Всё о Ниро Вульфе. Том 2

Глава первая

Начало всему положило стечение обстоятельств, но разве не так все начинается? Достаточно сказать, что, если бы тем утром мне не надо было депонировать в банке парочку чеков, я бы вряд ли оказался поблизости.

Но вышло так, что я свернул с Лексингтон-авеню на Тридцать седьмую улицу, радуясь яркому солнцу и свежему морозному воздуху, и, сделав шагов сорок, оказался у нужного мне дома – пятиэтажного здания из желтого кирпича, чистого и аккуратного, с растениями в кадках по бокам от входа. В фойе, которое было немногим больше моей комнаты, имелся узорчатый ковер, камин, сейчас не зажженный, еще больше растений и портье в форме, смеривший меня подозрительным взглядом.

И только я раскрыл рот, чтобы умерить его тревогу, как обстоятельства стеклись. С улицы в фойе заскочил крупный мужчина в темно-синем пальто и фетровой шляпе и пронесся мимо меня к лифту, чья дверь в этот момент как раз отворилась, выпуская девушку. Четыре человека в таком тесном пространстве уже толпа, так что нам пришлось произвести некоторые маневры. Я меж тем заговорил с портье:

– Моя фамилия – Гудвин. Я к Лео Хеллеру.

Он вытаращился на меня, уже с другим выражением, и выпалил:

– Уж не тот ли вы Арчи Гудвин, что работает у Ниро Вульфа?

Направлявшаяся к наружным дверям девушка остановилась в шаге от них и развернулась, а здоровяк, уже вошедший в лифт, заблокировал его дверь и высунул голову наружу. Портье не унимался:

– Я видал ваш снимок в газете. И… это… хочу взять автограф у Ниро Вульфа.

Было бы гораздо уместнее попросить мой, но я не завистлив, ладно. Мужчина в лифте отпустил дверь. Девушка же продолжала глазеть, и мне было неловко ее разочаровывать, отрицая, что я это я, как, несомненно, пришлось бы сделать, приведи меня в этот дом секретное задание.

Пусть она задержится у дверей еще какое-то время, пока я объясню вам, что вообще-то привело меня туда отнюдь не задание, а главным образом любопытство.

Вчера, в пять часов дня, в кабинете Ниро Вульфа раздался телефонный звонок. После разговора я отправился на кухню, где Фриц снимал со свиной головы мясо для блюда, которое он называет fromage de cochon[36], выпить стакан воды и поведать Фрицу, что направляюсь наверх полаяться.

– Он там так счастлив, – запротестовал Фриц, но в глазах его запрыгали искорки.

Ему чертовски хорошо известно, что, если я прекращу лаяться, однажды на нашем банковском счете не останется денег на жалованье, в том числе и его.

Одолев три марша и миновав спальные этажи, я поднялся на крышу, где десять тысяч квадратных футов стекла в алюминиевых рамах огораживает жилое пространство для десяти тысяч орхидей. От буйства красок на стеллажах в трех отсеках дух у меня уже не захватывает, но зрелище это по-прежнему потрясает, так что, вступив в цветочное царство, я старался смотреть строго перед собой, дабы сохранять воинственный дух. И все же он угас. Загромождая собой подсобное помещение, Вульф сурово взирал на росток одонтоглоссума, прямо-таки гора холодной ярости, а рядом с ним, сжав губы в тонкую линию, топтался Теодор Хорстман, нянька при орхидеях.

Заслышав мое приближение, Вульф перевел испепеляющий взор на меня и рявкнул:

– Трипсы![37]

Настроение у меня мгновенно переменилось. Есть время лаяться, и есть время не лаяться. Но я упрямо продолжал идти.

– Что надо? – проскрежетал он.

– Я понимаю, – начал я учтиво, но твердо, – что момент не совсем подходящий, но я обещал мистеру Хеллеру поговорить с вами. Он звонил…

– Поговоришь позже! Если вообще поговоришь!

– Я должен ему перезвонить. Это тот самый Лео Хеллер, кудесник вероятностей. Он говорит, что в ходе вычислений заподозрил, будто один его клиент совершил тяжкое преступление. Но это всего лишь подозрение. Хеллер не хочет обращаться в полицию, пока не разберется во всем как следует. Он жаждет поручить нам расследование. Я поинтересовался подробностями, но он не стал излагать их по телефону. И мне подумалось, что я могу хоть сейчас сгонять к нему. Это тут рядом. На Восточной Тридцать седьмой улице. Выясню, стоит ли нам браться за это дело. Он не…

– Нет!

– Мои барабанные перепонки не застрахованы. Что значит это ваше «нет»?

– Убирайся! – Он потряс передо мной пораженным трипсами ростком. – Я не хочу этим заниматься! Этот человек не может нанять меня ни для какой мыслимой работы ни на каких вообразимых условиях! Убирайся!

Проворно, но с достоинством я развернулся и двинулся прочь. Если бы он запустил в меня горшком, я бы, конечно, увернулся, но тогда довольно увесистая емкость с землей угодила бы прямиком в группу цветущих калант, и одному лишь Богу известно, что бы тогда натворил Вульф.

По пути вниз с лица моего не сходила ухмылка. Даже не напади на росток трипсы, реакция Вульфа на мое сообщение оказалась бы почти такой же, почему я и приготовился лаяться. Трипсы лишь придали ей остроты.

Имя Лео Хеллера было у всех на слуху. Статьи о нем публиковались в журналах и воскресных выпусках газет.

Зарабатывая на хлеб преподаванием математики в должности профессора Андерхиллского колледжа, он забавы ради начал посредством крайне мудреных математических формул прикладывать законы вероятности к различным реальным событиям, начиная с исхода бейсбольных матчей и скачек и заканчивая видами на урожай и итогами выборов.

Заглянув в свои записи через пару лет, математик с изумлением и удовольствием констатировал, что сделанные им прогнозы сбылись на восемьдесят шесть целых и три десятых процента, и поспешил написать об этом статью в журнал.

Естественно, на него тут же посыпались запросы на вычисления от самых разных людей. Из чистой любезности Лео Хеллер ответил некоторым совершенно бесплатно. Однако после того, как он вычислил для дамы из Йонкерса, где, скорее всего, отыщутся потерянные ею тридцать одна тысяча долларов наличными, и она, следуя его указаниям, нашла их и настояла, чтобы он принял две тысячи в качестве вознаграждения, профессор оставил преподавание и вступил на новую стезю – приложения законов вероятности к человеческим проблемам.

Это произошло три года назад. За это время Хеллер неплохо приподнялся. Поговаривали, что его годовой доход исчисляется шестью цифрами, что все письма он отсылает назад непрочитанными, принимая лишь явившихся лично клиентов, что он может вывести формулу для всего на свете, если ему сообщат достаточное количество факторов.

Кое-кто потребовал было привлечь его к ответу за гадание, однако копы и контора окружного прокурора закрыли глаза на его деятельность, и вполне обоснованно. В конце концов, Хеллер имел высшее образование, а в Нью-Йорке нашлось бы не меньше тысячи предсказателей, не окончивших даже средней школы.

Никто не знал, удается ли Хеллеру удерживать планку своих расчетов на восьмидесяти шести целых и трех десятых процента, но мне случилось проведать, что это точно был не ноль.

Несколькими месяцами раньше президент одной солидной корпорации поручил нам выяснить, кто из его персонала выдает конкуренту коммерческие тайны. Я тогда занимался другим делом, и Вульф поручил сбор информации Орри Кетеру.

Орри убил на это немало времени. И вскоре мы узнали от президента корпорации, что ему стало невтерпеж и он отправился со своей проблемой к Лео Хеллеру. Тот вывел формулу, указал на одного из младших вице-президентов – и тот покаялся!

Наш клиент откровенно признал, что большинство фактов, которыми он снабдил Хеллера для вычислений, предоставили мы благодаря усилиям Орри, а потому не возражал против выплаты гонорара. Однако Вульф настолько вышел из себя, что велел вообще не отправлять ему счет.

Данным распоряжением я пренебрег, ибо знал, что, поостыв, Вульф сильно о нем пожалеет, однако догадывался по брюзжанию босса, что зуб на Лео Хеллера он заточил пребольшущий. Так что профессору ничего не светило. Любое исходящее от него предложение работы, неважно какой, было бы категорически отвергнуто, даже если бы трипсы носа не показали в радиусе мили от Тридцать пятой улицы.

Спустившись в кабинет, я перезвонил Хеллеру и сообщил, что ничего не выйдет.

– Он чрезвычайно самолюбив, – объяснял я ему. – И для него ваше предложение оскорбительно. Как вам известно, он величайший из всех когда-либо существовавших детективов и… А вам это, кстати, известно?

– Я принимаю это как аксиому, – признал Хеллер тонким голоском, немногим не дотягивавшим до писка. – Но в чем же состоит оскорбление?

– Вы хотите нанять Ниро Вульфа, а на самом деле меня, для сбора фактов, которые позволят вам оценить, насколько обоснованно ваше подозрение насчет клиента. С тем же успехом вы можете нанять Стэна Мьюзиэла[38] подносить биты. Вульф не продает сырье для ответов – он продает ответы.

