Вниз по Шоссейной

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Зачем валенкокатальному цеху Бобруйского горпромкомбината красная масляная краска в тюбиках?

Может быть, все беды начались с того, что экспедитор Нохим Лившиц — специалист своего дела и знаток пословицы «Дают — бери» — получил на могилевской базе по разнарядке три ящика этих красок.

Может быть, эти чертовы краски стали причиной всех последующих несчастий, а может быть, никакой самостоятельной причины не было, просто время само назначало причины и поворачивало, как ему было угодно, это дьявольское колесо, которое умные люди называют колесом истории…

Может быть, эти краски простояли бы на складе у Зуся Кроля сто лет, пока бы их не съели крысы, — говорят, что иногда, одурев, они делают это.

Так бы и стояли на складе эти ящики с красками, постепенно заваливаясь различным хламом и бесцельно высыхая, если бы не добрая душа Зуся и его непреодолимое влечение к искусству, выражавшееся в частом посещении художника Рондлина, разглядывании его картин и расписных ковриков с оленями и охотниками, а иногда и в дружеской выпивке под нехитрую закуску из свежих куриных яиц, луковицы и хлеба.

Если бы не эти красные тюбики, наверно, все бы сложилось иначе, и Рондлин, напевая и что-то бормоча, продолжал бы с любовью выписывать ветки и травинки на своих пейзажах, кормил бы кур и одаривал своих гостей одичавшими цветами из запущенного палисадника.

Две куры-несушки и горластый черный петух жили у него в доме на кухне, превращенной в мастерскую, и располагались на перекладинах лестницы, прислоненной к давно не беленной печке.

Их постоянное кудахтанье и петушиные выкрики напоминали Рондлину его беззаботную жизнь в Паричах и то давнее время, когда он написал портрет дедушки, читающего Тору, и пейзаж с Березиной и сараем на берегу.

Эти картины, слегка почерневшие и подернутые временем, висели в простенке между двумя окнами, выходившими на улицу.

Часто, глядя на них и услышав петушиный крик и придавая ему какое-то свое символическое значение, Рондлин решал, что еще все впереди и звездный час его творчества вот-вот должен наступить.

А тут эти красные тюбики…

Зусь, словно задавшись целью освободить свой склад от ненужных красок, каждый раз, направляясь к Рондлину, туго набивал ими карманы, отчего тюбики начинали сочиться маслом и жирные пятна, с каждым разом все больше разрастаясь, украшали штаны мецената.

Однажды, при очередной выгрузке из промасленных карманов этих сочащихся красных тюбиков, Рондлин сказал Зусю, что он и его штаны напоминают ему пьяницу Путерланца, который любил заедать выпивку гусиными шкварками и постоянно носил их в карманах.

Отправляясь из дома, этот пройдоха как бы случайно заглядывал в кладовку, запускал свою лапу в один из жбанов с заготовками на зиму, выгребал вместе с застывшим жиром и жареным луком крупные шкварки и наполнял ими карманы…

Зусю это сравнение понравилось.

— Но для полного сходства не хватает кое-чего, — сказал он, многозначительно растягивая слова.

— Сейчас будет сходство и закуска! — весело и громко ответил Рондлин и принялся за дело.

Разбивая яйца над огромной сковородой и накачивая примус, повеселевший Рондлин расхваливал своих кур, наловчившихся регулярно нести яйца с двумя желтками; при этом он подмигнул черному петуху, на что тот осоловело прикрыл один глаз.

Что-то еще не осознанное, не имеющее образа, невнятное, не имеющее названия, но вот-вот готовое появиться на свет, посетило Рондлина.

Он не знал, что это, но это предчувствие веселило его.

А когда после нескольких рюмок вместе с приятным теплом это предчувствие стало разливаться по всему телу, он снова подмигнул черному петуху с огненно-красным гребнем и, с размаху ударив по плечу Зуся, крикнул:

— Я знаю, что делать с твоей красной краской!

Может быть, в тот вечер они выпили больше, чем обычно.

Закрывая за Зусем двери, он вспомнил, что не закрыл ставни, но не стал выходить, а, погасив свет, лег на обтянутую истертой кожей прохладную кушетку.

В темноте перед глазами проносились какие-то красные полосы и седые бородатые лица, но это был не дед Яикель и не те паричские и бобруйские старики, которых он, будучи молодым и полным сил, собирался написать. Это были очень знакомые, повторяющиеся и когда-то много раз виденные лица, они вертелись в каком-то постепенно сужающемся круге и наконец слились в одно умное проницательное лицо с седой львиной гривой и седой бородой…

Он узнал его и пробормотал:

— Это ведь Карл Маркс.

А когда за этим уже опознанным им лицом опять замелькали красные полосы, он, пересиливая опьянение и наваливающийся сон, четко и раздельно, как произносят присягу, сказал:

— Я напишу Карла Маркса на красном фоне.

И тут, разрывая наступившую глухую тишину, заорал петух.

— Это будет мой звездный час, — подумал Рондлин и уснул.

Он проснулся поздно. Квохтали куры, кто-то стучал в окно.

