– Слав! – послышалось гулко, будто из бочки. – Эй, Слав, прием!
– Я же говорил, в штаны наложит. – Голос Толстого привел меня в чувство. – Очнись, убогонький!
Я вздрогнул всем телом и перевел взгляд на ребят. Несколько пар взволнованных глаз таращились на меня и жадно требовали объяснений. Зоя сидела рядом и держала фотографию, поднятую с пола, Глеб и Ванька, скрестив руки на груди, нависали надо мной, будто горы над альпинистом, а Катюха с Ингой топтались за широкими спинами ребят.
– Это Федька, – еле выговорил я и закашлялся оттого, что горло пересохло. – Федька…
– Ну допустим, Федька, – раздраженно вздохнул Глеб. – Что с того?
– А то, – соскакивая с места и хватая Глеба за плечи, забормотал я. – Я видел его, видел, ясно? Он подвез меня до деревни на своей старой кляче, он разговаривал со мной, отвечал на вопросы… Я же говорил, что видел ребенка! Это призраки… Призраки!
– Так, – оборвал меня Глеб, усаживая обратно на кровать, – давай по порядку. О чем речь?
Пришлось рассказать ребятам все, что я успел увидеть и услышать в Гнезде. Я начал с самого начала, вспомнил каждую деталь с момента встречи с Федькой, не забыл упомянуть похищение, попытку бегства из деревни, поход в баню и ребенка-привидение. Я нес все, что приходило в голову, путался, запинался, возвращался к пропущенным деталям пазла и снова пытался изложить свои мысли. В моем рассказе все события сплелись в один невразумительный комок. Показалось даже, что меня начало лихорадить.
– Это… это…
– Успокойся, – тихонько похлопав меня по спине, попросила Зоя.
– Вы мне верите? – с дрожью в голосе спросил я. Мне сейчас очень нужна была поддержка. Я никогда не считал себя трусом, но не мог привыкнуть к паранормальным явлениям этой проклятой деревни. – Верите?
– Думаю, врать ты не стал бы, – присаживаясь рядом со мной, ответил Глеб. – Уж в призраков-то я могу поверить…
– Правда?! – ахнули мы с Зоей, переглянулись и снова уставились на Глеба.
– Правда. Ты, Зоя, не особо прониклась моей находкой, – он кивнул в сторону коробки, – а вот я изучил ее содержимое вдоль и поперек.
Парень принялся доставать бумаги со дна картонки. Несколько минут в комнате царила полнейшая тишина, нарушаемая только галдежом в гостиной.
– Вот. – Глеб протянул мне клочок пожелтевшей бумаги. – Это письмо. Может быть, и не такое странное, как все остальные, но, думаю, в нем должна быть подсказка.
– С чего ты взял? – хмыкнула Зоя.
Она смотрела на находки, не скрывая недоверия.
– А вот сейчас и узнаем. Читай вслух, Слав.
Я осторожно взял листок. Он был исписан с обеих сторон тонким, размашистым почерком. На пожелтевшей бумаге чернила, казалось, отливали зеленым, где-то проступали пятна то ли от чая, то ли от слез… Я принялся читать.
С каждым днем кости балят все больше, а галава сабражает уже не так харашо. Я просто дряхлый старик. Я никагда не баялся адиночества, но теперь баюсь… Мне кажется, демоны этой деревни сведут меня с ума, и умирать придется простафилей. Вабражение рисует страшные картины и шутит со мной, а страх засел в печонке и не сабирается вылазивать оттудова. Я почти ослеп и теперича отпечатки памяти мерещатся мне на каждом шагу.
Я оторвал взгляд от записей и опасливо посмотрел на ребят. Руки дрожали, на ладонях выступил липкий пот, а внутри все холодело от страха. Глеб понимающе кивнул, и я продолжил:
Я не смог до канца панять с чем связано проклятье Вороньего Гнезда, но любому дурню ясно, что разгадка кроется там, где существует что-то невсамделишное. Призраки, вот, – деревенская мазоль.
Я долго наблюдал за тем, как ребята маего возраста сходят с ума от тутошней чертовщины. Наблюдал и умалял себя беречь мозги и не поддаватся на уловки проклятущей деревни. Многие апускали руки по ночам засыпали напившись до чертиков, но я баролся каждую секунду сваей грешной жизни. Вазможно от того что мне не пришлось ни о ком заботиться, я и видел единственый смысл в попытках разгадать проклятье Гнезда. И адиночество, стало быть, есть спасение.
