Воин света

11. Куда приводят мечты

— Ну, нет, — мотает головой Айгюль. — Нет, не скажу больше ни-че-го! Вы лучше расскажите. Про озеро там и всё такое. А ещё намного интереснее — про похищение и воздушный бой.

— Тебе же самой хочется, — говорю я, пристально вглядываясь в её глаза. — Ну, так давай, поведай миру, открой тайну, я всё равно уже понял.

— Нет, — крутит она головой. — Ты ничегошеньки не понял, Бро.

Давненько меня так не называли. Бро.

— Итак, где ты будешь герыч искать?

— Чего? — поднимает она брови.

— Some strange music draws me in. Makes me come on like some heroin. Патти Смит, два года песне. Не слыхала?

Она чуть прикрывает глаза и улыбается.

— А давайте музыку послушаем? Есть у тебя эта песня?

— «Танцуя босиком» называется. И нет, этой песни у меня нет. Песня, которая у меня есть тебе хорошо известна. Я тебе её уже исполнил, и называется она «Сообщи мне подробности сделки».

— Нет, — улыбается она и мотает, мотает головой. — Эту песню пусть тебе дядя Ферик споёт. А мы будем тан-це-вать, в конце концов? Это композиторский дом или нет? Давай, что там у тебя? «Дым над водой», «АББА», «Бони М»? Поставь уже хоть что-нибудь.

Айгюль вскакивает с места и убегает, судя по всему, в гостиную.

— Такое чувство, — шёпотом говорит Наташка, — что она немного подшофе.

— А-а-га, — киваю я. — Подшофе. Практически. Только не от алкоголя.

— Ты… ты думаешь, что она… — Наташка таращит глаза.

— А ты что, не слышала про такие вещи, как наркотики? Хорошо если лёгкие, а то ведь может статься, что угодно.

Из гостиной доносится музыка. Довольно громкая, надо сказать. Мы идём туда, как крысы на звуки волшебной флейты. Айгюль отжигает, демонстрируя пластичность и гибкость фигуры, а также завидное чувство ритма и хореографическую изобретательность.

Голые руки и ноги, смуглые плечи, едва прикрываемые тканью лёгкого тонкого платья, мелькают как на сцене. Кордебалет телевидения ГДР отдыхает.

Багэма, багэма мэма, ансамбля нет на свете лучше Бони эма.

— Я каждую ноту отдельно чувствую, — восхищённо сообщает она, и, судя по всему, это у неё совсем не в первый раз.

Айгюль часто подпрыгивает, а вслед за ней подпрыгивает и игла на пластинке, заставляя проигрыватель подстраиваться под ритм её танца.

Я падаю на диван, и Наташка устраивается возле меня.

— Давайте! — призывно машет руками и бёдрами Айгюль. — Потанцуем!

— Иди, Наташ, — киваю я на «танцпол», но Наташка только фыркает и рассыпает пригоршню искринок, срывающихся с её шевельнувшихся волос.

Айгюль переходит к вариациям на тему танца живота и опускается перед нами на пол, затейливо колыхаясь в области груди рвущейся из-под слабой защиты шёлка.

— Ну, что приуныли? — ухмыляется она. — Это же так классно!

Тонарм доезжает до конца последней дорожки, с шорохом уходит к центру и автоматически поднимается. Щёлк. Проигрыватель отключается. Срабатывает автоматика. Япона мама, «Техникс», крутейший звук и солидный вид.

— Итак, — говорю я, когда обессилившая Айгюль садится на диван справа от Натальи. — Какой у тебя план приобретения?

— Ёлки, какой план? — смеётся она. — У меня целый мешок отличного плана!

Она поворачивается на заднице, закидывает ноги на подлокотник, ложится и кладёт голову Наташке на колени.

— И вообще, я спать хочу. И борща ещё немного. План до идиотизма прост. Приеду в Ташкент, надену хаки, возьму отряд, машину и поеду в Афган. Ты знаешь, как это бывает. Буду ехать-ехать-ехать-ехать, точно так же, как мы с тобой ездили в тот раз. По пути заеду к… Нет, к Нематулле не заеду. У дяди Ферика теперь новый друг, Саид. Переночуем у него и выедем к границе. Забашляем погранцам, там у меня дружок сердечный службу тянет, симпатяга и прохвост, круче Остапа Бендера. Он всё устроит. Поторчу там несколько дней и поеду на сделку.

