— Ну, Брагин, — встречает меня Гурко, — Ну, Брагин, погоди!
По нему и не поймёшь, что у него на сердце. Глаза, как у рака варёного, круглые и красные, на губах то появляется, то исчезает ехидная улыбочка.
— Ты зачем так подставляешь товарищей? Смотри, не вздумай меня сдать! Если шеф узнает, что я участвовал в твоей афере, он на мне всё выместит, ты понял? Это не шутки. Мне тогда полный конец. И не мне одному, кстати.
— Марк Борисович, ну, что вы такое говорите!
Правильнее было бы сказать, что вы такое несёте, Марк Борисович! Боязливую ересь и паническую пургу. Отставить паниковать, вот и весь сказ.
— Что я говорю⁈ — не успокаивается он, чувствуя под зашатавшимся и растрескавшимся полом ледяное дыхание вечности.
Или наоборот, слишком горячее.
— Я, — тычет он в меня указательным пальцем и продолжает довольно сердито, — Я говорю, что ты устроил очень классную и весёлую шутку, но рискуешь не только своей шкурой или даже не столько своей шкурой, сколько шкурами товарищей, которые ни сном, ни духом. Так не делается, товарищ Брагин.
— Марк Борисович, вы находитесь в полной и абсолютной безопасности. Даже если мне ногти будут вырывать, я вас не выдам. Если, конечно, вы сейчас палку не перегнёте.
— Что? — вспыхивает он, но тут же выдыхает и заставляет себя успокоиться. — Ладно, Егор, ты же у нас феномен, к тебе с нормальными мерками не сунешься. Ладно. Что сделано, то сделано. Не могу не признать, что оформлено всё очень дерзко и одновременно эффектно. По нашему цековскому ковру с раннего утра гуляет не просто шторм, настоящее цунами. При этом главреду «Комсомольской правды», а так же Мишину и Новицкой не позавидуешь, честно говоря. Ну, ладно. Ладно…
Четыре раза повторил слово «ладно». Видать на душе у него совсем неладно…
— Идём, шеф тебя ждёт и не могу сказать, что пребывает он в благодушном настроении.
Идём. Марк Борисович, положа руку на сердце, тот ещё кадр. Человек нетолстый и даже практически худощавый, он умудряется сидеть своим маленьким задом на добром десятке стульев, не сторонясь временных и долгосрочных союзов, даже, как в нынешней ситуации, выступая против своего непосредственного и весьма грозного начальника.
Благодаря этому он имеет репутацию человека, способного добиваться больших успехов в области разыгрывания сложных комбинаций, до которых даже Анатолию Карпову и пресловутому Фишеру, вместе взятым, как до луны пешком или до Израиля в позе известного членистоногого.
Входим в кабинет. Здесь я уже как-то был. В отличие от прошлого раза, белый, как лунь Черненко не сидит за столом, а стоит у окна. Он поворачивается на звук открывающейся двери и сразу, безо всяких политесов обрушивает на мою голову ярость и мощь своего кумулятивного взгляда.
…Сталин по небу летит-летит, а хули мне
Пулемёты мои с атомными пулями…
Я встречаю бронебойные трассирующие очереди из его глаз непробиваемым щитом бескомпромиссной веры в идеалы светлого коммунистического будущего и представляю, будто сам Ленин выходит из мавзолея, чтобы схватить разбушевавшегося Черненку за ухо и выволочь как того упыря на яркий свет. За ушко да на солнышко.
— Константин Устинович, привёл Брагина, — докладывает Гурко.
— Здравствуйте, — сухо и по-деловому киваю я.
— Здравствуйте? — возмущённо переспрашивает Устиныч, словно удивляется неуместному матерному выражению. — Здравствуйте?!!! Делов наворотил, а теперь вот так раз и… здравствуйте⁈ Ты, мать твою за ногу, какого хера творишь, Брагин? Это что за самоуправство, что за вредительство и действия порочащие строй? Тебе, может, социализм не по душе? Конечно, не по душе, раз ты перенимаешь практики продажной западной прессы! Но если так, делать нечего. У нас с такими разговор короткий — комсомольский билет на стол и шагом марш в Кушку или куда подальше, куда и Макар гусей не гонял! На Колыму! Да только не сторожить, а отбывать!
