Восторженный беглец

9

Я сидел в лаборатории, уныло глядя на замершие стрелочки приборов. Внутри печей, в фарфоровых трубках, в запаянных кварцевых ампулах, как жемчуга в раковинах, медленно вызревали наши искусственные драгоценности, которым грош цена, когда не хочется жить. Ну как я мог этому быдлу, беловолосому мальчишке; сказать: беру свои слова обратно?.. Ну кто он такой? Ну, ударил бы. Изрезали бы зеркалами. Одна надежда, что эти люди забудут мое малодушие. Они и имени моего не знают. Одна надежда.

Я привычно записывал цифры и думал, как же мне объяснить директору, с чем мы вернулись.

Люся всю дорогу до дому плакалась:

— Сбежал!., как от немилой! От чужой!., будто я скандальная баба, будто за ухо его домой тащу!.. Да провались ты в любую дыру, дурак бородатый! Метла с глазами! Мочалка собачья!.. Перед дочкой стыдно! Перед общественностью!..

— А мы не скажем, — пытался я успокоить ее, во она почти не слушала, резким голосом, похожим на голос репродуктора милицейской машины (со срезанными низкими частотами), кричала:

— Все равно узнают! На этом свете нет тайн! Сам же говоришь — все сверху сфотографировано насквозь! И у нас, и у них!

— Ну. американцам, допустим, наши личные дела до фени!..

— Среди ночи сбежал, как вор!.. А еще расспрашивал о новостях, смеялся… а сам уже знал, что сбежит… Нет, Витька, он очень плохой человек! Он стал лживым! Он… О, почему я не отобрала паспорт! Почему не сунула всю его куртку под подушку!

— По-моему, он и без документов…

— Нет-нет! В нашей стране человек без документов ноль!

"Может быть, здесь все-таки замешана женщина, — думал я, глядя из вагона на пустынные весенние поля со сверкающими узкими и очень длинными зеркалами воды. — Он не стал вдаваться в подробности, чтобы Люсе не было мучительно больно… тьфу!.. — ругался я, — "мучительно больно"… штампы школьных сочинений так и лезут… Взял и сиганул! А ей наверняка напишет, если он не скот. Даже скорее всего — на столе уже лежит телеграмма. И перевод.

— Плевать мне на его деньги, — продолжала Люся уже в автобусе, когда мы ехали с вокзала вверх, на гору, по деревне Покровке в Академгородок — мимо страшных ям и подъемных кранов с флажочками, напоминающими тот красный флажочек на двери сарая, где Костя сидел с "химиками", — я сама заработаю! Я как лошадь, все вытяну! Дочку одену и накормлю! И замуж выдам! Что, мне больше других надо? Я. может, тоже мечтала на вулканы Камчатки… всякую пемзу пособирать, стоя на трясущейся земле! Я. может, тоже смелая и романтику люблю!.. — Она заученно улыбалась каким-то людям в автобусе — на всякий случай, это могли быть знакомые, ее как общественную деятельницу знали. И шептала мне, уже таща под руку от остановки к нашим домам, под порхающим снегом — а здесь снова шел снег и снова исчезал в черных водах, как месяц назад… — Может, я тоже, тоже!.. Гад!.. Да! — вдруг заговорила она о другом, энергично тряся головой. — Вы, мужчины, эгоисты! И ты эгоист! Захотелось вам глухари послушать или смолу сосновую пальцем потрогать, вы готовы все продать, купить билет и поехать, пустив по миру детей и родителей… Это еще аукнется нашему обществу — это ваше бичевство! — впервые стала пророчествовать Люся. Она, правда, пророчествовала и раньше, но оптимистически. А сейчас в ее речи звучал явный пессимизм. — .Мы еще задумаемся, откуда корни! И еще вспомним те годы, когда дети уважали старших, а разводиться было грех…

Я. уничтоженный ее презрительными выпадами против мужчин, и тем более разведенных, хотел уже сказать, что такая семья, как у нее, не лучше, но она, покраснев, опередила меня:

— А я вот сама возьму да подам на развод!

"Ну, ну, — подумав, обеспокоился я. — В таком случае тебе придется заниматься только научной работой".

— Не те времена! — совершенно нелогично вдруг стала она защищать новые времена, — Сейчас можно и общественному работнику, и даже партработнику быть разведенным! Зато честно! Я говорю — женщина имеет право, как слабый пол! А если он подал, самец, — то считается — он бросил жену! Вот у вас… ты или она была инициатор?

— Вообще-то Таня… — пробормотал я.

— Тогда ничего, — сказала она. И жалостливо попросила: — Витя, ты уж помоги мне как-то информировать наших. Может; скажем — не нашли? Может, его в суровый край сослали… послали… скажем, с геологами?

Но беда была в том, что в институте нас уже поджидала телеграмма на имя директора: "ПРОШУ ОСТАВИТЬ ПОКОЕ ПОСТИГАЮ НАШУ ПРЕКРАСНУЮ РОДИНУ ТРУЖУСЬ СНАБЖАЮ СЕМЬЮ МЕСТО МОЖЕТЕ ОТДАТЬ НЕСТЕРОВУ ИВАНОВ".

Нестеров, повторяю, это я.

