Возрождение

XVI.

Первое, о чем я узнал, когда мы приехали домой, было, что герцогиня вернулась и хочет видеть меня. Это было хорошей новостью — даже не протелефонировав Морису, я сел в свой одноконный экипаж и отправился к ней.

Когда я прибыл, герцогиня была наверху, у себя в будуаре. На ее лице было странное выражение. Я не был уверен, что ее приветствие было так же радушно, как прежде. Не дошли ли и до ее ушей слухи?

Я сел рядом с нею и она нежно, с не изменяющим ей инстинктивным отношением к раненым, взяла мой костыль.

Я решил, что начну сразу, прежде, чем она скажет что-либо, что сделает вопрос невозможным.

— Мне хотелось видеть вас, герцогиня, чтобы спросить, не можете ли вы помочь мне узнать, кто такая моя секретарша мисс Шарп. Как-то я видел ее здесь в коридоре и думал что вы, может быть, можете установить ее личность.

— Вот как?

— Ее имя Алатея — я слышал, как ее называла так ее маленькая сестренка, когда как-то встретил их в Булонском лесу. Они не заметили меня. Она — женщина из общества и я чувствую, что «Шарп» не ее имя.

Герцогиня надела очки.

— Дала она понять, что хочет, чтобы тебе стала известна ее история?

— Нет…

— В таком случае, сын мой, думаешь ли ты, что это очень хороший вкус стараться узнать ее?

— Может быть и нет, — я попался и мне было очень неприятно, что герцогиня была недовольна мною, но я продолжал, — боюсь, что она очень бедна — и, как я знаю, недавно умер ее младший брат, а я отдал бы все на свете, чтобы только помочь им каким-нибудь образом.

— Иногда помогаешь больше, выказывая скромность.

— Значит вы не хотите помочь мне, герцогиня? Я чувствую, что вы знаете мисс Шарп.

Она нахмурилась.

— Николай, если бы я не любила тебя действительно, я бы рассердилась. Разве я из тех, кто предает друзей — предположив, что у меня есть друзья — для любопытства молодого человека?

— Но право, это не любопытство, это потому, что я хочу помочь…

— Отговорки!

Теперь рассердился я.

— Вы предполагаете, что ваша секретарша барышня из общества, — продолжала она, — если вы зашли уже так далеко, то должны были бы знать, что в старых семьях еще осталась честь и правила приличия, а зная это, вам следовало бы относиться к ней с почтением и уважать ее инкогнито. Все это не похоже на вас, сын мой.

Герцогиня перестала обращаться ко мне на «ты» — это обидело меня.

— Но я и хочу относиться к ней с уважением, — возразил я.

— Тогда, поверьте мне, вам не к чему знать ее имя — я не совсем довольна вами, Николай.

— Дорогая герцогиня, это печалит меня, и я хотел бы объясниться. Я только хотел выказать свое хорошее отношение, а я не знаю даже ее адреса и не мог послать цветы, когда умер ее брат.

— Может быть, они и не хотели цветов. Примите мой совет — лучший, что я могу дать. Платите своей секретарше жалованье, самое высокое, какое только она примет, а затем относитесь к ней так, как если бы ей было пятьдесят лет и она носила очки.

— Но она и носит очки — ужаснейшие, желтые в роговой оправе, — возбужденно заявил я. — Разве вы их никогда не видели?

Герцогиня сверкнула глазами.

— Я не говорила, что встречалась когда-либо с мисс Шарп, Николай.

Я знал, что дело было безнадежно и что, продолжая подобным образом, я только рисковал навлечь на себя неудовольствие моего старого друга. Таким образом, я отступил. Инстинктивно я знал также, что не встречу симпатии, если заявлю о своих честных намерениях.

— Я ничего больше не скажу об этом, герцогиня, кроме одного — если вы знаете этих людей и если когда-либо вам станет известно, что я могу чем-либо помочь им, обратитесь ко мне не считаясь с размерами помощи.

Она испытующе поглядела на меня и лаконически ответила:

— Хорошо.

Затем мы заговорили о других вещах и я постарался снова попасть в милость. Военное положение улучшалось. Фош[12] воспользуется своим преимуществом и в ближайшем будущем наступит какой-то конец. Когда я отправлюсь в Англию? Мы обсуждали все эти темы.