– Я готов заплатить ему и за ответ. Любую сумму в пределах разумного, причем наличными. Я серьезно озабочен этим клиентом, самой ситуацией, а сведений у меня недостаточно. И мне доставит удовольствие вместе со сведениями получить от мистера Вульфа и ответ…

– И если окажется, – перебил я его, – что ваш клиент действительно совершил тяжкое преступление, как вы подозреваете, решение о том, стоит ли обращаться в полицию и когда, будет принимать он, а не вы. Так?

– Конечно. – Хеллер только рад был угодить. – Я вовсе не намерен… не испытываю ни малейшего желания покрывать преступника… Как раз наоборот.

– Отлично. Тогда поступим так. Если я сегодня еще раз сунусь с вашим предложением к мистеру Вульфу, ничем хорошим это для меня не кончится, ибо чувства его глубоко уязвлены. Но завтра утром мне надо будет наведаться в банк на Лексингтон-авеню, а это недалеко от вас. Я мог бы заглянуть к вам, чтобы составить представление о деле. Подозреваю, что мной руководит главным образом любопытство, желание узнать, что вы собой представляете. А сведений, позволяющих применить для этого законы вероятности, у меня недостаточно. Честно говоря, я сомневаюсь, что мистер Вульф возьмется за ваше дело. Но деньги нам всегда нужны, и я попытаюсь уломать его. Так мне приходить?

– Во сколько?

– Скажем, в четверть одиннадцатого.

– Приходите. Мой рабочий день начинается в одиннадцать. Когда подниметесь на лифте на пятый этаж, увидите стрелку, указывающую направо, к приемной. Но вы идите налево, до двери в конце коридора. Позвоните, и я впущу вас. Если не опоздаете, у нас будет больше получаса.

– Я никогда не опаздываю.

Тем утром я явился даже немного раньше. Когда я вошел в фойе дома по Тридцать седьмой улице и представился портье, было девять минут одиннадцатого.

Глава вторая

Итак, я пообещал портье попытаться взять для него автограф у Ниро Вульфа и записал его имя в блокнот: «Нильс Ламм». Девушка меж тем все стояла да хмурилась на нас. Она была лет двадцати трех – двадцати четырех, ростом мне до подбородка, и, если бы не насупленное выражение лица, пожалуй, даже заслуживала бы внимания. И поскольку она не выказывала никаких признаков смущения, в упор разглядывая незнакомца, я решил, что и мне смущаться не стоит. Надо было что-то сказать, и потому я спросил ее:

– А вы хотите?

– Что? – вздернула она голову.

– Автограф. Мистера Вульфа или мой – на ваш выбор.

– О. Вы ведь Арчи Гудвин, да? Я тоже видела ваше фото.

– Значит, это я и есть.

– Я… – Она замялась, но затем решилась: – Я хочу спросить вас кое о чем.

– Валяйте.

Кто-то стремительно вошел с улицы. Бодрая дамочка в норке, явно из тех, что любят покомандовать, в возрасте между двадцатью и шестьюдесятью. Мы с девушкой отошли в сторонку, освобождая ей проход к лифту.

Новоприбывшая известила Нильса Ламма, что явилась с визитом к Лео Хеллеру, но имя свое назвать отказалась. Однако Ламм проявил непреклонность, и ей все-таки пришлось представиться: Агата Эбби, после чего ее допустили к лифту.

Девушка посетовала, что работала всю ночь и устала, так что мы присели на скамейку возле камина. Вблизи я укрепился в собственной оценке: двадцать три – двадцать четыре, не старше, но кто-то или что-то определенно причиняло ей значительное беспокойство. Несколько озадачило меня и упоминание о ночной работе.

Впрочем, она сама ответила на мой невысказанный вопрос:

– Я дипломированная медицинская сестра. А зовут меня Сьюзен Матуро.

– Очень приятно. Мое имя вы знаете, а по профессии я дипломированный детектив.

Она кивнула:

– Потому-то я и хочу кое о чем вас спросить. Если бы я наняла Ниро Вульфа для расследования… одного дела, сколько бы это стоило?

Я выразительно пожал плечами:

– Смотря по обстоятельствам. Что за дело, сколько времени на него потребуется, плюс амортизация его мозга, ваше финансовое положение… – Тут я умолк на полуслове, отвлекся на новое лицо, откровенно таращившееся на нас.

Встретив мой взгляд, этот высокий костлявый субъект в коричневом костюме, по которому плачем заходился утюг, с распухшим портфелем под мышкой, стушевался, развернулся и прошагал к лифту, не обменявшись с Нильсом Ламмом ни словом.

Я вновь обратился к Сьюзен Матуро:

– У вас есть дело или вы только наводите справки?

– О, дело у меня есть.

Она прикусила губу. Милые зубки, и губка тоже ничего. Некоторое время девушка разглядывала меня, затем продолжила:

– Оно больно ударило по мне. И с каждым днем становится все хуже. Ничего-то время не лечит. Я уж начала опасаться, что схожу с ума, и решила обратиться к этому Лео Хеллеру. Вдруг он поможет? Вот и явилась сюда этим утром. Но пока сидела у него в приемной – там уже было два человека, мужчина и женщина, – мне вдруг пришло в голову, что я всего лишь ожесточилась и жажду мести. А мне всегда думалось, что я не такая… Я точно знаю, что никогда не была…

Ей явно требовалась поддержка, и я уверил:

– Да, вы не похожи на мстительную особу.

Она благодарно тронула меня за рукав.

– Так вот, я встала и ушла, а когда выходила из лифта, услышала, как этот человек называет ваше имя и говорит, кто вы такой. И мне тут же пришло в голову спросить у вас. Я спрашивала, сколько будет стоить расследование, но поторопилась. Вообще-то я просто хочу рассказать Ниро Вульфу о своей проблеме и получить его совет.

Она была предельно серьезна и к тому же весьма взволнована, так что я придал подобающее выражение своему лицу и подобающим тоном ответил:

– Видите ли, какое дело, чтобы мистер Вульф согласился на такую встречу, не сулящую солидного гонорара, его надо правильно подготовить. И в данной области я являюсь единственным экспертом. – Взгляд на запястье показал, что уже 10:19. – У меня назначена встреча, но я могу уделить вам пять минут, если вы готовы вкратце изложить мне основные факты и выслушать мои соображения. Так что же по вам ударило?

Сьюзен Матуро посмотрела на меня, бросила взгляд на Нильса Ламма, который в таком тесном фойе даже при желании не смог бы удалиться за пределы слышимости, и снова повернулась ко мне. У нее задрожала челюсть, и, чтобы унять дрожь, она стиснула зубы. Так и сидела какое-то время, но в конце концов выдавила из себя:

– Стоит мне только заговорить об этом, как слова застревают в горле и душат меня. Так что пяти минут явно недостаточно. И потом, мне нужен кто-то старый и мудрый вроде Ниро Вульфа. Вы не позволите мне повидаться с ним?

Я обещал попытаться. А еще уверил, что, как никто во всем Нью-Йорке, готов прийти на помощь попавшей в беду привлекательной девушке. При этом я объяснил, что лишь напрасно потрачу время и силы, если представлю ее Вульфу вот так, сразу. И хотя меня не назовешь старым и мудрым, ей все равно придется хотя бы в общих чертах ввести меня в курс дела. Только тогда я смогу помочь ей.

Сьюзен согласилась, что это разумно, дала мне свой адрес и телефон, и мы договорились связаться позже днем. Я открыл перед ней входную дверь, и она ушла.

При подъеме в лифте мои часы показывали 10:28, так что я все-таки опоздал, но у нас все равно оставалось полчаса до начала рабочего дня Хеллера. На пятом этаже напротив лифта висел указатель с надписью: «Лео Хеллер. Приемная». Стрелка под ней указывала направо, где другая надпись на двери в конце узкого коридора оповещала: «Прием без предварительной записи».

Я свернул влево, в другой конец, и нажал на кнопку звонка у двери, которая, как мне бросилось в глаза, была приоткрыта на дюйм. Не дождавшись ответа ни на первый звонок, ни на второй, более продолжительный, я толкнул дверь, переступил порог и позвал Хеллера. Тишина. И никого в пределах видимости.

Решив, что Хеллер, возможно, отошел в приемную и скоро вернется, я принялся с любопытством осматривать берлогу кудесника вероятностей, и меня поразили кое-какие необычные детали. Металлическая дверь имела толщину в три дюйма, заставляя подумать, что хозяин сильно печется о своей безопасности, либо не переносит шума, либо желает изолировать себя от всего сразу. Окна, если они тут имелись, скрывались под тяжелыми портьерами, а отраженный искусственный свет лился из выемок на стенах прямо под потолком. Воздух кондиционировался. Всю заднюю стену занимала огромная картотека, каждая ее секция запиралась на замок. И никаких тебе ковров. Пол был выложен каким-то мягким, поглощающим звук шагов материалом.

Все-таки толстая дверь предназначалась для звукоизоляции. Войдя, я почти до конца ее прикрыл, и тишина теперь стояла полная. Хотя поблизости гудели и грохотали Лексингтон-авеню с одной стороны и Третья авеню с другой, городской шум сюда не проникал.

