Воин света

7. Не плачь, девчонка

— Погодите, Леонид Юрьевич, не говорите того, что мне не нужно знать, ладно?

— А чего тебе не нужно знать? — улыбается он своей гангстерско-денировской улыбочкой.

— Того, — говорю я, — о чём вы можете пожалеть в будущем. Ну, в смысле, пожалеть, что сказали мне.

Он молчит, взвешивает, должно быть, свои невысказанные слова. Рассматривает их под этим углом.

— Раз уж, — подливаю я коньяку и ему, и себе, — раз уж пошёл такой откровенный разговор, придётся и мне с вами пригубить, да? Я лично, предпочитаю, чтобы разговоры между партнёрами всегда были максимально прямыми, открытыми и доверительными.

— Похвально, — усмехается он. — Только… Только есть небольшая нестыковочка. Ты умолчал об одной очень важной детали. Важной, прежде всего, для нашего бизнеса, но ещё более важной для поддержания доверия и дружеских отношений.

— Леонид Юрьевич, но как бы я мог сказать? Я не хотел, чтобы вы на меня, как на полоумного смотрели. Не решался.

— Понятно, — кивает он и улыбается. — Шефу моему нашёл, как доказать, а мне не решался. Это о многом говорит, между прочим.

— Но вы-то сейчас разговор не о доверии завели, а о возможностях…

— Да, о возможностях. А в голове держу ещё и другие вопросы, в том числе, вопросы безопасности и не только… Наш багамский траст, между прочим, зарегистрирован исключительно на тебя. Это ведь серьёзное доверие с моей стороны, ты так не считаешь? Я тебе полностью доверился и даже намёков на сомнение не позволял. Да у меня и не было раньше никаких сомнений. А теперь, к сожалению, сомнения имеются. Появились, бл*дь, сомнения.

Он делает глоток и растягивает губы в улыбке. Глаза его лучатся добротой и теплом. Ну, вот как теперь?..

— Этот вопрос мы вполне можем решить, — пожимаю я плечами. — Сделаем доверенность, передадим инструкции и половина компании будет перерегистрирована на вас. Просто это может иметь последствия, если информация о бенефициарах случайно где-то всплывёт. Такие утечки происходили на моей памяти. Приятного мало. Панамский кейс был для многих сокрушительным. Это дело устроили спецслужбы, но в будущем и помимо них будет много желающих вскрыть чужие тайны. Вики ликс, какой-нибудь или ещё кто…

— Даже если не опасаться утечек, передачу акций организовать не так уж и просто, — усмехается Злобин.

— Это решаемо, не сомневаюсь, — уверенно говорю я, хотя, на самом деле, уверен далеко не на сто процентов, да и не собираюсь пока это делать. — Поговорим с Евой, посоветуемся и…

— Доверенность из Москвы от твоего карманного нотариуса вряд ли поможет, а сам ты дальновидно решил сдаться родной армии… Так что ближайшая поездка возможна только через два года. А, кстати, что происходит с акциями в случае кончины их держателя?

— Передаются наследникам, — пожимаю я плечами. — Послушайте, Леонид Юрьевич, я понимаю, что вы разочарованы, тем, что я поступил не так, как сделали бы на моём месте вы. Хотя, это совсем не факт.

Я многозначительно поднимаю указательный палец. Фак, это не факт!

— Я не знаю, как бы я сделал. Но точно, рассказал бы обо всём не Андропову, а своему партнёру. При условии, что я бы ему доверял.

— Я вам безоговорочно доверяю! — твёрдо говорю я.

Правда, сейчас уместнее сказать это в прошедшем времени, доверял… И то, с оговорками, понимая, что цели накопления материальных ресурсов у нас были совершенно различными с самого начала.

— Безоговорочно, — продолжаю я. — И ничего в моём отношении к вам после Андропова не поменялось. Я изначально всё это затевал не для личной выгоды, а для того, чтобы не дать стране провалиться в анус девяностых годов. В общем-то, я вам даже говорил неоднократно, что все заработанные средства планирую вернуть в Россию.

