Воин света

17. Парочка простых и молодых ребят

Сказать «мы всё решим» довольно просто. Быстрее, чем посчитать вслух количество слогов в этой короткой фразе. Раз, два, три, четыре… Да вот только реально решить что-то довольно трудно. И вообще непонятно, за что тут хвататься…

Сказать «Возьми себя в руки и рассказывай всё по порядку» немного дольше, но тоже, в принципе, чрезвычайно легко, а вот успокоиться Ларисе Дружкиной, кажется, практически невозможно. Или она просто не старается. Да, точно, она не старается, не желает сделать ни малейшей попытки успокоиться…

Ф-у-у-ух… Я делаю вдох и выдох, потом снова глубокий вдох и выдох.

— Лариса, кто арестовал, ты можешь сказать?

— Я не знаю, — ревёт она.

— Ну, всё-всё, не плачь, пожалуйста. Не плачь. Гена твой точно ни в чём не виноват, значит, его скоро отпустят. Слышишь?

— Да-а-а… — неуверенно тянет она.

— Это хорошо, не беспокойся, пожалуйста. Ладно? Всё, давай, сделаем так. Я сейчас позвоню, кому надо и всё разузнаю. А ты… А ты пойдёшь, выпьешь валерьянки, потом горячего чаю с мёдом или молока, ещё немножко поплачешь и ляжешь спать, хорошо? Сегодня его точно не отпустят, так что ждать особо нечего. Страдать тоже не надо, условия мы создадим, как в номере «Люкс», да? Да.

Она всхлипывает.

— Ну, вот, видишь. Ничего непоправимого не произошло. Я, к твоему сведению, за последние полтора года раз пять в каталажке оказывался и ничего, как видишь, не помер и не пострадал.

Дружкина снова всхлипывает, в этот раз потише.

— Я тебе говорю, всё будет хо-ро-шо. Обещаю, поняла меня?

— Да, — плаксиво отвечает она.

— Ну, и молодец, вот так-то. Всё, ложись в постель, а если будет что сообщить, я тебе сразу сообщу, не переживай. Да тебе и нельзя вроде переживать, в положении-то…

— Что там такое⁈ — с тревогой и страхом спрашивает Наташка, подходя ко мне.

— Тятю твоего кто-то арестовал, — задумчиво качаю я головой.

— Как… как «кто-то»? Она что, не знает кто это был?

— Не знает, — пожимаю я плечами и начинаю крутить диск телефона. — Юрий Михайлович, здравствуйте, ещё раз. Это Егор. Я к вам с огромной просьбой. Нельзя ли выяснить…

И всё такое. Всё такое прочее. Обещает узнать.

— Ничего-ничего, — тихонько говорю я, обнимая Наташку за плечи. — Его и взять-то не за что. Это ошибка какая-то. Разберёмся. Сейчас Чурбанов…

Я не успеваю договорить, потому что раздаётся звонок. Это дежурный.

— Егор, тут Галина Леонидовна со спутником.

— Твою дивизию! — зло бросаю я. — Да почему сейчас-то!

— Не пускать? — спрашивает он.

— Что там случилось? — белеет от ужаса Наташка.

— Да, Галя, блин, припёрлась со спутником каким-то. Пропускай! Пусть проходит.

Гали мне сейчас только не хватало. Человек-праздник нам здесь сейчас не нужен. Я иду ко входной двери, а из-за неё несётся: «Ур-р-р-а-а-а!!!» Блин, на кочерге уже!

Открываю дверь и под громогласное «Ура» в квартиру вваливается Галя, а за ней Боря Буряце. Давненько я его не видел.

— Привет! — кричит радостная и возбуждённая Галя. — Привет, славяне! Б-о-о-оря, давай!

Борис улыбается и протягивает мне коробку с бутылками и бумажными свёртками. Еда, надо полагать.

— О, Боря, — киваю я. — Давно не виделись.

— Так он в тюрьме был! — хохочет Галя. — А сегодня его выпустили! Не смогли пришить, так что ли говорится, не смогли, в общем доказать, что он причастен к делу Толстой! Помните, у неё лилию французскую украли?

