Вода и Перо. Все пути

Глава 11

Южная Империя, подземелья15 Петуха 606 года Соленого озера

Отектей шел первым, огонек над плечом светил ярко, загоняя темноту в проемы и углубления барельефов. С тростью, позволившей меньше нагружать больную ногу, в совершенно новом месте, он чувствовал себя удивительно молодым и одновременно особенно ярко ощущал, насколько изменился.

Вокруг была история. Знания, опыт, возможности — скорее всего, недозволенные, но это если их обсуждать или использовать. Просто знать даже гвардия не запрещала. Но он должен был проходить мимо. Смотреть не на цветные барельефы — сколько им лет? Зачем их сделали? Кто на них изображен? — а на пол, пытаясь отыскать следы.

Когда в последний раз он узнавал что-то новое — настолько новое? Двадцать лет назад? Нет, еще раньше. Когда была дочитана библиотека Цитадели, когда исчерпалась память тогда еще молодого Анаквада, брать по-настоящему новые знания стало неоткуда. Чей-то шедевр, слухи с той стороны озера, очередная настойка, позволяющая рисовать то, на что обычно не хватало воды — вот и все откровения.

Отектей все же ловил рисунки краем глаза, думал. Соотносил с живописными традициями. Стиль больше всего напоминал старые монастырские росписи, и часто встречающийся светловолосый мужчина без лица, но с солнцем вокруг головы был похож на каноническое изображение Создателя.

Часть фресок читались буквально как иллюстрации к сотворению мира, Отектею хватало беглого взгляда, чтобы соотнести их с надежно запомнившимся текстом. Вот бескрайняя вода, сложно поверить, что когда-то ее было так много. Поднимаются волны, рождается из капель птица первого месяца, ястреб. Вторая, третья… В подсчете Отектей все-таки сбился, и не мог сказать уверенно, было их двенадцать или тринадцать, считая не запрещенного, но почему-то ловко умалчиваемого соловья. Причину, по которой даже не встречающуюся в Империи серую птаху старательно обходили упоминаниями и выделили ей всего пять дней в году вместо тридцатидневного месяца, Отектей так и не сумел выяснить.

А вот дальнейшие события. Строки всплыли в памяти голосом женщины, у которой Отектей жил сразу после того, как пришел из пустыни.

“Поднимались волны все выше, ярилось море, стонал мир, и Дар, не находя выхода, сгущался, грозя погубить прекрасных птиц, рожденных им. Но взмахнули они крыльями и вместе с миром сотворили подлинное чудо, первый Шедевр. Создателя, что впитал в себя Дар и стал проводником его”.

Отектею всегда было удивительно, почему Император после победы над своими одаренными дядьями не пошел до конца и не велел переписать Птичью книгу. Создатель в ней, правда, никогда не назывался магом, но все же он творил мир водой и перьями, и читалось это весьма однозначно. Приписки о том, что ни один из живущих ныне не является чистым птичьим созданием и не воплощает в себе дар даже на сотую долю того, что делал Создатель, мало что меняли.

Дальше на барельефах творился мир. Неизвестные скульпторы, видимо, решили запечатлеть абсолютно все виды животных и растений, еще и в окружении соответствующей им местности. Многие изображения были безвозвратно испорчены, часть отсутствовала вовсе. Хронологией создатели тоннелей не утруждались, Отектею приходилось выстраивать ее самостоятельно, и, конечно, вскоре он начал путаться. Непонятно откуда появилась темноволосая женщина без лица, хотя творения людей вроде бы не было. Потом разом шесть мужчин и шесть женщин, похожих на жителей разных стран. Почему при этом рядом с ними все еще находился Создатель, по книге превратившийся в первое солнце, Отектей решительно не понимал. Временами встречались еще более странные изображения: под двумя почему-то одинаковыми солнцами шли по пустыне люди, закутанные сильнее, чем нужно; шесть магов с лицами разных стран творили что-то; ложилась на величественной каменной лестнице темноволосая женщина и от нее расходились волны песка.

Если бы было, с кем это обсудить!..

Отектей качнул головой, сосредотачиваясь на гладком, тщательно отполированном полу. Рядом шла причина, по которой он вообще видел эти барельефы, пусть и мельком. Довольно с него и этого.

