Воин света

14. Скучные разговоры

— Я как-то не горю желанием говорить с товарищем Калиниченко, — пожимаю я плечами. — Вы же понимаете, откуда тут ветер дует.

— И откуда же? — поднимает брови Андропов.

— От корифеев ЦК, обожающих подкопы и мечты о будущих скипетрах и державах.

— Когда смотрюсь я в зеркала, то вижу, кажется, Эзопа? Так что ли? Давай-ка объясни без эзопова языка, прямо и недвусмысленно.

— Ну, я полагаю, что Черненко и Суслов считают, что именно они должны встать во главе партии после ухода Леонида Ильича.

— Они же не знают, кто когда уйдёт. И вообще, причём здесь это?

— Не знают, но веруют, что победа будет за ними. А в данном конкретном случае я вижу здесь руку Черненко. Формально он копает под меня, но решает массу задач одновременно. Он мстит мне за недавнее своё довольно позорное поражение и напоминание об аморальном прошлом. А заодно он бросает тень и на вас, поскольку вы меня приблизили, так что, можете быть со мной заодно. Ну, это если повезёт. А если не заодно, то значит вы близорукий и безответственный руководитель, раз не заметили врага у себя под носом, прошу прощения. Ну, и по Медунову ещё раз ударить, тоже неплохо. Белла Бородкина — его доверенное лицо. В общем, беспроигрышный вариант.

— Так-так, — хмыкает Андропов. — Ты просто, как государственный муж мыслишь, да?

— Ну, если только в рамках византийского государства прошлого. В будущее на такой политике не пролезешь. А Медунов, кстати, запускает в своём крае извращённую модель рыночных отношений. У него другого выхода нет в рамках византийской парадигмы. Фонды на выгуливание гостей не дают, а гости едут и едут, едут и едут. Да всё сановитые и желающие быть привеченными по высшему разряду.

— Хм, — прищуривается Андропов.

— Вот Медунов и провёл по сути реформу малого бизнеса и выстроил подобие НЭПа. Не сам выстроил, а не стал мешать. А Ставропольские его ненавидят, потому что Леонид Ильич его, как раз, полюбил. Как бы не назначил вместо себя.

— Ну, не назначил же…

Раздаётся стук и в кабинет входит Кири-Кири.

— Разрешите, Юрий Владимирович…

— А… да… Кирилл Кириллович, подождите в приёмной, пожалуйста пару минут. Мы тут с товарищем Брагиным не закончили ещё…

— Понял вас. Подожду в приёмной.

Постов исчезает.

— Нет, конечно, — продолжаю я. — Он про Щербицкого да про Романова думает. Но это путь углубления кризиса. В никуда. А кому это нужно? По сути, народ, ради которого, якобы всё затевалось, не особо-то доволен, тем, к чему пришло.

— Якобы? Якобинец.

— А Черненко-то став генсеком разгуляется. Медунова он раньше уберёт по результатам ваших, кстати, проверок, проведённых, в том числе и руками Калиниченко. Я читал протоколы пленума или заседания политбюро, не помню, когда Медунова вышвыривали. Черненко был жёсткий и непримиримый. Просто Марат, если говорить об упомянутых вами якобинцах. Потом он ещё и Чурбанова под монастырь подвёл, дельце сфабриковал и послал на зону на несколько лет. Это в рамках борьбы с брежневской коррупцией. Тот ещё гусь. Ближайший друг Леонида Ильича. В общем, мне он не нравится. Калиниченко человек принципиальный и правильный, ничего не скажу. Но сейчас он выступает просто, как орудие вашего недруга.

— Хочешь, значит, чтобы я тебя оградил от прокуратуры.

— Да, хочу.

— Так ты же крутишь тёмные делишки.

— А вы их скоро легализуете. Так что, ничего страшного.

— Серьёзно? — хмыкает председатель.

— Конечно. Раз уж мы этого коснулись, можно я пару слов скажу о том, как вижу будущее? Не своё, а будущее страны.

— Ну, попробуй…

— Попробую. О грядущих реформах… Мнение обычного мента. В прошлом, конечно. Теперь-то я чекист.

Шеф поджимает губы и молча ждёт, чего я скажу.