Я подошел осмотреть стол, однако ничего примечательного на нем не увидел, разве что размерами он превышал обычный раза в два. Среди прочего на нем размещались полка с книгами, чьи названия не показались мне заманчивыми, счеты из слоновой кости или же добротной ее имитации и стопка пачек бумаги стандартного формата. По столешнице были разбросаны разрозненные листы, а по первой странице единственного блокнота разбегались формулы, смахивавшие на каракули Эйнштейна. Заточенные грифельные карандаши из опрокинутого стакана рассыпались у края стола, образовав некое подобие узора.

Я пробыл в комнате минут десять, а Хеллер так и не появился. Между тем мне полагалось быть в кабинете к одиннадцати часам, когда Вульф спустится туда после утреннего свидания с орхидеями. Поэтому я вышел, оставив дверь приоткрытой, и направился в другой конец коридора, к приемной.

Эта комната не кондиционировалась, и звукоизоляцией похвастать тоже не могла. Кто-то приоткрыл окно на пару дюймов, и в него врывался уличный шум.

В креслах, на некотором удалении друг от друга, сидели пять человек. Троих я уже видел: крупного мужчину в темно-синем пальто и фетровой шляпе, бодрую дамочку в норке, назвавшуюся Агатой Эбби, и высокого худого субъекта с портфелем. Двое других – смуглый невысокий тип, пронырливый и ушлый, с зализанными назад волосами, и отъевшаяся до шарообразности матрона с запасным подбородком – тоже никак не могли быть тем, кого я искал.

Я обратился к собравшимся:

– Мистер Хеллер сюда не заходил?

Двое покачали головами, а смуглый тип прохрипел:

– Он тут не показывается до одиннадцати. Вставай в очередь.

Я поблагодарил его и вернулся в комнату напротив. Хеллер тут так и не объявился. Звать его я не стал. Даже если бы он откликнулся на зов, мне все равно пришлось бы немедленно откланяться. Поэтому я удалился и внизу снова пообещал Нильсу Ламму, что попробую раздобыть для него автограф. Решив, что пешком мне домой не успеть, я поймал на улице такси и прошмыгнул в кабинет за двадцать секунд до того, как послышался лязг спускающегося лифта.

И вот что забавно: я обладаю острым чутьем и за годы, проведенные рядом с Вульфом, даже пережил несколько поистине чудесных откровений, но в тот день шестое чувство не предупредило меня о том, что надвигается. Вам могло показаться, что предчувствие буквально ломилось в дверь, но нет, никаких тревожных ожиданий.

Я был сама жизнерадостность, когда осведомился у Вульфа о ходе антитрипсовой кампании. И никакие опасения не томили меня после обеда, когда я набирал номер Сьюзен Матуро. Да, я был несколько обескуражен тем, что не дождался ответа, поскольку надеялся однажды выяснить, как она выглядит без хмурых морщинок.

И тем не менее, отправившись открывать дверь в начале седьмого, я увидел на крыльце через прозрачную с одной стороны панель инспектора Кремера из манхэттенского отдела по расследованию убийств. Нижняя треть моего позвоночника немедленно отреагировала на это. Вы скажете – предчувствие? Отнюдь. В конце концов, вряд ли стоило ожидать, что инспектор заскочил к нам, чтобы предложить билеты на Ежегодный полицейский бал.

Я впустил его и провел в кабинет, где Вульф попивал пиво и глядел волком на трех сенаторов США, выступающих по телевизору.

Глава третья

Кремер, крепкий, здоровый, с широким красным лицом и скептическими серыми глазами, сел в красное кожаное кресло перед столом Вульфа. От предложенного пива он отказался, телевизор выключили, а свет включили. Кремер заговорил:

– Я заглянул к вам по пути в Нижний Манхэттен и много времени не отниму. – По обыкновению, тон он взял сердитый. – Был бы признателен за информацию. Какие у вас дела с Лео Хеллером?

– Никаких, – ответил Вульф, по обыкновению грубо.

– Вы не работаете на него?

– Нет.

– Тогда зачем Гудвин приходил к нему этим утром?

– Он не приходил.

– Подождите, – пришлось вмешаться мне. – Я приходил по собственной инициативе, просто на разведку. Мистер Вульф действительно не знал, что я там был, он только что услышал об этом.

За этим признанием синхронно последовало два гневных взгляда – Кремера на Вульфа и Вульфа на меня. Кремер взорвался:

– Черт побери, такой топорной байки я от вас еще не слышал! Весь день репетировали небось?

Вульф на время оставил меня в покое, дабы разделаться с Кремером:

– Пф-ф. А хотя бы и репетировали. Извольте объяснить, по какому праву, явившись в мой дом, вы требуете отчета о перемещениях мистера Гудвина. Ну и что с того, что он заходил к мистеру Хеллеру? Хеллера нашли мертвым?

– Да.

– Вот как. – Брови Вульфа чуть приподнялись. – Насильственная смерть?

– Убит. Выстрелом в сердце.

– У себя?

– Ага. Так что хотелось бы выслушать Гудвина.

Взор Вульфа переметнулся на меня:

– Арчи, это ты убил мистера Хеллера?

– Нет, сэр.

– Тогда сделай одолжение мистеру Кремеру, будь так любезен. Он спешит.

Я и сделал. Выложил все о телефонном звонке днем ранее, отказе Вульфа браться за любое поручение и своем разговоре с кудесником. Затем отчитался об утреннем визите на Тридцать седьмую улицу, причем со всеми подробностями, разве что преуменьшил беспокойство Сьюзен Матуро. Просто упомянул, что она просила меня устроить ей встречу с Вульфом, но не сказала для чего. По окончании моего рассказа у Кремера возникло несколько вопросов. Среди них был такой:

– Значит, ты вообще не видел Хеллера?

– Не-а.

Он хмыкнул:

– Мне ли не знать, Гудвин, как ты любишь повсюду совать свой нос. Кроме двери, через которую ты заходил в ту комнату, там есть еще три. Никакую из них ты не открывал?

– Не-а.

– Одна из них ведет в кладовку, в которой посетитель – знакомый Хеллера – в три часа и обнаружил труп профессора. Медэксперт говорит, что сосиска и блины, которые профессор съел на завтрак в половине десятого, к моменту смерти пробыли у него в желудке не более часа. Так что тело практически наверняка уже находилось в кладовке, когда ты заходил в его кабинет. И при всем твоем любопытстве ты утверждаешь, будто не открывал дверь и не видел тела?

– Ага. Приношу свои извинения. В следующий раз буду открывать каждую чертову дверь, какая только попадется на глаза.

– Там стреляли. Ты не почувствовал запаха?

– Нет. Кондиционер все вытянул.

– И в ящики стола ты тоже не заглядывал?

– Нет. Уж извините.

– Зато мы заглянули.

Кремер вытащил что-то из нагрудного кармана.

– И в одном ящике обнаружили вот этот конверт, запечатанный. На нем стоит карандашная надпись: «Мистеру Ниро Вульфу». Внутри оказалось пять стодолларовых купюр.

– Жаль, что упустил его, – отозвался я с чувством.

Вульф оживился:

– Полагаю, конверт проверили на отпечатки?

– Естественно.

– Могу я на него взглянуть, если не возражаете?

Он протянул руку к инспектору. Кремер секунду-другую колебался, затем пихнул конверт по столу, и Вульф взял его. Он вытащил из конверта банкноты – новенькие, хрустящие, – пересчитал их и заглянул внутрь.

– Коверт был запечатан, – заметил он сухо, – и надписан моим именем, тем не менее вы вскрыли его.

– А вы как думали?

Кремер подался вперед и протянул руку:

– Верните.

Прозвучало это как требование, а не просьба. И тут Вульф совершил опрометчивый поступок. Задумайся он хотя бы на секунду, сразу понял бы, что, заявив права на конверт, должен будет отрабатывать деньги. По крайней мере, имитировать бурную деятельность. Однако мой босс не мог игнорировать вызов, прозвучавший в голосе Кремера. Вульф убрал банкноты в конверт и сунул его к себе в карман.

– Это мое, – провозгласил он.

– Это улика, – рявкнул Кремер, – и мне она нужна.

Вульф покачал головой:

– Какая еще улика? Как служитель закона, вы должны быть в курсе. – Он постучал по карману пальцем. – Это моя собственность. Докажите ее или мою причастность к преступлению.

Кремер сдержался, что при сложившихся обстоятельствах потребовало от него титанических усилий.

– Я мог бы и догадаться, – подосадовал он. – Хотите, чтобы я доказал вашу причастность? Так и быть. Даже не знаю, сколько раз я сидел в этом кресле и выслушивал, как вы строите предположения. Не хочу сказать, что вы впустую сотрясали воздух. Просто говорю, что по части предположений вы дока. А сейчас я хочу выдвинуть свое, но для начала приведу несколько фактов. В том доме на Тридцать седьмой улице Хеллер жил на четвертом этаже, а работал на пятом, последнем. По достоверным сведениям, без пяти десять этим утром он покинул свою квартиру и поднялся к себе в кабинет. Гудвин утверждает, будто вошел туда в двадцать восемь минут одиннадцатого. И если во время пребывания Гудвина в кабинете тело уже находилось в кладовке – а наверняка так оно и было, – значит, Хеллера застрелили между девятью пятьюдесятью пятью и десятью двадцатью восемью. Нам не удалось найти свидетелей, слышавших выстрел, но надеяться на это было бы глупо, поскольку звукоизоляция в кабинете очень надежная. Мы проверяли.

