Високосный год

ИЮЛЬ

К вечеру Шамрик и Баяз уложили вещи Мелкона, перебрали, все ли на месте, но Баяз все же сказала невестке:

— Перебери-ка еще разок. Как бы чего не забыли.

Шамрик вывернула содержимое вещмешка на тахту, окинула взглядом разбросанные вещи и, громко перечисляя, вновь собрала, бережно уложила в мешок нехитрое добро мужа: белье, простые и теплые носки, папиросы, спички, бумагу для письма, карандаш, семейную карточку. Баяз посмотрела на присмиревшую невестку и осталась довольна.

С бутылкой водки пришел сосед Хачатур, поставил бутылку на стол:

— Выпьем на дорогу!

И сейчас Мелкон, Хосров, двоюродный брат Мелкона, и Хачатур поднимали стаканы, бубнили что-то и медленно выпивали. Баяз глядела то на остриженного Мелкона, то на своего племянника и, честно говоря, завидовала Хосрову. Хосрова не возьмут в армию. До двадцати — двадцати пяти лет он и был-то никем: промышлял воровством. А однажды, спрыгнув на ходу с трамвая, угодил под колеса и потерял руку. Потом, неизвестно где, выучился никелировать кровати, сдружился с какими-то мастеровыми, и стали они делать кровати. Делали и продавали их, благо никелированные кровати были новинкой. Недавно Мелкон сказал жене: «Вот отложим денег — и купим. Если надо будет, переплачу, пусть не думает, раз уж двоюродный брат, по дешевке уступает».

Сейчас Мелкону не до кроватей. Чуть съежившись, понуро сидел он за столом, чувствовал, что должен сказать что-то, должен крепиться, держаться молодцом, но не мог и оттого еще больше мрачнел. Наконец угрюмо сказал:

— А дети где?

Шамрик отложила мешок, подошла к окну и, просунув голову между прутьями, позвала:

— Джулик, Нерсик…

— Выпейте и вы по рюмочке, — предложил женщинам Хачатур, — ну дай бог, чтоб все обошлось.

Несмотря на достаточную разницу в годах, Мелкон и Хачатур были друзьями. Хачатур был красильщиком, а Мелкон — бондарем. На черном рынке мастерские их находились рядом. После работы они договаривались и вместе возвращались домой; по дороге Хачатур рассказывал всякие были и небылицы о ванских войнах и о самом городе.

— Пейте, — снова предложил женщинам Хачатур.

— Хосров подвинулся, желая дать место Шамрик, но та, будто не заметила, взяла стул, подсела к мужу. Хачатур отодвинул пустую бутылку и, наливая из новой, сказал, подкручивая кончик уса:

— Знай, Мелкон, эта война и Еревану грозит, так что вы там не только о собственной шкуре думайте.

— Неужто шкурничать идем? — грустно промолвил Мелкон.

— Да, — вытирая пот со лба, выпрямился Хосров, — пуля, она всегда труса находит.

«Чтоб тебе пусто было, бестолковая ты башка, — подумала Баяз, — знай себе, мелешь».

Она взяла в руки стакан, откашлялась:

— Не слушай ты никого, напрасно голову под пулю не подставляй, мол, глядите, вот он я, Мелкон. Ну, господь тебя храни, сынок.

— Я же не ребенок, — пробурчал Мелкон, — что скажут, то и сделаю.

Баяз выпила до дна. Шамрик посмотрела на свекровь, выпила, съела кусочек хашламы и пристально посмотрела на мужа. Остриженный, чуть съежившийся, Мелкон словно стал меньше и показался ей вдруг чужим. Будто и не были они четырнадцать лет мужем и женой.

— Мелкон… — вдруг позвала Шамрик.

— Что?..

— Пиши почаще, — невпопад, чуть помедлив, сказала жена.

— А то как же, дел у меня никаких, — наклонив голову, улыбнулся Мелкон, — как только буду свободен, напишу.

— Пиши, и у самого на сердце полегчает, и у нас, — Хачатур обмакнул зелень в соль, смачно захрустел.