— Во-первых, — начинаю я, — опора в проведении реформ должна быть сделана на КПСС, никакое гражданское общество, народные массы или советы не должны играть роли в данном вопросе. Это ни к чему хорошему не приведёт. Будет разброд и шатания. У партии есть жёсткая вертикаль. Вот она и нужна. Никак иначе! Горби, кстати, поставил на советы и прокололся.

— Допустим, — кивает Андропов.

— Реформатор должен на период реформ стать практически диктатором, чтобы не допустить забалтывания и разворовывания всего, что только можно. Впрочем, он не должен забывать и того, что старого больного Пиночета задёргали по судам из-за его преступлений на посту диктатора. Это так, к слову… Ну, а вам нужны долгие годы и, может быть, международный консилиум. А ещё толковый последователь. Не дурень и не идеалист.

— И где такого взять? — спрашивает он, пропуская слова о консилиуме.

— Сначала, — говорю я, пожимая плечами, — нужно провести административную реформу. Разделить весь Союз на административные округи и области, несовпадающие с границами республик. Зачем нам национальные республики, если мы единый советский народ? Республиканские органы распустить, оставить республики только в качестве историко-культурных памятников, полностью лишённых государственных признаков. Вы же хотели вроде что-то подобное устроить, говорят этот пункт входил в план ваших реформ…

Андропов прищуривается, но ничего не отвечает и лишь кивает, мол, продолжай.

— Нужно избежать национальных движений и других центробежных сил, нарушающих наше единство. Пока мы едины, мы непобедимы.

— Дальше…

— Дальше… «Пятьсот дней». Была такая программа, предложенная Горбачёву группой, возглавляемой Явлинским и Шаталиным. В общих словах она включала приватизацию государственной собственности, децентрализацию управления экономикой, переход к свободному ценообразованию, предоставление благоприятных условий для развития частного предпринимательства.

— Так, — кивает он.

— Каждый из этих этапов должен был длиться от трёх до пяти месяцев и всё вместе это стало бы шоковой терапией. Встряхнуть и оздоровить. Сломать об колено и получить быстрый и благоприятный результат. План не примут и де юре не будут осуществлять. Явлинский создаст свою партию и все последующие провалы России будет объяснять тем, что его программа не была осуществлена.

— А на самом деле?

— Я лично не верю, что его программа привела бы к другим результатам. В итоге мы получили бы те же потрясения. Его предложения о быстрой приватизации, освобождении цен и сокращении роли государства в экономике привели бы к аналогичным последствиям. Гайдар, я о нём рассказывал, не имея собственной программы, де факто следовал плану «Пятьсот дней». Однако он применял его не в теории, как Явлинский, а на деле. Он, как Ленин который переосмыслил идеи Маркса, создавая ленинизм, столкнулся с необходимостью адаптировать теорию к реальности, поскольку марксистские идеалы не работали на практике. Так что, у Ленина и у Гайдара получилось то единственное, что и могло получиться при таком упрощённом подходе. Уж простите меня за эти слова.

— Что значит при упрощённом подходе?

— То, что столкнувшись с вызовами реальности, теория оказалась не такой уж верной. Учение Маркса всесильно, потому что оно верно! Это даже не религиозный лозунг, если подумать хорошенько. Вот и пришлось строить то, что получится.

— А тебя точно не из ЦРУ забросили? — сдвигает брови Андропов.

— Не сомневаюсь, вы и сами думали об этом неоднократно. Так вот, я уверен, переход к рынку нужно осуществлять постепенно, с фокусом на отдельные сектора экономики. Думаю, что начинать следует с перевода розничной торговли и услуг в рыночную среду. С постепенной передачей в коллективные, а потом уж и в частные руки. Как долго это будет продолжаться? Не знаю. Процесс должен идти до тех пор, пока не будет достигнуто необходимое состояние. Пятьсот дней или тысяча пятьсот? Покажет время. Главное, чтобы без потрясений и шоков. С постоянным улучшением жизни граждан.

— А потом?

— Китай последовал примерно такому пути в своих реформах, — лечу я на гребне своей волны. — Поэтому нужно обязательно присматриваться к китайскому опыту, но делать поправку на специфику нашего государства. На мой взгляд, в наших реалиях не следует вести разговоры о какой-то детальной программе перехода к рынку. Нужно наметить цели и учредить оперативный центральный штаб, который в режиме реального времени будет регулировать процесс перехода всех участников к рыночной системе. Потому что в реальности, в моём будущем, экономические реформы в России не привели к ожидаемому результату и никакой шоковой терапии не вышло. Был шок, но без последующей терапии. И если бы страной руководил Явлинский, ситуация вряд ли изменилась к лучшему.

