Время кенгуру

Глава 3

Отряд улан под командованием лейтенанта Демаре с утра прочесывал местность. Русских обнаружено не было: ни в осмотренных деревнях, ни в лесах. Вероятно, местность ими оставлена. После поражения под Смоленском русские отступают.

Решив, что на сегодня достаточно, Демаре объявил привал. Уланы спешились, распрягли лошадей и достали припасы. Через некоторое время все уланы, за исключением двух дозорных, расслабленно сидели у костра и хлебали похлебку.

Русский дирижабль возник неожиданно. Он появился из-за сосен, на низкой высоте. На его боку был намалеван русский флаг и русский конный гусар, указующий саблей вперед. Весла из толстой парусины мощно загребали воздух, однако и ветер был благоприятным. Демаре смог разглядеть, как из специальных прорезей в корзине высовываются руки с метательными бомбочками наготове.

— Тревога! Седлать лошадей!

Уланы, опрокидывая миски с недоеденной похлебкой, кинулись к лошадям. Однако, дирижабль — огромный и страшный в своей неуязвимости — уже завис над ними сплетенной из ивовых прутьев плоскостью.

С дирижабля бросили первые бомбы, разорвавшиеся сухими огненными вспышками. Демаре видел, как один из солдат схватился за живот и упал на землю, суча ногами от боли. Несколько улан, перестав ловить разбегающихся от взрывов лошадей, встали на колено и принялись заряжать ружья.

— Стрелять по шару! — приказал Демаре.

Уланы выстрелили. Отсюда попадания были незаметны, однако Демаре понимал: с такого расстояния промахнуться сложно. Скорей всего, оболочка дирижабля пробита, воздух выходит. Конечно, оболочка плотная и кое-где защищена досками, но можно надеяться на успех. Возможно, на дирижабле имеются запасы сжатого газа, но запасы не могут быть бесконечными: количество газовых баллонов на борту ограничено.

— Следующий залп!

Уланы произвели следующий залп. Русские сбросили еще несколько бомбочек. На этот раз задело капрала — по счастью легко. Ругаясь на чем свет стоит, капрал разодрал рукав мундира и принялся себя перевязывать. Между тем дирижабль отнесло от места стоянки ветром. Теперь воздушное судно пыталось развернуться. Было видно, как весла с одного борта изгибаются под напором ветра, тогда как другие весла плотно прижаты к корзине.

«Однако, теперь русским придется выгребать против ветра, — подумалось Дюмаре. — Этим стоит воспользоваться.»

Разумеется, на борту дирижабля имелось стрелковое оружие. Русские произвели с воздуха несколько выстрелов, но такого обстрела Демаре не боялся, он дело привычное. Появилась минута передышки, и лейтенант скомандовал:

— По лошадям.

Уланы кинулись собирать разбежавшихся лошадей. Пока собирали отряд, русский дирижабль смог-таки развернулся и принялся выгребать против ветра. Однако, инициатива была теперь за французами.

— Пли!

Уланы произвели новый залп по оболочке дирижабля, третий по счету. С дирижабля послышались крики. Было видно, как русские задирают головы, что-то рассматривая вверху.

— Попали! — крикнул Демаре радостно.

Выстрелы с дирижабля прекратились, дирижабль принялся разворачиваться по ветру. Стало понятным, что дыры в оболочке представляют угрозу для дальнейшего полета, поэтому русские решили возвращаться на базу.

— В погоню! — отдал приказ лейтенант.

Уланы вонзили шпоры в лошадиные бока, и погоня началась. С одной стороны — скачущие по полю уланы, с пиками наперевес, с другой — дирижабль, который успел развернуться и теперь скользил над землей. С обеих сторон раздавалась ругань, у всех участников были разгоряченные смертельной опасностью лица.

Дирижабль, гребцы которого изо всех сил налегали на парусиновые весла, двигался быстрее. Однако теперь было заметно снижение. Не будь в оболочке пробоин, дирижабль мог подняться ввысь и не спеша лететь в любом направлении, по ветру или на веслах. Однако, запаса времени у русских не осталось: дирижаблю необходимо было оторваться от преследовавших его французов во что бы то ни стало.

Интрига состояла в том, что случится ранее: дирижабль опустится на землю или французские уланы безнадежно отстанут.

