Восторженный беглец

8

Часов через шесть мы уже ехали в купе нормального пассажирского поезда. Вагон был чистый, новый (производство ГДР). На столике, покрытом белой крахмальной салфеткой, звякали ложечка- ми стаканы. За окном шел дождь.

— Пойду покурю, — буркнул Костя. Люся, испуганно положив свою руку на мою, стрельнула ему вслед глазами. Она все боялась, что он исчезнет. Трудно сказать, как бедная женщина провела ночь без мужа и надеялась ли увидеть его утром. Я кашлянул, как плохой актер, и потащился и тамбур за Костей.

Мы стояли на пляшущих железных листах между вагонами, в "гармошке", и смотрели в разные стороны. Разговор не клеился. Я сказал как бы шутя:

— Хорошо, что уезжаем. Еще не дай бог посадили бы тебя.

Костя молчал. Вряд ли посадили бы. возразил я сам себе. Он бы на суде прошел как герой. А мы все испортили. Но хватит, его ждет институт.

— Ну и грохочет, — кивнул я. — Ты думаешь, сколько децибел?

Он, не отвечая, яростно сосал сигарету. В дверях тамбура появилась истосковавшаяся его жена, но тут же отпрянула и ушла в купе. Костя, может быть, обдумывал, как объяснить Люсе свои метания по стране. Может быть, хотел сначала обговорить со мной вариант рассказа.

— Зачем ты поехал за мной? — наконец прохрипел он, тяжело взглядывая на меня — Орден дадут?

— Ты… не хочешь домой? — как бы удивился я.

— Я же посылал деньги!.. И нарочно не отвечал, нарочно! Неужели не понятно, что мне тут лучше?!

— Иванов! — вдруг закричал я. — Не сходи с ума! Ты — талантливый ученый! А сделался бичом! Что же будет, если все побегут?! Надоело, видите ли, преподавать — побежал! Надоело лечить людей — побежал! Изображаешь тут хиппаря, да еще борца со значком мастера спорта! Или все это от самомнения?! Вот, мол, обо мне сейчас дома судачат! А я еще один розыгрыш замахорю! Будто я погиб, а на мое имя идет пенсия! За особый подвиг! Погиб, например, разведчиком в какой-нибудь капстране!

— Кстати, идея. — Недобро сверкнул глазами Костя. Нет, все-таки он изменился. Он с хрустом затянул ремень. И ремень-то какой — на пряжке орел, в клюве бутылку держит…

— Старик. — я стал говорить мягче. — Костя! Тебя все любят. Даже моя жена — вот, говорит, мужчина! Как хату отремонтировал! Кстати, ушла от меня. Если хочешь знать — из-за тебя. Не выдержал я сравнения с тобой, Иванов!

— Танька ушла?!

— Да. Год назад развелись, — мстительно пояснил я. — Ну. сразу же. как ты… Ничего?!

— Н-да, — кажется, смутился Иванов. Не потерял еще совесть, подумал я с просыпающейся радостью. В тамбур снова выглянула Люся, но я махнул ей рукой, чтобы исчезла, н продолжал один на один под бешеный скок колес.

— Дело не во мне! Ты начал докторскую… тебе что, тема не нравится? Ну. возьмись за другую.

— Нет, — тихо сказал Костя.

— Что — нет?

— Мне вообще не нравится эта работа.

— Как не нравится?! — поразился я. — Ты кандидат наук! Через два-три года станешь доктором. О тебе рассказывали на научной конференции в Новосибирске. Тебя, может быть, на симпозиум пошлют, во Францию. Если возьмешься за ум…

Костя молчал. Он сунул руки в карманы и поигрывал пальцами, как давеча Фефел. Я усилил наступление.

— Опять же подумай — дочка растет одна. А вдруг свяжется с кем-нибудь?

— Ну и что? — пробормотал Костя.

— Как — ну и что?! Свяжется… родит… мало ли!

— Конечно. Тебе легче. Твой сын, даже если свяжется, не родит! — Да, Костя изменился. Стал злым. И сам научился острить. А раньше стеснительно молчал и грыз ногти, — Если с ней что-то случится, значит, такой я ее воспитал. Незачем сторожить. Она саморегулирующаяся система.

