Посидим минут десять и выйдем. Я уже сказал Вардуш, чтобы она накрыла нам столик там, — он кивнул в сторону общего зала.

— Не хочу. Лучше я подожду вас здесь.

— Не ставь меня в неловкое положение, — сказал Даниелян. — Прошу тебя.

Они вошли во двор. Выйдя им навстречу, Вардуш виновато взглянула на Даниеляна и развела руками: мол, что я могла поделать! Даниелян понимающе кивнул, кашлянул и, открывая дверь, спросил:

— Можно?

— Войдите! — ответил мужской бас.

В комнате за столом сидели двое: усталый на вид мужчина с пьяными глазами и красивая женщина намного моложе его. Сона сразу заметила под глазами женщины синие круги.

— Прошу вас, — хрипло сказал мужчина.

— Познакомьтесь, пожалуйста, Артем Никитич, — сказал Даниелян.

Артем Никитич посмотрел на Сона. Их глаза на миг встретились, потом он стал бесцеремонно осматривать ее, ощупывая взглядом. Сона стало не по себе, будто ее раздевали. Она хотела что-нибудь сказать, осадить его, но не нашлась. Может быть, если б Артем Никитич подал ей руку, она смогла бы достойно ответить ему. Но он и не думал подавать руки, а только сказал с какой-то барственной интонацией:

— Глядишь, помаленьку и познакомимся. Садитесь.

Они сели — Сона мрачная и молчаливая, а Даниелян с глуповатой улыбкой на лице. Сона мельком оглядела стол. Ничего особенного здесь не было — тот же шашлык, та же, что и всегда, жареная печенка, обычные закуски, марочный коньяк. Впрочем, на столе стояла вазочка с тремя розами.

— Слушай, ты, — обратился к Даниеляну Артем Никитич. — Я так и не понял, кто ты такой: Гарник или гарнук?[2] — Довольный своей шуткой, он широко осклабился.

— Как вам будет угодно, Артем Никитич!

С лица Даниеляна не сходила глуповатая, счастливо-благодарная улыбка, и это рассердило Сона. И вовсе не желание защитить Даниеляна заставило ее резко ответить Артему Никитичу — Сона, которая и без того сидела как на иголках, остро почувствовала, что, унижая Даниеляна, Артем Никитич унизил и ее.

— Он — Гарник Арташесович, — сухо сказала она.

— Какой, однако, защитник у него, вы только посмотрите… — поднимая бокал, пробормотал Артем Никитич. — Видишь, — сказал своей спутнице, — учись.

— Разве я плохо защищаю тебя, Тема? — склонив голову ему на плечо, отозвалась женщина.

— И нет чтобы спросить: от кого защищать? — пробормотал Артем Никитич, не обращая на нее внимания, и обратился к Даниеляну: — Что ж, тебе слово, Гар-ник Ар-таше-со-вич! Скажи что-нибудь!

— Что мне сказать, Артем Никитич? — смешался Даниелян, в волнении утирая пот со лба. — Я скажу то, что всегда говорил. За ваше здоровье, Артем Никитич! За ваше здоровье, Елена Габриеловна! Дай бог Артему Никитичу всего наилучшего… Одному богу известно, сколькому я в жизни научился у Артема Никитича. Верно говорят в народе: сделай человеку добро и забудь, бог все равно приметит.

— Эх ты, — нахмурился Артем Никитич. — А ты, оказывается, совсем не изменился! Здесь женщины, а ты… Все тем же подхалимом остался.

— Нет! — покачал головой Даниелян все с той же улыбкой. — Я ведь от всего сердца, я правду…

— Лучше выпьем за здоровье нашей гостьи, — в упор глядя на Сона, перебил его Артем Никитич. — Как вас зовут?

— Сона, — ответил вместо Сона Даниелян.

— За здоровье Сона, — поднял бокал Артем Никитич.

— Спасибо, — ответила она. — Я не пью.

— Обиделась, — покачал головой Артем Никитич. — Как же, задели ее кавалера!

— Он мне не кавалер, знай, Тема! — с дерзкой улыбкой ответила Сона и вышла из комнаты, резко захлопнув дверь.

Свежий ветер ударил ей в лицо. Но не успела она облегченно вздохнуть, как, обеспокоенный громким стуком двери, громадный пес вскочил и зарычал на нее. В тусклом свете лампы пес был очень страшен. Сона оцепенела, захлестнувшая ее волна возмущения сразу сменилась ужасом. Она даже не знала, сколько стояла так, застыв от страха, и пришла в себя, лишь когда Даниелян взял ее за руку:

— Ну разве можно так?..

Сона высвободила руку, вздохнула и ответила:

— Не выношу наглецов!

— Ладно. Все, кончено. Пошли.

— Не желаю я видеть их.

— Да не к ним! Пойдем в общий зал.

— Собака! — вдруг вспомнила Сона.

— Что собака? Ах, эта… Ерунда, она себе дрыхнет, на нас и не глядит.

— Лучше уедем отсюда. Мне неприятно…

— Не станет же Артем Никитич заходить в общий зал! — отозвался Даниелян.

Сона чуть помедлила, пожала плечами:

— А мне все равно, зайдет он или нет.

Они пошли в общий зал.

— Вообще-то, он Арутюн Мкртичевич, — с ухмылкой сообщил Даниелян, склоняясь к Сона, — а вот видишь, стал Артемом Никитичем.

— Почему вы так унижались перед ним?

— Ну, — замялся Даниелян, — как сказать… ведь речь идет о карьере…

— А как же достоинство?

Даниелян не расслышал или сделал вид, что не слышит. Во всяком случае, он ничего на это не ответил. Вардуш, конечно, уже знала, что они вышли из комнатки, и ждала их у входа в зал. Завидев Даниеляна, она подошла к нему, что-то шепнула на ухо, а вслух сказала:

— Вон ваш столик, в углу.

Музыканты, устроившие себе небольшой перерыв, вернулись на эстраду и снова заиграли. Играли они хорошо. Музыка на какое-то время отвлекла Сона от невеселых мыслей. Она сидела, прикрыв глаза, и слегка покачивала головой в такт мелодии.

«Нет, любимый, нет…» — нежно и печально пела девушка на эстраде.

Даниелян тоже, видимо, ушел в песню, его мысли были где-то далеко. Чуть отодвинувшись от стола, он курил и молчал. «Глаза у него тоскливые, как у побитой собаки», — подумала Сона. Она даже пожалела его. Вот кончится песня, думала Сона, улажу вопрос с путевкой и уйду отсюда…

— Вот ты говоришь — достоинство, — заговорил наконец Даниелян. — А ты хоть знаешь, кто такой Артем Никитич?

— И не желаю знать.

— Не желаешь… — печально вздохнув, покачал он головой. — Ну, конечно… Помню, я уже институт заканчивал, а костюма еще не имел. Веришь ли, чтобы сфотографироваться для виньетки, пришлось надеть костюм приятеля. Бывает, гляжу я теперь на эту фотографию и самому противно делается. Там, понимаешь, пиджак вроде как отдельно от меня существует, галстук тоже сам по себе. Будто насильно нас соединили. Кончил я институт, стал инженером. Девятьсот рублей получал старыми деньгами. Триста давал за комнату, которую снимал. Ты бы видела эту комнату… Как-то приехал отец из деревни навестить меня — так даже ужаснулся. Прослезился старик. Сынок, говорит, у нашей собаки и то конура лучше. Бросай, говорит, все, вместе домой вернемся… — Даниелян отпил глоток коньяка, закурил новую сигарету и продолжал: — Вот когда стали застраивать город и ломать старые домишки, тогда-то и пошли мои дела на поправку. Я тогда частниками занимался.

— Не рассказывайте, прошу вас!

— Не буду, — грустно улыбнулся он. — Ты только помни: никто никогда не упустит того, что заработано тяжкими трудами. А думаешь, это твое «Тема» дешево мне обойдется?

— Он оскорбил меня, я и ответила.

Высокий лысый мужчина за соседним столиком, узнав Даниеляна, окликнул его, встал со стаканом в руке и явно намеревался подойти, но Даниелян, не говоря ни слова, просто помотал пальцем и, вновь повернувшись к Сона, сказал:

— Больше месяца не увижу тебя… Сильно буду тосковать.

— Я еще не знаю, поеду ли.

— Отчего не поехать. Отдохнешь и вернешься. Все будет хорошо.

Сона вынула путевку из сумки, положила на стол.

— Вот путевка. А что касается обмена… Поступайте как знаете, дело ваше…

— Что это значит?

— То, что я не могу стать вашей любовницей.

Даниелян опустил глаза, закурил, потеребил волосы и лишь тогда ответил:

— Возьми путевку. Мне ничего другого не надо.

— Я возьму, только если вы возьмете деньги. — Сона достала из сумки конверт и протянула Даниеляну: — Вот, здесь двести рублей.

На его лице промелькнуло что-то вроде улыбки:

— Это много. Я заплатил тридцать процентов.

Сона распечатала конверт, отсчитала шесть десяток, положила деньги перед Даниеляном. Даниелян поискал глазами официанта, подозвал его и, показывая на лежащие на столе деньги, сказал:

— Отдай им, пусть снова сыграют «Нет, любимый, нет…».

— Все отдать?!

— Все.

Официант взял деньги и ушел.

— Кого вы хотите удивить? — спросила Сона, закурив и отводя сердитый взгляд от сигаретного дыма. «Хамство, — подумала она. — Обыкновенное хамство».

В дальнем конце закусочной послышался шум, раздались крики. Кто-то, грохнув кулаком по столу, громко заспорил с собутыльниками, нарываясь на скандал. Буфетчик спокойно вышел из-за стойки, подошел к буяну, схватил его за шиворот и молча выкинул за дверь. Потом брезгливо потер руки и пошел обратно.

— Завтра я уезжаю, — подавленно сказал Даниелян. — Ты бы хоть слово сказала на прощанье. — Он протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, но Сона отстранилась. — Хоть слово, жестокая…

— Я уже все сказала.

— А я бы после командировки прямо к тебе заехал. Провели бы вместе у моря несколько дней…

— Это наша последняя встреча.

— Жаль. Я ведь с тобой совсем другим человеком делаюсь, как ты этого не понимаешь?..

— Завтра воскресенье, — сказала мать, — дети будут дома. Давай-ка я прямо сегодня возьму их с собой к сестре, чтобы они тебе не мешали, а ты спокойно занимайся своими делами.

— Разве можно навещать больного человека с такой оравой? Лучше оставь их и иди одна.

— Так ведь сестра сама хочет их видеть. Все просит: приведи детишек, соскучилась я по ним…

— От их криков и возни и здоровый заболеет, — неуверенно сказала Сона.

— Тебе ведь надо готовиться в дорогу, — настаивала мать. — Погладить, уложить вещи.

— Ты так говоришь, будто я завтра еду!

— Нельзя все откладывать на последний день. Лучше не спорь, а одевай детей.

Сона понимала ее. Мать очень хочет, чтобы Сона поехала в санаторий, вот и заставляет ее собираться заранее. От этого на сердце у старушки будет спокойнее. Ведь уложенный чемодан, билет на самолет, путевка на руках означают, что ты уже наполовину в дороге.

Сона одела детей, вышла с ними и с матерью на улицу, остановила такси, усадила их и вернулась домой. Войдя в квартиру, она на миг потерялась от царящей здесь непривычной тишины. Нет, видно, никогда она не привыкнет к одиночеству. Разве сможет она быть одна в санатории? Сона пожалела даже, что не оставила с собой дома кого-нибудь из малышей. Она включила на кухне утюг, принесла платья, сбрызнула их водой. Потом вспомнила о купальнике. Сколько лет ей не доводилось надевать его! Надо бы примерить: а вдруг не подойдет? Она нашла купальник, переоделась, по привычке прячась за дверцей гардероба, хотя в доме никого не было, и подошла к зеркалу. Она понравилась самой себе, улыбнулась отражению и вслух сказала: «А что, еще вроде бы ничего! Не особенно еще растолстела…» Потом распустила волосы по плечам, как будто уже была на пляже, и накрасила губы. Наверное, еще долго бы длилось это чуть печальное разглядывание своего собственного отражения, если бы не зазвонил телефон. Сона в купальнике пошла в гостиную и подняла трубку. Звонил Рубен.

— Я вас слушаю, Рубен.

Рубен молчал. Сона слышала в трубке его дыхание. Ей казалось даже, что до нее доходит тепло его губ. Сона вздрогнула всем телом и сказала:

— Интересно, долго вы еще будете молчать?

— Когда вы говорите «слушаю», я сразу забываю все, что хотел сказать.

Сона улыбнулась и показала трубке язык.

— Что же мне говорить?

— Не знаю…

— Интересный вы человек!

— Да? Наша секретарша говорит, что как увидит меня, так ее сразу в сон начинает клонить.

— Ваша секретарша, наверное, просто старая дева.

— Наоборот, — ответил Рубен и рассмеялся. — Надо же, старая дева…

В его смехе было что-то чистое, мальчишеское.

— Значит, просто избалованная бабенка.

— Да пусть себе говорит, если ей это нравится…

— Почему вы разрешаете разговаривать с собой в подобном тоне?

Почувствовала ли Сона, что будто защищает Рубена от кого-то неизвестного?

