Восторженный беглец

7

Долго мы ползли в рабочем поезде до поселка Молодежный-7. И вот, наконец, среди ослепительной зимы — здесь еще висел снег на елях, как в берендеевом царстве — соскочили на свежую, пахнущую мазутом насыпь и увидели среди длинных деревянных строений домик с красным флагом. Люся, хорошо зная структуру нашего общества, сразу потащила меня туда. Это оказался поссовет.

За столом хмуро сидел, накинув на плечи полушубок. молодой парень в роскошном велюровом костюме, в голубой рубашке, синем галстуке. Он стучал по рычажкам телефона.

— Але?.. — Телефон не откликался. — Але?.. Вам что? Для семейных квартир нет.

— Мы не семенные, — сказала Люся.

— Женских мест нет. Его устроим. Але? Але?.. Порывы на линии? "Мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы. — Он бросил трубку и мутно глянул на нас. — Всё? Люди СПМ через три дома.

— Вы нас не поняли, стала объяснять очень мягко Люся, включив улыбку. — Мы… но общественному делу. Нам нужно найти одного человека… он где-то здесь работает… Константин Иванов, не знаете?

— Что?! — Аж приподнялся на стуле председатель поссовета. — А вы его знаете?!

— Это… мой муж. — тихо ответила Люся, чувствуя неладное. — С ним что-то случилось?..

— С ним-то ничего! — сквозь зубы сказал председатель и встал. — Гляньте! — Он кивнул в окно. — Туда!

Мы подошли. Дома как дома, желтые, новенькие. Над крышами пар от солнца. Синицы и воробьи трезвонит на проводах. Правда, левее, к лесу, нечто вроде пустыря — то ли там гора чернеет, то ли какие-то обгорелые бревна валяются…

— Был барак — и нет барака! Ваш муж поджег. Судить будем.

Люся побледнела и пошатнулась. Я подхватил ее под руку и усадил.

— В-вы что?.. — зло прошептал я председателю, заикаясь, как у меня всегда бывает в минуты волнения, — Не можете поосторожней?

Он и сам перепугался.

— Что, что с ней? Правда жена?..

— Ничего. — сказала медленно Люся, проводя рукой по столу, — Где он? В следственном изоляторе?

— Да если бы! Катается как сыр в масле! — Видно, накипело на сердце у парня, никак он не мог подбирать слова. — Извините.

— Может, это — однофамилец? — предположил я.

Я стал объяснять, гримасничая, из-за спины Люси,

что наш-то Иванов — научный работник, Константин Авксентьевич Иванов, кандидат наук, он тут, должно быть, недавно, приехал с Севера…

— А я о чем говорю?! — угрюмо отвечал председатель. — Он.

Я показал ему удостоверение Академии наук — корочку с золотыми буквами, — он яростно закивал головой, мол, и у того видел такое же. Люся решилась и. протянула ему фотокарточку Кости.

Председатель еще больше помрачнел; стало ясно, что мы говорим об одном и том же человеке. Выяснилось. что да. он здесь работает четвертый месяц, да, высокий, бородатый, мастер спорта по борьбе, дисквалифицированный за драку. Во всяком случае, он так говорит. Трудится на укладке шпал в Косом логу. Его но собственной просьбе включили в бригаду таких же отпетых, как он сам. "химиков", условно освобожденных. Поскольку их "бугор", по кличке Фефел (Алексей Фефелов), на зиму попал в больницу, Иванов перехватил лидерство и даже немного перевоспитал их — работали весь первый квартал неплохо. Но стало известно, что Фефел выходит из больницы. Видимо, чтобы как-то крепче привязать эту шпану к себе ярким поступком. Костя поджег барак, в котором они все жили.

— Почему?! — Я не понимал, зачем нужно поджигать барак, а не лес или самого себя.

— Да видите ли… — Председатель слегка смутился. бросил в угол полушубок и сел за стол. — Старый он, клоповник этот… правда. Давно бы их надо переселить. да все мест нет. Новые бойцы приехали, ожидаются студенческие отряды — уж лучше их в новые дома, чем этих… все равно изгадят, изрежут… Мы их временно — в клуб, в репетиционный зал… у нас скоро будет балетный кружок для детей… Если хоть одно зеркало разобьют, посажу!