Кагда ребятня чуть памладше меня начила забывать о тутошней чертовщине, я совсем вздумал апустить руки. Я не панимал, что праисходит думал, что паявилась еще адна беда, но забытие стало лекарством патаму что люди перестали страдать. Со временем я попривык, что таких, как я, помнящих стариков пачти не асталось, но все равно мучался от адиночества. Может и надо было завести семью, да только что об том гаварить… Поздно уж.
Теперича я уже ничего не смогу сделать чтобы асвабодить людей от демонской порчи. Я – старик, изнасивший свое тело, силы меня уже давно как пакинули. Но кой-что я все же смог исправить. Дурость, шутку, каторая привела к кашмарным делам… Именно из-за той забавы, случившейся со мной и другими оболдуями без царька в галавах в далеком детстве, я нес это бремя всю жизнь. Я – один из детей, убивших Митрофана. И я расплатился за то спална.
Я прервался, чтобы перевернуть лист бумаги и смочить пересохшее горло слюной. Мысли в черепной коробке жужжали роем диких пчел. Меня то бросало в жар, то бил озноб.
Еще мая мамастара гаваривала чтобы упокоить заблудшую душу нужно акрапить останки святой вадой и зачитать молитву. Но не та молитва должна упокоить мертвеца что сочинялась пасторонним, а та что пашла из сердца да от души. Вот пряма так и гаварила. Я вспомнил ее слава и принялся искать тело старого лесника на балоте. В паследнее время именно его отпечаток все чаще прихадил ко мне и наравил запугать до смерти. Где тело утопленного я знал ибо забыть то зверство было выше мочи моей. До сих пор тот день снится мне в кашмарах, а других снов я и вовсе не вижу…
Теми поисками я искалечил себе все тело и душу. Я сам нырял на дно трясины страхуясь только привязаной к топалю веревкой. Страх выварачивал внутрености наизнань, слез пралил больше чем красна девица, но то ж я сам винават в сваих мученьях.
Как поднял тело Митрофана со дна балота я зделал все как вилела мамастара. Облил труп святой вадой из церкви каторой тогда уж и в помине не было и рассказал ему обо всех тяготах хранящихся в моем стариковом сердце. Все сказал. И поплакал и пращенья папросил и пажелал теперича спать спакойно. И даже если паначалу мне все казалось сплошными враками то после того я уверовал аканчательно ибо Митрофана с тех пор не видел.
Все дастойны правильных пахорон. Вот и я пахоронил убиенного как надобно и понял тагда что отпечатки памяти или демоны прошлых лет или призраки как кому угодно раждаются из за неправильности. Митрофана засасала трясина никто его не отпевал не праважал как надобно вот он и астался блуждовать по миру. Значит нужно искать обиженных мертвецов…
Письмо было датировано пятнадцатым июня одна тысяча девятьсот девяносто шестого года, подписано «Ф. И. Андропов». Я закончил читать и тут осознал, что меня мутит. Живот скрутило, предательски выступившие слезы жгли глаза. Я спрятал лицо за ладонями.
– Да, – подал голос Глеб, – жуткая история. А теперь, если поверить в призраков, и того хуже…
– Где… – еле выдохнул я, – где ты нашел коробку?
– На чердаке одного заброшенного дома. Мы прочесывали тогда все пустующие постройки, искали зацепки.
– Этот дом находится на болоте? В зарослях ивняка?
– Ну да, – ответил парень. – Он, кстати, за огородом твоей бабушки. Его почти не видно из-за стланика, но…
– Значит, это Федькины вещи, да? – обращаясь скорее к себе, чем к собравшимся, задал вопрос я. – И он жил в том доме…
Я соскочил с места, метнулся в гостиную и прильнул к кружке с водой, забытой кем-то на столе. Выпил залпом, немного отдышался и вернулся на прежнее место. Ребята испуганно переглянулись.
– Слав, объясни, – попросила Зоя.
– Я был там, – икнув в попытке подавить рвотный рефлекс, буркнул я. Вода немного охладила взбесившийся желудок. – Сегодня. История про Митрофана – правда… Все, что рассказал лесник, было правдой. – Я измученно взглянул на нее. – Тот, кто спас меня из болота, – Федька, Федор Ильич, лесник, живущий в том доме.
– Живший, ты хотел сказать? – поправила Зоя.
– Живший, но обитающий там до сих пор, – глухо пробормотал я. – Похоже, мы нашли первый отпечаток, который нужно упокоить.