— Сона…

— Слушаю.

— Не говорите «слушаю».

— А что же мне говорить? — она кокетливо повела головой.

— Скажите просто: «Что?»

— Что?

И это прозвучало в ее устах тоскливо и вместе с тем притягательно.

— Давайте встретимся. Очень прошу…

— Погодите-ка минутку, кажется, в дверь звонят.

Она отложила трубку. В дверь никто не звонил. Сона пошла на кухню, постояла там, посмотрела на горящую красную лампочку на утюге, задумчиво выключила его, быстро вернулась в комнату, подняла трубку:

— Встретимся.

— Правда?! — радостно воскликнул Рубен, и от его голоса, зазвеневшего от восторга, у нее забилось сердце.

— Правда.

— Когда?

— Через полчаса.

— Около цветочного магазина?

— Да.

— Я раньше приду. И буду ждать, на сколько бы вы ни опоздали.

…Лежа с открытыми глазами в темной комнате, Сона старалась собраться с мыслями, понять и объяснить случившееся. Когда они, сидя на скамейке, обнялись, когда их дыхание смешалось, он на мгновение прервал поцелуй и прошептал: «Пойдем ко мне». А до этого, еще в самом начале, он сказал: «Я так скучаю по тебе…» — «Почему?» — «Это ведь не арифметика, разве объяснишь…» А потом… Рука Рубена коснулась ее руки, и она не отстранилась, ей передался ток его крови, ее бросило в дрожь, и все в ней перевернулось. Именно тогда Рубен обнял ее и стал целовать. Она тоже обняла его, уткнулась лицом в его волосы.

Сейчас в постели ей показалось, что она слышит запах его волос. А может, все это только сон, может, ничего и не было? Сона протянула руку, пошарила рядом с собой. Мать с детьми была у своей сестры. Сона стало совестно. Дома у Рубена, в его постели, она даже и не вспомнила о детях. Какая же сила заставила ее, Сона, которая всегда жила для детей, забыть обо всем? Весна… При чем тут весна? Сона вспомнила спокойную улыбку Рубена, вздохнула и почувствовала, что в ней вновь рождается желание ощутить его тело рядом с собой.

— Сегодня наш день! — громко сказала она, встала с постели и босая, в одной сорочке подошла к телефону.

Рубен сразу взял трубку, как будто ждал звонка.

— Ты не спишь?

— Разве можно заснуть, Сона-джан!

— Приходи ко мне.

— Сейчас? Прямо сейчас?

— Сейчас. Приходи скорей.

Сона повесила трубку, постояла посреди комнаты с закрытыми глазами, пошла в спальню, надела халат, зажгла свет, причесалась и стала беспокойно ходить по комнате, не находя себе места. Пошла на кухню, не зажигая света, села на табурет и закурила.

«Чем все это кончится? — сказала она себе. — Сегодня наш день, а завтра?» Может, завтра она пожалеет обо всем этом. Может, завтра все происшедшее покажется ей постыдным и бессмысленным… Не усидев на кухне, она пошла в комнату. По дороге заметила, что дверь в пустую детскую открыта. Она закрыла дверь, повинуясь смутному чувству: то ли постеснялась детей, то ли не хотела, чтобы Рубен узнал о них. Сона опять бесцельно походила по комнате, не выдержала, пошла в коридор, стала у входной двери и прислушалась. В подъезде было тихо. Она снова пошла на кухню, взяла свой окурок, громко сказала:

— Тебе не семнадцать! Возьми себя в руки!

Коротко прозвенел звонок.

Знакомый, но давно забытый аромат… Он исходил от постели. То был аромат солнца. Когда же он впервые узнал его? Бабушка выносила на солнце подушки и одеяла, и они впитывали в себя этот аромат. Рубен уже проснулся, но ему казалось, что он все еще спит, и он с наслаждением, не спеша вдыхал этот забытый аромат детства. Он протянул руку, стараясь нащупать сигареты. Сигарет не было. Рука повисла в воздухе и медленно опустилась. Рубен открыл глаза. В комнате — синий полумрак. На окнах висели голубые занавески, слегка раздуваемые ветерком. За окном щебетали птицы.

— Сона, — прошептал он, повернув голову.

Сона рядом не было. Донесся аппетитный запах жарящегося мяса, послышалось журчание воды. Рубен сел на кровати и вдруг уловил какое-то движение напротив себя. Он было растерялся, но тут же понял, что это его отражение в зеркале.

— Дубовая ты голова! — весело сказал он отражению. — Вот это дом, даже зеркала висят. Это настоящий дом, не то что твоя неуютная конура!

— Что ты сказал? — Сона стояла в дверях и с печальной улыбкой наблюдала за ним. Рубен застеснялся, быстро натянул на себя одеяло. — Что это ты бормочешь, а?

— Как родник. Как чистый, прозрачный ключ…

— Какой родник?

— Улыбка у тебя. Чистая, как родник.

— Ты, верно, стихи писал когда-то, — пошутила Сона.

— Никогда. Только читал.

Сона подошла, обняла Рубена, прижала его голову к своей груди, потом скользнула вниз, села рядом с ним, прижалась к нему и прошептала:

— В доме мужчиной запахло…

— Это сон, — тоже шепотом ответил Рубен.

— Сон…

— Чистый, голубой сон. — Рубен крепко обнял Сона. — Сона… — шептал он.

Сона слышала и ощущала его дыхание, голова ее закружилась, сон стал теплым, потом горячим… Она отпрянула:

— Скоро наши вернутся.

— Подожди…

— Нет, скоро они придут.

— Кто?

— Мама и дети.

— Дети? Какие дети?

— Мои дети. Я говорила, а ты не верил.

Рубен потянулся, чтобы снова обнять ее, но Сона увернулась, достала из шкафа фотографии детей, подошла к Рубену, стала объяснять:

— Это Карен, это Анна, а маленькая — это моя Лилит.

Рубен взял фотографии, Сона отвела от них взгляд и стала наблюдать за Рубеном. На его лице расплылась добрая улыбка.

— Какие они у тебя хорошие!

— Хорошие… — ответила Сона. В глазах ее блеснули слезы, но она заставила себя улыбнуться. — Вот такие дела…

Она спрятала снимки.

— Ты будешь купаться?

— А? — почесал Рубен подбородок. — Не слишком ли много мне чести?

— Ничего не слишком, не выдумывай! — деловито распоряжалась Сона. — Иди быстрей ванна уже готова.

Рубен вошел в ванную, откуда слышался шум воды. Вода ли была холодной или по другой какой причине, но Рубен, моясь, временами вскрикивал, и каждый раз Сона, с улыбкой покачивая головой, повторяла: «Ребенок, настоящий ребенок…» Она убрала постель, положила одежду Рубена на стул, перенесла стул к двери ванной, вернулась за носками и туфлями, положила их рядом и сказала:

— Я принесла твою одежду.

— Здорово! — крикнул Рубен. — Я сейчас.

— Так накрывать на стол?

— Да!

Сона готовила завтрак и не увидела, как Рубен вошел на кухню. Он стоял и смотрел на Сона, не в силах отвести от нее взгляда.

— Сона…

— Искупался? — Сона оглянулась и внимательно, будто впервые его видела, оглядела Рубена. Карие глаза, чуть поредевшие, седоватые у висков волосы, небольшой нос, ямочка на подбородке…

— Ты успела даже постирать и выгладить сорочку, носки…

— За мужчиной уход нужен, — с деланной строгостью ответила она. — Ясно?

— Я уже успел сделать с десяток открытий.

— Интересно! — кокетливо покачала головой Сона.

— Вода в кране слишком холодная…

— Это раз.

— От одеяла и подушки пахнет солнцем…

— Это два. Садись.

— И это твое «садись».

— Спустись с небес на землю и ешь. — Сона поставила на стол тарелку.

— А я, может, не хочу спускаться с небес. Я знаю, нынче сентиментальность не в моде, но как прожить без нее человеку в нашем суровом мире? Вокруг столько скуки, серости… И когда встречаешь светлое пятно на фоне обыденности, хочется все порхать вокруг него, кружить непрерывно, как мотылек вокруг лампы…

Сона подошла, обняла Рубена.

— И я хочу порхать вокруг тебя, — нежно вздохнула она. — Не бойся, дети не будут нам мешать. Я буду ходить к тебе в гости. Примешь меня? — шептала Сона. — А когда наших не будет дома, ты придешь ко мне, хорошо? — Она слегка отвела голову, солнечный луч блеснул в ее глазах, отразившись от невольно набежавших слез, и ресницы заиграли радугой. — Да, милый? — шептала Сона, прижимаясь к Рубену.

— Да, да, да… — шептал он, целуя ее губы, глаза, щеки.

Сона отодвинулась.

— Ешь.

— Позвони, скажи, пусть они придут позже. Или лучше пойдем ко мне, — теплое дыхание Рубена обволакивало Сона. Но она сдержалась:

— Нет, тебе надо идти. Они вот-вот вернутся.

— Который час?

— Девять. Целых тринадцать часов мы вместе. Ешь.

— Сона-джан, Сона-джан, Сона-джан…

— Дети скоро придут, неудобно…

— Твои дети хорошие.

— Хорошие. Ты ешь.

— Я сейчас съем тебя… Тебя, тебя, тебя! — Рубен крепко обнял Сона.

— Прошу тебя, ешь и уходи. Я сейчас как на иголках.

— А я по утрам вообще не ем. Я только кофе пью.

— Жаль, времени нет… — вздохнула Сона. — А то бы я приготовила кофе.

— Когда мы встретимся?

— Я позвоню. Или ты позвонишь.

— Не смотри так, я уже ухожу.

— Думаешь, я хочу, чтобы ты ушел?

— Только поцелую тебя — и пойду.

Они вновь обнялись. У дверей Сона приложила палец к губам: «Тише!» Она открыла дверь, посмотрела, нет ли кого в подъезде, и выпустила Рубена.

Легко, по-мальчишески перепрыгивая через ступеньки, Рубен сбежал по лестнице и вышел на улицу. Домой идти не хотелось. Восторг кружил голову, Рубену казалось, что он не идет, а парит над землей. В голове теснились мысли, бессвязные, но приятные. Образ Сона стоял перед ним, и, думая о ней, Рубен шептал: «Сона-джан, Сона-джан, Сона-джан…» Проходя мимо кафе, он сказал про себя, обращаясь к Сона: «Зайду выпью кофе. Считай, что это ты мне его сварила».

Рубен вошел, взял кофе, сел за столик. От железного стола и стула исходила приятная утренняя прохлада. Птицы на ветвях оживленно передавали друг другу короткие, как телеграммы, и такие же важные птичьи новости. Ветви деревьев чуть покачивались от слабого ветерка, пропуская, как сквозь сито, солнечные лучи, и от этого казалось, что идет золотой дождик. Рубен невольно улыбнулся своим мыслям, и, наверное, поэтому к нему подошел старик с чашкой кофе в руках, сел за столик и сказал:

— Доброе утро.

— Доброе, доброе, — улыбнулся Рубен в ответ.

Старичок аккуратно развернул газету, водрузил на нос очки и стал читать, изредка прихлебывая кофе. Потом как бы между прочим, не отрывая глаз от газеты, спросил:

— Что ты думаешь о Стресснере?

— Что?

— О Стресснере, спрашиваю, что думаешь?

— А кто это такой?

— Ну как же! Парагвай! Стресснер! — возбужденно объяснил старик, помахав рукой для убедительности.

— Ну и что?

— Кто там победит, как считаешь?

— Я… я не знаю, — пожал плечами Рубен.

— Вам бы только пить да с девками гулять! — махнул рукой старик. — У вас, молодых, одно на уме… А вот газеты читать времени не хватает, нет, не хватает!

— Читаем, не волнуйтесь, — буркнул Рубен.

— Как же, читаете, видим, как вы читаете… Простых вещей вот не знаешь. Ты, например, кем работаешь, а? — с иронией спросил старичок.

— Я?

— Ты.

— Директором завода! — чуть помолчав для внушительности, отрезал Рубен.

— Это другое дело… — старичок с уважением посмотрел на него, аккуратно сложил газету, отложил ее в сторону, прокашлялся, явно желая завязать разговор, но Рубен успел опередить его.

— Вот так-то! — важно сказал он и встал из-за стола.

Мать вернулась домой растерянная, не в духе. С ней были только Карен и Анна, а младшей, Лилит, не было. Сона заволновалась.

— У тети Рузан все лицо скривилось, — с порога сообщил Карен.

— Что? — не сразу поняла Сона. — Как это — скривилось?

Мать утвердительно кивнула и пошла в комнату.

— А бабушка оставила Лилит у тети, — сказал Карен.

Сона облегченно вздохнула и пошла за матерью. Мать неподвижно сидела в кресле.

— Что случилось?

— Инсульт у нее.

— Когда это случилось?

Мать не ответила. То ли думала о чем-то, то ли просто не было настроения разговаривать. Подбородок у нее задрожал, она поднесла платок к глазам.

— Когда? Скажи, когда?

— Она уже давно говорила, что ей не по себе, — сказала мать.

— Да…

— И в этом состоянии еще и ходила…

— Неужели не понимал никто?