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чёрной планетой…
Машины не ходят туда
Оттуда спасения нету…
Залповый огонь, мощный, но недолгий. Я не сдаюсь, не прогибаюсь и даже в лице не меняюсь. Молча и спокойно слушаю всю эту хрень, играющую роль психической атаки.
— Как ты посмел поклёп возвести на честных тружеников, обличённых доверием руководства партии?
— Если вы о статье в «Комсомольской Правде», то никакого поклёпа нет. Каждый факт подтверждён документально.
Каждый «факт» подтверждён соответствующими показаниями, а не доказательствами, но в моей оборонительной риторике это не играет большой роли. Эмоции — всё, а реальные факты никому не нужны.
— Что?!! — практически ревёт Черненко.
— Статья выпущена исключительно на основании проверенных фактов, собранных следователем…
— Что⁈
— Под присмотром заместителя министра внутренних дел. Товарищ Чурбанов держит это дело на личном контроле.
— Чурбанов⁈ — Черненко превращается в Зевса, мечущего и громы, и молнии, и всё что под руку попадётся.
— Так точно, Юрий Михайлович Чурбанов. Генерал-лейтенант.
Теперь, если Черненко всё-таки станет когда-нибудь генсеком, по крайней мере, будет понятно, за что именно он законопатит Чурбанова в лагерь по явно притянутым за уши обвинениям.
— Каждый факт проверен и одобрен группой ответственных партийных работников, — блефую я.
— Что⁈ Какой группой!!! Кто велел⁈
Гурко непроизвольно поджимает губы.
— Статья одобрена товарищами, чьё мнение безусловно очень и очень ценно. И, честно говоря, я не могу понять, в чём именно проблема с этой статьёй. Вы же сами, выступая на последнем пленуме, говорили о непримиримой борьбе с явлениями, чуждыми духу социали…
— Закрой рот! — обрывает он меня. — Закрой свой рот!!! Кто был в этой группе⁈ Ты знаешь?
Он поворачивается к Гурко, и тот недоумённо мотает головой. Нет, будто говорит он, подозрительно, чтобы никто не известил нас… Как-то это не вяжется с нашим положением.
— Кто эти люди, якобы давшие добро на публикацию⁈
— Я вам не скажу, — спокойно выдерживаю я его взгляд. — Прошу прощения, но нет, я не играю в аппаратные игры, а просто делаю своё дело.
В этот момент я вру напропалую, но это неважно. Если между двумя толстыми ломтями правды намазать немножечко кривды, она будет проглочена как так и надо. Надеюсь, что будет.
— Делаешь своё дело? Думаешь, я не знаю, что ты схлестнулся с младшим Зевакиным из-за какой-то бабы⁈
— Ну, если вы так хотите поставить вопр…
— Поставлю, как захочу! И вопрос и тебя вместе с твоим вопросом и всю группу ваших товарищей!
Я едва заметно улыбаюсь, подавая ему сигнал, что, мол, зубы не сломай об эту группу.
— Речь, во-первых, идёт о моей законной супруге, а не о какой-то бабе. Для Зевакина все существа в юбках — это какие-то бабы, но не для нас же с вами…
— Что⁈
— Для нас институт брака является одной из важнейших гарантий морального состояния общества. Поэтому мы не можем прощать аморального поведения никому, невзирая на должности и заслуги…
— Ах, ты…
— Тем более, заслуг у него никаких и нет, по большому счёту.
— Что это за грязные намёки на покровителей и их разнузданное поведение? Это тоже Чурбанов раскопал?
— Это записано со слов главного героя статьи. Это он заявлял глядя мне в глаза, что ему нечего бояться, что у его папы есть друг, который полностью разделяет его порочную страсть.