Часто встречались двери, большинство невозможно было сдвинуть с места, другие просто явно не трогали. Иногда — ответвления коридора, в которые Отектей каждый раз посылал один из светильников, чтобы убедиться, что они не оставят позади врага. Сворачивать самим не было смысла — коридор, словно стрела, тянулся на восток, за пределы столицы.

За весь путь они едва обменялись несколькими фразами, однако по ним начало казаться, что Сикис считал, подземники построили эти тоннели. Отектей решил не высказывать свои сомнения. Даже если не беловолосые прорубились сквозь камень и сделали барельефы, они этими переходами явно пользовались. Слишком чистый пол, слишком легко дышать, и пятнышки воздуховодов, изредка мелькавшие над головой, не были засорены, даже песка в них почти не нанесло.

Трижды встречались выходы-колодцы, такие же, как тот, через который они спустились. Около двух из них на стене были нарисованы черные, явно старые, но несравнимые с барельефами кресты, третий остался без метки.

— Нужно проверить, — заметил Сикис, но тут же уточнил: — После выполнения задания.

На полу у стен начали появляться следы пыли, но никаких свидетельств, что Текамсех прошел здесь. Отектей думал, вскоре придется развернуться и идти обратно, или разведывать боковые тоннели, когда огонек над плечом потянулся вперед пламенем лампады, моргнул и погас. Тот, который летел позади, остался, освещая совершенно пустой коридор.

Отектей обмакнул перо по флягу, нарисовал новый светильник. Тот вспыхнул, ослепляя, и погас тоже.

— Что происходит? — резко спросил Сикис.

— Я не знаю.

Отектей отступил на несколько шагов, повторил попытку. Получилось.

— Ловушка? — гвардеец был лаконичен. Отектей покачал головой.

— Если это она, то я не понимаю, как ее создали. Судя по всему, — он повел пером, рисуя и запуская вперед крохотную искру. Та пролетела немного и исчезла раньше, чем должна была. — Что-то здесь поглощает дар.

Сикис, уже обнаживший оружие, приказал:

— Перейди это место и сотвори светильник там.

Отектей замешкался. Может ли то, что находится в воздухе, повредить саму возможность пользоваться магией? Общеизвестно, что озерная вода способна на это, но здесь даже ее испарений не было.

— Ты не расслышал меня, маг? — голос гвардейца лязгнул сталью.

— Я могу лишиться дара, — предупредил Отектей. Сжал оголовье трости, медленно пошел вперед, на всякий случай ощупывая пол, как слепец. Страх усиливался с каждым шагом, намного сильнее, чем было естественно, словно Отектей попал в круг мелодии или под эпиграмму поэта. Однако этот страх, сковывающий тело, спас ему жизнь — выставленная вперед трость зашипела, вспыхнула кожаная набойка. Отектей быстро отступил туда, где мог переносить выкручивающий внутренности ужас, сбил огонь. Оглянулся на Сикиса, тот потребовал:

— Уничтожь это. Это ведь магия.

Отектей сглотнул. Казалось, его посылают на смерть. Против приказа отступил дальше, подошел к самому Сикису. Перевел дыхание. Объяснил:

— В четырех шагах начинается наведенный страх. Затем, вы видели, загорелась набойка. Это магия уже писателей, но сейчас никто ее не накладывал.

Сикис сощурился на пустое место, сам прошел четыре шага. Еще один. Велел:

— Ко мне.

Отектей подчинился, рядом оказалась Эш. Еще один шаг, другой. Показалось, рядом с гвардейцем и девочкой страха было меньше, и все же он давил, вытапливал пот из кожи, хотя в подземелье было прохладно. Сикис, шипевший сквозь сжатые зубы, вдруг упал на колени, Отектей подхватил его, и словно попал в песчаную бурю. Страх? Ужас, ненависть, горе — все самые тяжелые чувства окатили его с головой. Заныли давно зажившие шрамы, вспыхнули болью, словно каждая из ран открылась вновь.

— Над нами лобное место, — неожиданно ясно услышал он голос Эш. — А Сикис — гвардеец. Его ненавидят больше, чем нас.

***

там же

Твоей любви выкололи глаза. Твоя любовь стояла истощенная на этом помосте. Твою любовь изодрал злой пустынный ветер. Твою любовь оставили на поле костей и птицы склевали ее плоть.

По щекам текли слезы и улыбаться не получалось. Не за что было зацепиться, удержаться над этой бездной, ничего не осталось, ощущение боли мира размывалось, звуча в такт с ее болью. Разве смерть — это неправильно? Разве месть не естественна?