— Да кому там понимать?! — вскипела мать. — Кому? Муж день-деньской на работе, сыновья все отдельно живут. Кому было понимать?

— Разве она ни на что не жаловалась?

— Говорю же, все твердила, что ей не по себе. Да и то сказать: кому из нас нынче по себе?..

— Что же теперь будет?

— Ох, откуда мне знать? — вздохнула мать. — Далеко зашло…

— А ты что там делала?

— Сыновей позвала. Они доктора привели, он и сказал, что у Рузан кровоизлияние. Правой рукой и ногой почти двигать не может. И рот искривился.

— Может, в больницу надо?

— Она об этом и слышать не хочет, — махнула мать рукой. — Только плачет и все приговаривает: лучше, мол, дома помирать, чем в таком виде в больницу ложиться. — Мать опять прослезилась. — Ума не приложу, что же теперь будет!

— Пройдет, — сказала Сона. — Со временем пройдет.

— Врач сказал: узнали бы о болезни пораньше, она бы удар легче перенесла.

— Теперь уже не поможешь.

— За что нам такое наказание? — сквозь слезы стонала мать. — Я ей сто раз говорила: пожалей себя, в твоем возрасте нельзя с утра до ночи на работе пропадать. Сама еле ходила, а еще и чужие уроки взяла, заменяла…

— Она ведь на пенсию собиралась, так что это понятно, — заметила Сона.

— Не молодая она ведь, чтобы такой груз на себя взваливать!

— Ну, все так делают.

— Все… Лучше плюнуть на эти лишние десять — двадцать рублей, чем так здоровьем рисковать. Пусть уж пенсия будет меньше. Не умрет небось с голоду!

— Бедная тетя…

— Видно, чуяло ее сердце, — сказала мать. — Не зря вчера просила, чтобы я детей к ней отвела. Повидать хотела.

— Что же теперь будет?

— Не знаю. Двигаться ей нельзя. Сыновья сказали, что лечение берут на себя. Но ведь за ней уход нужен, ее умывать надо, судно за ней выносить, стряпать, менять белье… Кто все это сделает, невестки?

— Невестки, как же, — усмехнулась Сона.

— Эх, нет у нее дочки…

— Ничего, как-нибудь справимся.

— Вот и я говорю. Пока ты не уехала, я с Лилит побуду у нее. А уедешь — не знаю, как и быть. Пусть сыновья что-нибудь придумают, пусть невестки по очереди дежурят.

Сона задумалась, но не столько о тете, сколько о Рубене.

— Никуда я не поеду, — вдруг сказала она.

— Как так?

— Вчера я вернула путевку.

— Почему?! — всплеснула руками мать. — В кои-то веки повезло!

— Его путевка мне не нужна.

— Эх-хе-хе… — вздохнула мать, покачав головой. А я уже сказала сестре, что ты поедешь на курорт. Она, бедняжка, так обрадовалась. — Мать помолчала, с сомнением глядя на дочь. — Или, может, ты узнала, что она больна, и потому вернула путевку?

— Ничего я не знала. Вернула — и все. Дети ели?

— Ели. Пусть они дома посидят, а я снова туда пойду.

— А ты сама ела?

— Нет. Я лучше кофе выпью.

— Хоть спала?

— Так, немного. Я звонила тебе…

— Я поздно пришла домой.

— Ты уложи платьице и белье для Лилит, выбери пару игрушек, пока я сварю кофе, — сказала мать и пошла на кухню.

Чуть позже, когда они сидели на кухне, мать спросила:

— У нас кто-то был?

— Был, — отвела глаза Сона.

— Мужчина?

Сона не ответила.

— Что ты молчишь?

— Я потом скажу.

— Неужели этот негодяй?

— Нет. Ты его не знаешь.

— Ах, да! — как будто успокоилась мать. — Верно, тот, что все звонит тебе…

Сона кивнула. Мать поняла, что она смущена, и переменила тему разговора:

— Ты бы только видела, что твой негодник у тетки творил!

— Карен?

— Кто же еще? К чему ни притронется — все сломает, все портит. Хоть бы понимал, что в доме больной человек… Ему говори не говори — все одно, не слушает.

— Надо было отшлепать.

— Как выйдет из дому — будто подменяют его. Шалит, никого не слушается.

— Карен, — позвала Сона. — Карен!

— Не надо, — сказала мать, — не надо, не зови его. — Она не утерпела и опять спросила: — А кто он такой? Кем работает?

— Инженер.

— Простой инженер?

— Да.

— Сколько он там может заработать?..

— Будто все уже выяснили, осталось только насчет зарплаты спросить! — улыбнулась Сона.

— А если не выяснили, почему он приходил? Гляди, дочка…

— Приходил — и все, — потупилась Сона.

— Может, он такой же, как твой этот, шептун.

— Какой еще шептун?

— Сама знаешь, в тихом омуте… Такие нашептывают, сбивают женщину с толку, охмуряют, а потом — ищи-свищи!

Нет, сейчас Сона не была взрослой женщиной, матерью троих детей, хозяйкой дома. Она напоминала согрешившую семнадцатилетнюю девчонку, которая стыдится и боится взглянуть матери в глаза.

— Кто он, откуда?

— Не знаю.

— Как же так можно?! Надо выяснить.

— Предположим, выяснили, а дальше что? — тихо сказала Сона, опустив голову.

— Если он человек серьезный, я не против, выходи за него.

— Я о замужестве не думаю.

— Не понимаю, — беспокойно шевельнулась мать. — О чем же ты думаешь?

Сона пожала плечами.

— Сколько ему лет?

— Тридцать семь.

— Может, он разведен?

— Нет. Говорит, что нет.

— Сказать все можно. Надо это проверить. — Мать отодвинула кофе, помолчала и сказала: — Если он приличный человек, почему же до сих пор ни на ком не женился?

— Не знаю.

— Все не знаю да не знаю… А что ты знаешь?

Казалось, еще минуту назад все вокруг было полно Рубеном, его голосом, его дыханием… Куда все это делось? Сона прикрыла глаза и глубоко вздохнула, стараясь уловить знакомый запах.

— Как бы он не оказался вроде твоего прежнего, — сказала мать.

— А что прежний?

— Господи, прости! — вздохнула мать. — Правда, об умерших плохо не говорят, но как ты жила с ним, бедная моя…

— Жила как жила, — глубоко вздохнула Сона.

— Жила! Да разве это была жизнь! Являлся домой пьяный, приходил поздно, кричал, грубил, деньги из кармана доставал и швырял тебе в лицо: подавись, мол, вся твоя месячная зарплата здесь, я за день столько зарабатываю! Думаешь, я ничего не знаю? Все знаю. А ведь тебе еще и завидовали, будь они неладны!

— Завидовали, верно, — горько усмехнулась Сона.

— Хоть бы знали, чему завидуют. Как же — муж, машина, деньги!

— Да провались они, эти деньги, эта машина…

— Правильно, доченька. Теперь ведь среди тех, кто при деньгах, редко порядочного человека встретишь, разве что один из тысячи. Так, говоришь, он инженер?

— Инженер.

— Насчет детей что говорит?

— Сказал, хорошие дети.

— Он что, видел их?

— Я фото показывала.

— Что ж, хорошо, коли так… Если по сердцу он тебе, дочка — выходи за него.

— Да ведь у нас об этом ни слова не было. Я его намерений не знаю.

— Если хочешь знать, он каждый день богу свечку должен ставить за то, что ему такая, как ты, женщина встретилась, такие дети… Малыши мои ненаглядные!..

— А я, я разве не должна поставить свечку? — голос Сона задрожал, на глаза навернулись слезы.

Под вечер заморосил дождь. Пробуя чем-то занять себя, Рубен сидел на кухне и разбирал сложную схему. Но у него на сей раз ничего не получалось. Карандаш, скользящий по головоломно сплетенным линиям, иногда замирал, как бы натыкаясь на невидимое препятствие, и начинал топтаться на месте, описывая бессмысленные круги, как колесо буксующей машины. В это время Рубен даже не смотрел на схему. Все его мысли были о Сона. Взгляд блуждал по кухне, ни на чем не задерживаясь. Сона сказала: «Если смогу пристроить детишек, хоть на часок к тебе забегу». — «Бессердечная, — ответил он, — мы ведь уже четвертый день не виделись. Я не могу больше так». — «Я тоже», — ответила она. «Пойду, помолюсь, чтобы твоя тетя скорее выздоровела». — «Ей плохо, — ответила Сона. — Ей очень плохо». — «Разве нельзя просто оставить их одних? Только на часок, ведь они у тебя уже взрослые». — «Больше никогда не говори такого», — ответила она. «Я скучаю, очень скучаю…» — «Я тоже…»

Рубен раздраженно отбросил карандаш и, не находя себе места, принялся бесцельно кружить по кухне. Подошел к окну, вгляделся в вечерний сумрак, сказал в сердцах:

— И что только льет и льет этот дождь!

Зазвонил телефон. Рубен в два прыжка оказался у аппарата и схватил трубку. Но звонила Варсик.

— Если я тебе не позвоню, ты и не вспомнишь обо мне!

— Ну и что? — недовольно вздохнул он.

— Раньше ты со мной не так говорил.

— Варсик, — начал было он, но Варсик перебила:

— А не ты ли приходил, часами торчал под окнами школы, ждал меня, даже наши учителя смеялись?

— Варсик…

— Да ты бога должен благодарить за то, что такая девушка, как я, вообще разговаривает с тобой. Подумаешь, инженер по технике безопасности!

— Да погоди ты, Варсик…

— Я сама во всем виновата! Разве с таким болваном о чем-нибудь договоришься?

— А ты и не договаривайся! — крикнул Рубен.

Он бросил трубку и закурил.

Опять зазвонил телефон.

— Ну что за человек! — крикнул Рубен телефону. — Ни капли самолюбия! — Он с отвращением посмотрел на аппарат, не желая поднимать трубку, но звонки были настойчивые. Рубен схватил трубку и крикнул:

— Ну, что тебе еще?!

— С детьми все уладилось. Через полчаса буду у тебя.

— Сона!..

— Ты понял, о чем я?

— Повтори.

— Говорю, зайду к тебе через полчаса.

— Приходи скорее!

— Иду.

Сона идет! Рубен посмотрел на часы. Было ровно семь. «Что же мне теперь делать?» — подумал он погляделся по сторонам. В комнате было чисто, только в углу на стуле валялась одежда. Рубен повесил ее в гардероб, задумался и нажал кнопку в стене. Бочонок послушно повернулся, превратившись в бар. Там стояли початая бутылка водки и бутылка вина, больше ничего. Рубен представил себе марочный коньяк, шоколад, кофе…

— Быстро! — скомандовал он сам себе и выбежал из дому. В ближайшем гастрономе марочного коньяка не было.

— Мне вот так надо! — обращаясь к продавцу, провел ладонью под подбородком Рубен. — Очень тебя прошу, помоги!

— Да ведь правда нету. Шоколад вот есть, пожалуйста, а порядочного коньяка нет.

— Где же достать бутылку? — спросил Рубен, расплачиваясь за шоколад.

— Разве что в ресторане.

Рубену действительно удалось купить в ресторане марочный коньяк. Он сел в такси, примчался домой, разместил в баре коньяк и шоколад, вытащил вино и водку, отнес на кухню, немного успокоился, остановился и спросил себя: «А из чего, собственно, вы намереваетесь пить?» Выйдя из квартиры, он постучался в соседскую дверь.

— Кто там? — спросил низкий мужской голос.

— Это я, — ответил Рубен, — ваш сосед.

Долго гремели многочисленные замки и запоры, наконец дверь приоткрылась. Сосед, волосатый, богатырского сложения мужчина, внимательно осмотрел Рубена в щелку и лишь после этого распахнул дверь.

— Я напротив вас живу, — промямлил Рубен, — вы, наверное, встречали меня в подъезде…

— Приходилось.

— Вот, гостей жду. Мне бы пару рюмок, две кофейные чашки и еще что-нибудь, во что можно положить шоколад. Как гости уйдут — я сразу верну все, не сомневайтесь.

— Это можно. — Мужчина широко зевнул и почесал волосатый живот. — Заходи. — Он прошел вперед, шаркая шлепанцами. — Хозяйки дома нет, — сообщил он, не оборачиваясь, — а сам я, понимаешь, в этом хозяйстве не особенно разбираюсь. Так что уж сам смотри, что тебе нужно.

Рубен стоял перед роскошным сервантом, глаза у него разбегались. Чего тут только не было: хрусталь, серебро, фарфор…

— Выбирай, не стесняйся, — предложил сосед. — Бери что надо.

Рубен осторожно взял с полки две рюмки и серебряную вазочку для шоколада.

— Сразу, пожалуй, все не унесу, еще разобью ненароком что-нибудь.

— Да ладно… Вот, сложи все сюда и неси. Вот так, — сказал сосед, когда Рубен по его совету положил рюмки и вазочку…

— Может, выпьем? — не дожидаясь ответа, сосед пошел в кухню, достал початую бутылку коньяка.

Рубен заметил, что коньяк был той же марки, что и взятый им из ресторана. Хозяин снял с полки первую подвернувшуюся рюмку, налил до краев и протянул Рубену. Себе он налил полрюмки.

— Четыре года на одной лестничной площадке живем, а до сих пор как следует не познакомились… — смущенно сказал Рубен.