Вру, он мне ничего такого не говорил. Да только с ним уже разбираться никто не будет. Не до подобных мелочей уже.
— То есть, есть ли в действительности такие покровители и кто они ты не знаешь⁈ Но, тем не менее, голословно, клеветническим образом вставляешь эту информацию в передовицу⁈
— Не хотел лезть, куда не надо, — пожимаю я плечами. — Но если вас этот вопрос интересует, сегодня же информация будет у вас!
— Не сметь! — приказывает он. — Не сметь больше лезть в это дело! Ты уже и так всё, что возможно изгадил своими грязными руками!
— Понял, Константин Устинович. Тем не менее, несмотря на вашу негативную реакцию, считаю, что тема затронута очень важная и актуальная. Сегодня подобные отвратительные и порочащие наш строй явления расцветают в атмосфере вседозволенности. Лично товарищ Брежнев высказал однозначное мнение о подобных деяниях и высказался за немедленное и решительное наказания конкретного этого человека. А вы прикрываете глаза на подобное, а все эти Зевакины…
— Пошёл вон! — заявляет Черненко тихим голосом. — И чтобы я тебя никогда больше не видел.
Я, конечно, с генсеком об этом деле не разговаривал, зато его зять кое-что сказал в общих чертах и получил суждение тестя. Не одобрение конкретной публикации, но вполне чёткое отношение к истории, затронувшей хорошего парня Егора Брагина и наказ разобраться и принять меры.
А Константин Устинович, похоже, теряет хватку. Увлёкся чрезмерно преследованием загнанной лани, да вот только лань оказалась не травоядной жертвой, а хищником.
— Вероятно, в Завидово мы, всё-таки увидимся, — говорю я. — Я уже не могу отказаться от приглашения Леонида Ильича на охоту.
Черненко, окончательно взявший себя в руки, просто показывает пальцем на дверь и идёт к своему рабочему столу.
— Марк Борисович, задержись ещё, — кивает он Гурко, а на меня больше не смотрит.
— Ну, Брагин, — хмыкает Гурко, заводя меня в свой кабинет. — Пошли. Я, конечно, рискую, что тащу тебя сюда. Наверняка уже полетели телефонограммы наверх, мол, Гурко Брагина к себе завёл. Но ладно, отобьёмся, правда? Если уж ты от неминуемой погибели отбился, то тут и говорить не о чем.
А ты, Марк Борисович, не иначе, как этой моей погибели и ждал, да? Ты ведь тот ещё друг, товарищ и брат.
Он подходит к столу, снимает трубку и крутит диск.
— Ирина Викторовна, добрый день… Брагин? Да, здесь он. Погоди-погоди. Позвони своему главному редактору и скажи, что товарищ Черненко выражает ему благодарность за принципиальную и бескомпромиссную позицию и будет рекомендовать на политбюро поощрить его за подобные действия.
Я не сдерживаюсь и разрешаю улыбке расплыться от уха до уха.
— Да, — продолжает он. — Первому секретарю можешь доложить, что он проводит правильную кадровую политику… Брагин? Да, скажу ему, хорошо. Всех благ. Всех благ.
Он вешает трубку.
— Новицкая очень просит, чтобы ты к ней заехал. И, хочу заметить, что на моей памяти с шефом никто так не разговаривал. Будто ты его начальник, а не наоборот.
— Ну, не преувеличивайте, Марк Борисович. Я ничего лишнего не позволил.
— Ну, да, если не брать в расчёт уверенность и тон, которым ты с ним говорил.
— И как это он так быстро поменял мнение?
— Ну, а что остаётся? Позвонил Суслову, а тот уже переговорил с Андроповым. Андропов, ясное дело, поддержал статью. Ты не думай, не из-за того, чтобы помочь тебе. У него свои резоны имеются.
— Я и не думаю, — киваю я. — Тут для меня секретов нет.