Как можешь ты исцелить рану, когда собственные руки лишены кожи?

Разве что вспомнить птиц. Черные тела и белые крылья, длинные красивые перья, розовые голые головы. Круглые глаза смотрят внимательно — зачем ты идешь по нашему полю, к нашей пище?

Она уже не могла его узнать. Даже не смогла назвать по имени. И до сих пор не могла поверить, что зеленоглазый Айдан, музыка ее сердца, мертв.

Айдан. Коричневая кожа, темные шелковые волосы, глаза сияют нездешней северной травой. Звучит чаранг под пальцами, не магия — больше, чем магия, не принуждением заставляющая испытать что-то, а приглашающая с собой, как в игру. Истории о Приозерье, всем разом.

Он верил, что она справится. Он всегда был рядом.

Он и сейчас был. Он, умерший здесь вместе с другими, ставший частью этой сокрытой под землей боли, поймет.

Маленькое перо легло в ладони, Эш улыбнулась сквозь слезы.

— Прости, — выдохнула первое слово. Бедное неспокойное создание вздрогнуло, пошел рябью воздух, а Эш пела, сдувая водяную пыль с пера, чувствуя боль каждого казненного — страдания не тела, но души, которой не позволил сделать все, что она хотела. Выкинули за порог, за который никому не хочется ступить раньше срока.

Кто-то когда-то говорил ей, за смертью мы не просто становимся птицами. Мы рождаемся снова людьми, если захотим. И это она пела сейчас, утешая след чужой жестокой смерти.

Последнее колебание. Последнее слово.

Эш упала на пол, ничего не видя. Нащупала на боку фляжку, но пальцы не слушались, не получалось ее отцепить.

Кто-то помог, дал напиться. Когда фляга опустела, прижал к губам еще одну.

Она улыбнулась Сикису.

— Спасибо.

— Ты певчая, — мрачно сказал он. — Мы обсуждали твой дар, а ты молчала.

— Ну да. Я же запрещена, — улыбнулась она. Выпила еще воды, с сожалением закрыла флягу, протянула обратно. — В меня больше не поместится. Ничего, она скоро впитается и все будет хорошо.

— Что это было? — он старался звучать сердито, а выходило все равно испуганно. Ему ведь хуже всех пришлось, ему даже назад повернуть не давали, когда он вошел в круг.

— Разрыв, — назвала, как когда-то назвали ей. Кто-то… Не Айдан, раньше. Сикис ждал подробностей, и Эш поспешила объяснить: — Вы же убиваете магией на одном и том же месте, вот она и накапливается. А если много-много раз черкать грифелем по одному месту, однажды лист обязательно порвется.

— А ты что сделала?

— А я певчая, — Эш попыталась встать, но Сикис почему-то не дал, удержал за плечо. — Мы можем не только грифелем быть, но и чем-то вроде тряпочки, стирать написанное. Я уже могу идти! Только если еще раз на разрыв наткнемся, закрыть его сразу не смогу, нужно будет подождать.

Сикис смотрел на нее внимательно. Почему? То есть, да, ей вообще нельзя было показывать, что она маг и певчая. Совсем нельзя. Но ему было очень плохо.

— Я подумала, лучше я его утешу, чем мы через него прорвемся, — объяснила. — Тебе было больно, а дальше он еще и ранил бы. Видишь, вон там кровь.

Сикис почему-то вздрогнул, помог ей встать, но плечо так и не отпустил, подошел вместе с ней к полукругу крови на полу.

— Текамсеха ранило, наверное, — вздохнула Эш. — Разрыв спал, пока тут не было магии и гвардейцев. Но он, наверное, тоже с нарисованным огнем шел, вот оно и проснулось.

***

там же

Его трясло. Сикис старался не показывать, но понимал — он не девчонку, оказавшуюся магичкой, за плечо держит, он сам за нее держится.

Что это было? Объяснение про разрыв мало помогло, воспринимать мир листом бумаги — как это вообще? Мир — это мир, песок, вода, сталь, шпионы-подземники и канцелярия. Магия была опасна, это Сикис знал, но не в таком же смысле!

И что теперь делать с этим? Всем этим — тем, что только что тянуло его к себе, словно подцепив на крючок и разрывая на куски изнутри; тем, что магические казни создают подобное; тем, что вот эта девчонка пела колыбельную пустому месту, и то дрожало, как раскаленный воздух, когда приходит сушь.