— Ага! — отозвался хозяин равнодушно. — Привет! — и опрокинул рюмку.

Рубен тоже выпил и почувствовал, как по телу стало разливаться приятное тепло. Он подождал для приличия, думая, что сосед еще что-нибудь добавит, но тот молчал.

— Я пойду, — сказал Рубен, помявшись.

— Давай.

— Верну все, что брал, утром, чтобы поздно не беспокоить.

— Ладно.

Рубен вернулся к себе, аккуратно расставил рюмки, разломал плитку на кусочки, наполнил шоколадом вазочку, отошел и со стороны придирчиво осмотрел стол. Красиво. Пожалуй, только музыки не хватает. Он нажал на кнопку, медленно опустились занавески, и в комнате стало темнее. Рубен включил встроенный в бар магнитофон. Зазвучал низкий голос Фрэнка Синатры. По стенам побежали разноцветные блики. Наверное, Синатра пел о любви, о дожде, который беззвучно моросил за окном, о Рубене, который стоял полузакрыв глаза и ждал Сона, о том, как Сона войдет в комнату и Рубен обнимет ее прямо у двери, возьмет на руки, поцелует…

Раздался звонок в дверь. Рубен вскочил, бросился открывать. Впереди, у порога, стояли мальчик и девочка, позади — Сона. Она молча смотрела на него. В коридоре приглушенно звучал голос Синатры.

— Заходите, — пришел он в себя.

— Вытрите ноги, — тихо подсказала детям Сона.

Не успели они войти, как мальчик радостно крикнул «Бах!» — и под носом у Рубена с треском раскрылся зонтик, обдав его дождевыми брызгами. От неожиданности Рубен отпрянул к стене, больно стукнувшись спиной.

— Карен! — сердито прикрикнула на сына Сона. — Карен!

Карен швырнул зонт на пол и побежал в комнату, девочка бросилась за ним.

— Ты извини… — замялась Сона. — Он у меня такой шалун!

Рубен криво улыбнулся, закивал головой, попытался рукавом стереть брызги с лица. Сона вынула из сумки платок, помогла ему.

— Сона, — прижав ее ладонь к своему лицу, прошептал Рубен, — Сона…

Голос Фрэнка Синатры захрипел, стал глохнуть и пропал. Рубен медленно повернулся, осторожно заглянул в комнату. Карен всей пятерней лупил по клавишам магнитофона.

— Карен! — крикнула Сона, бросилась в комнату, ухватила сына за ухо и вывела его на середину. — Что это такое! Ты как себя ведешь?! — от волнения ее грудь учащенно вздымалась. Видно было, что лишь присутствие Рубена сдерживает ее, иначе она просто отлупила бы шалуна.

— Оставь его, — тихо сказал Рубен.

Сона лишь сердито взглянула на него, как бы говоря: «не вмешивайся!»

— Ты же сама говорила, что это хороший дядя, — опустив голову, тихо пробормотал мальчик.

— Что ж с того, что хороший? Выходит, у него и безобразничать можно?!

— Ну ничего, ничего… — Рубен вынул магнитофон из бара и попытался его исправить, однако не вышло.

— Испортил?! — не могла успокоиться Сона. — Испортил, да?

— Не беда, испортил — починим, — пробормотал Рубен, разглядывая магнитофон. — Что нам стоит…

— Да спрячь ты его, ради бога, спрячь! Ты моих еще не знаешь.

Рубен нажал на кнопку, и бочонок послушно повернулся, скрывая бар. Музыка умолкла, лампочки однообразно светились тусклым красным светом. Оставив сына, Сона подошла к Рубену.

— Они не захотели остаться у подруги, — виновато прошептала она. — Ни за что не хотели…

— Ясно, — ответил Рубен с обидой и огорчением.

— Ничего тебе не ясно, — все так же шепотом продолжала она. — Они плакать стали, как же я могла оставить детей в чужом доме?

— Понял.

— Не надо так! — Сона отошла и уселась на диван.

Дочка, которой, видно, наскучило наблюдать за братом, обиженно стоявшим в углу, подошла к столу, потянулась к вазочке, взяла кусок шоколада и при этом задела кофейную чашку. Чашка упала и разбилась. От испуга девчушка пустилась в рев.

— Что ты наделала! — всплеснула руками Сона. — Ну ничего, доченька, ничего… Мы сейчас уйдем. Мама купит новую чашку, ты только не плачь…

Рубен принес из кухни веник и совок, чтобы подмести осколки, но Сона занялась этим сама.

— Зажги свет, ничего не видно, — попросила она.

Карен незаметно поднял с пола осколок чашки, повертел его и сунул к себе в карман. Пока Сона подметала, Рубен, не зная, что делать, растерянно топтался рядом, бросая на детей опасливые взгляды. Он явно беспокоился, как бы они еще что-нибудь не натворили.

— Убери-ка со стола, — сказала Сона.

— Но кофе… — заикнулся было он.

— Включи телевизор, пусть смотрят. Они по нему с ума сходят. Ну, хватит! — прикрикнула она на дочку, которая продолжала всхлипывать. — Что было, то прошло. Идите лучше телевизор смотреть.

Рубен включил телевизор и привычно стукнул кулаком по корпусу. Появилось изображение. Это понравилось Карену, он подбежал и изо всех сил тоже стукнул по телевизору кулачком. Потом взял стул и чинно уселся перед экраном.

— Иди сядь рядом с братиком, — сказала Сона дочке.

Когда дети наконец уселись, а Рубен примостился рядом с Сона в кресле, она внимательно взглянула на него своими усталыми и печальными глазами и сказала:

— Вот, не захотели оставаться, и все тут. Видно, чувствовали что-то.

— Наверно, — улыбнулся Рубен.

— Подумала — хоть с ними, а зайду на полчасика. Хотя бы увидимся…

— И правильно сделала, — прошептал Рубен.

— Не вытерпела, — тихо проговорила она. — Ты не сердись.

— Я не сержусь, — ответил Рубен и взял ее ладонь в свою.

— Помнишь, ты говорил, что у меня хорошие дети! Видишь, что они натворили…

— Ничего.

— Дом вверх тормашками перевернули.

— Сона! — Рубен сжал ей руку.

— Что?.. Вот вернется мать домой, легче станет…

— Придешь ко мне?

— Приду.

— И до утра останешься?

— Посмотрим.

Дети, сидя перед телевизором, стали толкаться. Вдруг Анна вскрикнула.

— Что случилось? — Сона вскочила с дивана и подбежала к ней. — Ты чем это порезалась?!

— Вот этим, — Карен показал матери осколок чашки. — Я не виноват, она сама отнять хотела!

Рубен подошел к Карену, нахмурившись и сжав губы, посмотрел ему в глаза и неожиданно влепил оплеуху. Резко повернулся, пошел в кухню за йодом и ватой.

— Глубоко порезалась?

— Нет, — сдержанно ответила Сона, видно, обидевшись за сына.

— Погоди-ка…

Рубен смочил вату йодом, осторожно приложил к пальчику. Девочка заревела еще пуще. Рубен нежно подул на ранку.

— До свадьбы заживет, — сказал он. — Подуй теперь сама. Дуй, не бойся!

Анна послушно подула.

— Молодчина! — обрадовался Рубен. — А теперь дай опять я.

Анна перестала плакать и протянула ему пальчик. Рубен подул.

— Вот видишь, и не больно вовсе. А теперь ты!

Девочке понравилась эта игра. Улыбаясь сквозь слезы, она старательно дула на ранку. Рубен снова приложил вату и сказал:

— Придержи другим пальчиком. Только смотри, не отпускай и никому не разрешай дуть.

— Не разрешу.

— Молодчина! — радостно повторил Рубен и краем глаза посмотрел на Карена. Мальчик молча съежился в кресле. — А ты эти свои штучки брось! Где стекло?

Карен протянул ему осколок.

— Так. — Рубен обернулся к Сона. — Сядем.

— Поздно уже, мы пойдем.

— Посидим немного… — его голос опять смягчился.

Они сели, Рубен вновь осторожно взял ее руку в свою. Сона сделала слабую попытку освободиться, но так и оставила руку в его ладони.

— Я не должна была приходить к тебе сегодня, — тихо сказала она, — не надо было приходить с детьми…

Сона взяла из рук Рубена сладко спящую дочку, вошла в подъезд. Она, наверное, стеснялась соседей и не хотела, чтобы Рубен поднимался к ней с ребенком на руках.

Небо после дождя просветлело, кое-где уже сверкали звезды. Было холодно, Рубен почувствовал это, когда расслабил руки, напрягшиеся под тяжестью девочки, и тепло ее тельца стало постепенно улетучиваться. На миг Рубену показалось, что он опустошен. Он потер затекшую руку и, пожалев мельком о том, что отпустил такси, зашагал по мокрому асфальту. Проходя мимо кафе, Рубен вспомнил о разбитой чашке. Ему стало не по себе и расхотелось возвращаться домой. Рубен вошел в кафе, взял чашечку кофе и рюмку коньяку, присел за свободный столик в углу.

«Сиди, пей кофе и постарайся спокойно все обдумать», — сказал он себе, но вскоре понял, что это просто невозможно, шум в кафе мешал сосредоточиться и остаться наедине с собой. В общем гвалте выделялись резкие голоса, идущие от компании шестнадцати-семнадцатилетних подростков, которые сидели неподалеку от его столика. Они громко шутили и смеялись, стараясь привлечь к себе внимание сидящих рядом девушек. Одна из них гадала на кофейной гуще, это-то и было причиной их смеха. Один из подростков, высокий худой парень с нагловатым взглядом, поставил перед девушкой пустую кофейную чашку.

— По очереди, — заявил он. — Сперва женщина, потом мужчина, женщина — мужчина… Идет?

Его компания заржала. Девушка молча усмехнулась.

— Лучше мы ей взятку дадим, тогда она наши чашки сперва посмотрит, — сострил кто-то, — времени у нас мало!

Вновь раздался взрыв хохота.

«Вот бы встать сейчас и врезать им», — подумал Рубен, оглядев подростков мрачным взглядом, но понял, что это вряд ли удастся. «Ну и поколение пошло… Тьфу!»

Вообще-то он любил подолгу смаковать кофе с коньяком, но теперь единым духом опрокинул рюмку и сказал присевшему рядом с ним мужчине:

— Неужели у них родителей нет?

Незнакомец, человек лет за сорок с открытым лицом, сперва не понял:

— У кого нет?

— Да у этих вот, — Рубен кивнул в сторону подростков.

— Дети, что с них взять!

— Об этом я и говорю. Что же из них получится, кем они вырастут?

— Мы тоже молодыми были… И ничего, людьми стали.

— Ну-ну… — недовольно протянул Рубен.

— У вас дети есть? — спросил мужчина.

Рубен понял: если он сейчас скажет правду, все его сентенции потеряют для незнакомца всякую ценность.

— Иметь детей — это еще не все, — дипломатично заявил он. — Воспитывать надо уметь…

— Но все же, есть у вас дети?

— Предположим, есть. Что из того?

— Девочка, мальчик?

— И девочка, и мальчик.

— Кто старше?

— Сын.

— Сколько ему?

Рубен задумался, стараясь вспомнить, сколько лет Карену. Вспомнил, что восемь, но тут же подумал, что не имеет к Карену никакого отношения, и ответил:

— Десять.

— То-то и оно! — значительно поднял палец незнакомец. — Вот когда вырастет, тогда и поговорим.

— О чем? — не понял Рубен.

— Так ведь и родитель сам вместе с ребенком растет, — добродушно улыбнулся мужчина. — Растет и приспосабливается к возрасту своих детей. Ты пойми… — он встал. — Последи, чтобы никто не сел, я сейчас.

Высокий парень приставал к девушкам с предложением выпить. Он поставил на стол бутылку дешевого вина и заявил:

— Если не выпьете, обижусь и не стану с вами больше водиться. — Его друзья загоготали. Рубен сердито отвернулся. В кафе висел запах прокисшего вина и плавали облака сигаретного дыма. Это тоже вызывало отвращение. Рубен собрался уходить, но вспомнил, что незнакомец просил последить за местом. Скоро мужчина вернулся, неся две рюмки коньяку.

— Одна тебе, другая мне, — сказал он, ставя рюмки на стол. Выпьем сперва за наших детей, а потом я тебе кое-что скажу.

Рубен молча чокнулся с ним и отпил, а незнакомец выпил до дна, закурил и, придвинувшись к Рубену, сказал:

— Говоришь, воспитывать их надо? А вот ответь, как ты своего сына воспитываешь?

Если бы не неожиданное угощение, Рубен, наверное, встал бы и ушел, но теперь уже неудобно было уйти просто так.

— Каждый воспитывает по-своему, — ответил он.

— И как же воспитываешь ты?

— Ну… он ведь в школу ходит.

— В школу все ходят.

— Учит уроки.

— Что еще?

— Играет.

— Это ясно, — сказал незнакомец. — Но твое-то воспитание в чем заключается?

— Я с ним в шахматы играю! — догадался Рубен.

— Да? Это другое дело! — кивнул мужчина. — Это хорошо.

— Еще он электронные схемы собирает, — воодушевился Рубен. — Правда, не очень сложные.

