Восторженный беглец

4

— A-а!.. Печальный товарищ веселого товарища?.. — встретил меня Иван Игнатьевич Кресстов.

Это был, как я уже сказал, низенький человек с круглой лысой головой, со сплошь золотыми зубами, как у знатного узбека. Он любил смешить, любил смеяться и все, что относилось к Иванову, был склонен в последнее время воспринимать как затянувшийся, но забавный розыгрыш. Он был убежден, что Костя дурачит всех, что он где-то рядом, возможно, в Новосибирске или Иркутске, работает в таком же научном институте — просто ему там предложили место старшего научного сотрудника.

— Я и говорю! — обрадовался я понятливости директора. Давайте дадим ему место старшего, и он вернется. В самом деле, сто двадцать — мало.

— Тебе? Или ему? — засмеялся шеф.

— Мне много, — сказал я, — я живу один.

— А алименты?

— Все равно много. У меня сын, — махнул я рукой. — А у него дочь. Дочь требует дорогой одежды. Парню еще можно панковать — ходить в чаплинских лохмотьях.

— Да?..~ Директор вдруг загрустил. За толстыми губами спрятались золотые зубы. У него было три дочери, сын так и не родился, хотя. жена его, бухгалтер в горисполкоме, обошла всех врачей и даже тайком посетила знахарку Розу Рафаиловну, возле вокзала. — Давайте сочинять… письмо туристскому султану! — Он всю жизнь острил, даже когда ему было печально.

Директор нажал кнопку, и вошла та самая секретарша, Аллочка, худая высоченная девушка в рыжем свитере и короткой замшевой юбочке.

— Я вас слушаю, Иван Игнатьевич, — нежно, как семиклассница, пропела она. Ресницы, намазанные черной тушью, тяжело нависли над глазами, едва ли открывая зрачки. Но она уже приготовилась работать— достала из-за спины руку с блокнотом.

— Итак, мы готовы, — высокопарно начал директор. Пишем! В то время как вся страна, напрягая силы… Это. конечно, не надо! — он засмеялся. Но Алла, уже зная, какие фразы он говорит в шутку, а какие всерьез, и не думала записывать. Директор деланно нахмурился и начал: — Уважаемый беглец Константин Авксентьевич! Нам кажется, что вам пора бы уж и вернуться. Говоря по секрету, ваше место пока что не занято. Более того, совершенно случайно освободилось место старшего научного сотрудника. Гм… — Он задумался и повернулся ко мне. — Чем объяснить? Он же не дурак. Если кто-то умер — из суеверия не поедет. А если я выхлопотал новое место — скажет, под давлением Людмилы Васильевны. Аллочка, что скажете?

— Давайте так. — Алла открыла блестящие, зеркального отсвета глаза. — Произошло перемещение. Например, ваш зам — не Утешев, конечно!.. — перелетел в Новосибирск, кто-то на его место, а кто-то… вот и освободилось место.

— Да! — Закивал круглой головой шеф, — Да! Именно, Наденька! То есть Аллочка! Это раньше у меня была Наденька. — Он снова залился смехом, довольный всякой шутке. — Именно! Так и пишите!

Пока Алла писала, директор, подмигивая мне, показывал ка ее длинные стройные ноги, туфельки на тонких высоких каблуках. За дверью кто-то дышал — наверное, Люся.

— Внизу: ждем! Моя подпись. Спасибо. — Ом закрыл за секретаршей дверь и ухмыльнулся: — Хорошая девушка! Жениться по новой не думаешь?

Я трагически покачал головой и уже хотел уйти, но шеф преградил дорогу. Что-то на него смешинчик напал.

— Слушайте, Виктор Михайлович! Насколько мне известно, вы не ведете ночного паразитирующего образа жизни… поэтому я подозреваю, что вы храните верность вашей Тане. Постойте, постойте! Я знаю наверняка, вы и раньше не изменяла ей. Есть у меня, есть агентурные данные! — Он зажурчал смехом, как водопровод, обнял меня и потерся гладенько выбритой горячей щекой о мое ухо. — Ну так что? Из-за чего разошлись-то. а?!