— А суд когда? — еле слышно спросила Люся.

— Да хоть бы сегодня! — И снова парень попытался сдержаться. — Понимаете, ожидается приезд начальства из "Москвы, очень большого, вы понимаете?.. Нам этот шум сейчас ни к чему. Пусть бог\ молятся! Вот ждем. Так что пускай товарищеский суд… сами строители судят… — Он снова заколотил по рычажкам телефона — Боюсь, оправдают! Ну. что ждете? У него все хорошо! Идите! Они у себя! Отказываются выходить на работу! Письмо пишут на им приезжающего начальства… и ведь прорвутся! — Он сплюнул. И видно, пожалел Люсю, которая смотрела на него потрясенно. — Нет, сам он неплохой мужик… на митинге. Маяковского читал, нормально. Но с кем связался?! Эти бичи — горе наше…

Мы стояли возле дверей, собираясь уйти, но все не могли решиться. Сейчас мы увидим… а вдруг все же это самозванец? Похожий человек с документами Кости?

— Вы… давно его видели? — спросила Люся.

— Да вчера! Шли всей компанией… у нас сухой закон… одеколона "Кармен" накупили, песню пели.

— Песню? — удивилась Люся. — Какую?

— Ну, блатную! "Мурку"!

Люся помертвела от страха, и я вывел ее на воздух. Мы шли по улице, пахнущей горячим тесом и смолой. Клуб тоже был из дерева, высокий, как церковь. Мы увидели на парадных дверях замок.и. обогнув строение сзади, вошли в темный коридор. За одной дверью играли на баянах три старика, за другой, сидя, рисовали крохотные дети.

Наконец, мы попали в зал с тремя зеркальными стенами — тут стояли раскладушки, пахло горелым тряпьем, засохшим хлебом. В углу лежал некий бородач с босыми ногами. Он поднял голову и сказал, что он, Ситников, болен. На вопрос: "Где Иванов? — объяснил, что появился Фефел и всех корешей увел на работу.

— Выслужиться хочет, — сказал Ситников, испуганно глядя на Люсю. Он сказал, что рабочий поезд будет вечером, что идти до Косого лога недалеко — полчаса, ну, час.

И мы не удержались — пошли пешком. Мы тащились по шпалам, инстинктивно оборачиваясь — вдруг поезд. Никак не могли привыкнуть к мысли, что нет тут поездов, что, если они и бывают, про них знают загодя, за много часов. Навстречу нам дул неостановимый ледяной ветер, зима не хотела сдаваться. Когда мы входили в затишье между сопок, начинало пахнуть сохнущим дерном, теплым железом.

Наконец вдали показалось кое-как сколоченное из теса строение, вроде сарая. На рельсах стояла дрезина. Далее замер рельсоукладчик. Здесь тянули вторую ветку, параллельно главной, — видимо, будет разъезд. Почему же они не работают? Я глянул на часы — по местному час дня. Обед.

Люся взяла меня под руку и. приволакивая ноги от волнения, шепнула в самое ухо:

— Вместе зайдем, ладно?..

Я замотал головой. А вдруг опасность? Опять же Люся женщина, черт знает, может, у них дефицит? Еще выдадут замуж!

Но. успокаивая нас. на полуоткрытой двери клетушки качался комсомольский вымпел, этакий алый, золотящийся на солнце (длина волны света около 700 ангстрем) треугольный шелковый Флажок, обшитый по краям редкой желтой ниткой. V видев, что тут, как и везде. Советская власть, закон, Люся решительно шагнула вперед. Но я знал по работе с кристаллами. что не всегда внешняя форма соответствует содержанию, и попридержал ее.

Мы остановились за дверью. И услышали голоса. Вначале говорил голос какой-то неестественный, скрипучий. будто из мультфильма. Будто у этого человека зубы ломит.

— Слышал я. слышал, чирикаете вы тут, как воробьи на тарелке… да не верил! Че думаете, линзы промоют, читать будут?

— Будут, — ответил жесткий, сильный, страшно знакомый голос. — Будут, Фефел!