— Разбирается, значит, в этом?

— Я помогаю, если что…

— Все это хорошо, — заметил незнакомец. — Ты просто молодец.

— У него ведь и распорядок дня есть. Все по режиму.

— Небось ты ему составил и на стенку повесил?

— Точно.

— Неужели не нарушает?

— Пусть только попробует!

— Бьешь?

— Разок только стукнул, да и то слегка.

Рубен вдруг понял, что в кафе стало гораздо тише. Подростки ушли, девушек за соседним столиком тоже не было.

— Значит, ты сумел себя правильно поставить, — помолчав, сказал незнакомец. — Тебя не боятся, а уважают.

— А как же! — сказал Рубен.

— Значит, и жена тебе попалась понимающая. Не сует свой нос, куда не просят…

— Точно, — ответил Рубен, замечая, что собеседник съеживается на глазах, будто уменьшаясь в размерах, как улитка, старается уйти в себя.

— Не выпить ли нам еще по одной?

— Нет, — ответил Рубен, — многовато будет, пожалуй.

Мужчина посмотрел на него, кивнул и сказал:

— А я вот сижу и жду, пока в кино сеанс кончится. Дочка в кино пошла, а я ее домой отвести должен. Спрашивается — зачем девочке в такой час ходить в кино?!

— Случается…

— Если бы меня слушали, ничего такого не случилось бы! — стукнув по столу кулаком, заявил незнакомец. — Разве обязан я после работы, устав, как собака, являться сюда и ждать, вместо того чтобы отдыхать дома?!

— А ты бы попозже пришел, к концу сеанса, — посоветовал Рубен.

— Да разве я знал, что фильм двухсерийный! — Незнакомец снова посмотрел на часы. — Вот еще целый час ждать.

— Я, пожалуй, пойду, — Рубен встал.

— Иди… — вздохнул мужчина. — Ты себя правильно поставил. Имеешь право уйти.

Главный инженер вызвал к себе Рубена.

— Бадалян, — сказал он, — вот ты сидишь себе без дела, а у них там ни черта не получается. Помог бы.

— Чем помочь?

— Уже два дня, как термическая печь стала. План горит.

— В чем там дело?

— Электроника барахлит.

— Что ж тут особенного? — улыбнулся Рубен.

— Установка импортная, вот они никак и не разберутся.

— А что, законы электричества тоже импортные? — усмехнулся Рубен.

— Ты мне голову не морочь! — прервал его главный. — Пойди лучше в цех и разберись. — В его голосе слышались и просьба, и приказ.

Рубен вышел из здания управления и, вместо того чтобы идти в термический цех, направился в свою каморку.

— Не справляются! — бормотал он, вынимая кофейник. — Да ты спроси: хотели ли справиться? Отмахнуться ведь легче…

Он поставил кофейник на спиртовку и развернул газету. В газете была шахматная задача: мат в четыре хода. Рубен взял карандаш и принялся изучать позицию, время от времени поглядывая на кофейник. Потом позвонил в цех.

— Пришлите мне схему регулятора.

— У нас ее нет, схема в электроцехе.

— А разве электрики не работают сейчас с печью?

— Да они пришли, покопались и ушли.

— Ладно… — Рубен позвонил в электроцех. — Это Рубен, — представился он.

— Безопасный Рубен?

— Думай как тебе угодно… Пришли мне схему.

— Пришел бы сам, — ответил начальник цеха. — Может, времени не хватает? — добавил он с издевкой.

— A у вас чего не хватает, что до сих пор разобраться не можете? — нашелся Рубен. — Или вы там, может, саботируете, а?

— Что?!

— Саботаж, помнишь? И откуда только эти слова берутся?..

— Если хочешь помочь — помоги, а зря болтать нечего.

— Реле проверили?

— Проверили.

— Контакты прочистили?

— Да.

— Так я и поверил. Спиртом небось только глотки себе прочищаете.

— Говорю тебе, прочистили.

— Тогда пришли мне схему.

— С каких это пор ты стал тут распоряжаться?

— А вот представь себе! — Рубен снял кофейник со спиртовки. — Хочешь — присылай схему, хочешь — нет, дело твое. — Он повесил трубку и громко сказал: — Безопасный Рубен… Распустил я вас.

Когда электрик принес схему, Рубен спокойно попивал кофе.

— Ну-ка, ну-ка, — довольный собой, Рубен расстелил схему на столе, взял карандаш и, насвистывая, начал проверять узел за узлом, иногда приговаривая про себя: — Ну, конечно…

— Мне можно уйти? — спросил электрик.

Рубен посмотрел на него, помолчал и, показывая пальцем на какой-то узел, сказал:

— Вот в чем загвоздка.

— Это каждому понятно, — заметил электрик.

— Так, стало быть, это ясно?

— Ясно, товарищ Бадалян, куда уж ясней, — иронично отозвался электрик.

— А раз ясно, почему у вас ничего не выходит?

— Не получается — и все тут! — снисходительно улыбнулся электрик.

Рубен допил кофе и сказал:

— Пошли!

Он шел впереди со схемой в руке, а электрик шагал за ним. Прошли через сборочный цех. Увидев Рубена, технолог обрадовался и уже собирался подойти, поболтать, но Рубен не остановился.

— Времени нет! — бросил он на ходу и скрылся.

— Пришел, Безопасный Рубен пришел! — обрадовались все в электроцехе.

— Хватит вам! — Рубен хотел придать лицу строгое выражение, но вместо этого улыбнулся. Это воодушевило рабочих.

— Регулятор-то хоронить пора, — пошутил один из них. — Совсем кончился. Так уж и быть, похороны за мой счет.

— Поминки тоже? — подхватил другой.

— Э, нет! Поминки за счет того, кто его в гроб вогнал!

— Включите регулятор и дайте тестер, — прервал их Рубен.

— Хочет узнать, хорошо ли пропотел покойник перед смертью!..

Никто не заметил, как вошел начальник цеха. Видя, что все болтаются без дела и только зубоскалят, он гаркнул:

— Ма-а-алчать!

Сразу же воцарилось молчание. Начцеха огляделся, остановил взгляд на богатырской фигуре электрика и набросился на него:

— Ты почему здесь? Кто за подстанцией следить будет?

— Да что с ней станется? — проворчал электрик.

— Если бы не надо было дежурить — твою должность упразднили бы!

Пока он кричал, все улизнули. А когда ушел и дежурный монтер, в цехе остались только Рубен, электрик и начальник цеха. Электрик, присев на корточки, старался снять с мотора подшипник.

— Мы тут, па-а-анимаешь, мучаемся, дисциплину, па-а-анимаешь, наводим, а ты с ними базаришь! — накинулся начцеха на Рубена.

— Надо уметь правильно поставить себя, — спокойно заметил Рубен.

— Что?!

— Они не бояться должны тебя, а уважать.

— По-твоему, меня не уважают?

— Сможешь своими руками отремонтировать регулятор — будут уважать.

Сидящий к ним спиной электрик фыркнул.

— Этому регулятору на свалку пора, — махнул рукой начцеха. — Сколько лет без замены…

— Зачем же тогда меня позвали? — лукаво улыбнулся Рубен.

— Просто каприз главного. Я ему объясняю, что ничего не получится, а он, па-а-анимаешь, свое гнет.

— А если получится?

— Палец на отсечение дам!

— Принеси-ка тестер, паяльник и садись рядом.

— Брось, у меня и без тебя масса дел.

— А это разве не дело?

— Да чего зря мучиться…

— Включи регулятор и тащи паяльник и тестер, — решительно распорядился Рубен.

Пока начцеха ходил за паяльником и тестером, Рубен, заложив руки в карманы и насвистывая, бродил по цеху, изучая развешенные на стенках картинки и фотографии. Здесь рядом с Бриджит Бардо, ансамблями «Бони М» и «АББА» висела фотография чьих-то пятерых детей.

— Чьи это дети? — спросил он, остановившись.

— Минаса, — не оборачиваясь, сообщил электрик.

— Я приказываю снять, а они снова наклеивают! — заметил вернувшийся начальник цеха.

— Ничего, — ответил Рубен, — раз наклеивают, значит, это им нужно. — Он взял тестер.

Начальник цеха наблюдал за показаниями прибора. Рубен сравнивал их со схемой и делал поправки. Вдруг он стукнул себя кулаком по лбу:

— Черт, как я сразу не догадался! Это надо было проверить с самого начала!

— Что? — в глазах начцеха мелькнула надежда.

— Ртутный регулятор. Новый у тебя есть?

— Есть.

— Неси.

Рубен отпаял старый регулятор, измерил сопротивление, покачал головой:

— Ну конечно…

— Ну? — спросил, вернувшись, начцеха.

— Иди отрубай себе палец.

— Я серьезно!

— Видишь, треснул, вся ртуть испарилась, сопротивление и возросло, — подбрасывая в руке испорченный регулятор, ответил Рубен.

— Кто бы мог подумать!

— Вот, оказывается, где собака зарыта! — торжествующе улыбнулся Рубен. Он припаял новый регулятор и сказал: — Можно устанавливать. Если и теперь не заработает, я сам отрублю себе палец.

— Ну и голова у тебя, Бадалян! — восторженно стукнул его по плечу начцеха. — С такой головой я бы давно уже директором стал, а может, кем и повыше…

С завода Рубен вышел в хорошем настроении. Незадолго до конца рабочего дня он позвонил в термический цех:

— Ну как, работает печь?

— Как часы!

Теперь, как бы в награду самому себе за хорошую работу, он хотел увидеть Сона. Правда, еще рановато, но ничего, он постоит перед ее бюро, подождет. И хотя времени было много, Рубен не утерпел, взял такси. «То-то она удивится, — думал он по дороге, улыбаясь своим мыслям. — Интересно, что она скажет, когда увидит меня?» Но Сона не удивилась. Увидев Рубена, она замедлила шаг, но тут же вновь заспешила, бросив ему:

— Пошли, времени нет!

— Куда?

— Я еще должна зайти на рынок, потом успеть взять Анну из садика, а Карена из школы. Хорошо, что ты пришел. — Она улыбнулась. Ей стало по-женски приятно, но это чувство почти сразу уступило место обычным заботам. — Пока мамы с нами нет, я оставляю Карена в продленке. Наверное, на нас все смотрят… Не оборачивайся.

— Не беги так, — попросил Рубен. — Хочешь, я пойду на рынок, а ты зайдешь за детьми?

— Давай лучше так — ты пойди за Кареном, приведи его домой. А я на рынок и в детский сад, это рядом.

— Ладно.

— Знаешь, где школа имени Крупской?

— Знаю. Не беги.

— Скажешь сторожу, чтобы позвал Карена из второго класса продленки.

— Привести его сразу к вам домой?

— Да, к нам. И сам поднимись, вместе пообедаем.

Рубен уже повернулся, чтобы уходить, но Сона взяла его за руку и после паузы сказала:

— Прошу тебя, будь с ним поласковее.

Рубен ничего не ответил, только потер по привычке подбородок и ушел.

Войдя в школьный коридор, он сразу обратился к сторожу:

— Продленка, второй класс, Карен…

— Как фамилия?

— Не знаю, — растерялся Рубен.

— Как же так? — нахмурился сторож.

— Да вот, мать просила привести ребенка из школы… — замялся Рубен.

— А ты кто ему будешь? — продолжал сомневаться сторож.

— Я? Не знаю… — еще более смутился Рубен. — Мать попросила…

— А не знаешь, так зачем приходить? — недовольно сказал сторож. — Пойди позови Карена из продленки, — велел он одному из бегавших по коридору школьников и вновь обратился к Рубену: — Ты не думай, я же не дурак. Чувствую, отец ты ему будешь…

— Что? Почему это?

— А так. Сперва растет малышня без отцов, а потом вы являетесь в школу, угощаете ребенка горстью семечек и уходите. Вот, мол, какой я заботливый родитель… Скажешь, нет?

— Нет, — ответил Рубен. — Я не отец.

— Ну, понятно, какой ты отец, если о своем сыне не заботишься! Иди жди во дворе, — строго приказал сторож и отвернулся.

Рубен растерянно потоптался на месте, отирая пот со лба.

— Иди, иди, — не глядя на него, повторил сторож. — Сейчас его позовут.

Рубен вышел из вестибюля, встал у дверей. Он печально смотрел на бегающих по двору детей, ища среди них тех, кто, по выражению сторожа, «семечки грыз», но таких вроде бы не было. В это время к сторожу подошли сразу три мальчика.

— Кто звал Карена?

Рубен не успел еще прийти в себя, как один из мальчиков подбежал к нему:

— А где мама?

— Мама пошла на рынок. Оттуда зайдет в садик за Анной и придет домой.

— А мы?

— А мы пойдем домой.

Карен взял Рубена за руку. Рубену приятно было идти и молчать, ощущая тепло маленькой ладони. Он подумал, что, наверное, Карен всегда так ходит — взяв Сона за руку.

— Что сегодня получил?

— Ничего. — Карен забежал вперед и, заглядывая ему в лицо, сообщил: — А я сегодня всех в нашем классе победил!

— Вот это да!

— Ага! Вот так, — он откинул руку и, выставив вперед плечо, заскакал на одной ноге, толкая плечом воображаемого противника. Потом вновь взял Рубена за руку: — Чей папа самый сильный — называется. Это игра такая.

