Возрождение

XXV.

Брак — самое беспокойное состояние, какое только можно вообразить — не знаю, выпутаемся ли мы с Алатеей когда-либо из всего этого клубка недоразумений. Сейчас, в тот момент, что я пишу, среди дня, в субботу, 9-го ноября 1918-го года, все имеет такой вид, будто мы расстались навеки, а я так раздражен и зол, что даже не чувствую горя.

Думаю, что ссора началась по моей вине. Когда Алатея около десяти часов утра вошла в гостиную, ее глаза были окружены синими кругами — и, зная что было их причиной, я решил расспросить ее и раздразнить возможно сильнее.

— Бедное дитя! Вы выглядите так, будто плакали всю ночь напролет. Я надеюсь, ничто не беспокоит вас?

Она вспыхнула.

— Нет, ничего, спасибо.

— Значит ваша комната не проветривается, как следует, или что-нибудь еще в этом роде. Вы никогда не выглядели такой измученной — я хотел бы, чтобы вы были откровенны со иной. Что-то должно тревожить вас. Без причины не выглядят так, как вы.

Она сжала руки.

— Мне очень неприятен этот разговор обо мне. Не все ли равно, как я выгляжу или чувствую себя, если только я исполняю то, для чего нанята?

Я пожал плечами.

— Конечно, это должно было бы быть безразлично, но все-таки чувствуешь себя неловко, зная, что под твоей крышей кто-то несчастен.

— Я не несчастна, я хочу сказать, несчастна не более, чем обычно.

— Но ведь причины ваших прежних тревог теперь, наверное, удалены, а причиной новых неприятностей может послужить только происходящее теперь между нами. Я что-нибудь сделал?

Молчание.

— Алатея, вы знаете, как вы раздражаете меня своими недомолвками. Мне с детства внушали, что невежливо не отвечать, если спрашивают.

— Это зависит от того, кто и о чем спрашивает, а также имеет ли спрашивающий право ожидать ответа.

— Из этого следует, что если вы молчите, то я не имею права рассчитывать на ответ?

— Быть может и так.

Я начал приходить в раздражение.

— Ну, а я думаю, что имею право на это. Я спрашиваю вас прямо, — сделал ли я что-нибудь, что причинило вам неприятность — неприятность явную настолько, что вы должны были плакать.

Она всплеснула руками.

— Почему вы не можете придерживаться деловых отношений? Это, право, нечестно! Если бы я была, действительно, вашей секретаршей и ничем другим, вы никогда не преследовали бы меня подобными вопросами.

— Нет, я делал бы это. Я имею полное право знать, почему несчастлив каждый, состоящий у меня на службе. Ваши увертки говорят мне, что вас обидело именно что-то, совершенное мною, и я настаиваю, что я должен знать в чем дело.

— Я не скажу вам! — вызывающе заявила она.

— Алатея, я сердит на вас. — Мой голос был суров.

— Мне все равно.

— Я считаю, что вы грубы.

— Вы мне уже говорили это. Что же, пусть! Я ничего не скажу вам. Я буду только вашей служащей, исполняющей приказания относящиеся к той работе, на которую нанималась.

Я был так зол, что должен был откинуться в кресле и закрыть глаз.

— Вы довольно плохо понимаете наш договор, если придерживаетесь его в буквальном смысле слова. Ваша постоянная скрытая враждебность так все усложняет, все ваше положение, занятое по отношению ко мне, все, что вы говорите и думаете, даже ваша обида доказывают, что у вас есть какие-то причины быть недовольной мною.

Я старался говорить спокойно.

— Что я мог сделать? Ведь я относился к вам со всяческой вежливостью за исключением того дня, когда у вас на руках был ребенок и я грубо обошелся с вами, но ведь тогда я сразу же извинился, да еще того случая, когда я поцеловал вас, о чем, видит Бог, я горько сожалел и сожалею по сей день. Какая у вас может быть причина так относиться ко мне? Это, действительно, несправедливо.

Очевидно, эта мысль сильно взволновала ее. Ей было неприятно, что она может быть несправедливой. Может быть, благодаря этому, она сама почувствовала, что была обижена. Выйдя из себя, она топнула крохотной ножкой.