— Да, что-то такое припоминаю…

— Вы со своими капиталами будете делать, что пожелаете, а я… вы знаете, в общем. Поймите, вдвоём с вами нам страну не поднять, не отстоять. Тем более, начинать нужно уже прямо сейчас, а не через десять лет.

И, на самом-то деле, в чём уникальность нового пути, если мы просто решили бы приватизировать Русь-матушку, воспользовавшись инсайдерской информацией? Именно такие дяденьки и придут в начале девяностых. Ну, то есть, я надеюсь, что теперь не придут, конечно.

Злобин наливает ещё. Мы молча пьём. Беззаботное опьянение первого этапа нашего бизнеса безвозвратно ушло, как и первые впечатления о коньяке. Так всегда бывает. Сначала легко и кайфово, а дальше… Ну, собственно, это и так ясно, мне ж не восемнадцать лет… Но хохма в том, что мы оба понимаем, в ближайшее время друг без друга нам не обойтись. Кажется, прямо сейчас мы становимся заклятыми друзьями.

Но как только кто-то почувствует уверенность в собственных силах и поймёт, что партнёр уже не нужен, он нанесёт удар. Жалко, честно говоря, но по-другому, наверное, и быть не могло…

И уже совсем не будет важно, на кого записаны акции, фирмы и что-нибудь ещё. При исчезновении одного из партнёров, второй будет продолжать вершить дела его именем.

И ещё одна неприятность. Скорее всего, теперь Злобин будет собирать на меня досье. Впрочем, высока вероятность, что это досье существует с нашей первой встречи или даже появилось ещё раньше…

А вот у меня на него досье нет… Мне бы сейчас ой, как пригодился какой-нибудь прыткий хорёк типа Поварёнка, да только где он сейчас… Иных уж нет, а те далече…

— Леонид Юрьевич, — прерываю я тишину. — А какая судьба ждёт нашего общего дружка Кухарчука?

— Незавидная, — улыбается он. — Незавидная. В любом случае, в «конторе» он больше работать не будет.

— Хех. Работать в «конторе»? Шутите? Я имел в виду, в расход его не пустят?

— Нет. Я даже не уверен, что суд будет. Хотя, это зависит от интересов других игроков. Сейчас в нём никто не заинтересован. Так что, шансов, вообще-то мало у него. Судить, наверное, будут… А чего? Жалеешь его или, наоборот, крови его желаешь?

— Да, леший с ним, — качаю я головой. — Просто спросил. Я вот, что сказать хочу. Я ведь вас, как родственника люблю, как старшего брата или дядюшку.

Как ни странно, в этом есть доля истины…

— Хорошо, что не дедушку, — расплывается он в улыбке.

— Нет, правда. Я не знаю, почему вы так расстроились. Ну, не сказал я вам, так я объяснил уже. А то, что Андропов в курсе, это ничуть нам не мешает. Я отказываться ни от чего в данный момент не планирую. В смысле, ни от каких наших с вами дел. Как там оно получится в итоге неизвестно, изменит он что-нибудь или нет… Так что резервный фонд не повредит.

— И для чего он мне будет здесь нужен? — пожимает плечами Злобин. — Твой резерв. Если наш развитой социализм рухнет, как ты говорил, то мы получаем шанс построить нормальную жизнь, как во всём развитом мире. И бабки тогда пригодятся. А если с твоей помощью Андропов его реформирует, то на кой хер мне здесь будут нужны все эти деньжищи, если их использовать нельзя будет? Придётся рвать за кордон. А я бы не хотел. Лучше бы дома остаться. Понимаешь ты меня? Нахер социализм! Туфта и обман.

— Если с реформами всё пойдёт, как надо, то никуда рвать ненужно будет. Тут будет рай на земле. И без частной собственности мы не обойдёмся. Помогите мне построить прекрасную Россию будущего, а не ускорить её падение. Если вы конечно не агент Бжезинского.

— Тьфу на вас, — щерится он. — Бжезинского приплетать не нужно. Но прояснить кое-что стоит. Как это ты строишь прекрасную Россию будущего, если на сегодняшний день тыришь столько, что бывалые и умудрённые опытом хапуги диву даются?