Кремер зажмурился и снова открыл глаза – водилась за ним такая привычка.

– Что ж, ладно. При содействии портье мы составили список всех, кто побывал в доме на протяжении этого периода. Большинство посетителей уже у нас, остальных скоро отыщем. Всего их было шестеро. Сьюзен Матуро, медсестра, ушла перед тем, как наверх поднялся Гудвин. Другие отправились восвояси, кто раньше, кто позже, когда им надоело ждать появления Хеллера, – если верить их показаниям. При данных обстоятельствах – сомневаюсь, что в них что-либо изменится, – представляется очевидным, что один из них и убил Хеллера. Любой, выйдя из лифта на пятом этаже, мог пройти в кабинет профессора, застрелить его, а потом направиться в приемную.

– Спрятав труп в кладовке? – пробурчал Вульф.

– Естественно, чтобы отсрочить его обнаружение. Если бы кто-то вдруг заметил, как убийца покидает кабинет, тот мог бы объяснить, что искал там Хеллера и не нашел. Но это не прокатило бы, останься тело на виду. На полу сохранились следы волочения, хотя Хеллер весил не так уж и много. Выйдя из кабинета, убийца оставил дверь приоткрытой на тот случай, если попадется кому-нибудь на глаза. Посчитал, что это будет выглядеть правдоподобнее, якобы в таком положении он ее и обнаружил. Также…

– Ошибка.

– Передам ему при первой же возможности. Также не вызывает сомнений, что он не мог сразу покинуть здание. Зная, что Хеллер начинает прием в одиннадцать, все эти люди явились туда пораньше, чтобы поменьше ждать в очереди. В том числе и убийца. Ему ничего не оставалось, кроме как пройти в приемную и присоединиться к остальным. Один посетитель все-таки ушел – медсестра. И она сочла необходимым объяснить Гудвину почему. Теперь дело лишь за тем, чтобы ей поверило следствие.

– Вы собирались связать меня с преступлением.

– Именно, – самоуверенно подтвердил Кремер. – Но сначала еще один факт. Оружие обнаружили в кладовке, на полу под трупом. Это старый хлам. «Гаштайн»[39]. Короткоствольный маленький уродец. Отследить его практически невозможно, хотя мы и пытаемся. А теперь мои предположения. Убийца явился вооруженным, позвонил в кабинет Хеллера, и тот его впустил. Хеллер прошел к столу и сел за него, поэтому он вряд ли…

– Это установлено?

– Да. Он вряд ли опасался покушения. Однако после разговора, который, судя по всему, не мог продолжаться более нескольких минут, профессор не просто испугался, но почувствовал смертельную угрозу. Звать на помощь в звукоизолированной комнате было бесполезно. Убийца вытащил револьвер и направил на Хеллера. Тот понял, что для него все кончено. Он начал говорить, пытаясь оттянуть время. Не потому, что питал надежду остаться в живых, а потому, что хотел оставить послание, которое прочитают после его смерти. Сотрясаемый нервной дрожью, он опрокинул на стол стакан с карандашами, возможно, когда простер к убийце руку, умоляя о пощаде, а потом принялся нервно нащупывать их, передвигая перед собой по столу. Затем раздался выстрел, и Хеллер успокоился навсегда. Убийца обошел стол, убедился, что жертва мертва, и оттащил труп в кладовку. Ему не пришло в голову, что разбросанные карандаши составляют послание, – в противном случае он смёл бы их одним взмахом руки. Он отчаянно спешил убраться из кабинета и оказаться в приемной.

Кремер встал.

– Если вы одолжите мне восемь карандашей, я покажу, как они лежали.

Вульф открыл ящик стола, но я опередил его, подскочив с горстью карандашей из своего лотка. Кремер обошел вокруг стола Вульфа, и тот, скорчив гримасу, сдвинулся в кресле, чтобы освободить пространство.

– Я стою на месте Хеллера за его столом, – объяснил Кремер, – и раскладываю их так, как это сделал он.

Разложив восемь карандашей к собственному удовлетворению, он отошел в сторону.

– Вот, взгляните.

Вульф изучил со своей стороны, я – со своей. Вот как это выглядело с его стороны:

– Так вы говорите, это сообщение? – осведомился Вульф.

– Да, – подтвердил Кремер. – Должно быть.

– С чего бы? Потому что вам так хочется?

– Вздор. Вы прекрасно понимаете, что практически невозможно, чтобы карандаши случайно сложились в подобный рисунок. Гудвин, ты же их видел. Они ведь так и лежали?

– Почти, – признал я. – Я ведь не знал, что в это время в кладовке находится труп, поэтому не заинтересовался ими так, как вы. Но раз уж вы меня спрашиваете, они вовсе не лежали заточенными концами в одном направлении, и еще посередине была резинка с одного из них. – Я указал пальцем. – Вот здесь.

– Разложи, как ты их видел.

Я встал рядом с ними у стола и, сняв резинку с одного из карандашей, расположил ее, как показывал. Картинка получилась следующая:

– Конечно же, – заметил я, – ваш фотограф сделал снимок. Не берусь утверждать, что карандаши лежали именно так, но грифели их указывали в разные стороны, и резинка точно была.

– И ты не подумал, что это какое-то сообщение?

– Еще чего. Однажды вы поставите капкан, в который я попадусь, и уж тогда мне несдобровать. Ну, конечно, я решил, что Хеллер сообщает мне таким образом, что отошел в уборную и вернется через восемь минут. Восемь карандашей, понимаете? Весьма ловко. А вы разве не так прочитали послание?

– Отнюдь, – упорствовал Кремер. – Думаю, Хеллер развернул карандаши в разные стороны, чтобы сбить с толку убийцу. Подойдите, пожалуйста, сюда и посмотрите.

Мы с Вульфом подошли к столу с левой стороны и посмотрели. Одного взгляда оказалось достаточно. Вы увидите то же, что и мы, если развернете страницу на девяносто градусов против часовой стрелки.

Кремер вопросил:

– Можно ли требовать более очевидного доказательства? Ну разве это не «N. W»?

– Я бы попросил вас не спешить с выводами, – возразил я. – Зачем тогда понадобился лишний карандаш слева от «W»?

– Хеллер специально его туда положил, для маскировки, чтоб было не так заметно. Или же карандаш просто случайно туда закатился. В любом случае лишний карандаш меня не волнует. Это несомненно «N. W», то есть «Ниро Вульф». – Он уставился на моего босса. – Я обещал доказать вашу причастность к убийству и доказал.

Вульф, вновь занявший свое кресло, сплел пальцы.

– Вы же это несерьезно?

– Черта с два несерьезно!

Кремер тоже вернулся к красному кожаному креслу и сел.

– Поэтому я и пришел к вам, и пришел один. Вы отрицаете, что посылали туда Гудвина, но я вам не верю. Он признает, что пробыл в кабинете Хеллера десять минут, поскольку деваться ему некуда. Портье видел, как он поднимался наверх, а пять человек – как он заходил в приемную. В ящике стола Хеллера обнаружен предназначенный вам конверт с пятьюстами долларами. Но решающий аргумент – это вот послание. Хеллер, сидя за столом и осознавая, что через несколько секунд его убьют, тратит последние секунды, чтобы оставить сообщение. Можно ли усомниться в смысле такого послания? Для меня оно яснее ясного. Это информация о лице – или лицах, – несущих ответственность за его смерть. Я предполагаю, что Хеллер желал указать на них. Вы не согласны с подобным предположением?

– Отчего же? Думаю, оно вполне допустимо. Даже весьма.

– Вы признаете это?

– Я не признаю – я констатирую.

– Тогда назовите мне другое лицо – или несколько лиц, – помимо вас самого, на кого могли бы указывать инициалы «N. W». Если вы не сделаете этого прямо сейчас, я забираю вас с Гудвином с собой, как важных свидетелей. У меня несколько человек в машинах. Если не я, так окружной прокурор заберет.

Вульф выпрямился и глубоко вздохнул, явно опечаленный.

– Вы на редкость несносны, мистер Кремер. – Он поднялся. – Прошу извинить, я отойду на минуту.

Обогнув ноги Кремера, Вульф направился в противоположный конец комнаты, к книжным полкам за циклопическим глобусом, потянулся вверх, достал томик и раскрыл его. Он стоял слишком далеко, чтобы я мог разглядеть, что это за книга. Сначала босс заглянул в конец, где обычно располагается предметно-именной указатель, а затем открыл на середине. Перевернул страницу, еще одну. Кремер, с трудом сдерживавший эмоции, извлек из кармана сигару, сунул в рот и принялся жевать ее. Он почти никогда не закуривал.

Наконец Вульф вернулся к столу, открыл ящик, положил в него книгу, а затем закрыл и запер.

Кремер заговорил вновь:

– Я вовсе не фантазирую. Вы его не убивали, вас там не было. И я даже не предполагаю, что его убил Гудвин, хотя возможность у него имелась. Я лишь говорю, что Хеллер оставил послание, которое привело бы к убийце, а оно состоит из двух букв «N. W», что означает «Ниро Вульф». Следовательно, вам что-то известно, и я хочу знать что. На следующий вопрос мне будет достаточно короткого и однозначного ответа – «да» или «нет». Известно ли вам нечто указывающее или способное указать на убийцу Лео Хеллера?