— Я ненавижу вас! — вырвалось у нее. — Я ненавижу и вас и ваш договор! Как бы я хотела умереть! — тут она упала на диван, закрыв лицо руками. По движению ее плеч я видел, что она плачет.

Если бы в тот момент я был достаточно спокоен, чтобы размышлять, я, может быть, и решил бы, что все это более, чем лестно для меня, и только лишний раз доказывает ее заинтересованность мною, но гнев лишил меня способности спокойно смотреть на вещи и я позволил ему взять надо мною верх. Схватив костыль, я кое-как встал и направился к дверям своей спальни.

— Я буду ожидать извинения, — было все, что сказал я, входя к себе и закрывая за собой дверь.

Если мы будем продолжать ссориться подобным образом, так лучше не стоит жить.

Я подошел к окну и постарался успокоиться, но в комнату вошел слуга, чтобы прибрать постель и мне пришлось снова выйти в гостиную. Алатея отправилась в маленький салон, ибо, по той же причине не могла вернуться в свою комнату. Мне не хотелось ни читать, ни делать что бы то ни было.

И как раз сегодня мы должны были отправиться к герцогине, чтобы представить нашим знакомым Алатею, как мою жену. Хотел бы я знать, забыла ли она это?

Через час пришел Буртон со второй почтой.

— Вы скверно выглядите, сэр Николай! — сказал он. Его лицо было взволновано и озабочено. — Могу я сделать что-нибудь для вас?

— Где ее милость, Буртон?

Он сказал, что она вышла. Я видел, что он хочет что-то сообщить мне, его замечания обыкновенно ценны.

— Выкладывайте, Буртон.

— Я думаю, что все неприятности происходят из-за мамзель, сэр. Ведь надо же было случиться так, чтобы, как раз, когда я выпускал ее милость, мамзель поднималась по лестнице. Должно быть, они встретились этажом ниже, так как ни та, ни другая не воспользовались лифтом, который, как вы знаете, сэр Николай, со вчерашнего вечера опять испортился.

— Значит, она думает, что Сюзетта поднималась ко мне, Буртон. Что за дьявольские осложнения! Я думаю, что нам пожалуй лучше было бы переехать отсюда как можно скорее…

— Кажется, что так, сэр Николай.

— Не можете ли вы посоветовать что-нибудь, Буртон? Сегодня я, право, вышиблен из колеи.

— Ее милость не болтает с прислугой, как делают некоторые дамы, а то я легко мог бы сообщить ей через ее горничную, что мамзель больше не приходит сюда. Нет, это не пройдет… — размышлял он. — Вы не можете ей сказать об этом прямо, сэр Николай?

— Затруднительно, это даст ей понять, что мне известно насколько ей неприятны эти посещения и, таким образом, я оскорблю ее еще больше.

— Прошу прощения, сэр Николай, но лет двадцать тому назад была девушка, у которой случались настроения, и я всегда находил, что самое лучшее было не рассуждать, а немножко поноситься с ней. Это как раз то, что им нужно, сэр Николай. Я много лет наблюдал за ними во всех классах и знаю, что от них можно добиться всего, если только носиться с ними.

— Что вы подразумеваете под словом «носиться», Буртон?

— Не мне говорить вам, сэр, вы и так знаете дам. Эта значит, целовать и обнимать, и всякое такое, чтобы они знали, что они — все на свете. Это хорошо даже для рассудительных, сэр.

Лицо Буртона, полное сухого юмора, привело меня в восторг, да и совет был первоклассный.

— Я подумаю над этим, — сказал я ему, — и он оставил меня.

Несомненно, это путь, которым можно было или выиграть, или потерять все сразу, но это значило бы нарушить слово, так что не думаю, чтобы я мог воспользоваться им.

Алатея вернулась к завтраку. Ее лицо было упрямо. Мы немедленно же пошли в столовую, что лишило меня случая поговорить с нею. Я заметил, что на ней не было ни браслетов, ни колец, ничего из того, что я подарил ей, даже обручального кольца.

Во время еды мы обращались друг с другом и разговаривали с ледяной холодностью, а когда мы остались одни за кофе, я только сказал:

— Надеюсь, вы не забыли, что сегодня к четырем мы должны быть у герцогини, чтобы познакомиться с теми из ее друзей, кого она находит подходящим для вас знакомством.