— Ну… — говорю я и отпиваю коньяк. — Изначально план был такой. Сначала заработать баблища. Разумеется, криминальным способом, поскольку других не имеется в принципе. Тут сделаю оговорку. Когда я говорю, что свою долю награбленного собираюсь вернуть в экономику, это не значит, что я презрительно отношусь к вашим планам, какими бы они ни были. Это ваш личный выбор и он не повлияет на моё к вам отношение.

Вообще-то, повлияет, но говорить об этом сейчас совершенно ни к чему.

— Вот, — продолжаю я, пока Де Ниро внимательно рассматривает янтарную жидкость в своём бокале, — заработать как можно больше. Причём, частная армия мне нужна не столько для охраны бизнеса, сколько для борьбы с блатными. Эта ветвь власти должна исчезнуть, от неё надо избавляться. Тут двух мнений быть не может. Ну и… да, вернувшись в это время, я знал, как будут развиваться события, но изначально не предполагал, что буду иметь возможность изменить их. Поэтому планировал после наступления момента, когда с помощью денег можно будет влиять на политику государства, влиять на политику государства. С миллиардами и с собственной армией. Видите, рассказываю, как на духу, ничего не скрываю. Андропову, кстати, это знать не нужно.

Де Ниро кивает, но ничего не отвечает.

— Вот, — продолжаю я. — Если не успею предотвратить распад, то, хотя бы, Россию не дам разворовать. Стану, например, советником президента и покажу всем кузькину мать. Я сейчас говорю с известной долей условности, разумеется, просто обозначаю суть идеи. Понимаю, выглядит она наивно, может быть даже глупо, но ничего лучшего на тот момент мне в голову не пришло. А вот теперь ситуация значительно изменилась. Мы с вами уже добились впечатляющих финансовых успехов. Да ещё и Андропов возник на блюдечке с голубой каёмочкой. Так что, по-вашему, мне нужно было плюнуть на этот шанс? Разумеется, нет. Но, самое важное, к чему, собственно, я всё это веду, вам-то, лично вам этот новый поворот не несёт никаких угроз. Вы по-прежнему идёте по пути к серьёзному личному богатству и повышению влияния. А если всё получится удачно, сможете претендовать на ключевые позиции в государстве и возможность инвестировать свои несметные накопления с последующим получением баснословной прибыли. И что, скажите мне, в этом плохого?

— Плохого ничего, но и понятного тоже мало. Уверенности нет. И, опять же, зачем довольствоваться малым, если мы можем получить всё? Вообще всё! Твою мать, всю страну, империю, бляха-муха, одну шестую часть суши!

— Ну, что вы говорите, как? Таких, как мы будет много. А вдруг есть ещё те, кто знает будущее?

— А есть такие? — хмурится он и улыбка превращается в подозрительную и недоверчивую гримасу.

— Если произошло однажды, кто может гарантировать, что не случится снова?

Он ничего не отвечает. Сообщать ему о Мурашке я желанием не горю. Новая жизнь у ребёнка всё ж таки, жить да жить ещё…

Вечер заканчивается так же, как и начался — томлением и мыслями, не способными вылиться во что-то реальное и осязаемое. Можно считать, супруги после тридцати лет совместно прожитой жизни немного поплескали друг на друга из болота неудовольствия, но ничего не решили и всё оставили, как есть, ибо, как говорил великий комбинатор, ибо…

Ибо вдвоём душно, а порознь слишком уж хлопотно и, блин, нахрен эта суета нужна, вообще… Это, как я и Катя, моя жёнушка, в не слишком отдалённом будущем. Вот, теперь её место занял Злобин. Хорошо, что у меня есть кое-кто помоложе и попривлекательней…

Де Ниро уходит в ночь и зияющую неопределённость близкого будущего, так и не предложив низложить, убить и растерзать председателя КГБ. К счастью для нас обоих. Может, он и не хотел этого. Но, если бы сказал, это бы изменило и испортило наше будущее, если, можно так сказать. Наши отношения — однозначно.

Он убывает, а я, имея такую эксклюзивную возможность, плюю на всё и заваливаюсь в постель со своей милой козочкой, стройной и звонкой, податливой и послушной, трепетной и отзывчивой, инициативной и изобретательной и охочей до лимбических наслаждений не менее моего.