Блин! Я же хотел его предупредить, что ему кирдык готовят. Не прямо сейчас, но всё-таки. Совсем я про Борю забыл. Напрочь! Я правда на него злой был из-за того чувачка, которого он мне посоветовал, но мстить не собирался.

— Поздравляю, — снова киваю я. — Поздравляю…

Наташка тоже поздравляет.

— Вы чего такие кислые⁈ — грозно спрашивает Галя. — Поругались что ли?

— Нет, — улыбается через силу Наталья. — У меня с папой проблема. Его там арестовал кто-то, непонятная ситуация какая-то. Юрию Михайловичу Егор позвонил уже, он обещал помочь, разобраться.

— Ну, и всё! — уверенно ставит точку на этом деле Галя. — Если Юра взялся, значит он поможет! Можете не волноваться! Давай бокалы. Борь, наливай, сегодня пьём за твоё освобождение и за Натальиного отца! Геннадий же он у тебя? Я его помню со свадьбы. Ох! Шикарный мужик!

Смеётся. Эх, не всё так просто, Галя. К сожалению, не всё так просто.

Звонит телефон.

— Алло…

— Егор, слушай… Там прокуратура, в общем. Его по делу Бородкиной свидетелем на допрос взяли, но приехал Калиниченко и быстренько всё переквалифицировал. Вроде бы. В общем, пока трудно что-то определённое сказать. Вечер уже. Завтра утром всё решим. Но сегодня он останется там. Что-то больно уж рьяно взялись за эту Бородкину.

Какая там, нахрен, Бородкина. Это же шоу для одного зрителя — для меня. Всё для меня — спектакли, цирковые выступления и оперы про зайчика. Пиф-паф, ой-ой-ой… Только для меня. Сука, чего ему надо, Черненке этому…

Меня, конечно, вовлечь во всю эту театральную чехарду не так просто, поскольку я не просто гражданин, а пограничник, практически нахожусь при отдаче долга Родине, но, всё равно, приятного мало. Показывает мне, козёл, что будет громить меня и пойдёт до самого конца. Козья морда! Ну, ладно, это мы ещё посмотрим, кто кого разгромит, в конце концов.

Веселье не клеится. Галя хочет праздника, да только праздник к нам никак не приходит. Мы что-то едим, пытаемся поддерживать разговор и делаем вид, что пьём, хотя Галя вид не делает, а пьёт действительно и бескомпромиссно.

Она в модном брючном костюме, волосы распущены, как у рок-певицы, глаза сияют. Счастье у человека, друг сердечный вышел из застенков. Друг же после испытаний последних месяцев остался без лоска и выглядит немного побитым жизнью и бывшим в употреблении…

А у меня сердце не на месте. Мурашка, Рыбкин… Капец, кто следующий? Хочется кому-нибудь оторвать башку. Пойти грохнуть Устиныча? Эх, если бы это было так легко…

— Боря, — говорю я, когда девушки уходят на кухню заваривать чай. — Уходить тебе надо в следующем году. Тебя за спекуляцию упекут и типа за взятки.

— Чего? — ошалело смотрит он.

— Что там дублёнки у тебя нашли, брюллики, да? Ну… то есть могут найти. Не храни дома никаких ценностей, Борис. И Андропов и Чурбанов тебя загнобят. Так что у тебя буквально пара месяцев есть, пока они не взялись за тебя по новой. Делай документы и, как говорится, готовь отступление.

— Ты что! — хмурится он и вмиг делается сосредоточенным. — Точно? Откуда знаешь? Да, с чего бы вообще?

— Слышал разговоры. Я теперь с Андроповым каждый день встречаюсь. Работаю у него. Вот, предупреждаю тебя. Он хочет показательный процесс устроить. Парень ты нормальный, всегда с добром был. И я хочу тебе добром отплатить. Сечёшь?

Он кивает, а я чуть понижаю голос.

— Ну, а то, что Чурбанов тебя не особо жалует, сам должен понимаь. Так что, такие дела, Боря. У тебя всё там выгребли при обыске?

Он неопределённо крутит рукой.