— Когда я выйду из рук докторов и у меня будут новые нога и глаз, я вернусь, и хочу тогда войти в Парламент.

Герцогиня сразу воодушевилась. Это было как раз по мне, это, а затем женитьба на какой-нибудь славной девушке моего круга — в выборе не должно было быть недостатка, так как большинство мужчин в моей стране убито на войне.

— Я хочу иметь такую исключительную женщину, герцогиня.

— Не тоскуйте по луне, сын мой. Будь доволен, если она будет достаточно воспитана для того, чтобы вести себя прилично — манеры современных девушек возмущают меня. Я стараюсь не отставать от времени, но эти новые моды прямо отвратительны.

— Вы думаете, что женщина должна быть совершенно невинна и не должна знать жизни, чтобы брак был счастлив?

— Никогда нельзя быть уверенным в том, что заключается в уме молодых девушек, но поведение должно быть прилично во всяком случае так, чтобы было что-либо, сдерживающее их, так же как и религия — теперь далеко не такая всепоглощающая, как в былые времена.

— Герцогиня, я хотел бы иметь кого-либо, кто мог бы страстно любить меня и кого я мог бы любить так же.

— Этого не ищут среди девушек, мой бедный мальчик, — вздохнула она, — это приходит уже после того, как знаешь и умеешь разбираться. Выкинь это из головы, такие вещи — искушения, которым противостоишь, если можешь, и во всяком случае не делаешь из них скандала. Любовь! Мой Бог, песня поэтов, которую нельзя найти на земле и получить удовлетворение. Она должна приносить вечную боль. Исполняй долг перед своей расой и классом, стараясь не примешивать к этому сантиментов.

— Значит, нет надежды, что я могу найти кого-либо, кого смогу полюбить по-настоящему.

— Не знаю, может быть, и сможешь в своей стране. Здесь обыкновенно всем очарованием обладает чужая жена, и если бы не правила приличия, общество не могло бы существовать. Все, чего можно требовать от молодежи, это, чтобы они действовали с достаточной скромностью и достигли бы осени своей жизни без скандала, сопровождающего их имя. Если добрый Бог прибавляет к этому и любовь, — тогда они действительно счастливы.

— Но, герцогиня, вы, с вашим великим сердцем, разве вы никогда не любили?

Казалось, ее глаза стали снова прекрасными и молодыми, они испускали огонь.

— Любила, Николай? Все женщины любят, хоть раз в жизни — и счастье, если это не сжигает их души. Счастье, если Господь Бог позволяет этой любви превратиться в любовь к человечеству. — Тихие слезы затуманили синий блеск ее глаз.

Я наклонился вперед и с глубоким чувством поцеловал ее руку, а в это время вошел старик слуга и она была отозвана в палату, но, уходя оттуда, я чувствовал, что, если бы между Алатеей и мной встало препятствие в виде семьи, для меня было бы бесполезно взывать к герцогине. Она могла понять горе, войну, страдания и самопожертвование. Она понимала любовь и страсть и все, из них вытекавшее, но все это сходило на нет перед значением фразы «благородство обязывает», господствовавшей в восьмидесятые годы, когда Аделаида де Монт-Оргейль вышла замуж за герцога де Курвиль-Отевинь. Единственное, что осталось — это протелефонировать Морису.

Он зашел на несколько минут, как раз перед обедом.

Он снова переспросил Ольвуда Честера из американского Красного Креста, и тот сказал ему, что мисс Шарп всегда была мисс Шарп, в течение всего времени, пока она работала у них, и что никто не знал ничего больше о ней.

Но если ее отец каторжник, ее мать в сумасшедшем доме, а сестра чахоточная я все-таки хочу иметь ее.

Правда ли это? Смогу ли я лицом к лицу встретить болезнь и безумие, входящие в мою семью?

Не знаю. Все, что я знаю это то, что какое бы проклятие не висело над остальными, оно не задело ее. Она олицетворенное здоровье, уравновешенность и правда. Каждое ее действие благородно и я люблю ее… люблю ее… вот!

На следующее утро она пришла, как всегда в десять, и принесла все главы книги, просмотренные и отмеченные. Так как ее отношение ко мне было холодно, насколько только возможно, то я не могу сказать, прибавилась ли к нему хоть тень презрения ко мне со времени ее последнего свидания с Сюзеттой. Может быть, Буртон сможет постепенно выяснять, что произошло между ними.