— X… будут!

— Не. молоток, молоток, Косяк. — возразили рабочие, — Взял да подпалил! Ты напиши: если не переселят. мы еще!

— Мои гроши сгорели, — пискнул кто-то, видимо, подросток.

— Сколько? — спросил знакомый голос.

— Два погона.

— Я тебе отдам. Зато переведут в новый дом, который стоит запертый возле почты.

— Повязать новым домом хочешь? — проскрипел Фефел. — А мы на этот дом жердь положили! Пора когти рвать! Потеплело!

— Езжай! А парни хотят по-настоящему пожить! Тут скоро бабы появятся! Красивые! Тебе хорошо — без баб обходишься!.. — под общий смех добавил знакомый голос. — Была одна врачиха, и ту напугал, уехала! Зачем ты. Фефел, ее напугал? Давно с женщинами стал воевать? Она ж тебе справку сделала, провалялся всю зиму на белой постели, как князь! Мы тут вкалываем, а он… прямо Александр Матросов. почетный член бригады! — Парни хохотали. — Закрывал грудью амбразуру в столовой?!

— Ты пиши! — взвизгнул Фефел. — Грамотный! А вы варежки разинули! Да он знал, что московские бугры приедут! Вот и осмелел!

— Клянусь Воркутой, не знал! — обиделся знакомый голос. — Вот глянь на свои бочата — чтоб мене завтра об это время в живых не было!

Несомненно, этот голос принадлежал Косте Иванову. Но не то было странно, что голос изменился, а то, что Костя говорил на жаргоне зэков.

— Нет-нет… — прошептала Люся и. оттолкнув меня, заглянула за приоткрытую дверь. Я отступил и сделал шаг влево, чтобы тоже мог наконец увидеть Иванова.

Посреди сарая, вокруг грубо сколоченного стола, сидели на яшиках, шпалах и чурбаках человек двенадцать парней в брезентовых куртках, ватниках, кирзовых сапогах и кедах, усатые, лысые, очкастые, красномордые, страшные. Они вяло жевали хлеб, принесенный с собой, и смотрели на Костю Иванова, который разложил на столе листочки. Если бы я его встретил на улице, я бы, наверное, не узнал. V него отросла черная, кольцами, как у цыгана, борода, щеки запали, волосы накрывали сзади ворогник драной меховой куртки, он постарел лет на пять — десять. Только глаза сверкали бесовски, как сверкали они у него, когда Костя химичил с миллиардами бактерий, кормя их кислородом н светом. А за спиной Иванова ходил Фефел. Это был невысокий сутулый человек неопределенного возраста, весьма смуглый, почти черный, крючконосый, но не кавказец, со светлыми, очень светлыми русскими глазами, он кривил тонкие губы, на щеках у него торчали бакенбарды, я сказал бы. что он смешон, если бы он не был страшен. Его будто бы снедала злоба, яркая, как кислота. Он маячил за спиной сидящего Кости, угрожающе подергивая то головой, то одним плечом, то другим, будто вот-вот прыгнет на Костю. Но тот, прекрасно зная, что Фефел сзади, ни разу лаже не покосился на него — писал письмо. И видимо, не мог Фефел, у которого иссякли аргументы, из-за спины взять да навалиться на Костю — свои бы не поняли. В углу сарая гудела железная печурка, на красной раскаленной спине ее жарилась и немилосердно чадила в сковородке то ли яичница, то ли горсть гаек. Фефел погрелся там, чернея от бешенства, и проскрежетал:

— Ну, хватит вякать, пошли башли заколачивать!

Костя даже не привстал.

— Я перепишу потом, — сказал он рабочим, усмехнувшись краем рта и блеснув золотым зубом. — Что. Теленок?

Бледный, обросший белым волосом и щетиной парнишка сказал:

— Есенина выдай, а?

— Можно. — Костя спрятал бумаги и вдруг судорожно вскинув руку, завопил с каким-то жутким акцентом:

Я-я нарочи-ио… иду-у… неочн-осаным…

с-с голово-вой… как керосиновая лампа на па-ле- чах…

ваших душ-ш… безлиственную осс-сень мине ны-равнтся в потемках освещать!..