Алатея вздрогнула. Очевидное она не рассчитывала, что это должно было иметь место именно сегодня.

— Я предпочла бы не ездить.

— Я тоже, но мы обязаны герцогине благодарностью за всю доброту, которую она выказала по отношению к вам, так что, я боюсь, мы должны сделать это.

Мы не продолжали разговора — я не мог разговаривать с нею, пока она не извинилась, и, я поднялся, чтобы выйти из комнаты. Она подала мне костыль. Меня возмущало, что она не извинилась.

Тем не менее, я не пробыл в гостиной и минуты, как вошла и она. Ее лицо пылало, она остановилась передо мной.

— Я прошу прощения за утреннюю вспышку. Скажите, разве не лучше было бы, если бы я жила где-нибудь в другом месте и только приходила бы каждый день на работу, как раньше? То, что я живу здесь и ношу обручальное кольцо, — это настоящая комедия, должно быть, даже слуги смеются надо мной.

— Я заметил, что вы сняли обручальное кольцо. Все ваше поведение невозможно и я требую объяснения. В чем дело?… Мы заключили договор, и вы не соблюдаете его.

— Если вы отпустите меня, чтобы я могла работать, я постепенно верну вам пятьдесят тысяч франков, платья и драгоценности я могу оставить сейчас… Я хотела бы уйти…

Теперь она говорила совершенно разбитым голосом.

— Почему вам внезапно захотелось уйти — сегодняшний день ничем не отличается от вчерашнего или позавчерашнего? Я отказываюсь служить марионеткой для ваших капризов.

Она стояла, ломая руки и не глядя на меня.

— Алатея, — строго сказал я, — посмотрите мне в лицо и скажите правду! В чем дело?

— Я не могу сказать.

Ее глаза все еще были потуплены.

— Есть кто-нибудь другой? — даже мне самому мой голос показался свирепым. Меня охватил внезапный страх.

— Но вы сказали, что это не имеет значения, если только я скажу вам, — смело ответила она.

— Значит тут замешан кто-то? — настаивал я, стараясь сохранять спокойствие. — Посмотрите на меня!

Медленно она подняла глаза, пока, наконец, не встретилась с моим взором.

— Нет, тут никто не замешан. Я просто не хочу дольше жить здесь.

— Боюсь, что должен буду отказаться от обсуждения создавшегося положения, если только вы не дадите мне более основательных причин. Будьте добры, тем временем, сходите к себе в комнату и принесите кольца и браслеты.

Не говоря ни слова, она повернулась и вышла, по-моему она недоумевала, на что они мне понадобились.

Через минуту она вернулась с ними.

— Подите сюда.

Она неохотно повиновалась.

— Дайте руку.

— Не дам.

— Алатея, хоть я и калека, но я схвачу вас и силой заставлю подчиниться, если вы не будете слушать уговоров.

На ее лице выражалось гневное возмущение, но она слишком рассудительна и здравомысляща, чтобы устроить сцену, так что она дала мне руку. Я снова одел ей обручальное кольцо так же, как и большое бриллиантовое.

— Теперь, я надеюсь, вы будете носить их до тех пор, пока, убежденный вашими доводами, я сам не сниму их, с браслетами же вы можете поступать, как вам заблагорассудится, выкиньте их или подарите горничной. А сегодня я рассчитываю на ваш врожденный инстинкт, который поможет вам вести себя так, чтобы потом никто не мог болтать о нас.

Она так отдернула руку, как будто мое прикосновение жгло ее, выражение ее лица было презрительно-высокомерным.

— Конечно, вы можете рассчитывать на меня… на сегодня, — и она повернулась и снова вышла из комнаты.

А теперь я поджидаю, чтобы она вернулась, уже одетая для того, чтобы ехать на прием к герцогине, — сейчас десять минут четвертого.

Вулкан, на котором мы живем, не может больше куриться потихоньку, вскоре должно последовать извержение.

События развиваются. По дороге мы не обмолвились ни единым словом. Она выглядела самым лакомым кусочком, который только мужчина может представить своим друзьям. На ней были соболье манто и полные вкуса шляпа и платье. Ее горничная, очевидно, великолепно причесывает. Как мне потом сказал Морис, она была «прямо шикарна».