— Неизвестно к кому?

— Ну, иногда бывает известно к кому, а иногда, как в тот раз. Но я же не одна буду а с бандой головорезов. Тогда, конечно, была исключительная история, когда придурок притащил бензопилу. Ну, бомба два раза в одну воронку не падает. Сделаю дело и отправлю всё в Питер, а лаврушники заплатят нам три цены, а то и больше. Это уже дядя Ферик будет с ними рамсить. Что тебе не нравиться? Вся дурь за кордон пойдёт, буржуев травить. Сделка будет в Питере, прям на судне. Чик-чик, вот вам деньги, а вот вам стулья. Народу будет, можешь сам представить, куча. Целая армия. Приедут джигиты, басмачи, может, твоих парней дядька припряжёт. Всё чисто, сделка века, будем в бабках купаться, жрать бабки будем. Только надо съездить и купить. Но это я умею. Сто раз уж покупала.

Она вздыхает и прикрывает глаза.

— Пятьдесят кило — это серьёзный груз, — замечаю я.

— Ну, и я ведь девушка серьёзная. Но, если хочешь, можешь поехать со мной и убить всех плохих… душ… манов, если что…

Язык у неё начинает заплетаться.

— А герыч? В Афгане же его нет, вроде…

— Слушай, Егор, отстань ты! — устало говорит она. — Если беспокоишься, поезжай и помоги.

Наташка слушает это с широко раскрытыми глазами, типа, охренеть, ты ещё и с душманами успел тудэм-сюдэм и наркотой барыжил?

— Беспокоюсь, конечно, — отвечаю я. — Потому и спрашиваю. Не хочу, чтобы ты ехала и рисковала жизнью.

— Жизнью, — начинает смеяться Айгюль.

— Ну, да, естественно… Твой план выглядит каким-то очень беспечным.

Мои слова будто подливают масла в огонь и она смеётся громче. Громче и громче. А потом резко замолкает.

— Это всего лишь бизнес, — медленно говорит она и зарывает глаза. — И жизнь бизнес, и наоборот, бизнес — это жизнь. Можно я тут у вас полежу немножечко? А то что-то ни рукой, ни ногой пошевелить не могу, будто в камень превратилась… Дядьке не вздумай сказать, что я проболталась, что он с грузинами бабки делает. Ты не велишь, а он делает. И я делаю, а как жить-то? Жить-то надо.

— Блин, да сколько ему бабала нужно, дядьке твоему? Про золотую рыбку пусть почитает, а то подзабыл жизненную мудрость. Там хорошо показано, куда приводят мечты.

Айгуль не отвечает.

— Уснула… — удивлённо шепчет Наташка.

Она аккуратно поднимается, чтобы не слишком побеспокоить гостью, выходит из комнаты и вскоре возвращается с подушкой и одеялом.

— Вот так, — говорит Наталья, устраивая отрубившуюся танцовщицу поудобнее. — Слушай… как она не боится…

Думаю, боится. Ещё как боится…

Ближе к вечеру следующего дня мы с Чурбановым едем на дачу к Леониду Ильичу.

— Ну… муж… как жизнь э-э-э… семейная? — радостно скрежещет генсек, приветствуя меня.

— Жизнь прекрасна, Леонид Ильич. Честно сказать, в нашей стране вообще грех жаловаться на жизнь.

— Молодец, — улыбается он.

Мы выходим из дому и идём к беседке. Ильич опирается на руку зятя и на мою тоже, вернее сказать, крепко держит меня за руку. На нём синий спортивный костюм с надписью «СССР» на спине и небольшим гербом на груди, большие солнечные очки, как у черепахи из мультика и белая шляпа.

День сегодня для конца августа жаркий, но в беседке хорошо, приятно. Приносят тарелки, ставят на стол, приборы, раскладывают салфетки.

— У нас… э-э-э… шашлык, — жуёт губы Леонид Ильич, словно тренирует и разминает их перед схваткой. — Ты не забыл, э-э-э… что едешь со… мной э-э-э… на охоту, когда сезон… э-э-э… наступит?..