— Знаю.

— У меня, правда, папы нет, но я все равно всех победил. Значит, мой папа самый сильный! Правда?

Глаза у мальчика были большие, чистые и искренние. Он сегодня и в самом деле победил всех в классе.

— Карен, ты не обиделся на меня за то, что я тебя тогда стукнул? — выговорил, смущаясь, Рубен.

— И вовсе не больно было! — улыбнулся Карен. — У папы Артура «Волга» есть, но он все равно слабак. Я его разок только стукнул, так он покатился, нюни распустил, как девчонка.

— Молодец.

— Ага! — обрадовался Карен, воодушевленный поддержкой. — Это ему за то, что он мне на голову плюнул. А еще у него знаешь, что есть?

— Что?

— Чем считают. Скажем, надо к четырем прибавить пять. Сперва нажимает на четверку, потом на плюс, потом на пятерку и «равно», а наверху сразу девятка пишется. Такая маленькая штучка, — Карен показал какая. — Никому не дает, жадюга.

— А хочешь, я тебе такую штуку подарю, какой ни у кого нет? — неожиданно предложил Рубен.

— А что это?

— Сейчас узнаешь, — Рубен подошел к краю тротуара, поднял руку, остановил первую попавшуюся машину.

— Это из магазина?

— Нет, — загадочно покачал головой Рубен. — Из моего дома.

— Мама рассердится.

— Почему?

— Она сказала, что ноги нашей больше в твоем доме не будет.

— Что ж так?

— Она сказала: необузданные вы негодники.

— Кто это — вы?

— Мы, я и Анна.

— Это верно, шалить вы любите, — вздохнул Рубен. — И не жалко вам маму?

— Нет. Бабушку жалко.

Водитель улыбнулся в усы, но Рубен этого не заметил.

— Только бабушку? — спросил он.

— Ага. Потому что у тети Рузан все лицо перекосилось. Я деньги собрал, купил ей и бабушке мороженое, а мама не отнесла им. Мы сами съели.

— Мороженое любишь?

— Очень!

Входя с Кареном в квартиру, Рубен погрозил ему пальцем:

— Смотри, не трогай ничего!

— Ладно, — ответил Карен и остался стоять в прихожей.

— Сейчас домой поедем, — подмигнул ему Рубен, вошел в комнату и скоро вернулся, неся два непонятных устройства.

— Что это? — не утерпел Карен, когда они спускались по лестнице.

— Скоро узнаешь, — загадочно улыбнулся Рубен.

Выйдя на улицу, он купил два эскимо и сказал Карену:

— Пошли, съедим их в саду.

Они вошли в скверик и уселись на скамейку. Карен с удовольствием облизывал мороженое, но думал в это время о тех странных штуковинах, которые были в руках Рубена. Он уставился на них, наконец не выдержал:

— Для чего это?

Рубен нажал на кнопку и вытянул маленькую антенну. Послышался шорох, какой-то свист, шум.

— Это тебе. Будешь говорить — поднеси ко рту.

— Ладно.

— Теперь стань вон у того дерева.

Держа в одной руке мороженое, а другой сжимая подарок Рубена, Карен послушно подошел к дереву. Неожиданно из странной штуки послышался кашель и раздался голос Рубена:

— Карен, Карен, ты слышишь меня?

Карен сразу подбежал к нему.

— Ты мне отсюда сказал: «Карен, слышишь?» — объявил он. Глаза мальчугана сияли от восторга.

— Ну да. Теперь ты поднеси эту штуку ко рту и ответь: слышу.

Карен побежал обратно и встал под деревом.

— Ага! Слышу! — послышался возбужденный голос Карена.

— Съел мороженое?

— Съел!

— А бумажка где?

— Выбросил.

— Так нельзя. Подбери и брось в урну.

Рубену было видно, как Карен подобрал бумажку и осмотрелся по сторонам.

— У цветочного магазина есть урна. Отнеси туда.

Карен бросился к цветочному магазину и скрылся из глаз.

— Уже бросил! — послышался его голос.

— Какие в магазине цветы продают?

— Розы, гвоздики… а как эти называются, не знаю.

— Что это? — неожиданно раздался женский голос. — А ну-ка, дай сюда! Откуда взял? Это, наверное, военная штука! — вмешался другой, уже мужской голос.

Оказывается, вокруг Карена моментально столпились частники, продающие возле магазина свои цветы, и несколько покупателей. Кто-то уже схватил ребенка за руку, пытаясь отнять аппарат.

— Пусти! — закричал Карен.

— Немедленно отпустить ребенка! Всем отойти! — категорическим тоном приказала странная штуковина.

Когда Рубен подоспел к месту происшествия, все уже с опаской отошли, оставив Карена в центре большого круга.

— Ну чего вы ребенка окружили? — укоризненно сказал Рубен, беря у Карена из рук аппарат и выключая его.

— Что это? Что такое? — послышалось со всех сторон.

— Приемо-передающее устройство.

— А где такие продают?

— Нигде. Я сам сделал.

— Вот бы и нам такое, а? Мы бы дали такую кому-нибудь из наших и послали стоять на стреме: только милиционер поблизости появится, он нам сразу об этом и передаст. А мы смылись с цветами, — сказал кто-то из частников, и все рассмеялись.

— Может, продашь?

— Нет, — ответил Рубен и, купив букетик гвоздик, обратился к Карену: — Пошли!

Рубен почувствовал сквозь сон прикосновение Сона и проснулся. Он открыл глаза, потянулся, улыбнулся, протянул к ней руки, но Сона отстранилась. Она кивнула в сторону детской, приложила палец к губам и бесшумно пошла на кухню.

— Доброе утро! — сказал Рубен шепотом, входя в кухню вслед за ней.

— Доброе утро! — прошептала она, наливая ему кофе. — Пей кофе и уходи.

Рубен сел, закурил, отпил глоток. Уставив взгляд в одну точку, он сказал:

— Знаешь, о чем я сейчас думаю?

— О чем?

— Женщина — опора дома. А мужчина — его крыша…

— В нашем доме тебя всегда тянет пофилософствовать, — глядя ему в глаза, прошептала Сона. — Я просто с ума сошла. Правда. Кто бы мог подумать, что я стану принимать у себя гостя, когда дети дома!

— Я не гость. — Рубен вроде бы обиделся.

— А кто же ты? — улыбнулась в ответ Сона, ласково запуская пальцы в его шевелюру.

— Не знаю…

— «Не знаю»… — передразнила она. Потом вышла на балкон, положила в авоську бутылки из-под молока. — Допивай кофе и вставай, вместе сходим в магазин, — прошептала Сона. — Хочу, пока дети спят, хоть молока принести.

— Я бы и сам купил, — ответил Рубен, допивая кофе.

— Неудобно… С чего это ты должен покупать нам молоко?

— Спать у тебя, обедать у тебя — это, выходит, удобно, а принести детям молока и мацун — неудобно? — поднялся Рубен. — Давай сюда свои бутылки.

— Нет, — прошептала она. — Не стоит. Дети ведь поймут, что ты ночевал у нас.

— Ну и пусть.

— Тебе этого не понять, — вздохнула она.

— Я быстро обернусь, — ответил Рубен. — Они и не проснутся.

— А если все-таки проснутся?

— Где тут мое радио? — Рубен, явно что-то придумав, оживился.

— Дети с собой взяли под подушками у себя оставили.

— Принеси.

Сона принесла оба аппарата.

— Спят?

— Пока спят.

— Один аппарат останется у тебя, — он включил радио и положил в карман ее халата. — Прежде чем войти, я спрошу, не проснулись ли они.

— А если к тому времени проснутся?

— Оставлю молоко у двери и уйду.

— Умница!

— Не балуй меня, — смущенно и в то же время шутливо сказал Рубен, взял сумку и вышел из дому.

У магазина столпился народ. Машина с молоком подъехала к самым дверям, загородив кузовом вход, и теперь ее разгружали, гремя ящиками.

— Кто последний?

— А вон тот высокий мужчина, — ответила Рубену пожилая женщина.

— А почему он впереди всех встал?

— Откуда мне знать. Спросил, вроде тебя, кто последний, а сам вперед пошел.

— Отойдите! — шумел грузчик в темном халате. — Невозможно работать! Каждый день одно и то же, толпятся, мешают… — Он ловко зацепил крюком ящик и потащил его в магазин.

Рубен понял, что ждать придется долго. Он отошел в сторону, включил аппарат, хотел что-то сказать, но услышал детский плач.

— Ну что ты плачешь! — послышался в аппарате голос Сона.

— Он обманщик! Врун! — Голос Карена…

— Нет, не обманщик! — это уже Сона.

— А почему аппарат унес? Говорил, что мне подарил, а сам унес!

— Да принесет он твой аппарат, не плачь!

— А почему унес?

— Испортилась ваша игрушка. Сами вы испортили, а он взял, чтобы починить.

— Я не портила, — раздался голосок Анны.

— Карен, хватит хныкать, отшлепаю! — повысила голос Сона.

— Ну и бей, бей! — еще пуще заревел Карен. — Пусть он больше к нам не ходит, раз обманывает!

— Карен!

— Он что, папа мне, к нам ходить…

— Сказала ведь — побью! — закричала Сона.

— Сона, не бей ребенка! — сказал Рубен в аппарат.

— Ты почему его унес?! — завопил Карен.

— Быстро на зарядку! — скомандовал Рубен. — Пока вернусь, чтобы успели умыться.

— Большая там очередь? — спросила Сона.

— Порядочная.

— Тогда лучше возвращайся. Они тут меня с ума сведут.

Рубен вернулся, позвякивая пустыми бутылками, и оставил сумку на кухне. Сона с грустной улыбкой кивнула в сторону балкона, на котором делали зарядку Карен и Анна.

— В жизни они этого не делали, — прошептала она.

— Неправильно! — выйдя на балкон и посмотрев на их упражнения, сказал Рубен. — Если уж делать, то по-настоящему. Смотрите на меня. Начали! Раз-два-три-четыре! Раз-два-три-четыре!

По-прежнему грустно улыбаясь, Сона переводила взгляд с Рубена на детей, которые старательно повторяли его движения, и ей стало ясно, что Рубен, пожалуй, никогда в жизни не делал зарядки.

К середине дня неожиданно вернулась мать и привела с собой Лилит.

— Ты бы хоть позвонила… — растерянно сказала Сона, открыв дверь.

— Соскучилась я, — ответила мать, целуя Сона и входя. — Сестра сказала, что сегодня ей вроде лучше. Не знаю, верить ли… А дети где?

Карен и Анна были во дворе. Рубен же, стоя на балконе в одной майке, переговаривался с ними по радио. Казалось, он сейчас и сам стал ребенком — так волновался, возражал, смеялся.

— Нет, нет! — кричал он в мембрану. — Выключать нельзя, так не играют! Включите и прячьтесь. Не бойтесь, я не подглядываю.

Карен и Анна, окруженные дворовой детворой, перебегали с места на место, прячась от него, а Рубен, наводя антенку, искал детей…

Сона смущенно стояла в коридоре. Мать вышла на балкон и, увидев Рубена, застыла от удивления. Рубен сперва не заметил ее, а когда увидел — осекся на полуслове. Он улыбнулся и пробормотал в аппарат:

— Карен, бабушка пришла!

Сказав это, Рубен тут же спрятался за развешанным на балконе бельем. Сона встала между матерью и Рубеном и промямлила:

— Это Рубен…

— Где дети? — все еще не приходя в себя от изумления, проговорила мать.

— Во дворе, — Сона отвела взгляд и обратилась к Рубену: — Позови их, пусть идут домой.

Рубен кашлянул и официально произнес:

— Карен и Анна! Возвращайтесь домой! Как слышите меня?

Сона успела принести его рубашку и шепнула:

— Одевайся, — она обернулась, но матери рядом уже не было. — Какой позор!

— Что теперь будет? — спросил он, быстро натягивая сорочку.

— Сквозь землю хочется от стыда провалиться!

Лилит выбежала на балкон и бросилась к матери.

— Малышка моя ненаглядная! — Сона подняла дочку, прижала к себе, нежно поцеловала. — Совсем тебя мама забыла. Мама на тебя внимания не обращает…

— Хотите кофе? — подойдя к ним, спросила мать.

Сона поняла, что она смущена не меньше их. Сона взглянула на Рубена, но он растерянно молчал.

— Выпьем, пожалуй, — ответила она.

Прибежали Карен и Анна, бросились обнимать бабушку, стали наперебой рассказывать, и их появление разбило скованность взрослых.

— Что мне делать? — шепнул Рубен.

— Выпьем кофе, а там видно будет, — виновато улыбаясь, ответила Сона. Она хотела опустить дочурку на пол, но Лилит крепко прижалась к ней.

— Соскучилась по тебе малышка, — заметил Рубен.

— А как я по ней соскучилась, если бы ты только знал! Нет, я просто сумасшедшая. Так забыть обо всем на свете… Что я делаю!

— Дай сюда, бабушке покажу! — ворвавшись на балкон, закричал Карен. — Она еще не видела…

— Сейчас не время, — строго ответила Сона. — Успеется.