Поджидая Алатею, я протелефонировал ему, чтобы сообщить свою новость. Он притворился, что не удивлен. Он слишком хорошо воспитан, чтобы не выразить своего восторга по этому поводу, коль скоро наш брак — уже совершившийся факт. Морис не собирается порывать знакомства со мной — женат я или холост.

Таким образом, когда мы, приехав, поднялись на лифте и пошли в гостиную, он был одним из первых, приветствовавших нас.

Герцогиня сердечно расцеловала нас обоих и, усадив меня в удобное кресло, представила всем Алатею.

Тут присутствовали самые «сливки общества» из тех, кого только можно было собрать в Париже, так как многие еще живут в провинции. Тут была и Корали — в ее умных маленьких глазках, как булавочные головки, горели злые огоньки, но, зато, на губах у нее были самые любезные слова.

Никто из них не мог найти недостатков ни во внешности, ни в манерах моей жены. У нее, так же как и у герцогини, все повадки «старого режима». Я видел, что она пользуется большим успехом.

Казалось, все шло прекрасно, и, когда вся компания удалилось в соседнюю комнату, где была приготовлена закуска, моя дорогая старая приятельница подошла ко мне.

— Не подвигается, Николай, а?

— Что-то совсем не в порядке, герцогиня. Она прямо ненавидит меня и не хочет жить со мной в одной квартире.

— Вот те на! Она ревнует к кому-нибудь, ведь не может быть, чтобы ты…

Я не рассердился.

— Конечно нет, с этим давно уже покончено, но, кажется, она думает, что это все еще продолжается. Видите ли, лицо, о котором идет речь, приходит в гости к родственнице, жене живущего этажом выше антиквара. Алатея видела ее на лестнице и, очевидно, думает что та навещает меня.

— Ты не можешь сказать ей?…

— Предполагается, что мне неизвестно, что это имеет для нее значение.

— Хорошо, ты действительно любишь это дитя, Николай?

— От всего сердца, она единственное, что мне нужно на свете.

— А она все еще невозможно обходится с тобой. Я знаю ее характер, она чертовски горда и если она думает, что у тебя есть любовница…

— Да, действительно!

Герцогиня рассмеялась.

— Посмотрим, мальчик мой, нельзя ли будет что-нибудь сделать. Но ты только подумай, что я открыла. Этот подлец взял твои деньги в то время, когда все дело было уже улажено полковником Харкуром по твоему же поручению. В расследовании участвовал мой родственник, который и сообщил мне эти факты. Николай, ты настоящий рыцарь. Ты, не говоря ни слова, заплатил дважды! Какое благородство с твоей стороны, но бедная Гильда в полном отчаянии, что тебя так ограбили…

В этот момент все общество вернулось из соседней комнаты и герцогиня оставила меня.

Теперь около меня села Корали.

— Мои поздравления, Николай! Она очаровательна. Но что вы за лиса!

— Не правда ли? Так приятно действовать тайком!

Корали рассмеялась — у нее философский дух, по-моему, наблюдающийся у всех, крепко битых любовью. Она приняла мою измену и старалась уже нащупать почву, чтобы узнать, не может ли и она извлечь из этого какую-либо выгоду для себя.

Наконец, все было кончено, и мы с Морисом спокойно могли покурить в комнате, где был подан чай.

— Все будут без ума, прямо-таки, без ума, дорогой мой, — уверял он меня. Как я был прав! Как мне повезло! Она прямо очаровательна! Скоро ли я возвращаюсь в Англию?

После этого мы попрощались — и снова мы, я и моя жена, остались одни в карете.

На Алатее опять была ее маска. Она знает, что не сможет больше предложить раздельное жительство, будучи уже принята герцогиней, которую знает и уважает, в качестве моей жены. Она не может, также, заговорить о Сюзетте, так как из этого можно будет заключить, что она имеет что-либо против… Я не знал, не смогла ли герцогиня сказать ей что-нибудь.

Она совсем не говорила, и, тотчас же по приезде, отправилась в свою комнату.

Было уже пять минут девятого, когда она появилась в гостиной.

— Сожалею, что заставила вас ждать, — были ее первые слова.

За обедом мы церемонно разговаривали о приеме герцогини. Когда мы вернулись в гостиную, она направилась прямо к роялю и в течение часа божественно играла.