— Знакомая фамилия. Кто он такой твой Явлинский?

— Работник какого-то НИИ, если я не путаю, — пожимаю я плечами. — Я думаю, и его, и Шаталина просто необходимо привлечь к разработке дорожной карты, по которой мы поедем дальше. А ещё, думаю, товарища Медведева Вадима Андреевича. Я наводил справки, он сейчас работает ректором в Академии общественных наук при ЦК КПСС. Толковый мужик, между прочим, приглядитесь к нему. Был помощником Горби в моём времени.

— А откуда взялось это «Горби»? На американский манер звучит.

— Ага, ласковая кличка Горбачёва в странах Запада. В России её с некоторой насмешкой произносят.

— Хм… — хмурится Андропов. — Понятно. Социальные гарантии являются конституционным правом граждан. И ты предлагаешь всё это бросить в топку капитализма? То есть капитализм и точка?

— На самом деле, я не уверен, что идеи социализма себя исчерпали, но чтобы построить истинный социализм, нужно пройти этап капитализма, а мы его не прошли, это уж точно. НЭП ведь был задуман Лениным надолго. И с первых дней начал приносить плоды. Я, например, думаю, что некоторые стратегически важные отрасли должны остаться в руках государства. Недра, ВПК, не знаю что ещё… А всё остальное надо отдать в частную собственность. Не сразу, постепенно, но отдать. Но об этом пусть академики думают. Правда, у нас тут одни политэкономы, а надо и спецов по буржуйской экономике привлечь. Я ведь не экономист, но с одним компетентным человеком имел недавно разговор и вот кое-что из его мыслей.

— С кем это? — хмурится Андропов.

— Ну, не могу сказать, обещал. Но он полагает, что для начала нужна постепенная приватизация, новый НЭП, создание мелкого бизнеса, продажа земли, перевод жилья на кооперативные рельсы, возможно, с сохранением государственного социального сектора. Возможность приватизировать свои квартиры. У граждан сегодня находятся огромные запасы денег на счетах и в кубышках. И эти деньги не работают. Надо их запустить в экономику. Нужно разрешить свободно продавать и покупать средства производства, нужно создать программу государственной поддержки развития технологий. Технологическая независимость — один из краеугольных камней суверенитета.

— А что у нас с технологической независимостью? — удивляется Андропов. — В космос летаем, заводы строим, автомобили, самолёты…

— А вы не слышали шутку про калькуляторы?

— Нет, — хмурится он.

— Да здравствуют советские микрокалькуляторы, самые большие в мире…

Он поджимает губы. Не смеётся.

— Мы тратим деньги не на то, чтобы улучшить технологию, а на то, чтобы приспособить старую к новым вызовам. Образно говоря, на Западе пытаются сверлить дыры лазером, а мы деньги не в разработку лазера вбухиваем, а в то, чтобы кувалду сделать тяжелее и пробойник крепче. И получается, что они идут в опережающие технологии, а мы топчемся на месте и увеличиваем отставание. А нам надо провести техническую переоснастку всей промышленности! Надо получить большие кредиты у Запада. СССР пока ещё надёжный заёмщик и нам с удовольствием дадут очень большие деньги под очень маленькие проценты и на большие сроки. А лет через тридцать взлетят цены на энергоносители и мы со всеми расплатимся на раз-два. А пока надо насытить рынок товарами. Частично импортными, но большей частью собственными. Цеховики и сейчас этим занимаются, но этого недостаточно. Если мелкий бизнес станет легальным, расцветёт производство ширпотреба. От иностранцев нужны не только кредиты, но и инвестиции. И да, импортные товары. Мир движется к глобализму. Из этого нужно извлечь выгоду, но и постараться не попасть в ловушку, как Китай через сорок лет. Пусть иностранцы приходят и строят заводы, создают технологии, рабочие места. Но здесь, как раз, у китайцев нужно поучиться. Они не просто распродали собственность, но смогли из этих инвестиций извлечь огромную прибыль для себя и оставили всё себе, в конце концов. От плановой системы тоже не стоит отказываться полностью. У нас же в Госплане есть уникальные наработки, в том числе автоматизация планирования на базе новейших ЭВМ. Это же невероятный и совершенно уникальный прорыв. Пусть государственные, неприватизированные предприятия соединяют рыночный и плановый подход. Опять же разрядка, снижение международной напряжённости и…

— Погоди-погоди, ты как-то скачешь с одного на другое.

