Воин света

25. Воин света

— Алло! — раздаётся радостный детский голосок.

— Уф-ф-ф… — выдыхаю я. — Наташка, привет! Вы где были⁈ Мы несколько дней не могли дозвониться!

— В санатории… — растерянно отвечает она.

— Это Егор, ты что, не узнала?

На той стороне слышится неопределённое шуршание и приглушённые голоса.

— Алло? — настороженно отзывается трубка голосом Лены Мурашкиной, её мамы.

— Лен, привет, это Егор. Вы что, в санаторий уже успели смотаться?

— Да…

— А чего там с Наташкой, почему она разговаривать не стала?

— Э-э-э… Я прошу прощения, а какой Егор?

Твою дивизию! Сердце обрывается и несётся вниз, на дно самой глубокой и холодной впадины в мире…

— Брагин… — отвечаю я упавшим голосом…

Отвечаю по инерции, хотя понимаю, что это нифига не розыгрыш…

— Из Москвы… — зачем-то добавляю я. — А Николай дома?

— Нет, его нет сейчас… Я ничего не понимаю… А мы с вами знакомы? Вы Колин коллега, может быть?

— Коллега? — переспрашиваю я. — Да-да, правильно… Мы работали вместе. Ну ладно, извините, что побеспокоил. Передавайте Кольке привет.

— Спасибо… — с сомнением в голосе произносит Лена.

— Вы как вообще, у вас всё в порядке? — уточняю я.

— Да, спасибо, всё хорошо. Наташенька уже совсем поправилась… А вы точно…

— Ну и отлично, — не даю я задать новый вопрос. — Я перезвоню как-нибудь. До свидания…

Моя Наташка стоит бледная как мел и смотрит на меня широко распахнув глаза.

— Всё хорошо, — повторяю я. — Наташенька уже совсем поправилась…

Я делаю шаг и прижимаю её к себе.

— Закон сохранения, — шепчу я, — если где-то прибавится, то в другом месте убудет…

Она молча кивает. Да и что тут скажешь…

Вечер проходит тихо, и мы рано ложимся спать, правда долго не можем уснуть…

— Товарищ генерал-майор, рядовой Брагин по вашему приказанию прибыл! — докладываю я. — Разрешите войти⁈

Не часто можно увидеть Де Ниро в генеральском мундире. Он весь сияет — звёзды сияют, глаза сияют, и улыбка, старая добрая голливудская улыбка, складки от которой навсегда въелись в лицо Леонида Юрьевича Злобина, она тоже сияет.

— Разрешаю, — улыбается он, — заходи. А ты почему в штатском?

— Виноват, — невесело пожимаю я плечами, — мне можно.

— Можно козу на возу, — поучительно замечает он и…

— Так точно, и Машку за ляжку.

— Вот, военный человек, сразу видно, — усмехается он. — Не какой-нибудь жалкий штатский, всё знаешь.

— Ну что, — киваю я, — какой прогноз?

— Пока И. О., — сообщает он, а там посмотрим. — Нужно ликвидировать всех других претендентов, так что твоим парням работёнка.

— Понятно, — хмыкаю я.

— Присаживайся. Шучу, конечно. Но, ты когда в самый лучший кинотеатр мира поедешь?

Это он имеет в виду, что меня Брежнев приглашал.

— Должен был сегодня, но перенесли на будущую неделю. Чурбанов сказал, у дедушки дела.

— Интересно, что у него там за дела…

— Я намёк, конечно, понял, — киваю я. — Но как ему сказать-то? Типа, утвердите, пожалуйста, товарища Злобина председателем? А вы с Андроповым можете прямо поговорить?

— Пока не могу, — качает он головой. — Он занят, но переговорю, естественно. Надеюсь, ещё сегодня. Но время лучше не терять. Ты, возможно, сможешь его раньше меня увидеть…

— Нет, — качаю я головой. — Мне сказали, типа пока во мне не нуждаются.