Музыка успокоила меня, я чувствовал себя уже не так беспокойно и расстроено.

— Не придете ли вы теперь просто поговорить? — окликнул я ее, когда она остановилась, и она подошла и села неподалеку.

— Давайте не будем разговаривать сегодня, — сказала она. — Я стараюсь разобраться в собственных мыслях — и, если вы ничего не будете иметь против, завтра отправлюсь к матери. Она снова нездорова и не смогла уехать. Оттуда я сообщу вам, смогу ли я продолжать это или нет.

— Не понимаю, почему это так трудно. Когда мы заговорили об этом в первый раз, вас не пугала эта идея. Вы добровольно приняли мое предложение, заключили договор и обещали следовать ему, а теперь, через три дня, вы стараетесь нарушить его и стараетесь свалить вину на обстоятельства, которые, по-вашему, слишком ужасны, чтобы вы могли их вынести. Без сомнения, ваш собственный разум и здравый смысл должны были бы подсказывать вам, что ваше поведение нелепо.

Ее снова охватило то же волнение, которое всегда дает себя знать, когда мы разговариваем подобным образом. Она не говорила.

— Я мог бы лучше понять вас, если бы вы были истеричны. Раньше мне казалось, что это не так, — но зато теперь, — ни одна карикатурная барышня из романа «для молодых девиц» не могла бы вести себя хуже вашего. Вы абсолютно уничтожите все оставшееся во мне уважение в вам, если не скажете правду и не объясните, что у вас на уме такого, что заставляет вас вести себя так ребячливо.

Как я и рассчитывал, это задело ее. Она выпрямилась.

— Ну, если так, то хорошо. Мне ненавистно находиться в одном доме с вашей… любовницей.

Она вся дрожала и была бела как мрамор.

Я откинулся назад и тихонько засмеялся. Моя радость была так велика, что я не мог удержаться от этого.

— Начать с того, что у меня нет любовницы, но если бы даже она и существовала, я не вижу, какое значение это могло бы иметь для вас, коль скоро вы ненавидите меня и согласились быть только моей секретаршей.

— У вас нет любовницы?

Я видел, что по ее мнению — я бессовестно лгал.

— Конечно, вы знаете, что она у меня была, но с той минуты, когда я начал думать о вас как о приятной компаньонке, я расстался с нею — в то время, когда вы видели корешки чековой книжки.

— Тогда… — она все еще выглядела недоверчиво.

— Этажом выше живет ее кузина, вышедшая замуж за антиквара. Она приходит к ней в гости. Без сомнения, вы встречались с нею на лестнице. А в день нашей свадьбы — не зная об этом — она пришла, чтобы поблагодарить меня за виллу, которую я подарил ей на прощанье. Тогда я был очень недоволен и принял меры, чтобы больше этого не было.

— Правда ли это?

У нее совершенно захватило дух.

Это обозлило меня.

— Я не имею привычки лгать, — надменно сказал я.

— Мадмуазель ла Блонд, — она передернула губами. — Она приходила сюда, когда вы были в Сан-Мало, но тогда она дала понять, что вы еще не расстались.

— Это произошло потому, что она ревнива и очень темпераментна. Правда, я думал, что это качество встречается только среди лиц ее класса.

Когда я оскорблен, я тоже могу больно ударить.

Алатея сверкнула глазами в мою сторону — она начала соображать, что находится не в выигрышном положении.

— Вы не слишком шокированы тем, что у меня была… подруга?

Ее лицо стало презрительно.

— Нет… у моего отца тоже была… все мужчины скоты.

— Отвлеченно, может быть, и так, но не тогда, когда они могут найти женщину, достойную любви и уважения.

Она пожала плечами.

— Моя мать — ангел.

— Теперь, когда вы успокоились по этому поводу, скажите, есть ли у вас еще причины жаловаться на меня. Хотя, правда, я не вижу, какое это могло иметь значение постольку, поскольку я был вежлив с вами и выполнял свою сторону наших условий. Можно вообразить, что вы ревнуете.

— Ревную? — вспыхнула она. — Я ревную! Как смешно! Нужно любить, чтобы ревновать! — На этом она вылетела из комнаты.

Да, нет ничего более странного, чем женщина, — даже, когда она кажется самой уравновешенной.