А я и сам ещё ничего, не дряхлый старикашка, а поджарый, полный сил и жизненной мудрости жеребчик. Впрочем, про мудрость ни к месту… В общем, ради чего живём, любил спрашивать мой неблизкий приятель из будущего, очень удачно присосавшийся к потокам идущим из одного из ЛВЗ. Никогда не знал, что ему отвечать… Ради вот этих моментов короткого счастья?

Мы живём, чтобы жить. И только некоторые из нас имеют истинную цель и с каждым своим шагом приближаются к ней ближе и ближе. Скоро мы с таким человеком познакомимся, а сегодня… а сегодня мы чуть лучше узнаем друг друга с моей женой…

Утром я еду в ГлавПУР и знакомлюсь с его начальником, генералом Епишевым Алексеем Алексеевичем, фанатиком и в каком-то смысле Аракчеевым своего дела.

С ним лично говорил генеральный секретарь и он проникся небывалым энтузиазмом, понимая дело формирования патриотических чувств у молодёжи исключительно, как подготовку допризывников к успешному несению воинской повинности. Да, и ладно, пусть думает, что хочет. Не может же он, в самом деле, полагать, что главная цель — формирование моих «отрядов самообороны».

После короткой встречи проходит совещание. К нему всё готово, все бумаги и согласования. По сути, штаб ВМПО «Факел» становится отделом Главного политического управления. Руководителем отдела назначается полковник Скачков Виталий Тимурович.

— Ну что, Виталий Тимурович, снова в армию и флот?

— Отставить разговорчики, рядовой! — усмехается он.

И да, теперь я рядовой, но не армии и не флота. Я рядовой пограничных войск КГБ СССР. Вот так, теперь я чекист, а не мент. А ещё прямо с этой минуты я избранный руководством, проголосовавшим единогласно, секретарь комсомольской организации всего огромного, разрастающегося на глазах, «Факела».

— Оформим всё завтра, прямо у нас, — кивает мне довольный Андропов под пристальным взглядом недовольного Суслова.

Выпорхнула птичка, прямо из разинутой пасти выпорхнула, ну куда это годится, товарищи? Черненко здесь не присутствует, но тоже, я уверен, будет крайне недовольным и, в этом я тоже уверен, постарается отомстить, если доберётся когда-нибудь до власти.

Собственно, у нас меняется только структура управления, делаясь по-военному более жёсткой и добавляется материально-техническое обеспечение со стороны армии, а всё остальное, включая вовлечение сторонних организаций, остаётся на прежнем уровне.

А я, как не единожды поминаемый Труффальдино из Бергамо, теперь буду служить непосредственно Скачкову и, в неменьшей степени, Новицкой. Она наш куратор со стороны ЦК ВЛКСМ. Ну, а от партии — Епишев, тут всё чётко. Хорошо, что Ирка штатская, а то она бы мне устроила. Сто процентов.

— Чётко разыграно, — тихо и холодно, как и положено настоящим рептилоидам, говорит шеф КГБ, и теперь мой тоже. — А ты стратег, Брагин. Смотри только, не переоценивай своей значимости, пожалуйста. Это в порядке наказа, понимаешь?

— Понимаю, Юрий Владимирович. Вы меня только не переводите служить куда-нибудь в Арктику или на Курилы, ладно?

— Посмотрим, усмехается он. Как командование решит, так и будет. Ясно?

— Так точно! — киваю я.

— Ну, значит, завтра продолжаем разговор. Я с Епишевым договорюсь, а ты предупреди своего Скачкова, что будешь по утрам нести службу в сердце материнской организации.

— Думаю, с Епишевым не нужно. Зачем его баловать? У меня есть непосредственный начальник, пусть он и решает куда и когда мне убывать.

— Ну, смотри, как знаешь.

Черненко здесь нет, но его заместитель присутствует, и после окончания я еду с этим заместителем в ЦК.

— А я смотрю, — говорит он мне по дороге, — ты с Андроповым прямо-таки сдружился. Не прекращаешь меня удивлять.