Сикис был уверен, что должен убить эту девчонку. Магичка в надзоре, скрывающая свой дар — уже достаточно плохо. Шестой дар, пение. Вот как оно выглядит.

Если он не казнит ее, не сдаст канцелярии хотя бы, и не сможет достаточно убедительно скрыть это на допросе, убьют уже его.

Но с другой стороны, зачем его допрашивать? Если они выполнят задание, если Текамсех в самом деле ушел к подземникам сам, изобразив засаду и похищение, если Сикис покажет несколько выходов в тоннели подземников, разве кто-то усомнится в его докладе?

Нет. Конечно, нет. А девочка с таким удивительным даром может стать его козырем.

— Пение исцеляет, верно? Надеюсь, не только разрывы?

Эш кивнула, смутилась.

— Ну да. Я так и лечила часто, то есть, травами и бинтами тоже, но больше пением. Оно куда лучше помогает, — оглянулась к Отектею. — Только со старыми травмами я не умею. Там же все зажило, срослось, и поправить не получается. Только боль прогнать.

Маг кивнул спокойно.

— Я понял. Спасибо и за это.

Сикис наконец отпустил плечо девочки, присел над кровью. Широкий веер брызг, частые капли дальше. Ага, вот и пятно.

— Здесь он сделал перевязку. Задето что-то серьезное, если даже из зажатой раны так текло.

Оглянулся, размышляя. Кувырком он, что ли, преодолевал это место? Похоже на то. А вот и еще один след.

Отектей заметил тоже и уже подобрал скрывшийся в тени барельефа клинок в ножнах, принес. Крепления порвались? Нет, разрезаны чем-то удивительно острым. Маг озвучил вывод:

— Его ранило в бедро и срезало оружие. Если рана достаточно глубока, это сильно его замедлит.

Сикис улыбнулся. Верно, а путь впереди долгий. Значит, у них есть шанс действительно догнать Текамсеха, предъявить канцелярии даже не следы и тоннели, а его самого.

— Отлично. Трость цела?

Отектей оперся на нее, чуть стукнул по полу — звук теперь стал чуть заметней, но не громче их шагов. Сикис кивнул.

— Значит, идем. Догоним дезертира.

***

магреспублика Илата, город Илата15 Петуха 606 года Соленого озера

Диллону было неудобно. Во-первых, тяжелый тюк подружкиных вещей стоило сначала забросить в трактир, где она временами квартировалась, или на худой конец в общее убежище за городом, а не тащить с собой. Во-вторых, он никогда раньше в каналы не ходил. Даже близко не появлялся. Куда ему. Не того полета птица, да. А теперь вот, приходится. Еще и так по-дурацки. Одна фифа нанялась, другая работай, а он отчитывайся? Тьфу. Даже в самой последней шабашке так не делали. Взялся, так тяни до конца.

Монетки для перевозчика, всегда торчащего на причале, было жалко, и Диллон сам сел на весла. Ухнул, налегая, тут же пожалел о своей жадности — намятые в драке ребра здорово болели. Но возвращаться и звать мужичка все равно не стал, чтобы совсем уж дураком не выставляться. Догреб с горем пополам, неловко привязал лодку, выбрался, чуть не навернувшись в воду. Запрокинул голову, присвистнув.

Ну и дома тут строят. Это ж по сто человек жить можно! Нечестно получается. В трущобах вот в одной комнатке семья с бабками-дедками и мелюзгой живет, а тут пара господ на эдакую хорому?

Цокнул языком неодобрительно, но все-таки пошел, куда сказали. Постучал в трактир с заднего хода.

— Мне это. К Ямбу.

— Господин Ямб не принимает, — холодно отозвалась девушка в ладном костюмчике. — Что ему передать?

— Ну. Я от Ольги. То есть, Джейн. Тех, кому дело давали. Вчера.

Зевнул широко. Эти всю ночь по делу бегали, вот и он тоже работал, да. Вышибалой в “Правой стене”, как всегда.

Привратница еще раз оглядела его.

— Письмо?

Он покачал головой.

— Нету. Джейн с этой. Мелкой приходила. Обри.

— Тогда вам придется подождать.

— Сколько?

— Не знаю. В течение дня Ямб освободится.

— Э, э, — он заволновался. — Нельзя в течение. Быстро надо. Важное.