— Я свой уже отдал бабушке. Дай твой, я с ней поговорю, — попросил мальчик Рубена.

Взяв аппарат, он закричал:

— Бабушка, ты слышишь меня?

— Слышу, слышу, — выглянула из кухни старушка.

— Нет, так не играют! — Карен принялся объяснять ей, как надо играть. — Бабушка, бабушка, ты меня слышишь? — спросил он снова.

— Ну, слышу, — послышался голос бабушки.

— Видишь! — глаза мальчика загорелись. — Ни у кого такого нет, даже у тех, у кого есть папа!

Сона почувствовала комок в горле и отвернулась. Бабушка показалась в дверях и строго сказала:

— Это еще что такое? Есть папа, нет папы… Чтобы я больше этого не слышала! — Она помолчала и, окинув Рубена с головы до ног осуждающим взглядом, сухо продолжила: — И чего только они не суют детям!.. Кофе готов.

Сона и Рубен молча вошли на кухню, но там на столе ничего не было. Сона взглянула на мать, а та кивнула в сторону гостиной. Здесь все уже было готово: накрыт маленький столик, расставлены кресла. На столе стояли коньяк, конфеты, кофе, фруктовый сок со льдом.

— И когда ты успела? — удивилась Сона.

Мать слегка улыбнулась и, сев в кресло, молча принялась изучать Рубена. Только теперь Сона заметила, что мать успела еще и переодеться. Ей было ясно, что присутствие матери сковывает Рубена. Впрочем, ей и самой было не легче.

— Коньяк, между прочим, не для красоты стоит, — нарушила она затянувшееся молчание.

Рубен разлил коньяк по рюмкам.

— Да… — протянула мать. — Наш Айк тоже любил кофе с коньяком.

— Кто это — Айк? — спросил Рубен.

Мать удивленно взглянула на Сона.

— Мой муж… — опустив глаза, ответила она.

— Хороший был человек, — вздохнула мать. — Честный, внимательный. А как детей обожал! Все старался пораньше с работы вернуться, побыть с ними.

— Не надо! — нахмурилась Сона, но мать невозмутимо продолжала:

— Утром, бывало, встанет раньше всех, пойдет в магазин, сходит на рынок, принесет все, что надо, а уж потом на работу. Да, вот уж кто настоящим мужчиной был…

— Не надо! — повторила Сона.

— Почему же? — отозвался Рубен. — Хорошее всегда запоминается.

— Это верно! — подхватила мать. — А уж за Сона как ухаживал. Домашние заботы с ней делил, мужские дела по дому на себя брал. Не то что некоторые — только деньги домой несут.

— Мама, прекрати! — строго сказала Сона.

— Что ж тут такого? — неискренне удивилась мать. — Не с чужим ведь человеком говорю.

— Лучше выпьем, — посмотрев на Рубена, страдальчески улыбнулась Сона.

— За светлую его память! — сказал Рубен упавшим голосом и выпил до дна.

— И выпивать он тоже не любил… нет, не любил! — заметила мать. — Разве что по большим праздникам пропустит рюмочку-другую, да и то не всегда.

— Да, — кивнул Рубен, — выпивка до добра не доведет.

— Верно! — подхватила мать. — Он ведь и поставить себя среди родственников умел. Родители — это одно, а Сона, дети, своя семья — это другое…

— Видно, сильный был человек…

— Сильный, — подтвердила мать. — Но и мягким мог быть, если надо. Целых пять лет мы вместе прожили, так я от него грубого слова не слышала, даже голоса ни разу не повысил.

— Хороший кофе получился, — попробовала переменить тему Сона.

— Детей и пальцем не трогал. Любовь их, уважение заслужил, и не какими-то там подарками…

Сона не выдержала, отвернулась и закурила.

— Не сердись, — сказала мать.

— Не о чем больше поговорить, что ли?

— Отчего же не поговорить о нем? — пожала мать плечами. — А у тебя как, родители есть? — обратилась она к Рубену.

— Отец на фронте погиб, а мать в прошлом году скончалась.

— Светлая им память, — вздохнула мать и, придвинувшись к Рубену, стала допытываться: — Не женился?

Рубен покачал головой и, помолчав, сказал:

— С моей матерью трудно было бы жене ужиться.

— Это почему же, сынок?

— Несдержанная она была… — почесал он подбородок. — К тому же души во мне не чаяла, я для нее был что свет в окошке.

— Каждый родитель в своем ребенке души не чает, — отозвалась Сона.

— Это верно, — согласился Рубен. — Вот она после смерти отца снова было замуж вышла, да отчим на меня косился, так она сразу развелась. Я этого, правда, не помню, но она мне рассказывала.

— Правильно сделала! — одобрительно сказала мать. — Кому такой муж нужен!

Беседа, видно, продолжалась бы еще долго, но тут в комнату вбежали Карен и Анна, а за ними плачущая Лилит.

— Она хочет с нами играть! — направив антенну радиоустройства на маленькую, объяснил Карен. — Но разве она может?!

…Сона взяла с собой на свидание Лилит и пришла, приноравливая свою широкую походку к маленьким шажкам дочурки.

— Хочу ее на карусели покатать, давно мы с ней не гуляли, соскучилась я, — сказала она Рубену.

— А по мне не соскучилась?

— Богу — богово, кесарю — кесарево! — Сона улыбнулась и кокетливым движением головы откинула со лба волосы. — Слышал такое?

— Приходилось, — с едва заметным недовольством отозвался он.

— А раз слышал, пошли, — и она прошла вперед, сжимая в ладони ручку дочери.

— Куда?

— В парк, — не оборачиваясь, ответила Сона.

— Ты ведь говорила, что нам не будут мешать, — шагая за ними, пробормотал Рубен. — Обещала приходить ко мне. Слава богу, твоя мать сегодня дома…

— Много чего я говорила!

— Подожди, Сона…

— Посмотри, какие птички! — не отвечая Рубену, заговорила она с дочкой.

— Цив-цив-цив! — радостно защебетала малютка и, Протянув к ветвям руки, потребовала: — На руки!

— Ах ты радость моя! — воскликнула Сона, прижимая Лилит к себе. — Маленькая моя, ненаглядная! Жизнь моя!

— Тебе, наверное, тяжело, дай я понесу.

Сона не расслышала или просто не подала виду, что слышит, и пошла быстрее. Уверенно, твердой походкой шла она по людной улице с дочерью на руках. В этом огромном, бурлящем, неустойчивом мире мать и дочь, казалось, олицетворяли что-то светлое, изначальное, надежное. Они не шли, они летели над землей, да так, что и не угонишься. У перекрестка Сона остановилась, поджидая Рубена, и, когда он нагнал их, сказала:

— Понеси ее, пусть твои руки окрепнут, а сердце смягчится.

— Руки у меня крепкие, — пробормотал Рубен.

— Руки, никогда не носившие ребенка, не могут быть крепкими, — ответила Сона не то в шутку, не то всерьез, передавая ему Лилит.

В парке было людно. Дети, в своих цветастых костюмчиках и платьицах похожие на бабочек, кружились на карусели, качались на качелях, поднимались в небо на чертовом колесе. Везде слышался радостный смех, крики, царило веселье. Сона казалось, что сам воздух в парке напоен ароматом чистых детских поцелуев.

— Ну и шумно здесь! — опуская девочку на землю, заметил Рубен.

— Это на заводе у тебя шумно, а не здесь! — неожиданно рассердилась Сона. — Иди за билетами и садись с малышкой на карусель!

Рубен взял билеты, помог Лилит взойти на круг, усадил ее на скамью. Но там ей не понравилось, девочка потянулась к олененку. Рубен попытался удержать ее, и Лилит приготовилась плакать, ища глазами мать. Сона видела, как Рубен, покачав головой, пересадил ее дочь на олененка, а сам сел рядом на спину взрослого оленя и взялся за его алюминиевые рога. Карусель закружилась, дети радостно закричали. Сона не следила за Лилит, она пристально смотрела на Рубена, лицо которого вырастало перед ней при каждом обороте карусели, и провожала взглядом его спину. Она видела, как с его лица постепенно сходит стыдливо-серьезное выражение, уступая место открытой улыбке. А когда Рубен, отпустив олений рог, положил руку на плечо Лилит, Сона улыбнулась и подумала: «Его тоже надо воспитывать, как ребенка». Карусель кружилась все медленней и наконец остановилась, Рубен и Лилит сошли на землю.

— Совсем голова закружилась, — улыбнулся он, — и как только дети выдерживают!

— Ничего, привыкнешь, — ответила Сона. — Пошли, пусть она поиграет в песочке.

— Нет, — заявил Рубен, — надо ведь еще и на качели сесть.

— Что, разохотился?

— Так ведь я уже на все эти качели-карусели билеты купил…

— Если только из-за этого, то не стоит. Сам же говоришь, что голова закружилась.

— Все равно придется учиться, — добродушно пожал он плечами. — Пошли.

Чуть позже, когда Лилит, держа в руках совок и ведерко, присела на корточки у песочницы, а Сона и Рубен уселись вблизи на скамейку, Сона сказала:

— Дети привыкают к тебе. Не знаю, чем все это кончится.

— Я тоже привыкаю к ним.

— Шалуны они у меня, очень уж непослушные, — вздохнула она. — К ним привыкнуть нелегко…

— Разбаловала ты их.

— Да ведь я целыми днями на работе, когда баловать-то? А дома и обед надо приготовить, и постирать, и погладить, и прибрать… Руки до них не доходят.

— А твоя мама?

— Что мама! В ее возрасте отдыхать надо, а не с этими сорванцами возиться.

— Я думал, она у тебя строгая, а выходит, вовсе и нет, — заключил он.

— Женская строгость, — усмехнулась Сона, — кто ее видел? — Она чуть помолчала и добавила: — Я тебе лучше скажу, а то на сердце нехорошо…

Рубен вопросительно взглянул на нее.

— Она тогда насчет Айка говорила…

— Ну?

— Он, мол, и внимательный был, и честный, и непьющий, все, мол, заботы со мной делил… Неправда это.

— Да что ты!

— Выдумала она все, — продолжала Сона. — Наоборот все было. Да и ревновал он меня все время. Если бы не дети, ушла бы я от него.

— Зачем же выдумывать было, не понимаю.

— А ты сам догадайся. — Сона провела каблуком черту по земле, помолчала. — Она тогда еще насчет стиральной машины намекала, мол, починить ее надо. Ты не чини, я мастера вызову.

— К чему это? Завтра же я приду.

— Она хочет, чтобы ты стал своим в нашем доме, делил наши заботы… Неужели непонятно?

— А ты разве не хочешь этого?

— Не знаю. Рано еще об этом говорить.

— Рано или поздно? — Рубен помедлил. — Но Кареном так или иначе надо заняться по-настоящему, и чем раньше, тем лучше.

— Кто им станет заниматься?

— Я.

— Инженер по технике безопасности подвергает себя опасности, — усмехнулась Сона и оживилась, вспомнив что-то. — Он мне недавно знаешь что заявил?

— Что?

— Можно, говорит, я всем скажу, что эти радиоустройства мне папа сделал и из Москвы в подарок прислал?

— Он отца помнит?

— Вспоминает, но больше фантазирует. Увидит в кино героя — воображает своим отцом, во время футбола тоже — кто гол забьет, того своим папой называет, в космос летят — космонавт его отец… Каждого, кто ему нравится, папой считает.

— А обо мне он что говорит?

— Ничего.

Лилит принесла песок в ведерке, высыпала у ног матери и вернулась к песочнице.

— Пойдем, — Сона встала со скамейки. — Ей уже спать пора.

Утром кто-то тихо постучал в дверь. Мать встала и, как была в ночной сорочке, пошла открывать:

— Кто там?

— Рубен.

Мать приоткрыла дверь:

— Что-то случилось?

— Ничего, — ответил он. — Я вам мацун и молоко принес. Не звонил, чтобы детей не разбудить. — Он протянул авоську. — Лимонада не было, так я джермук взял, пусть дети пьют.

Мать едва удержала смешок.

— Погоди, Сона разбужу.

— Не надо. Дайте только сетку, я пойду.

Мать пошла на кухню, оставив Рубена на пороге. С кухни донеслось звяканье бутылок. Скоро она вернулась и, протягивая ему пустую авоську, сказала:

— Стоило ли вам так беспокоиться с утра пораньше?..

— Никакого беспокойства! — Рубен вытащил из кармана листок бумаги и протянул ей: — Это распорядок дня для Карена. Прикрепите к стене, — сказал он и сбежал по лестнице.

Мать надела очки и развернула бумагу. Рубен аккуратно обвел написанное красным карандашом. Мать, улыбаясь, покачала головой и принялась читать вслух:

— Распорядок дня. Подъем — в семь часов. Так он тебе и встанет! Физзарядка, умывание — с семи до семи тридцати. Как же, как же… — Она усмехнулась: — У нас и так каждое утро не умывание, а целая битва, зарядки только не хватало… Так… Завтрак — с семи тридцати до семи сорока пяти. Ну, это ничего. Школа — с восьми до двенадцати. Игры — с двенадцати пятнадцати до четырнадцати. Это что же выходит, ребенку на голодный желудок играть придется? — проворчала старушка и продолжала читать, уже не обращая внимания на часы. — Чтение книг, электроника, обед, шахматы, уроки, сон… Боже мой, вот наворотил!