— А ты думаешь, он действительно хочет глубокие преобразования провести? — спрашивает вдруг Злобин.

— Надеюсь. Иначе путь незавидный. Знаете, что сказал последний из тех, кто пришёл ему на смену? Кто не жалеет о распаде СССР, у того нет сердца. А у того, кто хочет его восстановления в прежнем виде, нет головы. Как-то так. Понимаете?

— А я вот сомневаюсь. Помнишь наш разговор? Ну… тот… У тебя дома.

— Да…

— Не хочу я, чтобы он тебя послушал-послушал, взял да и закрутил гайки. Хочу, чтобы зажили мы хорошо и счастливо, понимаешь? Может, ты думаешь, что я такой стяжатель, что только о мошне и думаю. Ну, думаю, возможно. Но не только, поверь.

Попытка реабилитироваться в моих глазах. Ну-ну…

— И жить я хочу здесь, — продолжает он, — на Руси-матушке, а не на Багамах или в Майами каком-нибудь. Но я хочу, чтобы здесь, у нас было лучше, чем в Майами и Нью-Йорке. Чтоб лучше всех мест на земле. Понимаешь?

— Примерно, — киваю я.

— Ничего-то ты не понимаешь, — машет он рукой. — У тебя вся жизнь впереди и, к тому же, уже не первая. А тут… Сколько мне осталось? А если он вдруг возьмёт и гайки начнёт закручивать…

— Не должен, говорят же… ну, у нас там, — я показываю на потолок, — что он всех этих младореформаторов своими руками создал… Значит понимает, что нужны перемены. Раньше не знал к чему они приведут, а теперь-то знает же. Предупреждён, значит вооружён.

— Говорят?

— Да, говорят, впрочем, много чего говорят. Люди любят придумывать всякое…

— Ладно, философ, слушай. Ты просил информацию по Мурашкиным собрать.

Я прищуриваюсь. Уже не особенно и нужно…

— Значит так… — он передаёт мне тоненькую папочку. — В общих словах. Молодая семья, Елена Андреевна Мурашкина, урождённая Тумилович, Николай Васильевич Мурашкин, дочь Наталья Мурашкина, восемь лет. У дочери хроническое заболевание верхних дыхательных путей. Чуть больше семи месяцев назад был приступ астмы, очень серьёзный. Девочка впала в кому. Была на искусственной вентиляции, прогноз врачей был крайне неблагоприятный. В общем мать от горя чуть с ума не сошла, почитаешь, там всё написано. А потом внезапно всё прошло. Раз и всё. Девочка очнулась и даже, вроде как, нет астмы уже. Это, конечно, под вопросом, но врачи с ней бегают, как с чудом света. Она состоит на учёте в крупнейшем пульмонологическом центре. Проходит реабилитационное лечение… или как там оно… Вчера приехали из санатория, в Крыму лечились. Вот такие дела. И кто это такие? Почему потребовалось поднимать на уши целое КГБ?

Блин… получается… получается, что вот эта девочка… То есть, когда Рыбкина в неё перенеслась, то куда делась она, настоящая Наташка-Мурашка? Судя по диагнозу… Ёлки… Выходит, из-за того, что моя Наташка не перенеслась в неё, она выжила и даже выздоровела? Может такое быть? Думаю, моей Наташке от этого стане полегче…

— Егор?

— Да-да, извините. Просто… м-м-м… я слышал об этой истории, раздобыл телефон и хотел поговорить с этими Мурашкиными, а дозвониться не смог. Я думаю, нам нужно особое внимание уделять детскому здравоохранению. Я хотел у них узнать, как со стороны пациентов проходили контакты с медучреждениями. Понимаете, здесь важно, чтобы э-э-э…

Я замолкаю. Он кивает несколько раз, ожидая продолжения, а потом выдаёт:

— Не хочешь, не говори. Потом всё равно узнаю…

Интересно, он помнит, что они были на свадьбе или их не было? Или это вымазано из его памяти?