Перед ним попытались захлопнуть дверь, но Диллон ловко вставил ногу в щель. Сверкнул глазами.

— Хорей, Камень.

Сработало, девушка тут же открыла дверь. Посмотрела на него внимательно. Уточнила:

— Полный ключ?

— Сонет леди Греты пятнадцатого Лебедя.

Привратница наконец соизволила свериться с листком, кивнула.

— Ямба действительно нет. Можете передать письмо или поискать его в другом месте. Вряд ли это для вас проблема, если вы знаете…

— Понял, не дурак, — проворчал Диллон. И вот стоило его мурыжить! Развернулся обратно в переулки, кругом добрался до дома О’Флаэрти, постучал сразу в три-два-пять.

— Господин дома?

— Да, — его пропустили на кухню. — В кабинете. Вас проводить?

Диллон молча кивнул, зашагал вслед за служанкой к лестнице. Неудобно было, жуть. Ладно, богатый трактир. Но дом? Кабинет еще. Такое не для него.

Ямб считал так же. Поднял голову, откинулся в кресле, прищурившись.

— Я про работу, — пробормотал Диллон. — Ту. Воры которые, и трущобы.

— Роксан, это далеко не самая удобная маска для доклада, — ответил Ямб. — Где вода, ты знаешь, смывай грим и не будем тратить время.

Он встал, чуть поклонился. Удалился в соседнюю комнату, умылся, привел в порядок прическу. Костюмы здесь тоже были, хоть и не под его размер. Агенты Хорея предпочитали собираться у своего шефа, а не у коллег, а большую часть реквизита вообще хранили по домам и трактирам.

Однако выбрать нечто приличное удалось. Хотя камзол ощутимо жал в плечах, это было лучше, чем грязные штаны Ольги и Диллона.

— Другое дело, — господин Ямб, он же Шеймус О’Флаэрти, одобрительно кивнул. — Садись и рассказывай. Завтракал?

Роксан качнул головой.

— Нет.

— Спал?

— Нет. Позвольте начать.

— Позволяю, — но за кисть колокольчика все-таки дернул, велел мгновенно заглянувшей служанке: — Завтрак и бодрящий отвар.

Доклад вышел длинным, на упоминание Кита Ямб хмыкнул:

— Вот же пролаза. Молодец, оба вы молодцы. Начальство твое непосредственное в курсе, чем ты занимаешься?

— Господин О’Рурк, как вы знаете, уехал в Рейнарию, а должность Хорея формально пустует после смерти Шинед О’Киф, — бесстрастно отозвался Роксан. — Не имея других заданий, я назначил себе это.

Ямб рассмеялся, жестом велел продолжать. Роксан переждал приход служанки, под строгим взглядом не своего начальника взялся за еду, стараясь не прерывать и не затягивать отчет.

— Гений, значит, — Ямб хмыкнул, взял горсть орехов из вазы. Вдумчиво разжевал один. — Как выглядел?

— Волосы темные, но не черные, глаза я не рассмотрел. Ниже среднего роста, нескладный.

— Значит, бастард О’Фоули, О’Тула, О’Рурка, О’Кэррола, или самородок, — заключил Ямб. — Судя по дару, скорее О’Фоули… Или кого угодно другого, но второй родитель был сильной темной масти. Сколько лет гению?

— Не меньше двенадцати, но не больше пятнадцати.

Ямб кивнул, съел еще пару орехов. Роксан молчал, глядя на его руки. Потом все же сказал:

— Девушка, которая была с ним — Ида О’Киф.

Руки замерли.

— Объяснись.

— Сестра родилась живой. Отец объявил ее мертвой, так как вычислил, что она будет бездарной. Я подслушал и сам отнес новорожденную в монастырь, так как не был уверен, что повитуха не убьет ее. Она не сказала отцу, забрала пустую корзинку.

— И ты не сказал Шинед. Ясно.

Орехи исчезли в массивном кулаке, раздался треск. Ямб покачал головой.

— Сколько тебе было тогда, семь лет?

— Восемь.

— Н-да. Молодец, ты почти все правильно сделал. По сравнению с твоим отцом, так и вообще все, чтоб его… Ладно, — оборвал себя Ямб. Верно. Птицы ведь давно взяли и отца, и мать. — Работаем с тем, что имеем. Что планировал делать?