— Думаю, Марк Борисович, — отвечаю я, даже и не лукавя, — у него ко мне чисто профессиональный интерес. Ведь наша организация быстро разрастается и очень многие дальновидные деятели современности правильно оценивают открывающиеся возможности.

— Ну-ну, вот, — усмехается он, — и секретарь ЦК по сельскому хозяйству интерес проявляет, тоже, видимо, профессиональный, да?

— Я вчера его не застал, кстати.

— Ну, сейчас застанешь. Он сидит, ожидает. Все хотят дружить с человеком, имеющим доступ к сильным мира сего. Хотя мой шеф, скажу тебе по секрету, тебя недолюбливает. Он считает тебя обнаглевшим идеологическим неприятелем, проникшим в высшие эшелоны власти приспособленцем, желающим в будущем получить эту самую власть. Таких, как ты, утверждает он, надо показательно наказывать, чтобы другим было неповадно. Тебя спасает только покровительство Брежнева и Андропова. Суслов теперь на тебя тоже злой почему-то. Не из-за «Факела» же, а?

— Ох, и не знаю, что сказать. Я во всех этих аппаратных играх совершенно теряюсь.

Он ржёт.

— Смотри, — говорит Гурко, отсмеявшись. — Взаимное уравновешивание сил никто не отменял, так что на пути к Андропову, ты можешь оказаться чьей-нибудь жертвой.

— Самое страшное, что мне могут сделать — отправят на погранзаставу, — усмехаюсь я.

— Ну, здравствуй, Егор, — мягко говорит Горби и смотрит телячьим ласковым взглядом.

Нет, не ласковым, а грустным и обиженным.

— Здравствуйте, Михаил Сергеевич, очень рад вас видеть. Как поживаете?

— Неплохо, — кивает он. — А ты как? Говорят, женился недавно?

— Так точно, женился, — улыбаюсь я.

— Молодец, это правильно, настоящий руководитель должен показывать пример во всём, и в личной жизни тоже. Нужно быть искренним, честным и верным. Крепкая семья — это основа общества. Ячейка. Смотри только, не давай жене верх брать. В семье муж голова.

Как бы не заржать, простите Михал Сергеич.

— Вы правы, — серьёзно соглашаюсь я.

— Как прошла свадьба? В Геленджике расписывались?

— Да, точно. У нас недавно родители туда переехали.

— Ну, а меня почему не позвал? — с лёгкой добродушной укоризной спрашивает он.

Не хотел, чтобы Медунов в пылу торжества вам по башке дал.

— Не решился, — виновато опускаю я буйну головушку.

— Чего так?

— Ну, как… Вы человек занятой, на ответственном посту… Правда, если бы у меня был хоть малый шанс, что вы согласитесь, я бы пригласил, а так боялся показаться наглым и дерзким.

Он качает головой с видом, ах, молодёжь-молодёжь, всему-то вас учить надо, всё разжёвывать.

— В другой раз не стесняйся, — заключает он.

— Что же теперь буду жалеть всю жизнь.

— Жалеть не о чем, у нас ещё множество свершений, побед и торжеств впереди, успеем ещё по рюмке выпить за здоровье друг друга. Говорят, ты провёл реорганизацию своего движения?

— Да… ну, это не я, конечно, надо мной начальников много, — усмехаюсь я. — Но я принимал участие.

— Молодец, что скромный, мне это нравится. Но, кое-что тебе стоит знать. Ты человек, не успевший поднатореть в подковёрных делах. Черненко почему-то злится на тебя. Он ничего не рискнёт предпринять, естественно. Непосредственно против тебя. Но окружение может попасть под удар. Знаешь, как это бывает, удар по окружению больно отражается на том, чьё это окружение.

Ну, да, знаю, конечно, как не знать… И когда он бьёт по мне, цель естественно не я. Это было бы слишком самонадеянно считать себя такой шишкой, что сам Черненко будет под меня копать. Андропов, ясное дело.