Звуки языка округлые, с детства вошедшие в сердце, но голос скрипучий…

— Конечно, помню, Леонид Ильич, уже ружьё присматриваю. Подал заявление в общество рыболовов и охотников.

— Ай, — машет он рукой, — ничего э-э-э… не надо… Главно… е… смотри, чтобы э-э-э… тебя Черненко не… подстрелил…

Сказав это, он начинает смеяться. Рот у него широко не открывается и выглядит это всё довольно странно, но хохочет он явно от души.

— Да за что же ему в меня стрелять? — удивляюсь я, тоже улыбаясь.

— За… что? — кудахчет генсек. — За правду… э-э-э… комсомольскую…

Чурбанов тоже ржёт. Один я делаю вид, что не понимаю, в чём тут дело и деликатно улыбаюсь, как юный дурачок.

— Он теперь… Только о тебе… э-э-э… и думает, покровитель э-э-э… бабников… Его… только это секрет… в ЦК не взяли после войны за аморальное э-э-э… поведение. А тут ты ему…

— Ну, я же этого не знал, — улыбаюсь я, оценивая как бы случайную иронию судьбы. — Этот Зевакин сказал, что у него есть покровители в партийных органах, которые сами такое дело любят. Безобразие же, Леонид Ильич. Вы понимаете, он же до Натальи моей домогался. Если бы не это, так никто и не узнал бы. Он ведь всех девушек в страхе держал. А как узнал, что я не намерен это дело на тормозах спускать, сразу отца подключил, тот — прокурора, меня обвинять начали в том, что я не совершал.

— А вот э-э-э… надо было… совершить, — сжимает Брежнев кулак. — Это ж надо… ответственный работник, твою мать… Молодец, Егор!

— Ну, тут без Юрия Михайловича я бы не справился. Это ведь он нашёл грамотного следователя, девушку, между прочим, и она это дело быстренько размотала. На раз-два, буквально.

— Знаю, — кивает генсек. — Юра мне уже… доложил… подробно. Молодец… Но впредь э-э-э… нельзя такие э-э-э… материалы без согласования с э-э-э… политбюро. Костя мне всю э-э-э… душу вытре… пал… Прилетел вчера…

— Ну, так его же это совсем никак не затрагивает, — удивляюсь я, но Брежнев ничего мне не отвечает, а лукаво улыбается и грозит пальцем. Знает, что я знаю, но держу мину. И мина у меня, и игра неплохие, чего уж там. Даже мой нынешний шеф оценил.

Мы едим шашлык, мягкий и сочный. Пьём «Зубровку». Над нами носятся мухи, над мухами — птицы, а над птицами — только небо, синее, ясное, немного грустное. Скоро лету конец, скоро деду Лёне конец, стране конец, нам всем… Хочется продлить последние дни покоя. Продлить, насладиться, упиться ими всласть, досыта, до изжоги, чтобы не хотелось больше.

Да только так не бывает и будем мы, неважно, получится или не получится переломить ход истории, будем печалиться и грустно улыбаться вспоминая деньки золотой юности, когда, полные сил и надежд, слушали мягкую и, одновременно, скрипучую речь дорогого генсека, ели сочный шашлык и отмахивались от мух. А, главное верили и в будущее, и, неосознанно, в то что жизнь земная бесконечна, по крайней мере, наша…

— Бесконечна жизнь в Царствии Небесном, а здесь, на земле, только родился человек и сразу к смерти идёт. Плоть наша испорчена, смертны мы. Знаешь чем испорчена?

Сухонький старый священник весь в чёрном, с косматой неухоженной бородой и мутными глазами сидит на длинной тёмной лавке в храме Илии пророка в Обыденском переулке.

Я захожу сюда на следующий день, после работы. Здесь тихо, пахнет ладаном, свет свечных огоньков отражается в золотых окладах, стёклах, прикрывающих образа и канделябрах. Людей нет, только вот этот старичок, да сосредоточенная женщина в платочке, перебирающая свечи. Инвентаризацию товара проводит.

— Первородным грехом, отче, — киваю я. — Отпали мы от Бога своего.

— Отпали, — грустно кивает он. — Отпали…

Сказав, крепко задумывается, а когда через минуту обращает на меня взгляд, сразу и не понимает, кто я, и чего мне надо.