А дома у Люси действительно лежал телеграфный перевод на сто рублей — видно, больше не нашлось у человека, тем более что буквально за неделю Люся получила от него двести. И ждала ее следующая телеграмма: "НЕ СЕРДИСЬ Я ВСЕ- ТАКИ НЕ МОГУ ЗАНИМАТЬСЯ НЕЛЮБИМЫМ ДЕЛОМ Я СЧАСТЛИВ ВЕРНУСЬ КОГДА ТЫ МНЕ РАЗРЕШИШЬ РАБОТАТЬ ГДЕ УГОДНО ЦЕЛУЮ ТЕБЯ СВЕТКУ КОСТЯ".

"Да уж… разрешу тебе дворником… — бормотала Люся, всхлипывая и сминая хрустящий листок. — Позор! Стал бич бичом!.."

А меня ждала телеграмма подлиннее (не поскупился Костя, решил, видно, в отчаянии объясниться до конца): "ПОЙМИ ПОДДЕРЖИ МОИХ ПРОСТИ ЕСЛИ ВИНОВАТ ТВОИХ БЕДАХ НУ НРАВИТСЯ МНЕ БЫТЬ УВОЛЕННЫМ ЖИТЬ ВРЕМЕННО НЕ ИМЕТЬ НИ КОЛА НИ ДВОРА СВОБОДЕН МОГУ ДЕЛАТЬ ЧТО ХОЧУ ПИЛИТЬ ПЕТЬ РУБИТЬ УГОЛЬ ВАЛИТЬ ЛЕС ОКАЗЫВАЕТСЯ ЗЕМЛЯ ОГРОМНА НА НЕЙ СТОЛЬКО ИНТЕРЕСНОГО И НЕ ВЗДУМАЙТЕ ИСКАТЬ НА ЭТОТ РАЗ НЕ НАЙДЕТЕ ДЕНЬГИ БУДУ ПЕРЕВОДИТЬ ПО ЦЕПОЧКЕ ЗНАКОМЫХ РТА НЕ РАСКРОЮТ ПОНЯЛ ОБНИМАЮ ТВОЙ ИВАНОВ-СИБИРСКИЙ".

Я все понял. Я был зол и завидовал.

Я рассеянно следил за показанием стрелок ПИТа, за движением облаков в окне. В углу лаборант Вова, толстолобый увалень в ботинках сорок пятого размера, сопя, читал томик английского поэта Китса.

Вошел шеф — вкатился этакий гладкий шарик с золотой трещинкой зубов, — вскинул руку — мол, тихо, я сам, посмотрел записи, глянул в окно, — тоже полюбопытствовал насчет облаков, подсел рядом и шепотом осведомился:

— Ну, как?..

— Да вы же видите… не хочет он возвращаться…

— Да с ним все ясно! — поморщился шеф. Его Иванов уже не интересовал. — У нас освободилась третья печь? Давайте попробуем, как алхимики, такой абсурд! — Он принялся быстро писать на бумаге. — Фтор мы любим… ртуть мы любим… так, так. Давление… Есть вариант найти потрясающее "мю". "Мю-ю!.." — мычали коровы, ломая кристаллические решетки… О’кей?

Я кивнул и принялся готовить эксперимент.

Наступили будни. Снова сыпался снег на леса, на. Академгородок, хотя уже вывешивали лозунги к Первому моя. Правда, снег сразу же таял. Возле мастерских на повороте пролетающие автомашины так сильно брызгали гравием н водой, что Доска почета с моей фотографией (внизу, третья слева) отшатнулась.

Иногда небо мгновенно вдруг очищалось, начинало полыхать синим чистым пламенем, и вокруг все сохло, исходя паром. Женщины надевали красочные платья под черные халаты. Наверное, и моя Таня надевала что-нибудь кремовое или нежно-зеленое под белый халат. И кто-то, чтобы задержать ее возле своей больничной койки, нарочито вызывал в себе учащенное сердцебиение, как делал это когда-то в шутку я. Таня, как близорукая, пристально глядя в мое лицо, накладывала два пальчика на мою кисть и пугалась:

— У тебя… фибрилляция!..

Сын мне не звонил.

Никому я не был нужен, кроме как моим кристаллам, особенно черниту — наверное, он вырос уже с кулак ребенка, кристалл чистейшей воды, цветом в смерть, который даст нам возможность писать на Луне хорошие и нехорошие слова, если из него сделать лазер. Кристаллу еще предстояло расти — нужно только было не мешать ему, сидеть и ждать.

Ночами он снился мне — величиной с девятиэтажный дом, и, собирая свет с небес и солнца, он образовывал на земле возле себя крест мощного розово- фиолетового света — на этом месте бичи жарили яйца и грели посинелые руки. Среди них 8 лохмотьях сидел, показывая стальные зубы, и Костя Иванов.

К черту! Ему на нас наплевать. Наплевать и мне. На него. И на всех. Вот стану известным ученым — еще посмотрим, не раскаешься ли ты, Константин Авксентьевич! И вы, Татьяна Николаевна!

Я, подремывая, взглядывал на показания стрелок, а лаборант Вова, шмыгая носом, читал сегодня уже Лукулла. Ну что ему Лукулл?! Что он в нем понимает?! Читал бы уж детективы — это еще туда-сюда. Ну, Паустовского, про красоты природы… ну. книгу Чичестера про кругосветное плавание на яхте, про ревущие сороковые… напомнить себе о героях… о недостижимых идеалах… А что ему Лукулл?! Все играют во что-то. Не может Лукулл нравиться нормальному современному человеку. Может нравиться лишь серьезная перспективная работа.