— Ладно, потом расскажу. Извините…

Всё потом…

Храм небольшой. Здесь тихо, сумрачно и спокойно. Пахнет ладаном. Косые лучи света падают на лики святых, отражаются от серебряных окладов, от позолоты. Мы с Наташкой без гостей. Даже венцы над головами держать некому.

— Ничего, — машет рукой батюшка. — Я вам их на главы возложу. Сейчас минуточку обождите и будем вас крестить. И венчать.

Вернее, один гость всё-таки есть, гостья. Айгюль. Но она не крещённая, так что от неё пользы мало. Таскаем её повсюду за собой, не зная, куда пристроить. Она в последнее время тихая, травы свои не употребляет.

На неё Витя мой поглядывает. Вот пусть её охраняет и командует ей. Глядишь и получится чего…

— Батюшка, а ничего, что сразу после крещения? — беспокоится Наташка.

— Ничего, — отмахивается он. — Кто мы такие, чтобы диктовать Ему порядки и последовательности?

Он уходит, а я, вместо подготовки к таинству, прокручиваю в голове разговор с Гурко. Час назад я его спросил, назначат ли его начальником отдела, а он ответил, что не знает. И ещё сказал, что Брежнев хочет уходить и в этот раз настроен серьёзно. Хочет, как Черненко, освободиться.

Ну, что же, я об этом думал. И, надо сказать, решение правильное… Было бы… Если бы он не решил рекомендовать вместо себя товарища Романова Григория Васильевича. И не просто решил, а начал уже работать с политбюро. Интересно, Горби знает или нет? Почему не сказал, если знает? И Андропов. Наверное, им не говорят… Романов если сядет на трон, то надолго, Горбачёву тогда ловить нечего… А Андропову — и подавно.

Н-да… Рекомендовать Романова. Не Андропова, а Романова, консерватора, верного ленинца, промышленника и всё такое прочее. А это значит, что… Собственно, уже любому ясно, что это значит. Значит, что реформам Андропова хана.

Нет, Романова, конечно, тоже можно попытаться убедить, рассказать ему что было, что будет, чем сердце успокоится. Да только очень сомневаюсь, что он захочет резать священную корову коммунизма. Будет загонять нас в коммунистическое светлое будущее в отдельно взятой стране, тем настойчивее, чем более мрачную картину будущего я нарисую.

Не то чтобы у меня руки опускались, но, честное слово, как-то очень трудно и долго продавливается этот мир…

Возвращается священник.

— Так, Георгий, все мысли небожеские — в сторону. Забудь о делах. Понял меня?

— Понял, батюшка.

Он подходит к большой купели, кивает, открывает потрёпанную толстую книжку и начинает читать молитвы. И мысль моя, к удивлению, отвлекается от Брежнева и Гурко, от Романова и Андропова. И всё земное вдруг начинает казаться неважным, а всё горнее единственным, имеющим смысл.

— Крещается раб Божий Георгий во Имя Отца… — священник окунает мою голову в воду и тут же ослабляет давление, позволяя мне вынырнуть.

— Аминь, — говорит он и снова давит на затылок погружая в купель. — И Сына… Аминь.

— И Святаго Духа, — произносит он, опуская мою голову в купель в третий раз. — Аминь. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Я встаю напротив алтаря.

— Блажени, ихже оставишася беззакония, и ихже прикрышася греси. Блажен муж, емуже не вменит Господь греха, ниже есть во устех его лесть…

Когда таинство оказывается исполненным, священник обращается ко мне:

— Ну, что, Егорий, раб Божий чувствуешь ли, как семя веры начинает произрастать в сердце твоём? Это искра вечного сияния…

Я не знаю, что ему ответить. Да, кажется, что-то жжёт в груди, но…

— Не знаешь и не отвечай, — улыбается он. — Господь есть любовь и есть свет. Я вижу в тебе свет. Много света. Больше, чем в других. Я скажу, а ты послушай. Ты пытал, а я не знал, что сказать и думал потом. И вот…

Я слушаю внимательно, даже хмурюсь, стараясь уловить каждое слово, каждый звук…

— Если Господь на тебя рассчитывает, — говорит священник, — значит не щади себя и делай то, что тебе предначертано. Будь воином Божиим, Воином Света! Целуй икону.