— Ах, да… — кивает он. — Креститься и венчаться. Хм… Про грех первородный слышал, а креститься не сподобился?

— Да, батюшка, можно и так сказать…

Он глядит на меня испытующе и ничего не говорит.

— Свидетельство о браке нужно показывать? — спрашиваю я.

— Покажи, коли имеешь, — кивает он. — А родители крещёные?

— Не знаю, они сорок первого года… может, и не крестились…

— А ты, значит, сам решил? Чего раньше не пришёл?

— Да как сказать… Подскажте мне, беспокоит меня вопрос один…

— Сядь, — кивает он, и я опускаюсь на лавку рядом с ним. — Рассказывай.

— Мы же не допускаем переселения душ, — говорю я. — А если человек… умер, а душа его не туда, куда надо отошла, а перескочила в оболочку другого человека…

— Куда? — хмурится священник.

— Ну… я даже и не знаю, как объяснить… в тело другого человека.

— Ну-ка, крест поцелуй, — протягивает он мне серебряный крест висящий на груди.

Я прикладываюсь.

— Надо же, — качает он головой и запускает руку в бороду. — И иконы святые целовал… Может ты того?

Он хмурится и делает неопределённое движение головой.

— Вроде нет.

Священник погружается в раздумья, покусывая усы.

— Я тебе так скажу… — отвечает он, хорошенько поразмыслив. — Как звать тебя?

— Егор…

— Егорий, значить, Георгий то бишь… Так вот, Георгий, Господь всё может. Всё. Человек умишкой-то своим и объять не в состоянии. Как Он решит, так и будет. Если есть на тебя виды у Него, будь добрый, делай, что потребно. Вот и весь сказ. Отрекаешься сатаны?

— Отрекаюсь.

— Молодец. Значит покрестим и обвенчаем тебя, Георгий…

— А если душа-то… ну в том… другом… Эх…

— Ничего, ещё раз покрестим. На службу приходи. Комсомолец?

— Конечно.

— И это ничего. Вы же там по другой части, про дела земные думаете, а мы — про духовные. А из ваших многие веруют. Многие… Да и как не веровать? С ума же сойдёшь… Страшно жить без веры-то…

После храма я еду в казино.

— Здравствуйте, Фархад Шарафович, — киваю я. — А где Айгюль? Не могу дозвониться. Уже в Ташкент уехала?

— А? Что?

Он внимательно смотрит, пытаясь проникнуть в мою голову и понять, знаю или не знаю. Я ещё не решил, как с ним лучше поступить. Поэтому пусть пока думает, что не знаю.

— Да-да, — несколько раз кивает он. — Уехала. Там кое-какие делишки у неё. Так, ничего особенного. Скоро вернётся. А ты чего хотел?

— В гости хотел пригласить, — развожу я руками. — Но что ж теперь. А когда вернётся?

— Скоро, — улыбается сладкой узбекской улыбкой Ферик Ферганский. — Скоро приедет.

Честно говоря, не понимаю, как он её отправляет на такие операции. Раньше он всё на неё валил, что вроде как она сама принимает решения, и он не имеет на неё влияния. Но, честно говоря, очень слабо я в это верю. Раньше слабо верил, а теперь и подавно…

Вскоре появляется Ламази Джон.

— Он сюда каждый день ходит? — тихонько спрашиваю я у Ферика, пока грузинский друг идёт в нашу сторону, широко улыбается и машет рукой.

— Нет, не каждый, — отрицательно мотает головой Ферик. — Второй раз, мне кажется, с того дня, когда ты тут был.

Ну-ну, всё равно правду не скажешь, надо будет у Лиды потом уточнить.

— Привет, Джано, — протягиваю я ему руку. Как дела? Решил заглянуть к нам на огонёк?

— Здравствуйте, — улыбается он и отвечает на наши рукопожатия.

Ни о чём серьёзном не говорим, просто лёгкий трёп, когда каждый присматривается к каждому, и ничего не предпринимает.

Когда я начинаю собираться домой, Джон увязывается за мной, чтобы сказать что-то секретное, предназначенное только для моих ушей.

— Слушай, Бро… — говорит он и оглядывается по сторонам, бросая красноречивые взгляды на моих парней.

— Что?

— Тут дело такое…

— Ну, а что ты молчал, раз дело? — хмурюсь я.