— Как будет дело подходящее, а оно будет, ты уж поверь, будут на тебя вешать.

— Какое это подходящее?

— Драгоценности прежде всего. Ограбление, убийство, понимаешь? Смотри, услышишь что-нибудь подобное, лучше затаись.

— Понял тебя, Егор, — хмуро говорит он. — Спасибо, что сказал.

Появляются барышни с чаем.

— Галя, уходить надо, — бросает Буряце, и я ловлю себя на мысли, что его хорошо бы сыграл молодой Джигарханян…

— Что такое? — хмурится Галина. — Не поделили что ли чего?

— Нет, всё нормально у нас с Егором, очень хорошо даже. Просто дела появились. Да и чего сидеть, видишь же, у них неприятности, не до нас.

— Какие дела? — недоверчиво улыбается Галя. — Шутишь что ли? Сегодня ночью никаких дел!

— Не шучу, Галчонок, не шучу.

— Ну, чай-то попьём? Смотри, «Птичье молоко».

— Хорошо, — соглашается он. — Чай попьём и пойдём.

— Ты чего? Плачешь?

Наташка лежит на боку спиной ко мне и едва заметно подрагивает. Нет, я этого не вижу, но чувствую лёгкую дрожь. Уже ночь, настенные часы тикают утомлённо и медленно. Тик… Так… Тик… Так… На кухне падает капля из крана.

Других звуков нет. За окном темно, шторы не впускают свет фонарей и фар заплутавших авто. Встрепенувшись, начинает гудеть холодильник. Тик… Так… Тик… Так… Где-то едет машина.

…Красавицы уже лишились своих чар

Машины в парк, и все гангстеры спят

Остались только мы на растерзание-е

Парочка простых и молодых ребят…

— Наташ, — тихонько говорю я и кладу руку на её плечо.

Оно прохладное и гладкое, как шёлк. Она застывает.

— Всё хорошо будет, — шепчу я, наклоняясь над её ухом. — Мы со всем разберёмся, а потом как заживём…

Она кивает. Я легко давлю на плечо, переворачивая её на спину. На мгновенье лицо оказывается в тусклом луче уличного фонаря, нашедшем щёлку в шторе. И в этот короткий миг я замечаю блеск. Мимолётный. Это её глаза. А в глазах слёзы.

— Иди сюда… — шепчет она и кладёт руку мне на шею. — Иди…

Она притягивает меня к себе и жадно целует. А я целую её в ответ. Как ненасытные изголодавшиеся животные мы сосём плоть друг друга, прижимаемся, приклеиваемся друг к другу, слипаемся, обхватываем руками, душим и…

— Погоди, — шепчет она. — Погоди…

Одной рукой отбрасывает одеяло, а потом, извернувшись, подо мной стаскивает пижамные шорты, обхватывает меня ногами и с нова целует. Целует так, будто это последний день. Последний день Помпеи и всего мира…

Мы любим друг друга неистово, сосредоточенно, молча. Только стоны и хрипы слышатся этой ночью и ещё тиканье часов. Время… Время… Тик… Так… Тик… Так…

— Что… — хрипит моя милая, — что бы я делала, если бы у меня не было тебя…

Я и сам не знаю. Как я только жил первые пятьдесят лет? Ты спрашивала кто я — Добров или Брагин… Вот, что я тебе скажу, нет больше никакого Доброва… Никакого мента Доброва. Да и не знаю, был ли он когда-нибудь…

Вообще-то был. И даже если бы я вдруг захотел забыть о существовании себя прежнего, председатель КГБ Андропов мне ни за что бы не позволил.

Каждое утро мы посвящаем тому, что выуживаем из этого самого Доброва всю информацию, накопленную им за последние пятьдесят лет. Персоны, события, происшествия… И сплошные «Интриги, скандалы, расследования»…

— Думаю, нужно будет поработать с гипнозом, — задумчиво говорит Андропов.

Думает он…

— Надеюсь, он не выжжет мне мозги, — мотаю я головой.

— Не должен, — успокаивает председатель. — Не должен…

— Юрий Владимирович, а вы с Ельциным решили что-нибудь?