— Горбачёв тоже поддержал, — объясняет Гурко, — потому что Андропов «за», тут заранее всё ясно. Громыко в данном вопросе нейтрален. Но изюминка в том, что генсек тоже за тебя.
Ну, да, за меня. Только он, наверное, сам пока не знает насколько он за меня. Я как бы сказал всё, как есть, насчёт него и не соврал даже… Практически…
— Это ты ловко провернул, очень ловко, — продолжает восхищаться Гурко. — Всех обманул, каждому недоговорил, и все сказали, что Брагин большой молодец. Даже мой, в итоге.
— Он прямо в воздухе переобулся, — усмехаюсь я.
— Как-как? Что это значит?
— Значит, что очень ловко поменял мнение на диаметрально противоположное. Ещё и благодарность главреду передал.
— Ну, а как? Ему теперь больше других надо показать, что он возмущён и потрясён такими ужасными делами. Будет активность демонстрировать.
— А правда, что его после войны не взяли в ЦК из-за того, что он бабник?
— Правда-правда, — хмурится Гурко. — Только не болтай об этом.
— Так все же знают, — усмехаюсь я.
— Все, да не все. Из-за этого-то он и взбеленился больше всего. Из-за покровителей, у которых рыльце в пушку. Ну, в статье твоей…
Я киваю. Расчёт на это и был. Теперь он сам своими же руками будет топить Зевакина. В тюрьму не посадит, а вот партбилета лишит, наверное. За его унижение и позор кто-то должен ответить.
На столе звонит телефон. Гурко отвечает.
— Да, Михаил Сергеевич, у меня… Понял… Понял… Сейчас передам. Хорошо. Всего доброго.
Он кладёт трубку.
— Ну, Егор, у тебя бенефис сегодня. Горбачёв звонил. У него там Андропов сейчас, просит тебя зайти.
— Андропов?
— Да, он. Иди.
Секретарь кивает на дверь, и я захожу.
— Товарищ генерал армии, рядовой Брагин по вашему приказанию прибыл! — чеканю я каждое слово.
— Брагин, — морщится Андропов. — Ну что за страсть к балагану! И так всё политбюро со смеху катается. Надо тебя для дальнейшего прохождения службы на проспект Вернадского отправить. В цирк. Будешь там клоунам репризы сочинять.
Горбачёв мягко, как бы немножко свысока, но, в тот же момент демократично и капельку подобострастно улыбается. Такая улыбка достигается многолетними тренировками и демонстрирует высокое мастерство своего хозяина.
— Балаган, помноженный на подковёрные интриги высокого уровня, — качает головой мой шеф.
— Это не подковёрные интриги, Юрий Владимирович. Это политтехнологии.
— Как-как? — переспрашивает Горби.
— Политтехнологии, — повторяю я с улыбкой. — Вот посмотрите, в будущем именно так это всё и назовут.
— Надо готовиться к будущему уже сегодня, — мягко округляя звуки, говорит он.
Проглотив сегодняшний удар, Черненко, возможно, уже и не оправится. Так что расклады немного меняются. Совсем чуть-чуть, но всё-таки. Я обращаюсь к своим воспоминаниям, но ничего нового пока не нахожу. Ну, что же, значит, едем дальше.
Выспросив о моей сегодняшней встрече с Черненко, меня отпускают, и я направляюсь в комсомольское ЦК.
Там на меня набрасывается Новицкая и больно бьёт кулаками по плечу.
— Больно, Ир! — отбиваюсь я. — Помогите! Помогите! Убивают!
На мои крики прибегает Лена Иванова.
— Не кричи, — смеётся она. — Бейте, Ирина Викторовна, я на атасе постою.
С Наташкой мы встречаемся уже дома.
— Ну что, как день прошёл? — спрашиваю я.
— Зевакин утром посовещался с Лиходедом и воспрял духом. Ходил, как ни в чём не бывало и руководил. О газете обмолвился только раз, сказав, что в статье нет ни слова правды. А кому он это сказал? Тем, кто, по сути, эту статью и написали. Он, кажется до конца не верил, что было проведено серьёзное расследование и что ему может что-то угрожать.