Солнце, зайдя за соседний дом, отбрасывало тень, и в комнате царил полумрак.

В окно врывались и тотчас пропадали испуганные крики гоняющихся друг за другом ласточек. Во дворе, став в круг, махали руками и галдели детишки: «Гуси-гуси, га-га-га…» В детском гомоне Мелкон различал хрипловатый голос сына. Шамрик вновь внимательно посмотрела на мужа, почувствовала, что в комнате темно, встала, включила свет, вернулась и села, слегка коснувшись мужа.

— Мелкон, — прошептала она.

Мелкон не отозвался. Протянул под столом руку, на ощупь нашел руку жены и крепко сжал ее. Баяз вдруг заметила искорку в глазах невестки, заметила, что щеки ее зарделись. Четырнадцать лет прожили они вместе в одной комнате, и всегда Баяз с гордостью говорила соседкам: «Верно, невестке моей пальцы в рот не клади, но уж того, чтобы они были как муж с женой, за столько лет ни разу не заметила. Кабы внуки не были в Мелкона, заподозрила бы я неладное». И сейчас Баяз исподтишка наблюдала за невесткой, стараясь понять: верно ли угадала, а Шамрик, почувствовав ее взгляд, прятала глаза.

— Ну, я пошел, — поднялся Хосров. — Завтра приду на вокзал. Чего тебе принести?

— Ничего не нужно, — очнулась Баяз, — все, что надо, мы уже собрали, уложили.

— Ладно, — сказал Хосров, — мы люди свои: дам денег, пусть купит чего хочет.

Хачатур опорожнил свой стакан и тоже встал:

— И я пойду. Мало ли дел у вас перед дорогой.

Баяз вновь поглядела на невестку, потом на Мелкона и, неожиданно взяв Хосрова за руку, сказала:

— Погоди, я с тобой: давненько сестру не видела. Да и детишки по тете соскучились. И переодевать их не надо, так пойдут. Утром вернемся.

А после, когда Мелкон и Шамрик проводили их, Шамрик заперла дверь:

— Вот мы и одни…

Она подошла к мужу, хотела прильнуть к нему, но заметила, что окно открыто, соседи могут увидеть, отстранилась.

— Я уберу со стола.

— Ты приберись, а я спущусь вниз, уложу инструменты. Кто его знает, когда я еще к ним притронусь?

Он открыл маленькую дверцу в полу, спустился в подвал, зажег керосиновую лампу.

Подвал этот был на зависть всем соседям; Мелкон углубил его, зацементировал пол, побелил стены, открыл два оконца на улицу, приспособил в углу самодельную тахту. После обеда он частенько спускался в подвал поработать или просто растягивался на тахте, довольный собственным подвалом. И тогда Шамрик сетовала, что в комнате душно, дети шумят или ей вдруг надо спуститься в подвал посмотреть: как там соленья, не испортились ли? Она спускалась вслед за мужем и осторожно, чтобы не щелкнула задвижка, запирала дверь…

Мелкон чуть прибавил свет, поставил лампу на деревянный станок. Свет расплылся, осветил висевшие на стене инструменты. Он долго, неподвижно глядел на них, потом со вздохом наклонился, достал из-под станка наполненную дегтем жестяную банку и, снимая с гвоздя инструменты, стал покрывать их дегтем.

В подвале стояла тишина. Изредка слышалось звяканье металла да доносились шаги Шамрик — от стола к шкафу, от шкафа к столу. Мелкон покрыл все инструменты дегтем, отыскал изношенную блузу, разорвал ее на узкие полоски и обмотал ими металлические части. Сначала он обмотал пилу.

— Чтоб не заржавела, — сказал Мелкон, — я на войну иду.

У тесака была слаба ручка. Мелкон приспособил клин, укрепил ручку, проверил, ладно ли сидит, остался доволен.

Шамрик закончила убираться, пришла, приоткрыла дверцу:

— Мелкон…

— Кончаю, — не отрываясь от дела, отозвался муж.