Вульф, вновь устроившийся в своем кресле, кивнул:

– Да.

– Ах, известно! Что же?

– Оставленное им сообщение.

– В сообщении значится лишь «N. W». Отсюда и начинайте.

– Мне нужна дополнительная информация. Мне нужно знать… Карандаши остались лежать на столе в том же положении, в каком вы их нашли?

– Да, их не трогали.

– В доме, естественно, дежурит ваш человек. Позвоните ему и дайте мне с ним поговорить. Вы можете слушать наш разговор.

Кремер заколебался. Предложение явно пришлось ему не по душе. Но потом он решил: собственно, почему бы и нет? Подошел к моему столу, набрал номер и сказал своему человеку на другом конце провода, что с ним сейчас поговорит Вульф. Вульф снял трубку со своего аппарата, Кремер продолжал слушать с моего.

Вульф говорил учтиво, но твердо:

– Как я понимаю, карандаши на столе остались в том же положении, в каком их обнаружили. Причем у всех них, кроме одного, на концах есть резинки, а та, которой недостает на единственном карандаше, располагается между двумя группами. Все верно?

– Да, все так и есть. – Детектив явно скучал, в чем я убедился, слушая разговор с третьего телефона, на столе за глобусом.

– Возьмите резинку и вставьте ее в карандаш, в котором она отсутствует. Мне нужно знать, прочно ли она там держится, не могла ли выскочить случайно.

– Инспектор, вы на линии? Вы велели не трогать…

– Выполняй, – проревел Кремер, – я здесь.

– Слушаюсь, сэр. Подождите, пожалуйста.

Последовала долгая пауза, а затем детектив снова заговорил:

– Резинка не могла выскочить случайно. Оставшийся ее кусок все еще торчит на конце карандаша. Ее нужно было потянуть с силой и оторвать, а рваные поверхности яркие и свежие. Я могу оторвать резинку от другого карандаша и сказать, сильно ли нужно дергать.

– Нет, благодарю, этого довольно. Но на всякий случай для занесения в протокол советую отправить карандаш и резинку в лабораторию. Пусть проверят, соответствуют ли друг другу рваные поверхности.

– Инспектор, мне сделать это?

– Ну, почему бы и нет? Пометь их должным образом.

– Слушаюсь, сэр.

Кремер вернулся в красное кожаное кресло, а я – на свое место. Инспектор зажал сигару зубами, так что она вздернулась кверху в уголке рта, и вопросил:

– Ну так что?

– Вы прекрасно поняли что, – объявил Вульф. – Резинка была вырвана и размещена так намеренно, и это часть послания. По-вашему, точка после «N» указывает, что это инициал. И надо полагать, что мистера Хеллера прервали навсегда, прежде чем он успел поставить вторую после «W»?

– Ваш сарказм ничего не изменит. Это по-прежнему «N. W».

– Нет. Не «N. W». И никогда не было.

– Для меня и окружного прокурора – «N. W». Пожалуй, нам лучше перебраться в Нижний Манхэттен, в его кабинет.

Вульф укоризненно воздел руки:

– Ну и ну! Мозги у вас отнюдь не ослиные, но ведете вы себя как осел. Предупреждаю, сэр, если вы будете настаивать на абсурдном предположении, будто такова суть послания мистера Хеллера, то рискуете прослыть ослом.

– Полагаю, вам известно, в чем она состоит?

– Да.

– Известно?

– Да.

– Я жду.

– Ну и ждите себе. Если бы я решил, что могу отработать эти деньги, – Вульф похлопал себя по карману, – всего лишь расшифровав для вас послание, это было бы просто. Однако при вашем нынешнем настрое вы наверняка подумаете, что я мухлюю.

– А вы проверьте.

– Нет, сэр. – Вульф прикрыл глаза. – Выбирайте. Или каждый из нас следует своим курсом, и вы смотрите, чт́о из этого выйдет… Причем имейте в виду: мы с мистером Гудвином будем категорически отрицать, что располагаем какими-либо другими сведениями о деле и замешанных в нем лицах сверх уже изложенного. Или же вы привозите сюда убийцу и позволяете мне с ним разобраться… в вашем присутствии.

– С удовольствием. Назовите его.

– Когда вычислю. Чтобы узнать, на кого указывает послание Хеллера, мне нужны все шестеро. Поскольку я могу расшифровать его, а вы – нет, вы нуждаетесь во мне больше, чем я в вас, поэтому можете избавить меня от хлопот и траты времени и денег.

В твердом взгляде Кремера не читалось даже намека на теплоту или хотя бы понимание.

– Если вы можете расшифровать это послание и отказываетесь это сделать, то тем самым утаиваете улику.

– Чушь. Гипотеза не может являться уликой. Несомненно, ваша гипотеза, что послание означает «Ниро Вульф», никакая не улика. Моя – тоже, но она способна привести нас к определенным выводам, если мне будет позволено их сделать. – Вульф нетерпеливо взмахнул рукой и заговорил громче: – Черт побери, я что, намереваюсь поразвлечься за ваш счет? Думаете, мне доставляет удовольствие вторжение в мой дом орды полицейских, гонящих перед собой стадо перепуганных и взятых на подозрение граждан?

– Нет. Уж мне-то хорошо известно, что не доставляет.

Кремер вытащил изо рта сигару и уставился на нее, словно не мог понять, что это такое. Покончив с созерцанием, он бросил взгляд на Вульфа, затем на меня – и отнюдь не дружеский.

– Позвоню с твоего телефона, – объявил он, поднялся и подошел к моему столу.

Глава четвертая

Вульфу здорово повезло, что с тремя из шести перепуганных граждан ему не пришлось начинать на пустом месте. Они были решительно не настроены сообщать причину своего визита к Лео Хеллеру. И, как мы поняли из копий протоколов допросов и подписанных ими показаний, копам пришлось изрядно попотеть, дабы вытащить из них эту информацию.

К тому времени, когда к нам в кабинет доставили первого – а это произошло в начале девятого, – Вульф уже несколько смирился с выпавшими на его долю тяготами и мужественно им противостоял. Ему не только пришлось проглотить ужин пятнадцатью минутами раньше обычного, но также и нарушить одно из собственных строжайших правил и ознакомиться с документами за едой. И все это в обществе инспектора Кремера, принявшего приглашение заморить червячка.

Конечно, Кремер вернулся с нами и в кабинет и тут же вызвал из гостиной, куда набилось изрядное количество народа, полицейского стенографа, пристроившегося с краю моего стола. Сержант Пэрли Стеббинс, некогда признавший в приступе великодушия, что я не совсем уж потерян для общества, ввел подозреваемого и усадил его перед Вульфом и Кремером, а сам расположился у стены.

Сей гражданин, по документам Джон Р. Уинслоу, тот самый здоровяк в темно-синем пальто и фетровой шляпе, что высовывался из лифта, чтобы взглянуть на Арчи Гудвина, выглядел унылым и подавленным. Уинслоу как раз принадлежал к числу тех троих, что пытались замалчивать причину своего визита к Хеллеру. И, узнав ее, винить его за это я не мог.

Он начал с причитаний:

– Я думаю… Я думаю, это противоречит конституции. Ну ладно полиция заставила меня рассказать о своих личных делах. Пожалуй, этого было не избежать. Но Ниро Вульф – частный детектив, и я вовсе не обязан отвечать на его вопросы.

– Я рядом, – отозвался Кремер, – и могу повторять вопросы Вульфа, коли вы настаиваете. Только времени у нас уйдет значительно больше.

– Предлагаю, – подключился Вульф, – начать, а там видно будет. Я ознакомился с вашими показаниями, мистер Уинслоу, и…

– Вы не имели права! Они не имели права давать их вам! Мне обещали не разглашать эти сведения, если только не придется выступать свидетелем в суде!

– Пожалуйста, не кипятитесь, мистер Уинслоу. Истеричная женщина – это ужасно, но истеричный мужчина и вовсе невыносим. Уверяю вас, что способен держать язык за зубами, как и любой полицейский. Согласно вашим показаниям, сегодня вы явились в приемную мистера Хеллера в третий раз. Вы пытались снабдить его информацией для вычисления того, сколько еще лет проживет ваша тетушка. Вы ожидаете унаследовать от нее значительное состояние и хотели бы строить свои планы, основываясь на здравых предположениях. Так вы утверждаете. Однако, согласно полученным полицией сведениям, вы по уши в долгах и пребываете в весьма стесненных материальных обстоятельствах. Вы отрицаете это?

– Нет. – Уинслоу задвигал челюстью. – Не отрицаю.

– Ваши долги или хотя бы часть из них связаны с каким-либо нарушением закона? Каким-либо преступлением?

– Нет!

– Допустим, мистер Хеллер смог бы вычислить вероятную продолжительность жизни вашей тетушки. Как бы это вам помогло?

Уинслоу посмотрел на Кремера, но тот обдал его холодом, и он вновь обратился к Вульфу:

– Я намеревался взять в долг очень крупную сумму под залог… ожидаемого наследства. Каждый месяц на нее будет начисляться определенный процент. Так что мне нужно было выяснить, когда предположительно я смогу расплатиться. Это ведь вопрос вероятности. Вот я и отправился к специалисту.