— Это говорит о том, что человек он явно недалёкий. Уже ведь и реально прилетало по башке. Нет, не понимает. Уже общественность и власть его обличили, нет, не верит. Это от воспитания, я думаю. Поверил человек в свою исключительность. Интересно на родителя его посмотреть. Если он и приговоры так же легко выносит, поганой метлой гнать надо.
— Ага, — кивает Наташка. — Он подкараулил, когда я останусь одна в кабинете, зашёл и сказал, что этой статьёй мы с тобой подписали себе приговор.
— Идиот, — качаю я головой. — Надо же быть таким идиотом. Статья-то не в какой-то ведомственной малотиражке. Это же всесоюзная газета.
— А после обеда был звонок, — продолжает Наташка, — как сказали знающие люди, из ЦК. После этого всё резко изменилось. Зевакин заперся в кабинете и долго не выходил, а потом вжик, и всё. Секретарша Лиходеда сказала, что написал заявление. Но ещё не известно, разрешат ли ему по собственному желанию уйти, либо будут по статье увольнять.
— Ну что, как отметим триумф справедливости? — игриво спрашиваю я.
— Поужинаем и завалимся спать? — усмехается Наташка. — Завтра вставать рано, надо бы и выспаться хоть разик, а?
— Нет, как говорится, какой там борщ, устал как собака, скорее в койку.
— Не знаю, где такое говорится, — пожимает она плечами, — а борщ получился, что надо.
Договорить мы не успеваем, потому что звонит телефон.
— Здесь Айгюль, — докладывает дежурный. — Пропускать?
— Пропускай, — вздыхаю я.
— Кто там? — спрашивает Наташка.
— Айгюль…
Айгюль, кажется, немного навеселе. Она с удовольствием и большим аппетитом рубает борщ.
— Эх, давно я домашней еды не ела, — говорит она, быстро орудуя ложкой.
— Ещё будешь? — улыбается Наташка.
— Конечно, такой вкусный, просто отпад! Ты что, правда сама сварила?
— Ну, да. А кто же ещё? Егор не умеет пока.
— Что значит «пока»? — смеюсь я. — Я просто не умею, безо всяких пока и намёков на овладевание подобными навыками в будущем.
— Ой, да ладно, я тебя научу. Я отца, между прочим научила, а тебя и подавно научу!
Мы много смеёмся, много едим и чувствуем себя отлично. У меня вообще такое чувство, что я огромное количество энергии не потратил, а наоборот, получил.
— Ну что, — спрашивает Наташка, — когда в следующий раз придёшь?
— Не скоро, наверное, — с лёгкой грустью в голосе говорит Айгюль.
— Чего так? — подмигиваю ей я. — Приходи в любое время.
— Я бы с удовольствием, но труба зовёт. Завтра вылетаю в Ташкент.
Она разговаривает нормально вроде, правда выглядит немного странно. Глаза красные, говорливость повышенная и…
— И что это за труба? — чуть настораживаюсь я.
— Ну, труба, да труба, как обычно, ничего нового.
— И надолго ты? Пытаюсь я оценить истинные цели её поездки.
— Не знаю, — смеётся она. — Риск дело такое, полностью просчитать нельзя, тем более, сейчас нужно будет брать действительно большую партию.
— Насколько большую? — хмурюсь я.
— Ну, полцентнера одного и ещё попробовать раздобыть полцентнера другого.
Твою дивизию! Сердце ухает. Вот ведь ненасытный Ферик.
— Это для кого такой объёмчик?
— Для дяди, ой…
Она прикрывает рот ладонью и виновато смеётся:
— Не для дяди Ферика. Для другого дяди. Слушайте, а расскажите про дачу Брежнева на море.
— Для какого другого дяди, Айгюль? Давай-ка колись! Всё равно уже проболталась…