Он подаёт мне изображение Архангела Михаила. Я прикладываюсь.

— Не каждому такое выпадает. Только тем, кто может, в ком есть сила и сияние божьей искры. Значит в тебе есть, я чувствую. На каждого из нас у Него свой план. Если видишь чудо, смири душу и исполняй Его волю. До конца. Ты был ли воином?

— Было когда-то… — смущаюсь я, не зная, как объяснить, что было-то было, да не сейчас, а когда-то в… будущем…

— Это видно. Ну а раз воин, не отступай и иди до конца, пока не выполнишь своё задание или как там у вас? Приказ что ли? Снова и снова. Снова и снова… До самого конца…

— А какое у меня задание? — хмурюсь я. — Как понять-то?

— Это, сынок, — улыбается батюшка, — только ты знать можешь. Только ты. Идите детки, обвенчаю вас. Молоденькие такие. Я вам так скажу. Оставит человек отца и матерь и прилепится к жене своей, и будета оба в плоть едину. Поняли? То-то. Живите в любви. Ты, Наталия, слушай Георгия, а ты Георгий, люби Наталию. Давайте, вставайте сюда. Да поближе, чего, мнётесь, да вот сюда прямо… Бестолковые, как телята… Да не крутитесь…

— Ну что, — смеётся батюшка, когда всё заканчивается. — Довольны? Теперь того, изменять нельзя, ясно? Ну, ладно, знаю, вы не такие. Свет в вас. Вы хорошие, славные. Ну, давайте, ступайте. У Егорки-то дел небось не счесть. Надо с тьмой воевать.

— Чудной, — улыбается Наташка, когда мы выходим из храма. — Но добрый, да?

— Да, — киваю я.

— Знаешь, я сейчас стояла и думала… Ведь было бы очень нечестно, если бы вторая я жила вместо той девочки, вместо настоящей Мурашки. Правда же?

Я не знаю, Наташа. Где правда, где неправда. Честно, не знаю. Мне всех жалко и настоящую, и ненастоящую. Вообще всех. А раз так, какой из меня воин? Какой ещё воин Света! Действительно, просто этот священник не кто иной, как чудаковатый старик, который несёт всякие глупости.

— Правда, Наташ, — говорю я, — я тоже так думаю. Но, на всякий случай буду тебя беречь, чтоб ты вдруг ещё куда-нибудь не решила перенестись. Ищи потом…

Она улыбается:

— Муж, наклонись ко мне, пожалуйста. Прилепись к своей жене…

— А, — усмехаюсь я. — Понравилось про «прилепись»?

Она кивает. Я наклоняюсь и она меня целует. Крепко целует, с большой любовью.

Мои парни стоят рядом. Машина — на другой стороне улочки. И там тоже стоят парни. Тут везде мои парни. Я передвигаюсь, как глава мафии. Повсюду меня сопровождают люди в чёрном. Потому наверное, что я рыцарь, ой, как он, воин света. Я скептически улыбаюсь.

Беру Наташку под руку и веду к машине. Тут идти-то, буквально два шага. Но мы не успеваем сделать и одного из них, как вдруг налетает порыв ветра и срывает платок с Наташкиной головы. Срывает и несёт ввысь.

Платок взмывает, и я инстинктивно бросаюсь за ним. Поднимаю голову и поражённый наблюдаю за ярким солнечным лучом, прорезающим тучу и медленно спускающийся к моему лицу. Я замираю, заворожённый этим видением, и мне кажется, что все тоже смотрят туда же, куда и я.