– И какие данные вы предоставили Хеллеру для вычислений?

– Боже мой, нельзя ли мне… Да всякие.

– Например? – настаивал Вульф.

Уинслоу с надеждой взглянул на полицейского стенографа и на меня. Однако помочь ему мы ничем не могли, так что оставалось лишь ответить Вульфу:

– Сотни различных фактов. Возраст тети, ее привычки, предпочтения в еде, режим дня. Все, что я мог рассказать. Состояние ее здоровья, продолжительность жизни родителей и дедушек с бабушками, вес, телосложение – я принес фотографию, – круг занятий и интересов, характер, отношение к врачам, политические взгляды…

– Политические взгляды?

– Да. Хеллер сказал, что ее реакция на победу на выборах Эйзенхауэра – радость или огорчение – представляет собой фактор долголетия.

Вульф фыркнул:

– Шарлатанская ахинея. А не рассматривал ли он в качестве фактора долголетия возможность того, что вы отправите ее на тот свет?

Уинслоу вопрос показался смешным. Против ожидания, он не загоготал, но тоненько захихикал, что совершенно не вязалось с его конституцией. Вульф упорствовал:

– Так рассматривал?

– Я правда не знаю, клянусь. – Уинслоу снова захихикал.

– От кого ваша тетя унаследовала состояние?

– От мужа. Моего дяди Нортона.

– Когда он умер?

– Шесть лет назад. В тысяча девятьсот сорок седьмом.

– Как? От чего?

– Его случайно застрелили на охоте. На оленя.

– Вы при этом присутствовали?

– Нет. В тот момент я находился более чем в миле от него.

– Вы получили от него какое-нибудь наследство?

– Нет. – Некое чувство разгорячило кровь Уинслоу, и лицо его порозовело. – Он посмеялся надо мной. Оставил по завещанию всего шесть центов. Дядя не любил меня.

Вульф обернулся к Кремеру, но инспектор его опередил:

– Я уже поручил разобраться с этим двум своим парням. Несчастный случай на охоте произошел в Мэне.

– Мне бы хотелось поделиться с вами своим отношением ко всему этому, – заявил Уинслоу. – Я имею в виду вопросы относительно смерти моего дяди. Для меня они лестны, поскольку подразумевают, будто я был способен застрелить дядю. Превосходный комплимент. А вы еще говорите, что этим занимаются два человека. Значит, ведется следствие. И это тоже комплимент. Тетю здорово позабавило бы предположение, что я убил дядю Нортона, равно как и то, что я могу убить ее. Я ничуть не возражаю, если она об этом узнает. Но если она проведает, зачем я таскался к Лео Хеллеру… Тогда да поможет мне Бог! – Он сделал умоляющий жест. – Мне обещали, гарантировали!

– Мы не разглашаем конфиденциальную информацию, – пророкотал Кремер, – если в этом нет крайней необходимости.

Вульф налил себе пива, так чтобы пена поднялась до краев, поставил бутылку и снова заговорил:

– Лично я ничего вам не обещал, мистер Уинслоу, но у меня нет времени на болтовню. Вот мое предложение. Вы оказались в неприятной ситуации только из-за связи с мистером Хеллером. И вот вопрос: дала ли она вам что-либо способное оправдать такое беспокойство? Будьте откровенны. Расскажите все с самого начала, вспомните каждое слово, произнесенное между вами. Приступайте. Я постараюсь прерывать вас как можно реже.

– Но вы же все прочитали, – возразил Кремер. – Протокол допроса, показания… Какого черта, есть у вас ключ или нет?

Вульф кивнул.

– У нас вся ночь впереди, – констатировал он уныло. – Мистер Уинслоу понятия не имеет о ключе, да и для вас это темный лес. – Затем он призвал Уинслоу: – Излагайте, сэр. Все, что вы говорили мистеру Хеллеру, и все, что он говорил вам.

На это – включая разного рода задержки – ушло более часа. Задержки происходили по вине полицейских, рассредоточившихся по всему дому – они допрашивали испуганных граждан в гостиной, столовой и трех спальнях наверху, – да еще от телефона. Два звонка поступили от детективов убойного отдела, занятых розысками запропавшей гражданки Генриетты Тиллотсон, миссис Альберт Тиллотсон, той самой разъевшейся матроны, которую я видел в приемной Хеллера. Еще наш телефон обрывали полицейский комиссар, люди из конторы окружного прокурора и прочие заинтересованные лица.

Когда же Пэрли Стеббинс поднялся, чтобы вывести Уинслоу из кабинета, ключ, который нащупал Вульф, очевидно, так и оставался загадкой для Кремера. Как, впрочем, и для меня. Стоило двери закрыться, как Кремер разразился тирадой:

– Пожалуй, все это смахивает на фарс. Думаю, послание указывало на вас, а вы устроили спектакль, чтобы отвлечь от себя внимание.

– А если и так? – огрызнулся Вульф. – Что ж вы терпите? Ведь если речь в нем шла обо мне, вам только и остается, что отвезти меня в офис окружного прокурора, где я просто наберу в рот воды. И вам это известно. – Он отпил пива и поставил бокал. – Впрочем, мы, пожалуй, без особого риска можем ускорить дело. Скажите своим людям, которые сейчас допрашивают подозреваемых, чтобы обращали особое внимание на все связанное с цифрой «шесть». Только они ни в коем случае не должны намекать на нее, даже упоминать. Но если вдруг цифра «шесть» всплывет в ходе допроса, они должны сосредоточиться на ней, пока не выжмут всего. Полагаю, им известно, что Хеллер заподозрил преступника в одном из своих клиентов?

– Они знают, что так утверждает Гудвин. Что еще за шестерка?

Вульф покачал головой:

– Пока вам придется довольствоваться этим. Риск и так велик, поскольку это ваши люди, а не мои.

– Дядя Уинслоу погиб шесть лет назад и оставил ему шесть центов.

– Я в курсе. Вы говорите, что над этим работают. Так может мистер Гудвин передать им указание о шестерке?

Нет, ответил Кремер, спасибо, он уж как-нибудь сам, и покинул комнату.

По возвращении инспектора Стеббинс привел второго гражданина, точнее, гражданку, представил ее Вульфу и усадил на место, которое ранее занимал Уинслоу.

Это оказалась Сьюзен Матуро. Во всем ее облике угадывалось то же крайнее беспокойство, что и утром, хотя я и не сказал бы, что его прибыло. Теперь, естественно, возникал новый вопрос: беспокойство или чувство вины? Внешняя привлекательность тут ничего не решала. Мод Вейл тоже была недурна собой, а отравила двух мужей.

Правда, предполагалось, что Хеллера убил клиент, которого он заподозрил в совершении тяжкого преступления. А значит, профессор должен был ранее встречаться с этим клиентом по меньшей мере раз. Иначе откуда взялись подозрения? Между тем, по словам Сьюзен Матуро, прежде она никогда к Хеллеру не наведывалась и не видела его.

В действительности это не снимало подозрений ни с нее, ни с Агаты Эбби, также утверждавшей, что в то утро она посетила Хеллера впервые. Было известно, что с перспективными клиентами Хеллер иногда договаривался по телефону о встрече в другом месте. Мисс Матуро и мисс Эбби вполне могли оказаться из их числа.

Принимаясь за Сьюзен, Вульф уже не обнаруживал воинственного настроя. Вероятно, потому, что она не отказалась от предложенного пива и, отпив чуть-чуть, облизала губы. Ему нравится, когда люди разделяют его удовольствия.

– Вам известно, мисс Матуро, – начал он, – что вы единственная в своем роде? Все указывает на то, что мистера Хеллера убил один из шестерых посетителей, явившихся этим утром на встречу с ним. И только вы удалились из приемной еще до одиннадцати, когда мистер Хеллер обычно начинал прием. Вы довольно бессвязно объяснили свой уход в показаниях полиции. Не могли бы вы уточнить, что вас к этому подтолкнуло?

Она взглянула на меня. Я не послал ей воздушного поцелуя, но смотрел вовсе не хмуро.

– Я передал ваш рассказ, – уверил я ее. – Слово в слово.

Она неуверенно кивнула мне и повернулась к Вульфу:

– Мне надо это повторить?

– Вероятно, вам придется повторить это еще раз десять, – известил ее Вульф. – Так почему вы ушли?

Она сглотнула, начала было говорить, но слова застряли у нее в горле. Пришлось предпринять вторую попытку:

– Вы ведь слышали о взрыве и пожаре в Монтроузской больнице месяц назад?

– Конечно. Я читаю газеты.

– Тогда вы знаете, что в ту ночь там погибло триста два человека. Я там работала, в седьмой палате на шестом этаже. Кроме погибших было немало раненых. Но я вышла из этого испытания без единой царапины и ожога. Моя ближайшая подруга погибла – сгорела, пытаясь спасти пациентов. Другая осталась на всю жизнь калекой. А молодой врач, с которым я была помолвлена… он погиб при взрыве. Не стало и многих других, кого я знала. Не понимаю, как мне удалось выбраться целой и невредимой из этого ада. Ведь я знаю, что пыталась помогать. Я точно в этом уверена. И все-таки я ничуть не пострадала. Но от этого одна беда, наверно, потому что радоваться этому я не могу… Чему радоваться?