Дирижабль опускался ниже и ниже, вместе с тем сохранял прежнюю высокую скорость. Тем более что ему не приходилось избегать препятствий. Этого нельзя было сказать об уланах, которым приходилось огибать изредка встречавшиеся на пути кусты и овраги. Тем не менее, уланы, стараясь при этом не утомлять и без того усталых лошадей, продолжали преследовать врага.

Впереди показалась речка. Дирижабль миновал ее без помех, тогда как уланам пришлось спешиваться и вести коней через брод. Когда выбрались на другой берег, дирижабль был далеко у леса, перерезаемого силовой дорогой. Насколько можно было увидеть с такого расстояния, воздушное судно совсем потеряло высоту. Казалось, дирижабль плывет над кронами деревьев, почти касается их.

— Смотрите! — вскрикнул капрал.

По привычке он вздернул раненую руку, чтобы указать товарищам, куда смотреть, и поморщился от боли.

Было видно, как, пытаясь пересечь силовую дорогу, дирижабль дернулся и зацепился за провода. Весла безрезультатно забили по воздуху. Из дирижабля высунулся шест: русские пытались оттолкнуться от проводов шестом, но тщетно. Дирижабль остался намертво прикованным к силовой дороге.

— Вперед!

Уланы поскакали к застрявшему дирижаблю.

Поняв, что освободить дирижабль не удастся, русские выбросили веревочную лестницу и принялись, один за другим, покидать воздушное судно. Понятно, что они не желали послужить прекрасной мишенью для французских стрелков. На себе русские выносили поклажу — но небольшую, чтобы донести. Демаре понимал, что сейчас русские рассыплются по лесу, и преследование окажется невозможным.

Так и случилось. Когда уланы доскакали до дирижабля, тот уже пустовал, лишь с бортика свешивалась одинокая лестница.

— Дым, — произнес кто-то, указывая на потянувшийся с дирижабля черный шлейф.

— Назад! — приказал Демаре.

Он приказал вовремя: едва уланы отъехали под прикрытие деревьев, раздался оглушительный взрыв. Оболочка дирижабля мгновенно вспыхнула и загорелась ярчайшим пламенем. Корзина, покореженная взорвавшимися бомбами, немного повисела, потом веревки перегорели, и корзина рухнула вниз.

Недолго полюбовавшись пожаром, Демаре принял решение возвращаться по грунтовке, петлявшей вдоль силовой дороги. Их полк находился в той стороне.

Отъехав от полностью выгоревшего, но продолжающего тлеть дирижабля, уланы заметили человека. Возможно, это был один из покинувших русский дирижабль гребцов. Демаре приказал догнать путника, и, к его удивлению, это легко удалось. Человек не пытался скрыться в зарослях, а, напротив, спокойно дожидался на обочине. Возможно, это был не гребец, а обыкновенный прохожий.

Когда Демаре увидел, как странно прохожий одет, то решил доставить его в армейский штаб. С этим человеком стоило пообщаться. Если, конечно, они поймут друг друга — арестованный ни слова не разумел по-французски, а в армейском штабе имелся переводчик.

Поняв, что я не понимаю французского, конники окружили меня и повели в обратном направлении.

Сначала вели пешком. После того, как я изрядно утомился, пытаясь бежать за конниками, подсадили за спину всаднику, и мне стало веселей. Панибратство закончилось, когда доехали до деревни, оккупированной французскими войсками.

Точно, деревня была не из нашего времени. Хотя чем деревня не из нашего времени отличается от деревни из нашего? Автомобилей не было — это да. И французская кавалерия в образ современности совершенно не вписывалась. Остальное вроде бы соответствовало. Или не соответствовало? Если я нахожусь во временах наполеоновского нашествия, что не соответствует принятой картинке?

Тут меня осенило: линия электропередач! Электричества в те времена точно не было. Следовательно, кенгуру не разыгрывали: протечка во времени существует, и линия электропередач в 1812 году — наглядное тому подтверждение.

Додумать мысль мне не дали, потому что поместили в деревенский сарай с сеном. Сено немного колючее, но для отдыха сгодится. В любом случае кров над головой и определенный статус, хотя бы и статус военнопленного, получены.

«Теперь жди, когда расстреляют», — рекомендовал внутренний голос, всю дорогу уныло молчавший.

«Типун тебе на язык.»

«Типун не типун, а что с военнопленными делают, давно известно.»