И в этот момент из-за поворота, из-за каменного забора вылетает машина. «Рафик». «Рафик» с шашечками, маршрутное такси, наверное. Водитель жмёт на тормоз, но слишком уж поздно он нас заметил. Я вижу его искажённое испугом лицо. Оно приближается. Мне кажется, оно приближается очень медленно, но я не могу сделать ни одного движения и, оцепенев, смотрю ему прямо в глаза. До самого момента, когда наступает внезапная темнота…

— Эй, парень, ты совсем что ли!

Чья-то крепкая рука дёргает меня за ворот и буквально срывает с дороги в тот самый момент, когда сигналя, скрипя и отдуваясь, там, где я только что стоял, тормозит старый грузовик, гружёный лесом. Раздаётся скрежет и шипение, несёт бензиновым перегаром и валят клубы пара и дыма.

Охренеть! Я даже поначалу не обращаю внимания на матерящегося водителя, глядя на лупатого зелёного монстра. Это ж «Колхида», чудо советского автопрома. Но чудо не в том, что эта машина каким-то образом появилась здесь, а в том, что я её уже видел.

— Тебе жить надоело, олень, мля⁈ Я те щас рога поотшибаю, нах! — орёт знакомый мне водитель, высунувшись в окно и выдавая многоэтажную матерную тираду.

Водила выглядит подстать своему агрегату. На нём фуфайка и солдатская шапка без кокарды. Морда у него красная, широкая и небритая.

— Проезжай давай, разорался тут! — кричит мой спаситель, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на его.

Передо мной стоит парень лет тридцати пяти, в кожаной лётной куртке и лыжной шапочке. В детстве такие носили. Тёмно-зелёный орнамент, маленький помпончик на макушке. Чехословацкая, что ли. Выглядит, парняга как пугало, если честно.

— Ты чего на дорогу-то выскочил? — беззлобно спрашивает он. — Совсем ума нет?

— Да, чёт тупанул, Глеб Алексеич, — хмурюсь я.

Это ведь наш физрук.

— Тупанул? — переспрашивает он, будто не узнаёт.

— Ага, затупил, даже не ёкнуло ничего. Спасибо тебе. Сейчас бы от этой «Колхиды» меня отскребали.

— Погоди, а ты… Ты откуда меня знаешь?

— Глеб, ты прикалываешься? Ты у меня физруком был. Мы у Скачкова тренировались. У нас в школьном спортзале. Скачков уехал, ты остался.

— Странный ты какой-то, пацан, — с сомнением смотрит на меня этот Глеб. — Ты в какой школе учишься?

— Хорош хохмить! В шестьдесят второй. Закончил уже. Ты откуда взялся?

Выглядит он, надо сказать ошарашенно, будто чудо чудное увидел.

— Из школы как раз иду… — удивлённо говорит он

Он ведёт себя очень натурально, и совсем не похоже, что юморит. Вот артист… Я вдруг замечаю, что сейчас зима. И что стоим мы на Весенней улице а не рядом с храмом Илии Пророка… И вдруг, меня пронзает догадка.

— Извините, — говорю я, сдавая назад. — Обознался.

— Нет, подожди, — не сдаётся он. — Я просто подумал, если ты из шестьдесят второй, то…

— То что? — киваю я.

— Я просто физрук новый, буду там работать после каникул. Вот, подумал, что ты из наших, — увязывается он за мной.

— Из наших, да, — соглашаюсь я, осматриваясь по сторонам и пытаясь понять, что происходит.

Он внимательно смотрит, как я кручусь на месте пытаясь убедиться, что всё это сон. Снег, Весенька, физрук, «Колхида» и, наверняка, надпись «Секс Пиздолс» на булочной.

— У тебя точно всё нормально? — спрашивает он.