— Да, — усмехаюсь я. — Простите. Я не экономист и не политик. Я не руководил странами и народами. Я лишь очевидец того, к чему приводят авантюры, нарушающие исторические процессы. Но вот здесь всё структурировано и изложено более-менее системно, в меру моих возможностей и с учётом некоторых мыслей одного экономиста-теоретика.

Я подаю Андропову пачку исписанных листов.

— Это моя аналитическая записка. Извините, что от руки. Напечатать не успел, да и из соображений секретности не отнёс в машбюро. Добавлю только, если вы переломите ситуацию с товарным дефицитом, народ пойдёт за вами в любую экономическую и идеологическую доктрину. И партия тоже. Она привыкла идти за вождём. А противники резких движений типа Суслова и Черненко окажутся в абсолютном меньшинстве.

Он принимает бумаги.

— Хорошо, — кивает Андропов. — Я создаю экспертный комитет из экономистов, марксистов, китаистов и американистов. Будем рассматривать возможности реформ. Твои свидетельства очевидца пропишем в техническом задании. Так что посмотрим, что наши теоретики выдадут. А Явлинский твой… мне кажется, он уже успел отличиться с идеями реформ. С ним, если я не ошибаюсь, работают наши специалисты, пытаясь выбить дурь западную. Не знаю, согласится ли он после этого выдать новые смелые идеи, но посмотрим, посмотрим…

— Честно говоря, он порядочный муд… — я обрываю себя на полуслове. — Простите… Я хотел сказать, что мне он никогда не нравился.

Андропов хмыкает.

— Если не согласится, то и леший с ним. Думаю, хватит и Шаталина, он дядька башковитый, а этот на себя одеяло тянуть будет. И… вот, хотел ещё добавить. Борьба с преступностью крайне важна и необходима. Люди в переходный период не должны чувствовать себя брошенными государством, понимаете? Надо нанести удар по блатной романтике и по самим блатным как можно сильнее и как можно скорее.

Мы некоторое время молчим.

— И вот ещё, что я хотел бы сказать. Этого в записке нет, и слова это не мои, а профессора, пожелавшего сохранить инкогнито. По Марксу социализм — это функция от производительности труда. И только. У нас она в разы ниже западной. А энергозатратность производства в разы выше. Этому, кстати, и вал способствует, как уж мы с ним не боремся. У нас производственникам выгодно увеличивать затраты. Это ж вообще никуда не годится. И повышением трудовой дисциплины делу тут не поможешь.

На трудовой дисциплине он слегка крякает.

— А вот когда, через наш новейший НЭП, производительность взлетит, — гну своё я, — тогда и социализм начнёт крепнуть и шириться. Швецию, например, многие в будущем называют социалистическим государством, хотя средства производства у них остались в частной собственности, но социальные гарантии для населения очень высокие. Думаю, если бы в Егора Брагина вселился Маркс или лучше уж Ленин, он бы первым от вас потребовал этих самых реформ.

Снова повисает пауза.

— Так что с Калиниченко? — спрашиваю я, через минуту. — Хотите, чтобы я шёл на допрос?

— Нет, — хмуро говорит председатель. — Попрошу оставить тебя в покое. Но это временное решение. Так что ты давай, подчисть за собой хвосты. Я же не царь-батюшка, чтобы следствие по щелчку пальцев прикрыть. Улавливаешь?

На самом деле, ему может даже и выгодно, чтобы меня законопатили на приличный срок. Всегда буду под рукой и никуда не денусь…

— Улавливаю, — киваю я. — Плохо живёте. Вот в моём будущем такое стало возможным. Именно по щелчку. Надеюсь, благодаря вашим реформам, этого не произойдёт, но, тем не менее, хочу попросить освободить из-под стражи Берту Бородкину. Из Геленджика.

— Посмотрим, — качает головой Андропов. — Я запросил её дело и всю информацию. Так что увидим, что можно и нужно будет сделать. Обещать не буду. Если задержание имеет под собой почву, ничего сделать не смогу. Закон есть закон.