«Слышишь, что я думаю? Кенгуру правы!»

«Правы или не правы, какая разница для военнопленного?»

«Мы в 1812 году, но время перемешалось. В этом мире имеется электричество.»

«Может, они на проводах белье сушат?»

«Не исключаю, но это не принципиально.»

«Почему?»

«Потому что я знаю, каким образом обнаружить протечку.»

«Каким?»

«Линия электропередач где-нибудь начинается. Начинаться она может только от светового луча — это и есть протечка. Следует найти начало линии электропередач, тогда мы обнаружим протечку.»

«А если линия электропередач начинается в Гренландии?» — спросил внутренний голос.

Злой он у меня какой-то, внутренний голос, недружественный.

«Значит, придется идти в Гренландию, по морскому дну. Речь идет — ни больше, ни меньше — о спасении всего человечества. Если не мы, вселенная будет демонтирована, разве ты не слышал?»

«Слышал, но не верю.»

«А в говорящих кенгуру веришь?»

«В говорящих кенгуру верю.»

«А в то, что говорящие кенгуру создали нашу вселенную, веришь?»

«Если они разговаривают, тогда, вполне возможно, и создали.»

«Если создали, значит, могут и демонтировать. Придется искать, где начинается линия электропередач. Нет другого пути спасти нашу вселенную.»

Договорить нам с внутренним голосом не дали, потому что потащили на допрос.

Деревенская изба, в которой проводился допрос, была большой и светлой. За столом сидел военный. По мундиру и повадке было понятно: в высоких чинах — генерал, наверное. У генерала было мужественное лицо и тяжелый взгляд. На столе перед генералом стояла простая русская еда: вареная картошка, соленые огурцы, квашеная капуста и бутыль с мутной жидкостью. В горнице, помимо стоявших за моей спиной двух солдат, находился еще один человек, по виду не деревенский. Когда генерал заговорил, выяснилось, что русский коллаборационист прислуживает у французов переводчиком.

Генерал что-то произнес по-французски.

— Кто ты такой? — перевел коллаборационист.

— Андрей, — ответил я с чистым сердцем.

— Твое воинское звание?

— Я гражданский.

— Что делал на дирижабле?

Я и не знал, что во время войны 1812 года использовались дирижабли. Какое упущение в образовании!

— На каком дирижабле?

— На том, который ты вместе со своими товарищами напал на уланский дозор.

— Мне об этом ничего не известно.

— Допустим. Чем в таком случае ты занимаешься?

Я замялся, и мое секундное замешательство не ускользнуло от проницательного генеральского взора. Генерал что-то сказал коллаборационисту, и тот без малейшей запинки перевел:

— Завтра ты будешь расстрелян.

«Аааа! — взревел внутренний голос, — Я тебе говорил!»

— Я менеджер, менеджер! — заорал я.

Коллаборационист и это перевел.

Генерал бросил на меня острый взор и налил граненый стакан водки.

— Выпей за свою смерть, менеджер!

Я крякнул и опрокинул стакан в себя. Спросил, ставя пустой стакан на стол:

— А закусить не найдется?

Генерал протянул миску с квашеной капустой. Я зачерпнул капусту пальцами и отправил в рот. Что же, теперь буду знать, что в 1812 году умели готовить квашеную капусту.

— Ты какой товар толкаешь? — спросил генерал, упирая в меня тяжелый взгляд.

— А какой нужно? — осторожно спросил я.

— Кушай, не стесняйся, все равно скоро умирать, — посоветовал генерал, наливая по второму стакану.

Коллаборационисту генерал не наливал — тот был при исполнении.

После второго стакана разговор пошел оживленнее.

— Через месяц возьмем Москву, — говорил генерал, наливая еще по одной. — Еще через два месяца — Петербург. Если, конечно, ваш царь не сложит оружие ранее.

— Не сложит, — возражал я. — Вы будете разгромлены под Москвой, после чего успешно ее возьмете. В Москве перезимуете, а потом отправитесь в Париж, в который через два года войдут русские войска.

— Ты совсем пьяный! — смеялся генерал и грозил мне пальцем.

Неожиданно из генеарльского кителя раздалась трель. Генерал вытащил смартфон, посмотрел, кто звонит, и смог подняться на ноги:

— Слушаю, мой император!