К нему пришел доктор Литский — большой любитель живописи, иногда приносивший на его суд свои небольшие красивые этюды.

В этот раз он пришел без эподов, а по серьезному общественному делу:

— В этом году будет особо торжественно отмечаться годовщина Октябрьской революции. Круглая дата. В клубе «Медсантруд» есть все портреты основных вождей. Нет портрета Карла Маркса. Можно заключить трудовое соглашение. Я рекомендовал вас. Хорошо бы написать Маркса на красном фоне.

«Это судьба», — подумал Рондлин.

Все шло легко и быстро. Нет чтобы холста не оказалось или большой подрамник не из чего и некому было сделать…

Очень уважали в городе доктора Литского. Везде шли навстречу. А может, так волшебно действовало заявление клуба «Медсантруд», начинавшееся словами: «В целях подготовки к празднику Великой Октябрьской революции просим…»

Директор швейной фабрики имени Дзержинского отпустил нужное количество холста-бортовки, а мебельная фабрика имени Халтурина мигом изготовила подрамник, и сам директор поручил своему кучеру Янкелю Муфкеру на директорском фаэтоне срочно доставить подрамник в мастерскую Рондлина.

Поставив подрамник поперек фаэтона, Янкель выехал из ворот. Он уже подъезжал к переезду, когда зацепившаяся за трубу мармеладной фабрики туча вдруг пролилась густым и шумным дождем. Стараясь не вымочить важный груз, Янкель поднял кожаный верх своего фаэтона и попытался втиснуть подрамник на сиденье. Но невместившаяся его часть болталась и била по козлам и спине. Тогда Янкель размотал кушак и привязал подрамник к себе.

За переездом, у кузницы Хаим-Иоше, было сухо: туча ушла в сторону, но Янкель решил, не теряя времени, не отвязываясь и не опуская верха, домчать до Рондлина…

Выглянувшие в это время из кузницы Хаим-Иоше и его сын с открытыми ртами наблюдали за промчавшимся мимо них странным фаэтоном с привязанным к чему-то Янкелем. Потом оба, как по команде, покрутили указательными пальцами у своих висков и скрылись в закопченных недрах своего предприятия…

Да, слишком быстро и гладко все шло. Вот и холст загрунтован, а назавтра голова почти готова, и глаза смотрят внимательно, как-то сожалеюще. Особенно борода и грива легко выписывались. Тут Рондлин так разошелся, что вдруг из-под его кисти стал получаться какой-то странный обиженный кот, но мастер взял себя в руки, закрыл на все засовы двери, чтобы случайный гость не увидел это чудовище, и быстро привел все в порядок. Можно было открывать двери: Маркс был абсолютно похож. Это, наверно, был единственный ухаб на пути Рондлина к городской славе и последующим событиям.

Теперь оставалось самое интересное, из-за чего волею каких-то предначертаний попали эти красные тюбики на склад валенкокатального цеха, а затем в карманах Зуся перекочевали в мастерскую Рондлина. Оставался красный фон и черный, с белой манишкой и золотистым моноклем, костюм вождя.

Рассказывают, что доктор Литский, придя к Рондлину накануне приема портрета официальной комиссией, пришел в восторг от силы и звучности сочетания этого пылающего красного фона и черного, с каким-то зеленоватым удивительным отливом пиджака Маркса.

Да! Талантливый человек был этот Рондлин!

И искренний…

В ответ на восторги доктора Литского он рассказал, как достиг такого мощного аккорда, украсившего и возвысившего портрет.

…Все сложилось еще тогда, во время выпивки с Зусем. Размышляя, куда употребить эти тюбики, он встретился взглядом с черным петухом с огненно-красным гребнем.

Отсюда все и пошло.

— Натура всегда подскажет и выручит, — широко улыбаясь, продолжал Рондлин и рассказал, как, не жалея красок, поглядывая на петушиный гребень, добивался пламени красного фона, а с черного петушиного оперения списывал костюм вождя и, войдя в раж, вместо золотистого монокля, что висел у Маркса на шнурке, написал петушиную лапу.

После этих слов доктор Литский, слегка побледнев и оглянувшись на окна, попросил Рондлина больше никому об этом не говорить, а тщательней выписать монокль, чтобы никаких следов петушиной лапы не осталось, даже при самом придирчивом рассматривании этого опасного места.

Рондлин как-то скис, слова его, потеряв задор, захлебнулись где-то по ту сторону зубов. На лбу его выступила испарина.

Чуткий и понимающий в нервных состояниях доктор Литский вежливо и доброжелательно посоветовал Рондлину сходить в аптеку, что на углу Шоссейной, купить там брому, принять пару ложек и выспаться.

— Завтра у вас серьезный день, придут принимать портрет. Отдохните, выспитесь и, пожалуйста, забудьте об этой петушиной лапе.

И вот наступило это завтра.

Лучше бы оно не наступало…

Вы думаете, разругали Рондлина, высмеяли, запретили писать революционные портреты, сказали, что это не его дело? Нет. Все было наоборот.

Комиссия пришла рано. Он еще не успел убрать остатки ужина. Вечером забегал Зусь и принес с собой кое-что более существенное, чем пара ложек брома, прописанного доктором Литским.