— Что?! — Так дико было услышать это от бородатого черного человека в ободранной, пахнущей мазутом куртке (оказалось, у него нет пальто — проиграл в карты! Подумать — проиграл в карты! Это он мне признался. А в чемодане— только сорочки и книги). — Ты не смейся — Что о ней будут говорить люди! А о твоей жене! Бросил! Дело же не в деньгах! Нужен человек!

— А она меня хвалила… как раз за злотые.

— Ну, было — теперь уже раскаивается.

— Ого?!

Люся снова замаячила в тамбуре, кашляя в синем табачном дыме, насильно улыбнулась милому и ушла. Она все, кажется, не верила, что муж, драгоценный, любимый, нашелся. Что он здесь, рядом, тут.

— Здорово! — как бы удивился Костя.

— А вот моя с ума сошла… говорит, почему не делаешь из рубина перстней, как. вин. в Латвии зарабатывают все интеллигентные люди! А чтобы ты уверенней чувствовал себя… директор тебе дает повышение. Там произошла…

— Я читал. Ложь. Вы специально, — отчеканил Костя, и с такой убежденностью он это сказал, что я не решился переубеждать. — Понимаю, нам обидно — Иванов где-то мотается, живет интересной жизнью… а вы прозябаете…

— Неправда! — Я, наверно, покраснел. Он ударил по самому больному. — Если я еще завидовал тебе издали, то вот посмотрел сейчас на эту гнусную компанию. на то. как ты перед ними вроде клоуна на ковре… Нет уж. плевал я на такую свободу! Государство затратило на наше обучение деньги, мы должны делать то. что должны делать.

Костя молчал. Говорил я. конечно, плохо, как нарочно, чужими словами. Иванов тоскливо глядел мимо меня туда, где в вечереющем сумраке проносились, подпрыгивая, леса. Не зная, что еще сказать, я судорожно кивнул, как милиционер, в сторону нашего купе — мол, пошли. И мы пошли.

Люся ожидала нас, сжимая почему-то пустой стакан. Минут двадцать мы молчали, Люся, включив улыбку, смотрела то на меня, то на мужа. На разъезде поезд остановился. Когда он снова тронулся, в купе вошел новый пассажир. Ему досталась верхняя полка, но он не спешил ее занимать. Был он седой, коротко стриженный, плотный, с шишечкой на щеке, в кителе и синих брюках, с плоским портфельчиком — явно бывший военный на пенсии. Он указал кривым пальцем на нижнюю полку:

— Вы, разумеется, уступите старшему по званию?., от него попахивало водкой, и Люся поспешно согласилась:

Пожалуйста! — и обращаясь к мужу, добавила — Мы ляжем наверху?

— Вы ее гоните?! вдруг нехорошо, нараспев, спросил Костя, медленно вставая и как-то странно свесив руки, кистями назад.

— Но понял? — вскинул брови седой человек.

— И никогда не поймете! Вы что, хотите, чтобы мы все трое сидели там, наверху? — Он словно с цепи сорвался, речь его исказилась, слова стали угрожающе-рваными. — Как кукушецки в гнеза-дыша-ке?!

— A-а, старый знакомый! — Осклабился человек, уловив блатные интонации, пятясь к двери, — Может, документики покажем?!

— Тебе?! Внимательно смотри! — Костя мгновенно слепил из пальцев обеих рук дули — и не две, а четыре. — Видел?!

— Хорошо, — буркнул нарочито покорно человек и вышел.

Люся схватила мужа за руки, умоляюще зашептала:

— Ты что делаешь? Милый! Что с тобой?!

— Сволочь! — не унимался Костя. Губы у него дрожали, левое веко над черным глазом задергалось. — Шмакодявка! Привык!.. — Но вдруг он стал вялым, безучастным, полез, большой, длинный, на верхнюю полку и послушно затих.

Люся, глядя на меня, вздохнула. Теперь мы ждали мужчину в синих брюках — с проводницей вернется или с милиционером. Милиции в этих поездах всегда много.

Дверь с лязгом отъехала в сторону, и вошли румяный молодой сержант, проводница и наш новый сосед. Я читал газету "Правда", оставленную кем-то на столике. Люся листала, хмуря лоб, книжку в красной обложке, посвященную революционному процессу в Латинской Америке.