«Слушаю» мне не переводили, конечно, — я сам догадался. Остальное содержание разговора осталось неизвестным. Закончив беседу, генерал спрятал смартфон в карман и, пошатнувшись, обратился в мою сторону:

— К сожалению, вынужден вас покинуть. Служба. Напоминаю, что расстрел назначен на завтра, на закате.

Я не успел возразить, поскольку дожевывал соленый огурец, а генерал уже покинул избу. К сожалению, дожевать соленый огурец не удалось: солдаты схватили меня и выволокли из избы.

Меня отволокли на прежний сеновал и оставили там, в разобранном состоянии, вместе со своим внутренним голосом.

На следующее утро я был никакой, даже внутренний голос заплетался. Спортсменам пить нельзя — просто нельзя, и все. Противопоказано.

Алкогольная интоксикация усугублялась тем, что вечером мне предстояло быть расстрелянным. В мыслях об этом я отлеживался в сене, когда дверь в сарай отворилась, и вошел один из тех французским конников, которые меня арестовали. Офицер — я понял это по нашивкам, которыми он отличался от прочих солдат.

К сожалению, офицер говорил только на французском. Он выяснил это еще во время моего конвоирования, но теперь снова обратился ко мне на французском.

— Слушай, уйди, а? — пробормотал я, переворачиваясь на другой бок.

Офицер потормошил меня за плечо, затем ощупал и вытянул из моего кармана первертор. За все время пленения меня вообще ни разу не обыскали — видимо, по той причине, что оружием я увешен не был, а мелочевка из карманов французов не интересовала.

— Отдай! — я сонно потянулся и забрал первертор из рук француза.

Тот не возражал, но что-то опять залопотал на своем французском.

— Что б тебя!

Поняв, что толку от меня не будет, француз исчез, а я продолжил мучительное полузабытье.

В таком состоянии я находился до полудня. Едва я начал приходить в себя и соображать, в каком положении оказался, как очнулся и внутренний голос.

«Допрыгался? — сказал он. — А я предупреждал: лучше президента».

«А ну тебя!»

Я вспомнил, как француз забирал у меня первертор, и от страха, что потеряю связь с создателями вселенной, совсем очнулся. По счастью, первертор был на месте. Заодно я проверил и наличие айфона: тот был тоже на месте.

По неискоренимой утренней привычке запустил браузер, чтобы посмотреть утренние новости, и прочитал в первом же вывалившемся сообщении:

«Кровожадный, ненасытимый опустошитель, разоривший Европу от одного конца ее до другого, не престает ослеплять всех своим кощунством и ложью, стараясь соделать малодушных и подлых сообщников своих еще малодушнее и подлее, если то возможно. Но, к счастью, есть еще руки, готовые владеть оружием, есть сердца, могущие метать гром, провозглашая истину. Внемли, коварный притеснитель! внемли и трепещи! — Не одно потомство станет судить козни и злодейства твои — современники судят их. В ужасном сем зерцале увидишь верное изображение твое, угрюмое и мрачное, заскрежещешь в ярости и отчаянии: современники осудили тебя на низвержение в бездну адскую.»

Ну разумеется, я же в 1812 году! Интересно, а что там еще? Вау, «Солдатская песня»!

«Ночь темна была и не месячна,

Рать скучна была и не радошна;

Все солдатушки призадумались.

Призадумавшись, горько всплакали.»

Последующие сообщения были под стать первым.

Некоторое время я с восторгом первооткрывателя лазил по сети образца 1812 года, потом вспомнил: меня же сегодня расстреляют!

«А я предупреждал», — напомнил внутренний голос.

«А пожалеть?»

«Человек — сам кузнец своего счастья», — сообщил голос увесисто.

Внутренний голос прав: пора выбираться с сеновала — вселенная в опасности!

Какие у меня возможности, собственно? Тут я снова вспомнил о полученном от кенгуру перверторе. Да ведь это устройство связи! Кенгуру — создатели нашей вселенной. Неужели создатели вселенной не посоветуют, как выбраться из передряги?

Я прислушался: за стенами узилища было тихо. Приник к щели сарая: несколько французов увлеченно беседовали, опершись на ружья. Обо мне никто не вспоминал.