Дело, конечно, было не в остатках холодной картошки, стаканах, размокших огурцах и в пустой сковороде.

Одурев от работы над портретом, он забыл о своем курятнике, а эти подлые птицы изрядно постарались и изгадили весь пол.

Первым поскользнулся на помете Рудзевицкий. Шаркая испачканным ботинком и пропуская впереди себя остальных членов комиссии, он умудрился и вторую ногу поставить не туда, куда следовало.

В мастерской стало тесно и непривычно шумно. Какой-то франтоватый молодой человек, по повадкам, очевидно, главный, оттирая испачканный известкой рукав своего пиджака и ерзая загаженными подошвами, первым воскликнул:

— Как живой! Это то, что нам надо!

И пошел хвалить дальше:

— И фон такой революционный, и борода, как настоящая, и лупа прямо как золотая блестит!

Доктор Литский, скромно молчавший до этого, объяснил, что это не лупа, а монокль.

— Какая разница, лупа, монокль, — это не имеет значения! — оборвал его молодой человек, уже успевший оттереть и отслюнить свой испачканный рукав, и наклонился, чтобы поближе разглядеть эту блестящую пггучку.

Рондлин и доктор Литский переглянулись…

— Какое мнение будет у остальных членов комиссии? — произнес молодой человек, оторвавшись от разглядывания монокля.

Рудзевицкий что-то торопливо записывал в свой блокнот и объявил, что он полностью согласен с мнением председателя комиссии и начал что-то цитировать из сочинений Маркса. Но горластый петух, словно напоминая, что и он имеет отношение к происходящему, так заорал, что стоявший рядом с лестницей член комиссии — подслеповатый директор Дома пионеров — истерично крикнул:

— Кыш! — и замахнулся на петуха, а тот, продолжая орать, всполошил кур и, обдавая комиссию взмахами крыльев и падающих перьев, вдруг очутился на верху портрета, откуда, вытягивая шею и закатывая глаза, долго и обиженно, чуть ли не матерно, поносил комиссию и художника…

В общем, портрет был принят и в тот же день увезен в клуб «Медсантруд».

А назавтра пришел посыльный и пригласил Рондлина явиться к самому Волковичу.

Обождав, пока Рондлин соберется, он проводил его по городу до самого кабинета Главного Начальника. А там уже девушка-секретарь спросила:

— Вы — товарищ Рондлин? — и скрылась за дверями кабинета, и снова появилась: — Сейчас вас примут, одну минуту.

Двери раскрылись, и в них появились вчерашний молодой человек и Рудзевицкий.

Кивнув Рондлину и попрощавшись за руку с молодым человеком и девушкой-секретарем, Рудзевицкий удалился, а молодой человек, улыбаясь и обняв Рондлина за плечи, пропустил его впереди себя в кабинет.

Все это время, пока он шел с посыльным по городу и находился у дверей кабинета, в Рондлине росло чувство своей государственной значимости, и он достойно пошел по зеленой ковровой дорожке к столу Главного Начальника.

А тот поднялся из-за стола и, улыбаясь, с протянутой рукой пошел ему навстречу.

— Здравствуйте, товарищ Рондлин! — бодро и тепло сказал Главный Начальник и крепко пожал ему руку. — Садитесь.

Рондлин сел. Напротив него по ту сторону длинного стола, упиравшегося в стол Главного Начальника, оказался молодой человек, с лица которого не сходила улыбка.

— Так вот, товарищ Рондлин, я много слышал о вашем таланте, товарищи хвалят вашу работу. В преддверии Великого Праздника мы очень нуждаемся в таких людях. Вам предстоит большая работа, и мы хотим улучшить ваши производственные условия. Для этого мы слегка потесним сотрудников артели «Бытуслуги». Там вам предоставят производственную площадь, где вы будете выполнять наши заказы, а их будет много. Рондлин попытался вклиниться в речь Главного Начальника, и стал благодарить за доверие, и даже сказал, что незачем теснить артель «Бытуслуги», ведь у него достаточно места на кухне…

— Товарищ Рондлин! — с оттенком металла в голосе произнес Главный Начальник. — Разве можно заниматься государственной деятельностью, а изготовление портретов вождей — это государственная деятельность, — в курятнике? Я имею сведения об условиях вашей работы и о вчерашних сказках Пушкина на вашей кухне.

Тут, видимо, чтобы полностью подчеркнуть свою литературную эрудицию, Главный Начальник уточнил:

— Это ведь настоящая сказка о царе Додоне получилась с вашим петухом.

И, перейдя на приятельский и доверительный тон, вполголоса, не то обращаясь к Рондлину, не то к своему молодому человеку, он произнес:

— Не хватало бы, чтобы этот петух еще и обосрал портрет. Словом, товарищ Рондлин, соберите все ваши производственные принадлежности и перебирайтесь в «Бытуслуги». По всем вопросам обращайтесь к этому товарищу. Саша, ты будешь…

Он чуть было не произнес слово «курировать», но в то время начальники этого слова еще не знали и так изысканно не выражались.

Он просто назначил молодого человека ответственным за деятельность Рондлина.