— Ну, хватит, говорю! Артист!.. — Фефел нахлобучил на голову пышную лисью — рублей, я думаю, на пятьсот — шапку и пошел.

— Хорэ, — коротко кивнул Костя, видя, что парни недовольны Фефелом, и отступая в выигрышной позиции, тоже встал из-за стола.

И все побежали к путеукладчику. Мокрый от пота, тяжело дышащий, Костя вышел после всех. Он и ходил теперь как-то иначе — весь как на шарнирах, руки висели по краям туловища кистями назад, словно v льва. Высокий, огненноглазый…

— Костя… — тихо, даже робко, позвала Люся.

И все оглянулись. Только сейчас увидели незнакомых людей.

И Костя, увидев ее, ссутулился, как от удара. И стало видно, как быстро бледнеют его скулы. Он, конечно, знал, что мы нашли его новый адрес, но никак и предположить не мог, что за ним приедет за тысячи километров жена, да еще со мной.

Всего минуту назад ловкий, сильный человек стал иным. Явились свидетели его прежней жизни. И он стал тем привычным для нас, прежним Костей. Растерянным, взгляд исподлобья. Автоматически достал очки и надел. Только борода и осталась из новых времен, да и та теперь казалась наклеенной.

— Ты отпусти своих, — шепнула Люся.

Он смотрел на жену и, видимо, не решался оглянуться. Помешали мы ему, все погубили.

— Вы… идите. — Неуверенно махнул он рукой бригаде, и парни, оглядываясь, заковыляли по шпалам. А Фефел усмехнулся, уловив перемену, учуял звериным своим нутром, поиграл пальцами в карманах новой, сатиновой синей фуфайки и подмигнул Теленку.

— Здравствуй, — пробормотал я, — Поговорим?

Как во сие или в каком-то нереальном мире, мы отошли за сарай и встали на теплом солнечном ветру. Люся пребывала едва ли не в обмороке. Костя молчал. И пришлось говорить мне.

— Костя, — сказал я — Мы беспокоились… Поедем домой, а?

Люся закивала, схватила за руки мужа и заплакала, приникла головой к его груди. На глазах у Кости тоже показались слезы. Кажется, заплакал и я’.

Мы медленно побрели по железной дороге к поселку, и чем ближе к нему, тем все ускоряя шаг. Ни о чем не расспрашивали Иванова, еще успеем, и только Люся начала вдруг рассказывать о доме:

— А Светка хорошо учится… зимнюю сессию сдала на пятерки… Все говорит мне: купи собаку… тоже будет биофизиком. Ты, пожалуйста, поговори с ней, ладно? Ну. что за глупость — собака в доме. Собака должна жить на улице, верно? Корми бродячих, верно? Корми птичек. Ты похудел… тут плохо кормят?

Но Костя если и похудел, но не стал слабее. Исчезла нездоровая полнота, которая отличает многих научных работников, сидящих сутками в лаборатории. Люся со страхом погладила его бороду, Костя щелкнул зубами, в шутку сделав вид, что хочет укусить ее за палец, и бедная женщина снова заплакала.

Мы пришли в клуб, в зеркальную комнату, но Косте, конечно, было неловко оставлять здесь жену. В сумерках, в углу, среди тряпья, спал Ситников, но позже-то вернется вся бригада…

— Может, на сцене, между кулисами? — предложил Костя.

— Нет. — Вцепилась в его локоть Люся. — Мы посидим в коридоре. А что? Как в аэропорту.

В это время нас и нашел председатель поссовета Акимов, тот самый, с которым мы разговаривали утром. Видимо, он поразмыслил и сообразил, что, скорее всего. Костя уедет. Да и ему, Акимову, лучше — с глаз долой. Кроме того, наверняка председателю было неловко за раздраженные слова — Люся-то в чем виновата?

— У меня в домике три комнаты, — предложил Акимов. — Мать в Иркутске гостит, мы с дочкой и женой потеснимся.