Решив, что сеансу связи с создателями вселенной ничто не помешает, я достал первертор и осмотрел его. Кнопка включения имеется, говорить в дырочку. Оставалось надеяться, что кенгуру снимут трубку. Впрочем, кенгуру сами заинтересованы в устранении протечки, иначе не привлекли бы меня в качестве исполнителя. По не известной мне причине демонтаж вселенной им крайне невыгоден.

«Можно приступать.»

С такой мыслью я нажал кнопку на перверторе, приблизив губы к отверстию, чтобы было наверняка слышно. Я не знал, какая громкость на перверторе предустановлена, а регулировки громкости не обнаружил.

Немедленно после нажатия в лицо мне ударил пахучий запах, как будто я вошел в вольер крупного зверя в зоопарке. Я инстинктивно отшатнулся. Не веря глазам своим, принялся наблюдать, как из отверстия первертора начинает вытекать розовая субстанция. Субстанции было много, очень много. Грешным делом, я подумал, а не это ли протечка во времени. То, что я сейчас наблюдал, гораздо более походило на протечку, чем облезающий пространственный полиэтилен под обеденным столом.

Розовая субстанция вытекала и вытекала, прямо в сено. Я отскочил подальше, чтобы она меня не запачкала. Я еще не позабыл световой луч и прозрачный щуп со светящимися присосками — не хотелось снова быть уволоченным в помещение без дверей.

Раздался звонкий чмок, и вытекание прекратилось. Теперь ожила сама розовая субстанция. Она, извиваясь и на глазах преображаясь, принялась формироваться в… Скоро я понял, в кого принялась формироваться розовая субстанция — разумеется, в кенгуру. Минут через пять после того, как я запустил первертор, передо мной возник Пегий, собственной персоной.

— Ты вызывать? — спросил Пегий.

Его мускулистый хвост ворошил сено, а верхние лапы загибались вниз, как бы в недоумении.

Ничего себе, устройство связи! И это создатели вселенной! От удивления я не придумал ничего лучшего, чем спросить:

— А где твой начальник?

— Отсутствовать, — пояснил Пегий. — Дежурить сегодня я.

Н-да, у создателей свое расписание, не соответствующее нашему.

— Мне нужна помощь, — сказал я Пегому. — Сегодня к вечеру меня собираются расстрелять, поэтому вытаскивайте меня отсюда, да поживее.

«Ты про демонтаж, про демонтаж напомни», — подсказал внутренний голос.

— Иначе, — добавил я, — вселенную придется демонтировать. Тогда вам с Толстым наступит полный швахомбрий.

При упоминании швахомбрия Пегий задрожал всем кенгуриным телом и запричитал:

— Только не полный швахомбрий! Только не полный швахомбрий!

Довольный произведенным эффектом, я повторил:

— Вытаскивай меня отсюда.

— О, если бы я знать! Если бы я только знать! Но законы микромира недостаточно изучен. Нет, недостаточно! Я не мочь запустить флюторапецию на низком уровне, это быть ужасно! Ужасный последствия! Придется сообщить Бриик-Боо, что опытный образец подлежать демонтаж. Какой кошмар!

— Не стоит спешить с демонтажом, — попытался успокоить я Пегого. — Лучше помозгуй, каким образом мне отсюда выбраться. Подсказать-то ты можешь.

— Микромир! Недостаточно изучать! — продолжал паниковать Пегий.

— А ну, прекрати истерить! — рыкнул я на одного из создателей вселенной.

Можно было подумать, это не меня, а его собираются поставить к стенке. Хотя Пегому грозил полный швахомбрий: неизвестно, что было хуже.

— Оружие можешь дать какое-нибудь? — спросил я. — У вас должно быть. Желательно помощней, французов в деревне целый отряд.

Пегий зарыдал, обхватив морду короткими передними лапами. Рыдающий кенгуру в запертом сарае времен 1812 года смотрелся диковато.

— Оружие есть, но на ваш планета оно не помещаться. Ты, живой реагент, находиться в микромир. Мы мочь создать в микромир свой первертированный образ, но первертировать в микромир оружие не получаться. Ты не мочь им пользоваться.

— Какого хрена? — заорал и я, теряя терпение.

— Может, найтить протечка во времени? — жалобно, осознавая свою никчемность, спросил Пегий.

— Может, и найду. Если выберусь отсюда живым, — отрезал я. — А теперь вали отсюда, хвостатый. Ты мне не помощник.