Занятая изучением распорядка, мать не заметила, как Сона встала рядом с ней.

— Ты что это читаешь?

— Да вот, понаписал тут… чего только нет!

— Кто написал?

— Да Рубен.

— А где он?

— Ушел. Молоко принес, мацун и вот это, — она протянула Сона листок, перелила молоко из бутылок в кастрюлю, поставила на плиту.

— Мы Карена от телевизора оттащить не можем, какой же распорядок без телевизора? Или вот шахматы: кто с ним играть будет, я, что ли? А самое главное — через неделю каникулы начинаются, тут уж не до распорядка.

Сона прочла и улыбнулась:

— Детей у него нет, откуда же ему знать?

— Послушай, — мать мягко дотронулась до руки дочери. — Я тебе так скажу: намерения у него, видно, серьезные.

— Не знаю, — пожала плечами Сона.

— Иначе с чего бы он стал молоко носить и распорядок писать?

— Захотел человек и сделал.

Кукушка восемь раз выглянула из своего домика на часах.

— Я и говорю, значит, есть у него что-то на уме, раз захотел…

— Я опаздываю, — прервала ее Сона. — Буди детей.

— Ты хоть узнала, есть ли у него в родне кто посолиднее, чтобы сватом к нам прислать? Человек должен быть близкий, обстоятельный…

— Это меня не интересует.

— Странная ты, — вздохнула мать. — Неужели тебе кажется, что мое присутствие для него ничего не значит?

— Да не говорили мы об этом, мама, не говорили! — не выдержав, повысила голос Сона.

— Не понимаю, о чем тогда вы говорите? — не уступала мать. — Не говорили, а он к нам ходит, не говорили, а он молоко принес, распорядок этот… О чем же вы говорили?

— Оставь меня в покое! — отрезала Сона. — Хватит!

Под вечер Рубен красил окопные рамы, стоя на стремянке и насвистывая. Вдруг со двора прибежал Карен со слезами на глазах. Не захлопнув за собой входную дверь, он сразу же бросился к Рубену, изо всех сил ударил его по ногам и закричал:

— Убирайся из нашего дома!

Мальчик огляделся по сторонам и, не найдя ничего подходящего, снял с ноги ботинок и принялся бить Рубена ботинком:

— Уходи, уходи!

Рубен соскочил со стремянки, схватил его за руки, но Карен продолжал бить его ногой и все кричал:

— Уходи! Тебе говорят, убирайся!

— Карен! — крикнула Сона, выбегая на балкон.

— Карен! — закричала с кухни бабушка.

Шум привлек внимание соседей, они стали выглядывать со своих балконов. Карен бросился к матери, обнял ее и зарыдал.

— Что с тобой, сынок, что случилось?

— Пусть он уходит! Пусть убирается! — повторил мальчик сквозь слезы.

Сона увела Карена в комнату, села в кресло и усадила сына себе на колени. В пятнах краски, шаркая шлепанцами, Рубен подошел и остановился на пороге, не понимая, что произошло.

— Ты должен сказать, за что ты ударил меня, — наконец произнес он, кашлянув.

Карен бросился в соседнюю комнату и вернулся с радиоаппаратами в руках. Швырнув их на стол, он сказал сквозь слезы:

— Пусть забирает и уходит, не нужны мне его подарки!

Сона присела перед сыном на корточки.

— Скажи наконец, в чем дело?

Карен, указывая пальцем на Рубена, оскорбленно ответил:

— Из-за него ребята во дворе о тебе плохо говорят!

— Что говорят?

— Не скажу, ни за что не скажу!

Взгляды бабушки и Рубена встретились. Старая женщина с укоризной смотрела на него и качала головой. Рубен скрипнул зубами, наклонил голову, как будто собирался кого-то боднуть, и выбежал из комнаты. Сперва никто не понял, куда он идет, а когда поняли, было уже поздно. С балкона Карен, Сона и мать видели, как Рубен вышел во двор, погнался за подростком лет четырнадцати, догнал его и схватил за ухо:

— Еще раз посмеешь обидеть Карена — уши оборву!

— Пусти! — заорал парень, извиваясь всем телом. — Это не я!

Остальные ребята с опаской подошли и окружили их.

— Мне неважно, кто сказал эту гадость! — Рубен крутанул подростка за ухо.

— Пусти! — завопил тот, силясь освободиться, а потом умолк и съежился.

Рубен оглядел всех тяжелым взглядом:

— Я — папа Карена! Так все и знайте! Только попробуйте обидеть моего сына — я вам всем… — Рубен отпустил парня и уже замахнулся, чтобы закатить ему оплеуху, но передумал. — Я и отцам вашим уши оборву за то, что не умеют вас воспитывать!

Подросток отбежал, потирая ухо.

— Рубен! — позвала Сона с балкона. — Иди домой!

— Погоди! — ответил Рубен, обводя подростков все тем же мрачным взглядом. — Поняли меня? Все поняли? — Кое-кто из ребят молча кивнул. — То-то! — бросил Рубен и, выпятив грудь, медленно пошел назад.

Дома Рубен, отводя взгляд от Сона, подошел к Карену, положил руку ему на плечо и сказал:

— Помни, что ты мужчина. Не всякое слово со двора можно в дом тащить. — Он закурил, вышел на балкон и хмуро продолжил красить оконные переплеты…

… — Бадалян, — сказал главный инженер, — ты вроде не собирался от своей работы отказываться. В чем дело?

— Устал я, — застенчиво потер Рубен подбородок. — Бездельничать устал.

— Директор сказал мне, что беседовал с тобой…

— Да, он вызывал меня.

— И что же?

— Сами ведь знаете, чего спрашивать?..

— Товарищ Саркисян, — послышался из селектора голосок секретарши, — вас по городскому телефону спрашивают.

— Скажи, что я занят, — ответил главный и, задержав палец на кнопке селектора, распорядился: — Сделай нам два кофе.

— Нет, ты мне подробно расскажи, — обратился он к Рубену.

— Два дня назад я подал заявление с просьбой перевести меня на другую работу, — ответил Рубен и вновь умолк.

— Подал, а дальше?

— Вчера, еще утром, до начала работы, он вызвал меня…

— С каких это пор ты стал так рано приходить на работу? — улыбнулся главный инженер.

— В последнее время прихожу. Словом, вызвал он меня и говорит: давай-ка, Бадалян, назначим мы тебя заместителем главного инженера по новой технике.

— Он это и раньше, кажется, предлагал.

— Верно, предлагал. Я подумал, решил, что справлюсь, и согласился.

— Конечно, справишься! — кивнул головой главный. — Только вот сможешь ли с людьми… — он сжал кулак, — вот так сможешь их держать?

— Должен справиться.

— В основном будешь иметь дело с начальниками цехов, главным механиком и энергетиком.

— Знаю.

— Будешь заменять меня в мое отсутствие.

— Понятно.

— Да… Ну и дела! — протянул главный. — До сих пор ты был Безопасным Рубеном, а тут вдруг сразу стал опасным.

— У рыболова, как говорят в народе, ноги сухими не бывают, — улыбнулся Рубен.

— Это верно. Ты не беспокойся, в случае чего — поможем.

— Я и не беспокоюсь.

Вошла секретарша с двумя чашками кофе. Поставив их на стол, она хотела выйти, но главный инженер задержал ее:

— Погоди-ка. Я сказал Григоряну, чтобы он освободил для Бадаляна кабинет. Посмотри, что сделано.

— Неудобно, — пробормотал Рубен. — Я и на старом месте как-нибудь посижу.

— Э, нет! — покачал головой главный. — Разве тот, кто войдет в твою каморку, станет тебя бояться? И запомни: отныне работать надо безо всяких там «неудобно» и «стыдно», надо работать, исходя только из интересов дела. Уяснил? — Он вновь обернулся к секретарше: — Это первое. Второе: товарищ Бадалян скажет тебе, что из мебели нужно для его кабинета, выпишешь через общий отдел. — Главный подчеркнул слова «товарищ Бадалян», и это вызвало у секретарши легкую улыбку.

— Мне можно идти? — спросила она.

— Нет. С нынешнего дня кроме меня будешь подчиняться еще и товарищу Бадаляну. Теперь можешь идти. — Он подождал, пока секретарша вышла, и продолжал, придвигая к себе кофе: — Обставишь свой кабинет как надо. Это только раньше на такие вещи внимания не обращали. Сегодня и внешний вид большое значение имеет… Да ты пей кофе.

Рубен пододвинул к себе чашку и вынул сигарету.

— Кури, кури, — разрешил главный. — Но смотри, сам не позволяй, чтобы все набивались к тебе в кабинет и курили. Приходят, рассаживаются, дымят… Шарашкина контора… Понял?

— Понял.

— Но и зря кричать не следует. А если надо будет — стукни разок кулаком, вот так! — кулак главного инженера с грохотом опустился на полированную поверхность стола.

От неожиданности Рубен вздрогнул.

— Можно идти? — спросил он.

— Проследи, чтобы в твоем кабинете обязательно повесили занавески. Сиди, куда спешишь? — Главный помолчал, оглядывая свой кабинет. — Да, и еще скажи, чтобы установили кондиционер. Захочешь — будешь включать, не захочешь — пусть так стоит, но пусть обязательно установят, это не помешает.

Из кабинета главного инженера Рубен вышел не в духе.

— Товарищ Бадалян, — остановила его секретарша, беря ручку и лист бумаги, — продиктуйте, что вам понадобится.

— Потом скажу, — буркнул Рубен и направился в свою каморку.

Здесь, как обычно, журчала струйка воды из крана и назойливо жужжал дроссель лампы дневного света.

— Пятнадцать лет я тут сидел, так не то что о занавесках и кондиционерах — о простом окне никто не удосужился подумать! — вслух сказал он и хмыкнул: — Ну и дела!

Зазвонил телефон. Рубен поднял трубку и узнал голос Вардана.

— Ты где это пропадаешь, битый час тебе звоню!

— Занят был. Дела.

— Я тут кое-что слышал о тебе, это правда?

— Правда.

— Вот тебе и Безопасный Рубен! Высоко ты залетел.

— Ты это слово «безопасный» забудь.

— Обязательно, конечно! Слушай, что я тебе скажу…

— Что еще?

— Из Новосибирска… Понял? Их две, из Академгородка… Одна другой краше. Приведу их к тебе сегодня, а? Заодно и назначение обмоем. Что скажешь?

— Ты лучше кончай свои номера, понял? — и Рубен сердито бросил трубку.

В конце октября Сона и Рубен вместе пошли в райсовет. Посетителей в приемной Даниеляна не было: видно, попали в неприемный день. Сона приоткрыла дверь:

— К вам можно?

Даниелян что-то писал, водрузив на нос очки. Он докончил писать и лишь тогда поднял голову. Но, увидев Сона, сразу согнал с лица сухое и официальное выражение.

— Кого я вижу! — улыбнулся Даниелян, снимая очки. Он встал из-за стола, вышел навстречу Сона, протянул ей руки. — Подождите, товарищ, — сказал Даниелян Рубену, — разве вы не видите, что я сейчас занят?

— А мы вместе, — ответила за Рубена Сона. — И все по тому же вопросу.

— Вопрос не убежит, — пожимая ей руку, сказал Даниелян. — Товарищ, выйдите из кабинета, подождите в приемной.

— Но, товарищ Даниелян, это мой муж…

— Что?

— Я вышла замуж.

— Вот как… Поздравляю, — чуть помедлив, отозвался Даниелян, снова сел в кресло и, кашлянув, спросил: — Так что у вас за дело?

— Помните, я обращалась по поводу обмена…

— Помню.

— Но обмену помешала разница в площади квартир.

— Возможно. Сейчас точно не припомню.

— Теперь мы хотели бы обменять две мои комнаты и однокомнатную квартиру мужа на ту же самую трехкомнатную, — быстро сказала Сона. — Квартира у мужа большая, так что разницы не будет.

Даниелян не слушал ее. Он внимательно изучал Рубена и, сравнивая себя с ним, приходил к выводу, что он, Даниелян, намного лучше. И думал при этом: «Сахар достался собаке… Дали собаке сахар…»

— Думаю, что теперь вопрос легко решится, — продолжала Сона.

— Что?

— Я говорю, что на этот раз препятствий вроде не должно быть. — Сона улыбнулась, вынула из сумки бумаги, положила на стол. — Вот наши документы.

— Так не положено, — сухо ответил ей Даниелян. — Не могу же я лично принимать у всех и каждого документы. Дайте, как полагается, в отдел, мы их рассмотрим и дадим делу законный ход. — Он взял ручку, водрузил на нос очки и вновь склонился над бумагами, давая понять, что разговор окончен.

Сона и Рубен вышли из здания райсовета. Высоко в небе плыли редкие тучи, и нельзя было понять, будет дождь или нет. Они шли молча. Наконец Сона сказала:

— Не переживай. Обменяем квартиры, выделим одну комнату детям, одну нам. А балконы! Ты видел, какие там широкие балконы? Устроим там тебе кабинет, занимайся своей электроникой.

— Я вообще-то человек мирный, — чуть помолчав, сказал Рубен. — Но я бы с удовольствием набил морду этому Даниеляну!

1980