Я овладел собой и вел себя с деловой сдержанностью. У нее не было повода, чтобы обрезать меня или обеспокоиться. В двенадцать она собрала бумаги — и когда она оставила комнату, я вздохнул. В течение почти двух часов я украдкой наблюдал за нею. Ее лицо было маской, может быть, она и в самом деле сосредоточилась над работой. Ее руки заметно белеют. Думаю, их краснота была в какой то зависимости от ее брата, может быть, ей приходилось класть ему на грудь что-нибудь очень горячее. Никогда я не видел такой белой кожи, рядом с ее дешевым черным платьем она подобна перламутру. Линия ее горла напоминает мне мою очаровательную «Нимфу с раковиной», да и рот не так уж не похож на нее. Хотел бы я знать, есть ли у нее ямочка… но мне лучше не думать о таких вещах.

Теперь я решил сделать ей предложение при первом случае, когда только смогу достаточно собраться с духом для этого. Я решил даже, что я скажу. Я буду возможно деловитее и даже не скажу, что люблю ее — я чувствую, что если мне удастся обеспечить ее за собою, впоследствии у меня будет больше шансов.

Если она подумает, что я люблю ее, благодаря честности своей натуры, она может решить, что подло заключать со мной такую неравную сделку, но если она будет думать, что нужна мне только для исполнения обязанностей секретарши и игры на рояле, даже, если к моим чувствам к ней примешивается доля чего-то животного, презираемого ею, что я обещаю сдерживать, — она может почувствовать, что с ее стороны не будет ничего дурного, если она примет мое имя и деньги и не даст мне ничего взамен.

После завтрака, проведенного нами врозь, пришел Джордж Харкур и развлекал меня до четырех часов.

После длинного разговора на военные темы, мы, как обычно, перешли на Виолетту.

Она была совершенством. Она выполнила все, чего он когда-либо требовал от женщины, но все же, или, вернее, именно поэтому, она наскучила ему в то время, как новая самка без сердца и с умом кролика, страшно притягивала его.

— Как же вы поступите, Джордж?

— Конечно обману ее, Николай. Это печальная необходимость, на которую меня вынуждает мое доброе сердце.

В раздумье он курил.

Я рассмеялся.

— Видите ли, дорогой мой, нельзя быть жестокими с милыми созданиями, так что это единственный путь, ибо их ограниченная способность рассуждать не дает им возможности понять, что нет ничьей вины, когда перестаешь любить — все зависит от их собственного ослабевающего увлечения. Приходится продолжать и притворяться, пока им не наскучит самим или пока они случайно не заметят, что любовь принадлежит другой.

— Вы не думаете, что существуют некоторые, которым можно сказать правду?

— Если они и существуют, то я не встречал ни одной.

— Если бы я был женщиной, меня оскорбило бы больше, если бы мужчина счел меня настолько глупой, что меня можно обмануть, чем если бы он откровенно сказал, что не любит меня больше.

— Возможно, но женщины рассуждают не так. Вы можете доказать по всем законам логики, что это произошло потому, что они сами разочаровали вас, потому, что вы не можете контролировать свои чувства, — и все же, в конце ваших разглагольствований, вас будут обвинять в том, что вы ветреное животное и будут считать себя оскорбленной невинностью.

— Все это так трудно! — бессознательно вздохнул я.

— Что, у вас тоже какая-нибудь передряга, сынок? — сочувственно спросил Джордж. — В вашем случае с Сюзеттой деньги всегда могут все загладить — может быть, последнее время она причиняла вам неприятности?

— Я совершенно покончил с Сюзеттой. Джордж, как человек расплачивается за все свои безумства! Выходили ли вы из всех своих связей хоть когда-нибудь совершенно свободным.

Джордж откинулся в кресле, его выхоленное лицо, носящее, как правило, выражение добродушного цинизма, стало строгим и даже голос изменился.