— Осмотреть дом О’Хили. Сходить в монастырь — если музыкант бастард, следует искать там. Возможно, его мать отдавала его сама, и ее запомнили. Найти, кто и что продает в трущобах.

— Один?

— Вероятно, — ответил спокойно. — Команда рассыпалась, где искать остальных, я не знаю.

— Ну-ну, — Ямб смотрел с откровенной насмешкой, которую Роксан не желал понимать. — Хорошо, дерзай. Но в команде вы будете эффективней.

— Понял. Я могу идти?

— Доешь, напьешься и выйдешь. К Грейс пойдешь со своим лицом, — вдруг приказал Ямб. Роксан посмотрел удивленно, начальник хитро усмехнулся. — Ее место в совете ниже, чем у О’Киф только потому, что с ней не ведут дел. А дел не ведут, потому что ей шестьдесят четыре уже, наследников нет, и на советах она тихо сидит в углу. Поговоришь со старушкой, молодой О’Тул, заручишься поддержкой на будущее.

— Когда я сменю отца в совете, госпожа уйдет к птицам, а ее герб будет разбит, — возразил Роксан. Встал. — Однако если вы считаете это необходимым, я пойду к ней без маски.

Почти равнозначно необходимости отправиться на задание голым. Однако Ямб кивнул, и предстояло следовать поставленным условиям.

***

королевство Цергия, приграничная пустыня15 Петуха 606 года Соленого озера

Солнца, сошедшиеся в высшей точке, заливали мертвую землю жаром, от которого дрожал воздух. Безрогое создание медленно испарялось, можно было бы приникнуть губами к шерсти, не видя дорогу и наверняка замедлившись, зато выпивая воду, но Рагнар предпочел скорость. Ориентир был уже близко, не позволяя сомневаться — беглец проходил здесь, хоть его следы и слизнул ветер. Темная стрела на фоне пронзительно синего неба, трепещущее белое полотнище на вершине — вряд ли здесь было второе такое же место, хоть пустыня и хранила множество странных руин. Рагнар видел их не раз, и давно не удивлялся даже целым домам, выглядящим так, словно их покинули лишь день назад.

Творение вдруг споткнулось, закричало жалобно, заваливаясь набок. Рагнар успел спрыгнуть, откатился в сторону. Встал. На месте нарисованной козы уже остались только быстро исчезающие темные пятнышки.

Песок обжигал даже сквозь сапоги, но нужно было идти дальше. Одинокий обелиск был близко и Рагнар рассчитывал найти беглеца у подножия.

Однако ложбина между дюнами пустовала. Рагнар осмотрел каменное основание, нашел крохотный осколок графита и еще не стершиеся углубления от кольев, на которых, вероятно, крепился тент. Беглец все же купил не только рабынь, которые находились теперь неизвестно где, но и экипировку.

Рагнар взобрался на гребень дюны, огляделся. Снова рисовать птицу и облетать круг? Нет, не пришлось — цепочка следов явственно уходила на север.

— Он идет в самое жаркое время, — тихо проговорил вслух. — Тратит больше воды, хотя разумней было бы остановиться на привал у обелиска.

Но если бы беглец остановился, Рагнар уже настиг бы его.

Посмотрел на теряющуюся вдали линию, на гребни дюн. Сейчас ветер стих, не тревожа песок, но даже до первого заката может многое измениться. Есть ли смысл останавливаться на привал?

Да. Ему нужна будет вода, когда он догонит цель.

Он вернулся к обелиску, снял плащ, устраиваясь на отдых. Оглядел камень, решая, можно ли закрепить тент на нем, поднял голову и замер.

Издали он неверно оценил размеры: древняя стела, казалось, держала на себе небеса. Рагнар протянул руку, как завороженный, провел по камню. Темная поверхность было прохладной. Невозможно — солнца должны были раскалить ее, как котелок над огнем. И все же было так.

Хорошо. Он мог это использовать. Рагнар сел с востока от обелиска, спиной к камню, частично развернул тюрбан, чтобы тот не мешал откинуть голову, завернулся в плащ. В вышине шевельнулось белое полотнище — оно казалось большим даже издали, каких же оно размеров на самом деле? Сколько ему лет, и как оно закреплено, если ветры еще не унесли его?

Пустые вопросы. Рагнар накрылся с головой, прижался к обелиску, впитывая прохладу. Закрыл глаза.

Он должен заснуть сейчас, чтобы идти с заката. Чтобы выполнить приказ.