В Дьяково красота. Воздух свежий, зелень, покой и тишина. А что, может, бросить всё, поселиться в таком вот доме и жить-поживать, добра наживать? Строгать детишек и наслаждаться дольче витой… Наверное, было бы неплохо…

Я спускаюсь в подвал, в бетонный бункер со всеми удобствами. В руках у меня бутылка с налитым в неё домашним вином, лаваш, головка домашнего сулугуни и металлический судок с цыплёнком табака.

— Ну, что, одноногий Сильвер Джон? — усмехаюсь я. — Где спрятан клад капитана Флинта?

Ставлю на прикрученный к полу стол гостинцы и сажусь на одну из двух металлических кроватей без белья. Условия, конечно, спартанские, но что тут поделать…

Ламази Джон, нахохленный, как воробей, с всклокоченными волосами и диким горящим взглядом, сидит на кровати напротив. Ну, на шконке.

— Чего молчишь? Будешь молчать, отправишься к червям на съедение. У нас разговор короткий. На таких, обожравшихся человечиной червей, кстати, сом отлично идёт.

Взгляд меняется. Немного, но я замечаю. Страшно, конечно, дважды быть съеденным — сначала червями, а потом уже и сомами.

— Ты что делаешь, а? — тихо хрипит мой пленник.

— Ты читал «Кавказского пленника»? — спрашиваю я.

— Я всё читал, понял, да? Что ты творишь, скажи.

— Да вот, — пожимаю я плечами. — Хочу спросить у тебя кое-что. Только, чур, ты правду отвечай, иначе я тебя отсюда не выпущу. Ну, живым то есть. Сечёшь?

— Что? Что спросить? Ты меня зачем в тюрьму бросил, а?

— Ну, а что с тобой делать? Застрелить что ли? Это мы всегда успеем…

— За что застрелить? — вскакивает Джон. — За что застрелить⁈ За то, что я к тебе с открытым сердцем пришёл? Зураб тебя убить хочет, ты ему руку жмёшь, братом называешь. А я тебя защитить хочу, я и есть тебе брат родной, а ты меня в тюрьму бросил? Зачем тебе Зураб? Он в Грузии никто вообще! А я тебе обеспечу братские отношения. Всю Грузию тебе предлагаю, чтобы каждый тебе братом был. Что с тобой? Ты друга от врага отличить не можешь?

— Да, знаешь, подозрительно как-то, — улыбаюсь я. — Больно гладко у тебя всё получается. Не верю я тебе. Сдай кого-нибудь из своих…

— Каких своих? Я тебе и так всё о них рассказываю и рассказал уже. Каких своих? Я хочу, чтобы ты своим стал, а ты что? В тюрьму меня бросаешь? Что с тобой, Бро?

— Да и я к тебе по-братски, — смеюсь я. — Вино принёс, хлеб, сыр, цыплёнка даже. Мало что ли? Но ты должен понять, доверие заслужить надо. Не просто бла-бла-бла, доказать надо, что тебе верить можно. В общем, ты думай тогда, а я пошёл. Поешь, поспи, подумай. Как надумаешь, скажешь моим парням, они мне передадут.

— Э-э-э! Брат! Зачем так делаешь, а?

— Но, — подмигиваю я, — не затягивай со своими думами. А то на помещение очередь, понимаешь?

Я ухожу. Пусть повертится. Я практически уверен, что он ведёт игру, выдавая себя за моего друга. Я показываю, что сомневаюсь в нём после моей встречи с Зурабом. Ну пусть, в таком случае, «докажет» свою верность. И если я поверю в эти доказательства, а я конечно же «поверю», после прохождения этого этапа он уже будет на сто процентов уверен в том, что я ему доверяю. А значит, он расслабится, будет менее осторожным. В общем, перевес окажется на моей стороне. Ну, а дальше видно будет.

— Эй, брат! — кричит он мне вслед, но я не останавливаюсь.

— Бутылку у него заберите, она стеклянная, — даю я распоряжение своим парням. — Но вино пусть выпьет сначала. Расслабится, обдумает всё спокойно.

На ужин Наташка подаёт окрошку с говяжьим языком, внезапно перепавшим от нашего мясника, котлеты и шарлотку. Когда только успела всё это соорудить.

— Ох, как вкусно! — восхищаются Мурашкины.