Костя, который стоял отвернувшись от Акимова, неожиданно легко согласился. Но сказал, что ему нужно проститься с рабочими, поучить их уму-разуму. что он в последний раз переночует в клубе. Дойдя с Люсей до красивого, игрушечного, в цветных лампах коттеджа Акимова (прямо как на обложке капиталистического журнала!), отдав ее нз попечение высокой, белотелой, презрительно щурящейся жены председателя в дубленке, мы вернулись в зеркальный зал. Я видел, что Костя еще не отбушевал внутри, к молчал. Но молчал и он. Мы покурили, глядя друг на друга, каждый — в противоположном зеркале, и вдруг Костя тихо проговорил, вставая:

— Так. Я приду утром. Люське не говорить, ладно?

— Ты сбежишь?

Костя криво улыбнулся.

— Нет. Во всяком случае, здесь мне уже бежать некуда. — И лихорадочно блестя глазами, как-то даже униженно заглядывая мне в лицо, добавил: — Клянусь чем хочешь…

Я пожал плечами, и он ушел в ночь. Куда он направился. Может, надо было проститься с неизвестной мне женщиной? А может, просто не мог ночевать здесь, с этими полуурками, после того как за ним приехали? А с Люсей не мог быть рядом, чтобы не расплакаться, не расклеиться, потому что отвык?.. Я лег на его раскладушку, возле самой зеркальной стены, обрызганной кефиром, и только закрыл глаза, как ввалилась вся компания.

Они зажгли весь верхний свет, они были пьяны, они хохотали, прыгали, боролись, валились на раскладушки. ломая их с треском и прогибая до полу. Они цеплялись за крашеные жерди станков, изображая балерин, разглядывая себя голых в зеркале.

Они падали и засыпали. Со всех сторон разило одеколоном. Почему-то молчал Фефел. Может, его забрали в милицию? Я осторожно разлепил веки — нет он стоял рядом, в двух шагах от меня, голый по пояс, с кучей родинок на спине. Он сегодня выиграл. Смертельно пьяный, он почти не покачивался — ждал. пока ему приготовят постель. Какая-то женщина в платке, видно уборщица, стелила на кровати, которую я днем не заметил, — кровать блестела шарами в самом углу, под портретом. Улановой. Нахохлившийся, крючконосый, как сытый филин, Фефел пнул спящего Ситникова — тот вскочил и принялся стягивать сапоги с его ног. Фефел завалился спать, так и не проскрипев ни слова, но тише стало не надолго.

Всю ночь о помещение входили и выходили какие- то совсем мне не ведомые люди в брезентухах и ватниках, с ружьями и фонариками. Кто-то подошел и стал шарить в карманах моего пиджака — я повесил его на стуле, — вынул спички и унес. Кто-то в шапке наклонился надо мной и дышал. Я тихо спросил:

— Что?

— Соль есть?

— На столе в банке видел…

— Смеешься! Нам надо два иуда! Где Костя? Рыбы налетело в сеть — два барабана!

У них была своя, мерзкая, развеселая жизнь. Они, конечно, не работали на этой великой дороге — они кормились при ней. Шакалы, думал я. Сейчас самый нерест. Эго преступники. Но что я могу поделать?..

Я только уснул — и проснулся от оглушительного звона и криков в темноте, видно, дрались, на полу сверкали осколки зеркала.

— Что вы делаете, гады?.. — не выдержал я.

— Это кто вякает?! — Ко мне метнулись двое, и я увидел тяжело дышащих беломордого Теленка и Ситникова. — Что надо, лягавый?!

— Это же не ваше, — пробормотал я, поджимаясь. — Зеркала народные…

Ситников схватил за нижний конец раскладушки и затряс:

— Оплатим! Ты… Че лезешь?!

— Бери свои слова обратно! — заорал совершенно невменяемый мальчишка с белыми глазами, с белой бороденкой. — Берешь?!

— Беру… — прошептал я, и они хрустя каблуками по стеклу, выбежали вон — кого-то догонять…

Я больше глаз не сомкнул и был счастлив, когда на рассвете тенью возник Костя Иванов. Он забрал свой чемодан, и мы выскользнули на улицу.

Мы постучали к председателю в ворота — в одном окне горел свет, Люся ждала. Жена Акимова, в дуб ленке, молча кивнула нам на прощание, и мы заторопились на станцию…