Она воззрилась на Вульфа с надеждой, но он только пробурчал:

– Не ждите от меня ответа.

– Я не из тех, – продолжила она, – кто ненавидит людей.

Она умолкла, и Вульф переспросил:

– Нет?

– Нет, я не такая. И никогда не была. Но я возненавидела мужчину – или женщину, хотя какая мне разница? – который заложил бомбу, убившую всех их. Не могу сказать, что сошла с ума. Я так не думаю. Но чувство такое, будто это случилось со мной. Через две недели я попробовала выйти на работу в другой больнице, но не смогла. Я читала все, что печатали в газетах. Надеялась, что этого человека вот-вот поймают. Ни о чем другом уже думать не могла. Мне это даже снилось каждую ночь. Я ходила в полицию, предлагала свою помощь. Но ведь они уже допрашивали меня, и я рассказала им все, что знала. День шел за днем, и все выглядело так, словно его никогда и не поймают. А мне так хотелось сделать хоть что-нибудь. И вот я прочитала об этом Лео Хеллере и решила пойти к нему, чтобы он вычислил того человека.

Вульф хмыкнул, и она упрямо вздернула голову:

– Я же сказала, что ненавижу его!

Вульф кивнул:

– Сказали. Продолжайте.

– Ну, я и пошла. У меня имелись кое-какие сбережения. А еще я могла взять в долг, чтобы заплатить Хеллеру. Но пока я сидела там, в приемной, с этими мужчиной и женщиной, мне вдруг пришло в голову, что я просто сошла с ума. Так ожесточилась и помешалась на мести, что не отдаю себе отчета в собственных поступках. Я решила еще раз обдумать все как следует, встала и вышла. Пока я спускалась в лифте, меня не оставляло ощущение, что кризис миновал. Медсестры часто чувствуют, когда такое случается с их пациентами. А выходя из лифта, я услышала имена Арчи Гудвина и Ниро Вульфа. И мне пришло в голову: а почему бы не нанять их, чтобы они отыскали того, кто взорвал больницу? Я заговорила с мистером Гудвином, и снова все вернулось. Но я не могла заставить себя рассказать об этом. Просто сказала, что хочу повидаться с Ниро Вульфом и спросить у него совета. Мистер Гудвин ответил, что попробует устроить встречу и позвонит мне или я могу ему позвонить. – Она махнула рукой. – Вот так вот все и было.

Вульф разглядывал ее какое-то время.

– Что ж, не бессвязно, хотя и не сказать что мудро. Вы считаете себя разумной женщиной?

– Что?.. Да. Достаточно, чтобы справляться с делами. Я хорошая медсестра, а хорошая медсестра просто обязана быть разумной.

– И все же вы полагали, будто этот шарлатан с его фокусами способен разоблачить человека, заложившего бомбу в больнице?

– Я думала, он сделает это научными методами. Я слышала, он очень известен, как и вы.

– Боже мой. – Вульф вытаращился на нее. – «И впрямь ворота», – сказал баран. И о чем же вы собирались со мной посоветоваться?

– Считаете ли вы, что существует хоть какой-то шанс… Считаете ли вы, что полиция найдет его?

Глаза Вульфа приняли свой обычный вид, сузившись до щелки.

– Мисс Матуро, то, чем я сейчас занимаюсь, – все эти допросы людей, волею случая оказавшихся причастными к убийству, – напоминают попытки установить источник и причину некоего неясного гула, раздающегося в джунглях. По крайней мере, на предварительном этапе. Будучи слепым, я продвигаюсь на ощупь. Вот вы говорите, что никогда не встречались с Хеллером, но доказать этого не можете. И я волен предположить, что вы все-таки с ним встречались – не в его приемной – и беседовали. И что пришли к убеждению – неважно, каким образом, – будто это он заложил бомбу в больнице, лишив жизни множество людей. И что, движимая маниакальной злобой, вы пришли к нему и убили его. За это…

Она разинула рот:

– Почему это я решила, будто это он заложил бомбу?

– Понятия не имею. Как и сказал, я двигаюсь на ощупь. В пользу этого предположения говорит хотя бы то, что вы, как уже признались, испытываете ненависть. Причем столь всепоглощающую, что она, несомненно, могла бы толкнуть вас на убийство, если – и когда – вы установили бы ее объект. По ходу данного предприятия не я, но мистер Кремер направляет воинства правосудия. Но, без всяких сомнений, два-три человека в данный момент навещают ваших друзей и знакомых, выспрашивая у них, не высказывали ли вы подозрений о связи Лео Хеллера со взрывом в больнице. Вероятно, они также выясняют, не затаили ли вы сами против больницы злобы, способной подвигнуть вас на взрыв.

– Боже мой! – У нее задергалась мышца сбоку на шее. – Я? Вот, значит, как?

– Именно. Не такое уж нелепое предположение. Ваша демонстративная ненависть к преступнику может оказаться просто воплем раскаяния.

– Нет, это не раскаяние.

Внезапно она вскочила с кресла, в один прыжок оказалась возле стола Вульфа, пригнулась и забарабанила по столешнице кулаками, выкрикивая:

– Не смейте говорить мне такое! Шесть человек, которых я любила больше всего на свете… они все погибли в ту ночь! Как бы вы себя чувствовали на моем месте? – Новый град ударов. – Да кто угодно?

Я вмиг оказался рядом с ней, однако усмирять девушку не потребовалось. Сьюзен Матуро выпрямилась и какое-то время стояла, сотрясаясь всем телом, но затем взяла себя в руки и вернулась в свое кресло.

– Прошу прощения, – еле слышно выдавила из себя она.

– И правильно делаете, – мрачно изрек Вульф. Женщина, давшая волю чувствам, для него невыносима. – Колотя по моему столу, вы ничего не добьетесь. Как звали тех шестерых, которых вы любили больше всего на свете и которые погибли?

Она назвала имена, и он захотел узнать о них больше. Я начал подозревать, что в действительности ключей у него не больше, чем у меня. Он и в самом деле попросту морочит Кремеру голову, дабы увести его подальше от «N. W», на которых заклинило инспектора. Забрав сгоряча пятьсот долларов, мой босс решил убить ночь на то, чтобы хоть как-то их отработать.

Линия, которой он теперь придерживался со Сьюзен Матуро, подтверждала мою догадку. То была всего лишь старая добрая игра с вытаскиванием призов из мешка наугад. Вульф заставлял девушку говорить о чем и ком угодно в надежде, что в этих случайных разговорах всплывет некая соломинка, за которую можно будет ухватиться. Я по опыту знал, что при никудышной поживе Вульф мог играть в подобную игру несколько часов подряд.

Он по-прежнему расспрашивал Сьюзен Матуро, когда явился коп с сообщением для Кремера и шепотом доложился ему. Кремер встал, направился к двери, но затем передумал и развернулся.

– Вы могли бы тоже в этом поучаствовать, – сказал он Вульфу. – Нашли миссис Тиллотсон, она уже здесь.

Сьюзен Матуро могла вздохнуть с облегчением, ведь с Вульфа сталось бы допрашивать ее ни о чем еще час-другой. Хотя, скорее всего, вся перемена свелась для нее к тому, что на место моего босса заступил какой-нибудь лейтенант или сержант, взявшийся допрашивать ее в другой комнате.

Поднявшись, она взглянула на меня и как будто даже попыталась улыбнуться, мол, я не в обиде, но это был самый жалкий суррогат улыбки, который мне случалось видеть. Я бы, пожалуй, подошел к ней и похлопал по плечу, если бы это не выглядело непрофессионально.

После ее ухода в кабинет вошла вовсе не миссис Тиллотсон, но полицейский в штатском. Он был одним из последних приобретений убойного отдела, и прежде я его не видел, но поневоле залюбовался мужественной поступью, пока он шел, и щеголеватой выправкой, когда он встал навытяжку перед Кремером, ожидая вопросов и распоряжений начальства.

– Кого ты там оставил? – спросил его Кремер.

– Мерфи, сэр. Тимоти Мерфи.

– Хорошо. Выкладывай. Хотя погоди. – Кремер повернулся к Вульфу: – Его зовут Рока. Он дежурил в конторе Хеллера. Это с ним вы разговаривали насчет карандашей и резинки. Продолжай, Рока.

– Слушаюсь, сэр. Позвонил портье и сказал, что в фойе находится женщина, она хочет подняться, и я велел впустить ее. Я решил, что нам это будет на руку.

– Ты, значит, решил?

– Так точно, сэр.

– Тогда продолжай.

– Она поднялась на лифте. Своего имени не назвала. Все выспрашивала меня, сколько я пробуду там, ожидается ли еще кто-нибудь и все в том же духе. Мы препирались какое-то время, я все пытался выяснить, кто она такая, а потом дамочка пошла напролом. Достала из сумочки пачку банкнот и предложила мне сначала триста долларов, затем четыреста и, наконец, пятьсот, чтобы я открыл секции картотеки в кабинете Хеллера и оставил ее там одну на час. Это поставило меня в затруднительное положение.

– Вот как?

– Так точно, сэр.

– И как же ты вышел из него?

