Воронье гнездо

Глава 16 Кладбищенские жители

Следующий день пролетел слишком быстро. Наступившие сумерки не предвещали ничего хорошего. Уже заранее у меня ныло в желудке, колени дрожали, а голос иногда срывался на истеричные нотки, но я старался мужаться… рядом шла Зоя.

– Боишься? – словно читая мысли, спросила она.

– Немного.

Не хотел врать, но соврал. Еще как боялся.

Шли по дороге-мосту, ведущей из деревни, к той самой кирпичной остановке. По правую руку – река, тихая и спокойная, но при свете луны невероятно пугающая, по левую – трасса из щебенки, уходящая в районный центр, Уйское. Выход, казалось бы, так близко, но он был недостижимо далеко.

В руках – лопаты, у Кики – еще и бита. Впереди – перекресток. Кладбище. Реально жутко.

– Я тоже, – вздохнула она, – но вместе не так страшно. Лишь бы разделяться не пришлось.

– Э не-е-е, – протянул Кики, идущий по левую руку от меня. – Об этом даже не думайте! Разделимся, начнем слышать странные звуки, пойдем на зов смерти, а там – бац! – Парень хлопнул в ладоши, и у меня внутри чуть что-то не оборвалось. – И сожрут нас! Я, было дело, любил ужастики. И все они начинались и заканчивались до смешного одинаково… Так что никаких разделений, слышим звуки – стреляем без предупреждения!

– Было бы из чего стрелять, – хмыкнула Катюха, вприпрыжку шагающая возле Глеба.

Бойкая и бесстрашная девчонка, я откровенно завидовал ее решимости.

– А у меня бита. Если что, зашибу!

– Тебя как, кстати, звать-то? – меняя тему разговора в попытке оттянуть неизбежные мысли о предстоящей операции и отгоняя неумолимый страх, спросил я.

– Вано, а он, – Кики ткнул в непривычно молчаливого Рыжего, – Саня.

Рыжий Саня беспомощно посмотрел на меня и состроил гримасу, чем-то отдаленно напоминавшую слабую улыбку. Мне показалось, его тошнило. Не мудрено, я специально не ужинал перед походом на кладбище, но дурнота все же нет-нет да накатывала.

– А Кики – это чтобы не путать с Ванькой То́лстым?

– Да нет, – как-то уклончиво ответил Кики.

Катюха звонко загоготала.

– Давай, Вано, – передразнила она интонацию парня, с которой он представился, – расскажи историю своего прозвища.

Сейчас уже посмеивались все собравшиеся, а меня начало одолевать любопытство.

– Да чего там рассказывать, – буркнул Кики, – история как история… Начал я как-то икать на всю ивановскую, а эти, – парень ткнул пальцем в каждого из ребят, – только ржать и горазды. Нет чтоб воды подать, руку помощи протянуть, так сказать, а они только крякали, как утки при спаривании. Вот как сейчас!

Ребята заливались смехом. Казалось, все уже забыли, куда мы направляемся. А кладбище тем временем становилось все ближе…

– Я, между прочим, тогда весь в грязи извозился – падал, шишек и синяков набил, а они… – Кики рассказывал, а сам ухмылялся. Похоже, его тоже забавляла эта история. – А на следующий день в штабе эти сволочи встретили меня хоровым иканием, представляешь? Снова ржут и икают всем табором! Несколько дней подряд икали, потом кто-то Кики придумал. Так и прилипло.

– Зато креативно, – подметил я. – А то Рыжий да Толстый.

– Это что, – хмыкнул Кики. – Батя рассказывал, еще пацаном был, его друг на улицу мешок вафель притащил. Еще вспомнил, говорит, вкусные были. Так вот, потом этого друга Вафлей и прозвали, так погоняло по сей день и живет с ним… Это раньше Вафля только смешно было, а теперь-то, когда под этим словом подразумевается попросту лошара, еще и унизительно. Уж лучше Кики.

– Ага, или Цербер, – подхватила Зоя и укоризненно глянула на меня, но улыбку сдержать не смогла. – А у тебя, Слав, есть кличка?

– Мм, есть вообще-то. Артос.

– Это как мушкетер, что ли? – Кики нахмурил брови.

– Мушкетеров звали Атос, Портос и Арамис, – вставил Глеб, – а это слово, скорее всего, от английского art. Художник?

– Типа того, – ухмыльнулся я. – Граффитчик.

– Артос – это так… утонченно, – саркастично заметила Зоя. – И пафосно. Тебе под стать.

Я снова по-идиотски заулыбался… Почему-то хотелось отвечать улыбкой на любые слова Веснушки, пусть даже саркастичные. Да что вообще со мной происходит?

Пока витал в облаках и попутно пытался разобраться в себе, не заметил, как перед носом выросли довольно высокие железные ворота кладбища, сваренные из стального «уголка». «Храм мертвых» был обнесен крашеным частоколом. Глеб тяжело выдохнул и с неприятным скрежетом отодвинул засов, открывая путь к мертвецам.

Шум деревьев, растущих за оградами могил, и чавканье не убранной на общей территории жухлой травы под ногами были единственными звуками, наполнявшими пространство. Начал моросить мелкий дождь, нагнетая обстановку. Мне представилось, что это не я сейчас стою в обители мертвых, а парень из жуткого триллера и вот-вот заиграет какой-нибудь трек, дающий понять, что герою конец…

Луна светила на удивление ярко, но, чтобы рассмотреть таблички с именами на крестах, все равно приходилось светить фонариками. Ладно хоть девчонки догадались их взять, потому что я, да и остальные парни, уверен, ни разу не подумали о такой необходимости.