— Решаем пока. Думаешь, это так просто? Захотел и убрал, как с полки в магазине, да? Он же на хорошем счету. Молодой, энергичный руководитель области. Успехи у него есть. Ты, к тому же, связи ему расширил…

— Да какие там связи…

Это он про тот момент, когда я через Гурко устроил Ельцину кучу встреч, осваивая византийские приёмчики.

— Шучу, — серьёзно говорит шеф. — Про связи шучу, а про то, что руководителя убрать не так просто не шучу. Работаем. Распространяться не хочу, скажу, что дел в области по хищениям хватает, будет за что зацепиться. Ну, и готовим ему место в Госстрое или каком-нибудь министерстве строительном. Успеем, не беспокойся, пристроим его к хорошему делу, чтобы пользу обществу приносил.

— А по вчерашнему вопросу?

Сегодня мы вдвоём, тет-а-тет. Де Ниро занимается Геной и Беллой.

— Это по какому? — хмурится председатель.

— По зачистке Грузии и Азербайджана от бандосов.

Он хмыкает.

— От бандосов, — пробует слово на вкус. — От бандосов решили избавляться строго по закону.

— Ну и зря, — разочарованно отвечаю я. — Время уходит, они крепнут, прорастают во все слои общества.

— Ничего, успеем. Пойдём методично и всё сделаем. А сейчас ещё не сезон.

У тебя вечно не сезон. Блин… Придётся всё самим разруливать. Так глубоко не зачистим без органов, сука.

— А почему не хотите отработать материалы для закона?

— Всё, Егор, вопрос закрыт, — становится он жёстким и отстранённым. — Не будем.

— Понял. Ладно. У меня есть ещё один вопрос.

— Слушаю.

— Сто кэгэ наркотиков. Трафик из Афганистана в Европу. Через Питер. Весьма скоро. Хотите накрыть или мне самому и с этими барыгами разбираться?

— Ну-ка, ну-ка, давай поподробней. Злобин в курсе?

— В общих чертах.

— Кто такие, кто покупатель, кто продавец?

— Грузинская мафия. Они уже на международный уровень выходят…

— Рассказывай.

За ужином я рассказываю Наташке, что удалось выяснить в течение дня. Удалось, честно говоря, не так уж много. Рекункова-то, генерального то есть прокурора, я в свою криминально-коррупционную орбиту не втянул. Во-первых, его вот буквально недавно назначили, а, во-вторых… ну, не знаю, с прокуратурой я не пересекался вообще никак. Не выпала нужная карта, короче.

Поэтому, кроме как просьба генсека, не знаю даже, что может на него подействовать, если он уже выполняет заказ секретаря ЦК КПСС. И даже дискредитировав Черненко, не удастся всё быстро прикрыть. Дело же идёт официально, бляха. Поэтому… А что поэтому? Да, вот, хрен его знает, что поэтому…

— Поэтому, Наташ, — пытаюсь я говорить рассудительно и уверенно, — нужно запастись терпением и…

— То есть, — мотает она головой, — придётся бодаться с секретарём ЦК? И чем это может закончиться?

Чем-чем… победой, конечно. Мы придём к победе социалистического труда. Рано или поздно.

— Закончится это тем, что в самом плохом, слышишь?.. В самом плохом случае мы пойдём к дедушке Лёне и накапаем на этого мудака.

— А нельзя прямо сейчас отправиться к дедушке Лёне?

— Лучше бы нам самим справиться, без него. Он, вообще-то, не Божий одуванчик, может и взгреть хорошенько. Почти что царь, как-никак.

Она вздыхает.

— Знаешь, Наташ, — говорю я чуть помолчав. — Я же тебе рассказывал про свои «новые» воспоминания, которые у меня в последнее время стали появляться.

— Угу, — кивает она.

— Так вот… Они, конечно, нечёткие и обрывочные, будто я хорошенько подзабыл те события…

— И что там? Что в них такого, в этих воспоминаниях?

— Да знаешь… Сначала Черненко не было, а теперь он опять становится генсеком, причём, на значительно более долгое время…

— И… и что это значит?