— Николай, расплачиваться приходится каждый раз. Мужчина платит драгоценностями, деньгами, позором, сожалением или раскаянием и должен заранее рассчитать насколько то, чего он желает, стоит цены, которую нужно будет заплатить. Не рассчитывает или жалуется при расплате только безмозглый идиот. Я признаю, что для меня женщины представляют высший интерес и что общество и привязанность, покупная или иная, необходимы для моего существования. Таким образом, я покорно расплачиваюсь с долгом каждый раз.

— Как же вы расплатитесь теперь с Виолеттой, которая, по вашим словам, является безупречным ангелом?

— Я проведу несколько ужасных минут неловкости и угрызений совести и буду чувствовать себя моральным Синей Бородой. Безнаказанно я не уйду.

— А она? Ей это не поможет.

— Она слезами заплатит за то, что была достаточно слаба, чтобы полюбить меня, будет испытывать утешение мученичества — и скоро позабудет меня.

— Но не думаете ли вы, что, злоупотребляя этими вещами, навлекаешь на себя несчастье? Я думаю сейчас о Сюзетте, мне причиняет сейчас неприятности не какое-либо действие, которое она позволила себе по отношению ко мне, а можно сказать, ее тень, отбрасываемая судьбой.

— Это тоже часть цены, мой мальчик. Вы не можете украсть что бы то ни было или преступить законы человеческие, моральные или духовные, без того, чтобы вам не надо было заплатить за них, так что нечего брыкаться перед тем или скулить после. Надо как можно раньше в жизни научиться разбираться в том, что действительно стоит этого и что вы действительно желаете прежде, чем ставить себе какие-нибудь ограничения.

— Это правда.

— Теперь давайте проанализируем ваши выгоды и убытки в деле с Сюзеттой. Давайте рассмотрим сперва выгоды. В течение нескольких месяцев боли и усталости, у вас была милая маленькая подружка, которая помогла вам пережить трудные минуты. Вы не злоупотребляли ее временем. Быть другом героев войны — это ее профессия, и вы платили ей высокую цену в твердой валюте. Вы ничем ей не обязаны. Но закон решил, что мужчина не должен иметь незаконных связей, и сила этого течения или уверенности, что бы это ни было, заставляет вас заплатить какую-то цену за то, что вы нарушили этот закон. Примите и пройдите через это, а если цена была слишком высока, обещайте себе не делать больше подобных долгов. Все неприятности произошли потому, что вы не заглядывали вперед, мой мальчик. Когда я был совсем юнцом и только что вступил в батальон с Бобби Бультилем, братом Хартльфорда, произошел случай, который может иллюстрировать то, что я хочу сказать. Он сплутовал, играя в карты. Он был кузеном моей матери, так что вся семья ужасно чувствительно отнеслась к скандалу. Конечно, его сейчас же вышибли и он был окончательно кончен, а лэди Гильда Маршал немедленно же убежала с ним, бросив мужа. Она обожала этого, обладавшего бесконечным очарованием, парня. Ну вот, этого то и не стоило делать. Слишком трудно загладить даже подозрение в шулерстве. Вы видите, что он был просто безумцем. Рискуйте, но никогда не в том случае, если весы стоят под углом в сорок пять градусов.

После этого, кончив сигару, Джордж поднялся в наилучшем настроении.

— Можете поверить мне, Николай — это звучит старомодно — но поступать, как джентльмэн и быть всегда готовым заплатить по своим обязательствам, это лучшее жизненное правило! Ата-ата, милый мальчик. Я скоро загляну к вам! — и он ушел.

Конечно, на его рассуждения нечего было возразить. Значит, мне лучше примириться с тенью Сюзетты, падающей на мои отношения с Алатеей, и постараться достигнуть цели, несмотря на нее. А какова моя цель?

Само собой, не провести остаток своей жизни в качестве мужа Алатеи только по имени, голодным, тоскующим и несчастным, но добившись некоторой дружбы с ее стороны, преодолеть ее предрассудки, победить ее отвращение и заставить ее любить меня. Но, чтобы иметь возможность сделать все это, для меня абсолютно необходимо все время находиться рядом с нею. Так что моя мысль о женитьбе не так уж неразумна.

А если она когда-либо согласится на это, на любых условиях, если только они не будут требовать раздельного жительства, я поверю, что половина битвы уже выиграна и буду чувствовать себя бодрее. Какую пользу приносят здравые рассуждения, даже, если они так резки и грубы, как у Джорджа.