Полоска света, просочившаяся через дверцу, сузилась и исчезла.

Мелкон уложил инструменты в ящик, посмотрел на голую стену, и руки у него опустились. Взяв лампу, он направился в другой конец подвала, оглядел сложенные до самого потолка доски для бочек. Одна доска выдалась вперед, он подтолкнул ее, подровнял, потом заметил металлические обручи, вздумал и их покрыть дегтем, но проворчал:

— Дай бог, вернусь живым-здоровым, тогда и за вас возьмусь.

Сверху снова донеслись шаги Шамрик. Теперь она стояла у платяного шкафа, и Мелкон даже услышал, как со скрипом открылась дверца.

Шамрик перебрала выглаженное, старательно сложенное белье, нашла, что ей было нужно, сменила простыни себе и Мелкону. Потом взбила подушки, сменила на них наволочки. Нагнулась, долго рылась и наконец вызволила из глубин шкафа шелковую ночную рубашку — подарок в день свадьбы, которую ни разу еще не надевала: берегла дочке в приданое. Она погасила свет и, стыдясь собственной наготы, скользнула в шелковую, приятно холодившую тело рубашку. В темноте Шамрик распустила свои густые волосы, расчесала их и рассыпала по плечам, нашла флакон дешевеньких духов, надушилась.

Мелкон проверил задвижки на окнах, в последний раз огляделся и, гася лампу, поднялся наверх.

— Ты что это свет погасила?..

— Легла уже, — прошептала Шамрик.

— А двери зачем заперла? — потянув за ручку, попенял Мелкон.

Шамрик услышала, как в коридоре загромыхал настенный умывальник, услышала удаляющиеся шаги мужа.

— Разве он когда так досадовал? — вздохнув, сказала Шамрик самой себе.

Бродившая в коридоре собака с грохотом опрокинула мусорное ведро Аник и, поскуливая, убежала. Аник вышла, громко чертыхаясь, подмела разбросанный мусор и ушла.

Мелкон вошел в дом, запер за собой дверь, медленно подошел к тахте, сел.

— Не ложишься?..

— Слушай-ка, что скажу, — зажигая папиросу, сказал Мелкон, — есть у нас немного денег. Так я сотню с собой заберу…

— Бери все…

— На что мне? Да и Хосров принесет. Сотню я заберу, а на остальное купи хорошего барана, отдай Хачатуру зарезать и приготовь кавурму.

Огонек папиросы долго теплился около губ Мелкона, затем, угасая, сполз вниз.

— Мелкон…

— Да?..

— Чего не ложишься?..

— Дров, говорю, нету, как вы тут зимой будете?..

— Может, до зимы вернешься?..

— Вернусь. Если ничего не достанете, в подвале доски возьмете. Доски крепкие и гореть будут хорошо.

— Те доски я не трону.

— Не дури. Детей застудишь.

— Дай бог, чтоб до зимы вернулся.

— Дай бог, — проворчал Мелкон. — Кто его знает, может, проведают, что бондарь хороший, и на фронт не пошлют.

— Хоть бы, хоть бы… очень уж я этого фронта боюсь.

— Бойся, не бойся — все одно, — Мелкон вытянулся на тахте. — Прикажут — надо делать.

— Ты хоть ружье-то брал в руки когда?

— Не-е. Да вон и Аршак не брал ведь. А тоже забирают.

— Держитесь друг за дружку.

— А то как же?.. Военком говорил, что нас стрелять научат.

На подоконнике в цветочном горшке что-то зашелестело. Раскачивался от ветра и скребся по стеклу засохший лист. Мелкон на ощупь нашел на столе спички, зажег потухшую папиросу. В свете спички лицо мужа показалось Шамрик побледневшим.

— Ты мне скажи, — нарушил тишину Мелкон, — как жить-то будете?..

— Бог милостив.

— Заладила: бог милостив да бог милостив! — неожиданно разозлился Мелкон. — Оба работали, и то еле концы с концами сводили.

— Не сердись: что тут поделаешь, вытянем как-нибудь.