— Он вообще-то Чурбанова в тюрьму засадит, прикинь. Причём, из политических соображений. Вроде мы столько всего сделали. Я столько всего Андропову рассказал, а результат… Остаётся ещё только Горби с Ельциным «вспомнить» на своих местах…

— То есть… ты хочешь сказать…

— Да, именно это я и хочу сказать, — мрачно киваю я. — А что если то, что предначертано, произойдёт в любом случае?

— Нет, не может такого быть, — трясёт она копной каштановых волос.

— Боюсь, мы находимся в таком положении, что не можем достоверно знать, что может быть, а чего быть не может.

— Нет, я верю, что ты можешь принести изменения, причём к лучшему.

— Хорошо бы, — киваю я. — Хорошо бы. Когда Мурашкины уезжают?

— Сегодня уехали, — грустно говорит Наташка и снова вздыхает. — Лена звонила попрощаться…

— А Наталья?

Наташка молча мотает головой. В груди разливается тепло и томление. Нужно что-то сделать, да вот только что? Что, твою дивизию сделать? Что за долбанная ситуация! Фак, как говорит наш идеологический соперник…

Я быстро встаю и подхожу к телефону. Звоню в казино. Трубку снимает Лида.

— Лид, привет, это Егор. Есть там грузин этот, Джон?

— Да, здесь трётся.

— А Цвет?

— Тоже здесь.

— Позови и того, и другого. Поговорить хочу. По одному только.

— Кого первого?

— Джона.

Она уходит и через минуту я слышу в трубке немного встревоженный голос:

— Да…

— Здорово, Джон Бон Джови.

— А?

— Привет, говорю. Здравствуй.

— Здорово, Бро.

— Давай, собирайся. Поедем смотреть твоих людей.

— Каких? — не врубается он.

— Как каких? Ты же мне сказал, что здесь трое ваших ошиваются. Сказал?

— А-а-а, ну, да, есть такие.

— Ну, я хочу на них посмотреть. Где они тусуются? Знаешь?

— Ну… не особо, конечно…

— Не понял, — мой голос становится холодным и неприветливым.

— Да, знаю я, знаю. Примерно. В ресторане они тут в одном.

— И что, их действительно трое?

— Да…

— Хорошо, Цвета позови к телефону. Он с нами поедет.

Поговорив, я вешаю трубку.

— Ты надолго? — спрашивает Наташка. — Мне тебя ждать или ложиться?

— Ложись и жди, — усмехаюсь я. — Нет не долго. Часок, я думаю, максимум полтора. Хочу к грузчикам прицениться.

— К каким? — не понимает она.

— Да, так. Потом объясню.

Джон стоит у гостиницы, а Цвета приходится ещё ждать минут пять. Я злюсь. Нет, не на Цвета. Просто бешусь, от того какая складывается ситуация. Хочу разрубить узел. Раз и готово! Одним ударом… А вместо этого мне приходится ждать и строить комбинации. Задолбало! Задолбало всё к хренам!

Когда всё закончится, нужно будет съездить отдохнуть. За кордон шеф меня не отпустит, но хотя бы здесь где-нибудь, пока бархатный сезон не кончился.

— Блин, я же недавно отдыхал, — говорю я вслух. — Надо же, забыл уже, будто и не было этого.

— Чего? — удивляется Джон.

— Ничего, мой друг, ничего.

Появляется Цвет.

— Здорово, Бро.

— Здорово. Погнали. Давай, прыгай к нам.

— Не, у вас тесно больно, я на своей тачке поеду.

Мы выезжаем на трёх машинах. Банда, блин. Едем смотреть трёх грузчиков. Я так думаю. Думаю, что они будут участвовать в засаде и убьют Наташку. Суки. Едем молча. Я не произношу ни слова, сжимаю кулаки, сжимаю зубы, в груди клокочет ярость. Ничего, ничего…

Едем долго, я даже не смотрю куда, глаза в пол, кулаки сжаты. Пар сбросить не удастся, но это ничего. Ничего. Ничего, бл*дь! Я на них просто гляну и запомню рожи. Вот и всё. Запомню и сразу узнаю, когда увижу в следующий раз. И Цвет пусть запомнит.