— Ну и где этот супчик нам на ужин? — привычно сострил милиционер, удивленно глядя на красный томик, навевающий высокие мысли.

— А вон!.. — Показал мужчина двумя пальцами, изобразив пистолет. — Притворяется спящим! Он пьян!

— Кто? Вы или он? — спросила холодно Люся, — Ну-ка, дыхните! Между прочим, у моего мужа больная печень, ему нельзя. — И открыв сумочку, достала справку, которую бог знает зачем ока взяла, видимо, у моей же Тани. На всякий случай. О. женская предусмотрительность! Нарочно не сообразишь— Он кандидат наук. — Люся показала и диплом кандидата с осыпавшимися золотыми буквами. — Он отдыхает.

— А вот этот товарищ нашумел туг… напугал… злоупотребляя служебным положением, — добавил я, веселея при виде человека в синих брюках, постепенно тупеющего от непонимания того, что происходит. — Нехорошо! Вы револьвер сдали, как положено? Вы бы проверили, товарищ милиционер. А то, знаете, нетрезвый… вдруг применит… А я — тоже научный работник. — Я показал документы, хотя меня и не просили. — А Людмила Васильевна — член партбюро нашего института. А вы? Показали бы документик, товарищ?

Милиционер задумчиво повернулся к нашумевшему человеку.

— Пожалуйста, — растерялся тот окончательно и побагровел, как окорок. И вынул стертые и согнутые. как гребенка, корочки. — Вот, так сказать… я на пенсии… старший лейтенант…

— А ведете себя как генерал-лейтенант… — пробурчала Люся, перелистывая глянцевую страницу.

Проводница молча смеялась. Милиционер тоже улыбнулся, и они ушли. Человек в синих брюках постоял у входа, не садясь, схватил свой портфельчик и выскочил вон. Больше мы его не видели.

Что-то нам стало смешно, и Костя сверху спросил:

— Ну, а что нового у нас? Как шарик?

Шариком мы называли моего шефа, директора.

А то, что Костя сказал "у нас", особенно обрадовало меня и Люсю. Слава богу.

— Все та же секретарша? Или еще выше?

Шеф, как я уже говорил, уважал высоких женщин. У него и жена была как гренадер — на голову выше.

— Аллочка! Она сама растет! Уже под два метpa, — хохоча, сообщил я, заглядывая на верхнюю полку.

— А Вовка, лаборант у Вити, вместо спирту бензину тяпнул, — крикнула, вскакивая, Люся. — Вот была хохма!

— Правда?! — Костя свесился с полки, ор хохотал. как прежде, высовывая язык, он чуть не сверзился сверху. — А Серега?

Серега Попов был у нас всю жизнь отличник, в белом воротничке, всегдашняя мечта наших девчонок. Но на пятом курсе Попов неожиданно женился на продавщице из молочного магазина. Мы острили — знал, что делал! Зато сейчас сметану ест. Потому раньше всех и докторскую защитил.

' — У него синица и форточку залетела и… бомбардировала установку… произошло замыкание! На три тыщи рублей сгорело барахла! — вспомнил я действительную историю. Только не на три тыщи, а на двести рублей. — Отныне ненавидит всех птичек! Он же зануда, он сразу все обобщает!

Костя катался наверху от хохота, мне показалось— он вдруг начал испытывать нетерпение, ему захотелось скорее домой, может быть, он понял, что истосковался по работе, по своим, по интеллигентному миру… Я сбегал "а какой-то станции в магазин, опередил всех, успел взять пива и застал Костю и Люсю целующимися.

Мы до самой ночи смешили нашего дорогого человека, рассказывая байки, анекдоты, ои хохотал и просил еще.

Потом все уснули.

А когда я пол утро проснулся — Кости на полке не было. Не было его чемодана. Не было и дрянной меховой куртки, подвешенной на крючке в изголовье. "Да ну. ерунда, — пробормотал я про себя. — В туалет пошел!" Но и уже точно знал — он сбежал.

Я не стал будить Люсю — провалялся, закрыв глаза, пока не рассвело. Мы уже подъезжали к Тайшету.

Люся проснулась, посмотрела на меня, наверх — на пустую полку (он специально попросился вчера на верхнюю — во избежание искушений, как объяснил он с ухмылкой) и, перевернувшись лицом в подушку, тихо заплакала.