Большинство могил были ухожены. Мы решили проверить сначала самые невзрачные, кажущиеся заброшенными, и угадали. Место упокоения Федора Ильича было спрятано под ветками невысокого кустарника. Он сильно разросся и опутал корнями почти весь могильный холмик, такой же одинокий, каким был при жизни покоящийся там человек. Крест с крышей покосился, голубая краска на нем облупилась. Фотографии не было, только имя: Андропов Федор Ильич.

Я заранее поинтересовался у бабушки, сколько полных тезок старого лесника могло лежать на кладбище. Вышло бы крайне глупо, если бы мы раскопали не того Андропова. Но бабушка уверила, что такой только один, так что ошибки быть не могло. Бояться нечего, кроме собственного акта вандализма. Ну и встречи лицом к лицу с разлагающимися останками мертвеца… Плевое дело.

Лично меня на кладбище пугало абсолютно все. От жутких кованых оград из тонких прутьев, разномастных крестов, памятников до шуршащих на ветру венков и искусственных цветов. Я боялся просто дотронуться до всего этого, словно, прикасаясь, можно было заразиться опасной болезнью. А еще вороны. Эти птицы были повсюду и, казалось, никогда не спали. Звонкое «кар-р» в мрачной кладбищенской тишине испугало меня до чертиков. Я сильнее сжал пальцами черенок лопаты.

Перед тем как начать копать и выковыривать намертво засевший в земле кустарник, все немного помедлили, молча глядя на могилу. Глеб, как истинный лидер, дал команду на старт, и работа закипела.

Поначалу было очень страшно, но за тяжелой работой мысли о том, что я нахожусь ночью на кладбище, отошли на второй план, и страх притупился. Спина ныла, руки горели от быстро появившихся мозолей, а в висках монотонным «бом-бом» стучал пульс. Воды, кроме святой, никто не взял, но я почему-то не отважился ее испить. Слабо моросящий дождь тоже не позволял утолить жажду, а только нервировал.

Часы тянулись бесконечно долго. Работали не разговаривая. Молчание было каким-то тягучим и слишком плотным, но открыть рот не решался никто. Дождь совсем не помогал. Земля под ногами становилась липкой из-за примеси глины, это месиво толстыми комьями налипало на кроссовки. Мне хотелось сдаться и отказаться от затеи, но я терпел боль в руках и усталость из последних сил. Не желал показаться слабаком, которым был на самом деле, как я теперь понял… Девчонки, как назло, крепились. Обе пыхтели от натуги, но не переставали копать.

Через некоторое время Глеб стоял в разрытой могиле уже по грудь. Когда его лопата глухо ударила о крышку деревянного, уже трухлявого гроба, он предложил передохнуть. Хотя, скорее всего, просто собирался с мыслями. Чтобы решиться. Решиться снять крышку гроба.

Глеб вылез из глубокой ямы, облокотился на черенок лопаты и уставился вниз. Все повторили его движение, обступив могилу кругом.

– Я уж думала, что мы никогда не закончим, – выдохнула Зоя, убирая со лба мокрую прядку медных волос. – Завтра не встанем с крова…

Девушка оборвала фразу на полуслове и испуганно уставилась мне за спину, беззвучно открывая рот. Тут же я услышал Катюхин визг, неистовый матерный ор Рыжего и командный вопль Глеба: «Бегите!» Когда обернулся, поджилки от страха затряслись. На нас надвигались громадные черные тени, адовы демоны, не иначе. Они жалобно выли и скулили, протягивая к нам когтистые лапы.

Я рванул за ребятами, буксуя на мокрой почве и видя перед собой только сверкающие пятки Кики – единственного обладателя биты, которую он так и не пустил в ход. Сердце, казалось, подскочило в черепную коробку и бухало там, как заведенное. Не помню, как перемахнул через забор и оказался на дороге. Луна в этот момент, будто нарочно, скрылась за облаками, пришлось ориентироваться на топот бегущих впереди друзей.

Я несся, задыхаясь, и вдруг земля ушла из-под ног. Меня приняла в объятия холодная вода… С перепугу я угодил прямо в реку возле кладбища. Тина и ряска облепили мне лицо, заползли в уши, глаза и ноздри. Несмотря на дневную жару, ночью вода была ледяной. Я хотел закричать, но вместо этого гортанно булькнул, проглотив приличную порцию гниющей мути, отчего сильно закашлялся. Острыми камнями на дне разрезал ладонь; руку пронзила такая боль, будто речное чудище вцепилось в нее острыми зубами. От этих мыслей сделалось еще хуже. Я закричал, захлебываясь и понимая, что никто не придет на помощь. Друзья сбежали, спасая свои шкуры.

В какой-то момент мне показалось, что я почти выбрался, – до берега было рукой подать, – но что-то вдруг схватило меня за лодыжку и потянуло назад. Я истошно завопил. Чьи-то тонкие костлявые пальцы крепко держали за ногу, больно впиваясь в кожу. Меня охватило такое чувство безысходности и страха, какое еще не доводилось испытывать в жизни. Я понимал, что все происходит на самом деле, а тут еще вспомнился рассказ Федора Ильича про утопленниц. Если уйду под воду, то навсегда исчезну, стану с ними одним целым. Утопленником…

Я так хотел жить… Цеплялся за жизнь из последних сил, истерично барахтался и пальцами хватался за каменистое дно, желая хоть как-то себе помочь. В ушах стоял зловещий гул… И этот шепот… Он умолял меня сдаться.

Луна вышла из-за плотных облаков именно в том момент, когда меня настигла тень с кладбища. Я уже не кричал, а хныкал, как ребенок. Дать себя утопить или броситься в объятия еще большему ужасу? Я не мог выбрать, не мог думать, просто мечтал оказаться где-то в другом месте, чтобы весь этот кошмар происходил не со мной. Но это был именно мой кошмар.