Пегий закивал вытянутой мордой и приложил лапу к первертору. Устройство чмокнуло и всосало кенгуриную лапу. Следом за ним, превращаясь в розовую субстанцию, заструился весь кенгуру.

Когда от Пегого ничего не осталось, кроме животного запаха, я убрал первертор в карман.

Надеяться на создателей вселенной не приходилось — выбираться из узилища предстояло самостоятельно, без дружеской посторонней помощи.

Надеяться приходилось на себя, поэтому я решил бежать. Разумеется, побег: что еще можно придумать в подобной стандартной ситуации?!

Исследовав стены и крышу, я пришел к аналитическому выводу, что бежать лучше через крышу, там доски казались тоньше. До крыши было не достать, поэтому я подпрыгнул, ухватился руками за стропилу и подтянулся. Вот когда пригодились мои спортивные навыки — в 1812 году, кто бы мог подумать?!

Подтянувшись, я принял положение «ноги кверху» и резким движением ударил кроссовками по доске. Доска надломилась. Я высунул ноги в образовавшуюся щель и развел их в стороны, уцепившись разведенными коленями за соседние доски. Отпустил руки и, за счет брюшного пресса, изогнулся, в конечном счете ухватившись за крышу руками. В итоге я принял положение, которое можно было охарактеризовать как: я нахожусь на крыше, жопа свисает вниз. Дело было практически сделано. Еще мгновение — и я распластался на крыше.

Внизу было спокойно. Французов в деревне было немного: человек пятнадцать. Мелькали деревенские, но на них я не обратил внимания: наши люди, русские, не заложат. Сарай находился не в центре деревни, но и не сказать, что на деревенской окраине. До ближайших кустов было метров четыреста. Лес в паре километров от домов: до него можно добраться, скрываясь за кустами.

«Ну что, погнали?» — спросил я внутренний голос.

«Погнали», — ответил тот, с легкой флегмой.

Я присел на корточки, намереваясь в следующий момент спрыгнуть с крыши в окружавший сарай огород, в этот момент доски под ногами проломились, и моя тушка с громким треском рухнула обратно на сеновал.

«Че-е-е-ерт побери! — крикнул в отчаянии внутренний голос. — Вот так и знал, так и знал! Все напрасно!»

Ни жив, ни мертв, я лежал в сене, когда дверь отворилась, и в сарай заглянула рожа обеспокоенного французского часового. Я встретился с французом взглядом, всеми доступными мне силами выражая удивление причиненным шумом. Часовой, не замечая пролома в крыше, недоверчиво оглядел меня, лежащего на сене в распластанном положении. Я пожал плечами, показывая: не стоило из-за такой ерунды беспокоиться. Часовой поверил, и дощатая дверь захлопнулась.

Выждав пару минут, я повторил свои действия с подтягиванием и напряжением брюшного пресса и снова оказался на крыше. На этот раз я был более осмотрителен и не провалился. Благополучно спрыгнув с крыши, оказался в огороде. От французов, изредка проходящих по улице, меня отделял плетень, поэтому, пригнувшись, я устремился в сторону растительности.

Побег почти увенчался успехом. Когда до спасительных кустиков оставалось метров десять, оттуда, застегивая на ходу штаны, вышел французский солдат. Мы столкнулись нос к носу, оба раскрыв рты от неожиданности. Я нырнул в сторону, но облегченный француз оказался не менее проворным. Во-первых, он что-то заорал по-французски — несомненно, призывая на помощь товарищей, — во-вторых, успел ухватить меня за рубаху и рвануть к себе. На автомате я заехал ему по скуле джебом. К моему удивлению, француз устоял и в ответ довольно профессионально съездил мне в печень. Французский боксер, черт его подери! Я скривился от боли. Француз попытался достать меня в голову, но я уклонился и приложил боксера стопой в колено. На войне как на войне.

Француз охнул и осел, но в этот момент со спины на меня навалилось человек десять. Я отпрыгнул в сторону, но держали меня крепко. После нескольких минут вразумления, руками и ногами, я был сломлен превосходящими силами противника и связан веревками. В связанном состоянии меня отнесли в знакомый уже сарай и бросили на сено. Спасибо, что сразу не расстреляли.

«Ты не благодари, ждать-то недолго», — заметил на это внутренний голос.

«А мне торопиться некуда.»

В таком познавательном диалоге мы провели последующие часы перед казнью.