— Вот, горчицу берите, — угощает моя хозяйка. — С горчицей ещё лучше. Это меня Егор научил.

— Ф-у-у… язык… — делает брезгливую рожицу мелкая Наташка. — Я не буду язык! А котлеты тоже из языка?

— Почему ты язык-то не хочешь? — удивляется моя жена, едва удерживаясь, судя по всему, чтобы не заявить, что, мол, ты же его раньше ела…

— Ф-у-у… Нет! Я лучше шарлотку поем!

— Да, Наталья, от такого деликатеса отказываешься! — качает головой Николай Мурашкин, отец капризного ребёнка. — Но ничего, нам больше достанется.

Все смеются.

— Ну, и как вы в Москве оказались? — интересуюсь я.

— Коля здесь в командировке, — улыбается его жена. — Вернее, на специализации. Целый месяц будет. Неожиданно так вышло. Мы думали, что ему откажут, а внезапно взяли и подтвердили. Если б заранее знать, мы бы иначе свои планы на лето построили… Ну и… Наталья вот насела на нас, поехали, говорит, к Егору и точка. Ну, мы подумали, и решили, а почему нет. У меня ещё последние дни отпуска перед началом учебного года, так что решили ещё раз прокатиться. С гостиницей договорились, доплата невысокая получилась… Ну… кое-что пришлось сверху накинуть… Десятку Коля администратору дал.

— Ничего себе, — ужасается моя жена.

— Ну, а как, это же столица.

— А чего нам не сказали? — спрашиваю я. — У нас вон места сколько, мы бы вас разместили без проблем.

— Да вы что, неудобно же. Да и место бы пропало в гостинице. Коле же месяц здесь жить, а мы с Натальей через несколько дней уедем. Сходим с ней в зоопарк, по музеям погуляем и домой.

— Ну, и зря, — качает головой моя Наталья. — У нас бы вам удобнее было. И десять рублей бы сохранились.

— Да ладно, чего уж там…

— А я предлагала, — нравоучительным тоном заявляет мелкая Наташка. — А они меня не послушали. Ну давайте, спрашивайте уже. Ладно, я сама спрошу. Они у меня такие стеснительные, ужас просто. Егор, Наташа, можно я у вас завтра вечером побуду, пока родители в театр сходят?

— Можно, конечно, — улыбается моя супруга. — Можешь у нас переночевать даже. Спектакль же поздно закончится наверное.

— Да что вы, ребята! — качает головой Лена Мурашкина. — Это неудобно!

— Очень даже удобно! — заверяю её я. — Вообще никаких проблем!

— Ой, ну спасибо вам… Напросились на вашу голову.

— Нам будет приятно, честное слово.

Атмосфера за столом царит добрая и дружеская. Вкусная еда, приятные сердечные люди, не связанные с моими делами… Окна раскрыты, за ними конец лета, август, сумерки и прохлада… Хорошо, честное слово, вот только на сердце как-то неспокойно. И это томление не связано ни с Джоном, ни с Андроповым, ни со Злобиным или Черненко. Оно связано с тем «невероятно важным», что должна сообщить Мурашка и с серьёзными последствиями… Блин… Почему-то мне кажется, что ничего хорошего в этом сообщении не будет…

Наташка, та, которая Мурашка, встаёт из-за стола и подхватывает тарелку с окрошкой.

— Я унесу, — заявляет она.

— Погоди! — восклицаю я. — Так прольётся, давай я помогу.

— Нет, я сама! — настаивает она.

— Смотрите, какая самостоятельная, — качаю я головой. — Ну ладно, пошли, дверь тебе придержу, а то платье своё шикарное заляпаешь.

Она уверенно двигает в сторону кухни, а я слежу, как трогательно подпрыгивает подол её белого, с небесно-голубыми цветами, платья. И как-то нехорошо мне становится. Тревожно и грустно… Интуиция, что ли…

— Что ты хотела сказать? — спрашиваю я, когда мы оказываемся на кухне.

— Что? — удивлённо смотрит она на меня.

— Ну, ты же что-то хотела сказать, — пожимаю я плечами.

— Я? Ну, да… Хотела…

Она кивает, и вдруг лицо её из по-детски безмятежного делается совершенно серьёзным и сосредоточенным.

— Хотела, — кивает она и сдувает, упавшую на глаза, светлую прядку мягких волос…