— Ага, — отвечаю я, — нормально! Охерительно, Глеб Алексеевич. Я ученик вашей школы, спортсмен и физкультурник. Просто я кое-кого потерял.

— Кого?

— Да, девочку одну. Одноклассницу. Но вы не обращайте внимания, она, наверное, домой пошла.

— А откуда меня знаешь?

— Долгая история, — говорю я. — Но я вам её обязательно расскажу. Потом только. Не сейчас.

Я поворачиваюсь и шагаю в сторону булочной. Да, надпись есть. Куда же ей деваться, надписи этой… На углу стоит Трыня. Он смотрит на меня не отрываясь. На нём драповое пальто с чужого плеча, а на голове куцая кроличья шапка.

— Ты заколёб, чушок, ждать тебя. Принёс? — зло выпаливает он, когда я подхожу ближе.

— Привет, Андрюха, — вздыхаю я, останавливаюсь и запихиваю руки в карманы.

Вдыхаю морозный новогодний воздух и осматриваюсь. В квартире на первом этаже приоткрыто окно, и из него доносится музыка.

— Я тебя спрашиваю, принёс? — настаивает Трыня.

— Не решил ещё, — качаю я головой и приваливаюсь к стене дома.

Приваливаюсь и сползаю вниз. Не вынимая рук из карманов, усаживаюсь на корточки. Прижимаю голову к холодной стене, закрываю глаза и прислушиваюсь к музыке, льющейся в открытое окно.

— «Воскресение»… — говорю я. — Здорово…

Молодые парни, у которых ещё вся жизнь впереди старательно поют очень взрослую песню…

Я во что-то верил и чего-то ждал

В толчее бессмысленных дней

Только я устал, только я не стал

Не богаче, ни мудрей

Я менял любовь на любовь

Я искал добра от добра

Только вижу теперь —

Все напрасно

А когда-то был целым миром двор

Был полон тайн чердак

Семь тысяч дней прошло с тех пор

Я не заметил как

Видно что-то пора менять

Только что — не могу понять

Обещали мне — все впереди

Как знать, как знать

И мне казалось, без моих идей

Мир не сможет прожить и дня

Оказалось в мире полно людей

И все умней меня

Отчего же за столько лет

Так лениво меняется свет

И бредут мудрецы за дураками

След

В след

След

В след

И я хотел познать добро и зло

Чтоб отличить добро от зла

Мне повезло — я смог понять

Как труден шаг от слов к делам

И как глупо рубить с плеча

И как просто быть правым в речах

И как страшно бывает начать

Все с начала

Все с начала

Все с начала

ВСЁ С НАЧАЛА

Дорогие мои друзья. 14 книга закончилась. Огромное вам спасибо. За интерес, за терпение, за идеи, за любовь, за то, что вы есть.

Цикл я не закрываю, потому что надеюсь продолжить. Но не прямо сейчас. Беру паузу, но хочу, чтобы она была небольшой. Посмотрим, постараемся. Думаю, продолжение будет касаться более позднего этапа жизни Егора, но пока ещё не решил. Увидим.

Я очень признателен вам за ваши комментарии и подсказки. Хочу особенно поблагодарить

Анатолия Георгиева за бесценные исторические консультации и подбор классных мест, за невероятно интересные исторические, бытовые и географические подробности и детали.

Я так же искренне благодарю Игоря Сергеева за мысли, идеи, соображения, касающиеся реформ, которые предстоит осуществить Егору, и мироустройства в целом.

Ну, а пока, чтобы вы не скучали, ожидая продолжение, я приглашаю вас почитать новую книгу, только что вышедшую на старт. Она и похожа, и непохожа на эту. События в ней начинаются в 1983 году. Я очень надеюсь, что вы сможете полюбить её героев, некоторые из которых уже попадались вам на глаза в истории про Егора. В общем, надеюсь, вам понравится:)))

https://author.today/work/351448

Искренне ваш, Дмитрий Ромов

🧡