— Давайте здесь встанем, — предлагает Джон. — чтобы в глаза не бросаться, а то три «Волги» подозрительно выглядят.

— Останови, — говорю я Алику. — Чё это за херня? Это и есть твой ресторан?

Перед нами дешёвая забегаловка в первом этаже жилого дома. Огромного панельного дома. Ночь, спальный район, человейник. Судя по публике, кружащей рядом, категория не самая высшая.

— Да, это и есть, — подтверждает Джон. — Там поваром наш грузин работает из Тбилиси тоже.

— Понятно, — недовольно говорю я. — Ну, и где они?

Открываю дверь и выхожу в прохладу ночи. Из соседней машины выбирается Цвет. Джон высовывает голову в окно, оставаясь в тачке.

— Нахера они тебе сдались? — спрашивает Цвет.

— Рожи хочу запомнить, чтобы не лохануться в случае чего, понял? Ты тоже запомни, чтобы не подставиться.

Из дверей ресторана выходят трое кучерявых кавказцев. Внимания на нас не обращают, перебрасываются словами, ржут. С ними выходят ещё двое парней, но они сразу идут дальше, а эти остаются.

— Они? — спрашиваю я у Джона.

— Да, — кивает он. — Не надо, чтоб они нас видели.

— Мне похеру.

Я смотрю на них, молодых здоровых жеребцов, стоящих и гогочущих под фонарным столбом, и пламя, бушующее в груди, начинает вырываться наружу. Они мне ничего ещё не сделали… Но сделают. И Джон сделает. Да и в Цвете я не на сто процентов уверен. В этот момент я уверен только в китайском «ТТ» за поясом у Витька и в своих кулаках, зубах и ногтях.

Мимо них проходит девушка. Идёт торопливо, явно чувствуя себя неуютно рядом с этими гостями столицы.

— Эй, красавица! — окликает её один из троицы. — Слышь, да стой ты, стой тебе сказал!

Девушка шарахается в сторону, но он хватает её за руку. Она что-то говорит, пытается вырваться, но Дато её не выпускает. Её слов я не могу разобрать.

— Дато беленьких любит! — ржёт второй жеребец.

Сука.

Лица отсюда видны не слишком хорошо, но мне они кажутся совершенно отвратительными и мерзкими.

— Э, чё ты дёргаешься! — вступает третий. — Стой смирно! Не бойся, не сдохнешь, ещё повторить просить будешь. Чё⁈ Чё сказала?

У него чудовищный акцент. Звучит колоритно и пугающе. Девчонка, судя по всему, как раз, испугана. Попала ты, милая…

Третий несильно хлопает девушку по щеке. Она не сдаётся, огрызается и тут же получает затрещину, значительно сильнее. Звонкую и основательную.

— Ты рот закрой, сучка. Ещё пикнешь, я тебя…

Проезжающая машина заглушает его угрозу.

— Дато, где наша тачка? Давай приглашай свою новую подружку, — ржёт второй. — Поедем покатаемся. Тебя зовут как? Зовут как, я спросил.

Я поворачиваюсь к Джону и он, встретившись со мной взглядом, отшатывается, скрываясь в салоне машины.

— Хорош, хорош, Егор, — хватает меня за плечо Цвет. — Ты чё, это ж…

Я не слушаю, сбрасываю руку. Твою дивизию.

— Егор, бля! — рычит Цвет.

Да идите вы все! Я срываюсь с места и бегу в сторону этих троих уродов.

— Вы чё тут, трудовые мигранты, делаете? — тихонько спрашиваю я, чуть прищурившись. — Приплыли вы, твари, я вам точно говорю.

— Э-э! — мгновенно реагирует тот, который третий с жутким акцентом. — Ты ох**л, сучонок?

Не давая ему опомниться, я буквально взмываю в воздух и мой кулак вбивает его кадык прямо куда-то вовнутрь.

В этот же самый момент воздух разрезает острый короткий звук сирены, и темнота окрашивается синими сполохами.