— Ох, — покачал Мелкон головой, — изведут там меня ваши заботы.

— Будешь о нас думать, и сам в беду попадешь, — набросилась на него Шамрик. — Ты о нас не думай!

Мелкон не ответил. Нагнулся, развязал шнурки, снял ботинок, выпрямился, подумал немного и сказал:

— А то, не надо кавурму делать, а? Купи масла, посоли и держи.

— Лучше кавурму сделаю, уж очень ее дети любят.

— То-то, что любят, — выпустив из руки ботинок, повысил Мелкон голос, — прикончат все за месяц, а дальше что делать будешь?

— Куплю масло.

— За матерью моей хорошенько присматривай. И чтоб я не слышал, что ты с ней ругалась. — Он стянул с себя рубашку, нагнулся и, снимая носки, сказал со вздохом: — Эх, был бы Нерсик старшеньким, мало-много, а помог бы.

— Не нужна мне их помощь. Лишь бы учились.

— Да, — согласился Мелкон, — а то туго им будет.

Мелкон бросил брюки на тахту, приблизился. Шамрик откинула одеяло, подвинулась.

— В последний раз ложусь в постель, — кладя голову на подушку, сказал Мелкон.

— Все будет хорошо, — жена обняла мужа, прильнула головой к его груди.

— Дай подумать, что делать будем.

— Не уехал еще, а уже чужой какой-то, — вздохнула женщина.

— Почему это чужой?

— Да так.

Прижавшись к мужу, Шамрик замерла, умолкла. Под окном соседка Еран постукивала чугунным утюгом о землю, выбивая из него уголь, затем облила его водой; послышалось шипенье. Засохший лист вновь поскребся о стенку цветочного горшка.

— Завтра в это время в поезде буду, — заговорил наконец Мелкон, потом задумался и сказал жене: — Если не вернусь, даю тебе полную свободу: выходи замуж.

Мелкон не сразу понял, что жена плачет.

— Ты чего?

Шамрик не ответила. Прижавшись к мужу, она затряслась еще сильнее.

— Я тебя спрашиваю…

— Думаешь, до того мне, — рыдала жена, — не уехавши, замуж меня выдаешь?..

— Перестань!

— Да как ты можешь? — еще громче зарыдала жена. — Знай, ничего мне не нужно.

Мелкон хотел погладить ее по волосам, но она отстранилась.

— Да будет тебе, — сдался Мелкон.

— Ты езжай, не беспокойся, — подавляя плач, всхлипнула Шамрик. — Я твою честь не уроню…

— Ну, сказал человек глупость…

— Разве ж такое говорят?.. Разве ж такое говорят?..

Мелкон выбрался из постели, сел на тахту, закурил. Напротив, на втором этаже, засветился балкон, полоска света осветила лицо Мелкона. Какая-то старушка, опершись на перила, вытряхивала тряпки и, кончив, снова погасила свет.

— Нам и двух твоих строчек хватит, только пиши почаще.

Муж промолчал. Забрался с ногами на тахту и, ссутулившись, обнял колени.

— Иди ложись, простудишься.

— Как только обзаведусь деньгами — вышлю. Или пришлю детишкам одежонку.

— Ложись, простудишься, — Шамрик подумала немного и спросила: — А может, не возьмут, если заболеешь?

— «Не возьму-ут»! — передразнил Мелкон. — Сапожника Шмо вон с температурой взяли.

Мелкон слез с тахты, забрался в свою постель. Издалека донесся бой часов на площади. Шамрик хотела сосчитать удары, но дребезжанье трамвая помешало ей, сбило со счета. Громыхая ведрами, пошла за водой Аник. Вернулась поздно, видимо, заговорилась у крана. Соседский воришка-кот забрался на окно, просунул голову через прутья и замурлыкал; в темноте засветились кошачьи глаза.

— Мелкон, — тихо позвала Шамрик.

— А-а?..

— Не спишь?..

— Нет.

— Хочешь, приду к тебе?

— Иди, — помедлив, сказал Мелкон.

1969