— Из-за ремонта, — мрачно выложил я истинную правду.

— Как! — он обомлел.

— Так.

— Позвольте! Позвольте! Но, насколько мне известно, вы ремонт провели до того! А уж потом разъехались, разменялись! Я же знаю, в вашей квартире Семенов живет, я был у него — все покрашено! Ваша работа?

— Моя, — согласился я с тайной гордостью. — Но это я уже сделал, когда она решила уходить от меня. Говорят, нельзя размениваться, пока не произведен ремонт. Я и сделал.

…Когда я начал ремонт, Таня снова уехала с сыном к теще в Покровку. Как-то явилась вечером посмотреть и удивленно сказала:

— Видно, ты вправду рад разойтись… так стараешься…

А я не старался. Просто на меня нашло оцепенение, я вяло и методично белил, красил — и получалось хорошо. А она уже плакала в прихожей, стоя на расстеленной газете:

— Ты вот так ни разу… за все восемнадцать лет нашей жизни не работал. Ты вот так никогда!..

— Ну, что же мне теперь — поломать тут все?! — выходил я из себя, швыряя кисти на пол.

— Нет уж… чего уж теперь… — вздыхала Таня и уходила. Я слышал, как цокают ее каблуки по бетонной лестнице подъезда. Я все надеялся — это какая-то дурь, игра, и все образуется. Но Таня оказалась упрямой. Может быть, поначалу решила только помучить меня, а за это время другой в ее жизни появился… мало ли как бывает… шла вечером по этой бандитской Покровке, за заплотами собаки рычат… фонари поколоты… подошел, дескать, не хотите — я вас провожу… из мстительности согласилась, а потом видит: и парень порасторопней, и носки каждый день стирает… Не знаю, до сих пор не понимаю, как это получилось, что мы развелись.

Директор покивал, похмыкал и предложил:

— Хочешь, и тебе верну ее? Их главный врач — мой кореш… вместе в преферанс играем…

— Как? В приказном порядке? Ха, ха.

— А тебе дам место… старшего научного сотрудника!

— А где вы возьмете?

— Найду.

— Нет, уж вы сделайте Косте. А я — ладно.

Директор мог бы поступить иначе — поторопить меня с диссертацией, и я бы, став кандидатом, автоматически в нашей лаборатории стал старшим научным сотрудником. Но так уж у нас повелось— ему, некогда заниматься мелочовкой вроде моей кандидатской, а работа у нас действительно срочная, мы второй год не могли получить кристалл чернита — так назвал наш будущий перл директор. У нас была всего одна малоудачная попытка — мы вырастили чернит размером с пол ногтя, и то странным образом разрушившийся образец, лишь с одной гранью. Мы выбрали сложный состав — фтор, марганец, свинец… цветом он был необычайной красоты, черный, прозрачный, как глаза моей Тани или даже цыганки. Мы меняли добавки, режим температуры, но кристалл почему-то не желал расти. Если бы мы получили чернит хотя бы в палец, мы бы… Москва бы- ахнула. Он нужен был для одного очень важного прибора. По этой причине я и не отвлекался на свою кандидатскую диссертацию вот уже столько лет.

— Ладно, Иван Игнатьевич, — отмахнулся я. — Терпел десять лет, еще потерплю.

— Таня может не дождаться. Сын уже нынче в институт поступит? Может замуж выйти. Украинки — они горячие.

— Ну и пускай! — обиделся я. Все-таки верил, что она меня любит. Назвал же я свой первый кристалл типа сапфира, синевы необычайной, в честь ее имени — танитом. Увезла с собой. Хранит, наверно. Если не продала ювелирам за огромные деньги. — Черт с ней!..

Я вышел, оставив директора в совершенно меланхоличном настроении. Вдруг на меня, будто вихрь: шелестя шелковой юбкой и синтетической курткой, Люся обняла меня.

— Я все слышала! Ты не предал Костю! Не польстился на его место! Я тебе клянусь, я!., я тебе верну Таньку! Только верни мне Костю..