А Горбач везде многозначительно намекает, что является выдвиженцем Андропова. Правда, незаметно, что между ними есть крепкая связь. Может, конечно, они в конспиративном порядке общаются. Не знаю. Да вот только, стал бы он так меня облизывать…

— Спасибо, Михаил Сергеевич, за науку. Я в этих вопросах действительно уязвим, так что благодарю за ваши слова.

Он довольно улыбается.

— Хочу пригласить тебя с супругой в гости. На небольшой дружеский ужин. Ты как к этому относишься?

— О! — проникновенно восклицаю я. — Это огромная честь.

— Перестань, я это не люблю, надо быть более демократичными.

Понятное дело, надо. Нáчать ещё и углýбить.

— Я посмотрю, — продолжает он, — когда у меня будет свободный вечерок, сам понимаешь, с этим дело обстоит непросто…

— Конечно, понимаю, — соглашаюсь я. — Я бы тоже хотел вас пригласить к себе домой. Это было бы здорово.

— Ну, может, когда-нибудь… — кивает он. — В общем, я тебе сообщу день, а ты посмотришь, сможешь или нет.

После ЦК партии еду в ЦК комсомола, размышляя о Горби. Серьёзно он меня в оборот взял. Чего хочет, интересно? Не смущается, что на меня объявлены гонения со стороны Черненко. Да и Суслов в стороне не останется, даже наоборот… Хм… чего ему надо? Чтобы я нашёптывал Брежневу и Андропову, какой он хороший? Нет, ерунда, тут что-то другое. Другое, совсем другое…

День проходит в суматохе. Перевожу документы, выслушиваю ц/у от Ирины, прощаюсь с ребятами. Толик получил отдел, стал большим человеком, продолжит заниматься нашими делами, а вот Яну Авдееву я забираю в ГлавПУР. Лена Иванова остаётся, естественно с Новицкой.

— Эх Яна-Яна, — с грустью говорит Анатоль. — На кого же ты нас покидаешь…

Да уж, есть от чего загрустить, такие работники на дороге не валяются.

— Ничего, я ещё и тебя перетащу, — усмехаюсь я. — Поехали, покажу, не место, а сказка. А Яночке там лучше будет. Там одни парни, практически, все в мундирах, серьёзные, подтянутые и бравые. Будут вокруг неё стаями виться. Настоящие гусары.

Яна улыбается и немного краснеет, что в наши времена, да ещё и в ЦК комсомола просто небывалая редкость.

— А где у тебя штаб теперь? — интересуется Толик. — Помещения выделили уже?

— Выделили, настоящие хоромы, прямо в управлении. Большой Знаменский переулок, дом восемь. Только вот что скажи, а ты в армии-то служил уже?

Он усмехается…

Заехать за Наташкой на работу я не успеваю и приезжаю сразу домой. Она уже здесь, из кухни доносятся звуки расставляемой посуды, волнующие запахи жарящихся котлет и жизнерадостный голос Хиля.

«У солдата выходной, — поёт он, — пуговицы в ряд»…

Я иду на все эти раздражители — звуки и запахи, и на тепло, разумеется, душевное и телесное. Ну, и подпеваю Хилю, конечно же. Человек я теперь служивый, так что песенка в тему.

Не плачь, девчонка, пройдут дожди

Солдат вернётся, ты только жди…

Наташка оборачивается на эту мою арию московского гостя и улыбается. Да только улыбка у неё на удивление грустная, а в глазах действительно… Нет, слёз нет, но я вижу, что она плакала. Совсем недавно. Вот прямо сейчас, только что…

— Что случилось? — сразу делаюсь я серьёзным.

— Ничего, — вздыхает она.

— Наташ, я же вижу! Что случилось?

Я подхожу к радио и убираю громкость.

— Ничего, правда, ничего такого уж страшного. Всё это ерунда… Давай, мой руки, у меня всё уже готово.

— Нет-нет, — качаю я головой, — так не пойдёт. Иди-ка сюда…

Она бросает на меня грустный взгляд, кивает и подходит ближе, обнимает и кладёт голову мне на грудь. Я тоже её обнимаю и глажу по спине.

— Что такое, опять Зевакин?

Она мотает головой и вздыхает:

— Пустяки, на самом деле, но, всё равно, неприятно…