— Так там неудобно было, не хотел, чтобы Ферик видел, что мы шушукаемся…

Неприятный ты, тип, Ламази Джон. С Фериком уже обо всём договорился, а теперь комедию ломаешь…

— Ну, хорошо, — принимаю я решение. — Можем в машине поговорить.

— Договорились, — кивает он. — Нормально.

Мы спускаемся и идём к машинам. Парни остаются снаружи, наблюдая за всеми хотя бы маломальски подозрительными явлениями. К счастью, сегодня всё нормально.

— Слушай, Бро, дорогой, — начинает он заговорщицки. — У тебя есть прямо отличная возможность.

— Серьёзно? И какая же?

— Сегодня приехал Зураб Гагринский. Знаешь зачем?

— Скажи, — пожимаю я плечами.

— За тобой, он примчался. За тобой.

— Поясни, — киваю я.

— Да чего пояснить. Он приехал в качестве того, кто может нанести серьёзный ущерб, — пожимает плечами Джон и проводит ребром ладони по шее. — Человек он очень дальновидный и авторитетный. Уважаемый. В годах уже. Но здесь он не один, а с охраной. С ним четыре человека из десантников. Это параллельный план. Сейчас таких будет неисчислимое множество. Понимаешь?

— И что ты предлагаешь?

— Надо его либо сделать своим, либо устранить. Вот, что я предлагаю.

— Радикально, — качаю я головой. — И неожиданно. Кто устранять будет? Ты?

— Так у тебя же армия есть, — пожимает он плечами.

Все хотят моей армией воспользоваться.

— Ну, ладно, давай попробуем подумать на эту тему. Если мы его грохнем, — размышляю я, получится очень серьёзный конфликт, вроде как я ни с того ни с сего накинулся и умертвил. Безо всякой причины. Да?

— Будет, будет причина, — активно жестикулирует Джон. — Только потом может поздно быть. Тем более, ты, если я помню, пригрозил всех, кто прибывает без твоего согласия гасить. Поехали, короче, я тебе покажу его.

— Нет, сегодня никак, — отрицательно мотаю я головой. — Не получится. Давай на завтра тогда договоримся.

Он разочарованно вздыхает:

— Ну, ладно. Значит завтра в это же время.

Следующим утром, приехав на работу, я пытаюсь первым делом разыскать отставного майора Игоря Рашидовича Динмухаметова. Он спец по блатным, хочу, чтобы он меня перенаправил к тому, кто знаком с сиюминутной ситуацией в Грузии и Азербайджане. Дозваниваюсь с первого раза.

— А, Егор Брагин, — усмехается он, вспоминая меня. — Какими судьбами?

— Помощь нужна, Игорь Рашидович, — сознаюсь я.

Узких спецов по нужным регионам он не знает, но сам кое-что полезное рассказывает. Впрочем, одного столичного спеца он всё же советует. Ну, посмотрим, уточним у Чурбанова.

Вечером я встречаюсь с Джоном у казино и еду куда он показывает. Это оказывается совсем рядом. Мы подъезжаем на Тверскую площадь и останавливаемся так, чтобы было видно ресторан «Арагви».

— Сейчас, — говорит Джон, поглядывая на часы. — С минуты на минуту будет.

И действительно, вскоре подъезжает чёрный «Мерседес»

— Приехал, смотри, приехал! — показывает на «мерс» мой сопровождающий.

Из машины выскакивают трое крепких и довольно основательных ребят и старик грузин.

— О, видишь! Это он.

— Точно? — хмурюсь я. — Это и есть Зураб Гагринский?

— А! Зачем спрашиваешь, я же сказал уже! Да, это он и сесть! Сейчас поедем, я покажу, где он живёт. Я у него в квартире засаду бы и сделал. Он приходит и тут мы его накрываем! Как идея?

Он звонко хлопает по одной ладони тыльной стороной другой.

— Отличная идея, говорю я, — открывая дверцу. — Просто огонь.

— Э-э! — удивляется мой собеседник. — Ты куда⁈

— Погоди минутку, — бросаю я и, выскочив из тачки бегу в сторону этого Зураба.

— Зураб Ревазович! — окликаю я грузинского авторитета. — Одну минуточку!

Его охранники хватаются за оружие, но они слишком медленные. Слишком…