– Если бы у меня имелись ключи от секций, я принял бы ее предложение. Открыл бы их и оставил ее там. А когда она собралась бы уходить, арестовал бы и доставил для обыска. Так мы узнали бы, чт́о она взяла из картотеки. И дело разрешилось бы. Но у меня не было ключей.

– Ага. Если бы у тебя имелись ключи, ты бы открыл картотеку и оставил ее там, а она взяла бы, что ей нужно, да сожгла бы, а ты собрал бы пепел и отправил его в лабораторию, чтобы его исследовали современными научными методами.

Рока сглотнул:

– Честно говоря, об этом я не подумал. Но если бы у меня имелись ключи, я бы поразмыслил как следует.

– Готов поспорить, так оно и было бы. Ты взял ее деньги в качестве улики?

– Нет, сэр. Я подумал, что это могут признать подстрекательством. Я взял ее под стражу. Потом позвонил. А когда ребята приехали, привез ее сюда к вам. Я останусь для очной ставки с ней.

– На сегодня ты пообщался с ней достаточно. Тобой займемся позже. Иди и скажи Бюргеру, чтобы привел ее сюда.

Глава пятая

Хотя тем утром я пробыл в приемной Хеллера совсем недолго, мой натренированный взгляд схватывал все мгновенно и прочно запечатлевал схваченное в памяти. Так вот, миссис Альберт Тиллотсон я признал с трудом. Она потеряла фунтов пять, а морщин приобрела вдвое больше прежнего, и из-за контраста яркой помады с блеклой кожей смахивала скорее на карикатуру, вышедшую из-под пера женоненавистника, нежели на отъевшуюся матрону.

– Я хочу поговорить с вами наедине, – заявила она инспектору Кремеру.

Оказалось, что дама из этих. Ее супруг занимал пост президента чего-то там. И потому она, само собой разумеется, претендовала на особое к себе отношение. Кремеру потребовалось добрых пять минут, чтобы довести до ее сведения, что она ничем не отличается от прочих дамочек. Это вызвало у нее такое потрясение, что она взяла тайм-аут, дабы сообразить, как реагировать на подобную наглость.

В итоге она решилась на бесстыдную ложь. Миссис Тиллотсон потребовала сообщить, числится ли доставивший ее сюда человек в полицейском штате. Кремер ответил, что числится.

– Что ж, – провозгласила она, – тогда, считайте, он уволен. Как вам, наверно, известно, сегодня днем ко мне домой заходил офицер полиции. Он сообщил, что Лео Хеллер погиб – убит, – и спрашивал, с какой целью этим утром я посещала приемную Хеллера. Естественно, я не захотела иметь ничего общего с подобной мерзостью и потому ответила, что вовсе не посещала Лео Хеллера. Однако он убедил меня, что отпираться бесполезно. И тогда я призналась, что была там по сугубо личному делу, рассказать о котором просто не могу… Этот человек записывает, что я говорю?

– Да. Это его работа.

– Мне бы этого не хотелось. И чтобы ваш записывал – тоже. Так вот, офицер настаивал, что я должна рассказать, зачем ходила к Хеллеру. Я отказывалась, он настаивал, я снова отказывалась. Тогда он заявил, что отвезет меня к окружному прокурору. Если понадобится, даже возьмет под арест. Я поняла, что он не шутит, и все ему рассказала. Я рассказала, что у нас возникли кое-какие трудности с сыном, особенно с его учебой в школе, и я наведывалась к Хеллеру, чтобы выяснить, какой колледж больше всего подойдет нашему мальчику. Я ответила на вопросы полицейского, в пределах разумного, и он наконец оставил меня. Возможно, вам все это известно.

– Да, – кивнул Кремер.

– Ну вот. А после ухода полицейского я забеспокоилась и поехала к подруге спросить совета. К сожалению, я слишком много рассказала Хеллеру о сыне. Посвятила его в некоторые конфиденциальные подробности. А после убийства полиция наверняка должна была просматривать все бумаги Хеллера. Мне же хотелось, чтобы сообщенные мною подробности, весьма личного свойства, не получили огласки. Я знала, что Хеллер вел все свои записи стенографическими знаками собственного изобретения, которые никто, кроме него, прочесть не мог. По крайней мере, так он мне говорил. Тем не менее я не была убеждена в этом до конца, а вся доверенная ему информация крайне важного свойства. Я очень долго, несколько часов подряд, обсуждала сложившееся положение с подругой и в итоге решила поехать в приемную Хеллера и попросить, чтобы мне разрешили забрать записи, касающиеся моих семейных дел, которые никак не связаны с убийством.

– Я понимаю, – уверил ее Кремер.

– Так я и поступила. А дежуривший там офицер притворялся, будто слушает меня, прикидывался, будто со мной соглашается, а потом вдруг взял и арестовал меня за попытку подкупа полицейского. Когда же я с негодованием отвергла его обвинения и хотела уйти, он силой удержал меня и даже собирался заковать в наручники! Поэтому я поехала с ним. И вот я здесь. Надеюсь, вы понимаете, что я собираюсь подать жалобу, и я ее подаю!

Кремер сверлил ее взглядом:

– А вы пытались его подкупить?

– Конечно нет!

– И не предлагали ему деньги?

– Нет!

Пэрли Стеббинс издал низкий звук, нечто среднее между рычанием и фырканьем. Кремер проигнорировал бестактность подчиненного, сделал глубокий вдох и выдохнул.

– Может, мне подключиться? – поинтересовался Вульф.

– Нет, благодарю, – с раздражением отозвался Кремер, который не сводил глаз с миссис Тиллотсон. – Мадам, вы совершаете ошибку, – отчеканил он. – Вся эта ложь вам не поможет. Вы только сделаете себе хуже. Попробуйте для разнообразия говорить правду.

Миссис Тиллотсон выпрямилась, однако сие телодвижение не было, как задумывалось, исполнено гордого достоинства, поскольку она изрядно вымоталась за этот такой тягостный для нее день.

– Вы называете меня лгуньей, – бросила она обвинение Кремеру, – да еще в присутствии свидетелей. – Она указала пальцем на полицейского стенографа. – Вы запишите все в точности, как он сказал!

– Запишет, – уверил ее Кремер. – Послушайте, миссис Тиллотсон. Вы ведь признаёте, что лгали о своем визите к Хеллеру, пока не поняли, что из этого ничего не выйдет. Когда осознали, что портье покажет под присягой, что вы появлялись там не только этим утром, но и раньше. Теперь о вашей попытке подкупить полицейского. Это уголовное преступление. Если мы предъявим вам обвинение и вы пойдете под суд, я не берусь утверждать, кому поверят присяжные, вам или полицейскому, но вам понятно, кому верю я. Я верю ему, а вы лжете.

– Приведите его сюда, – потребовала она. – Я хочу встретиться с ним.

– Он тоже жаждет очной ставки с вами, но делу это не поможет. Я убежден, что вы лжете. Как и насчет того, что именно хотели забрать из архива Хеллера. Он вел записи личным кодом, для расшифровки которого потребуется целое отделение экспертов. И это было вам известно. Так что мне не особо верится, что вы рискнули поехать на место преступления и пытаться подкупить полицейского только для того, чтобы изъять записи о вас и вашей семье. Полагаю, в картотеке содержится нечто, что без труда можно отнести к вам или вашей семье. За этим-то вы и охотились. Утром наши люди приступят к осмотру архива, изучат каждую мелочь. И если там имеется что-либо подобное, они это не пропустят. А пока я задерживаю вас для допроса касательно попытки подкупа полицейского. Если желаете позвонить адвокату, пожалуйста. Вы имеете право на один телефонный звонок в присутствии полицейского. – Кремер повернул голову к сержанту: – Стеббинс, проводи эту леди к лейтенанту Роуклиффу и введи его в курс дела.

Пэрли поднялся. Миссис Тиллотсон съеживалась прямо у нас на глазах, с каждой секундой все меньше напоминая прежнюю напористую толстуху.

– Подождите минуту, – взмолилась она.

– Две минуты, мадам. И больше не пытайтесь состряпать очередную ложь. У вас это плохо получается.

– Этот человек неправильно меня понял. Я не пыталась подкупить его.

– Я сказал, вы можете позвонить адвокату…

– Мне не нужен адвокат. – В ее голосе не звучало и тени сомнения. – Раз архив Хеллера просмотрят, то наверняка найдут то, что я искала. А коли так, я вполне могу вам все рассказать. Это письма в конвертах, адресованные мне. Они анонимные. Я хотела, чтобы Хеллер выяснил, кто мне их писал.

– Они о вашем сыне?

– Нет. Обо мне. В них мне кое-чем угрожали, и я была уверена, что дело идет к шантажу.

– Сколько писем?

– Шесть.

– И чем же вам в них угрожали?

– Вообще говоря, угроз как таковых в них не содержалось. Только изречения. Одно такое: «Кому нечем платить, должен Бога молить». Другое: «Коли ты помрешь, с тебя ничего не взыщут…» А еще одно: «Так после пира выставляют счет»[40]. Остальные были длиннее, но в таком же духе.

– С чего вы взяли, что автор анонимок ведет дело к шантажу?

– Неужели непонятно? «Кому нечем платить, должен Бога молить».

– И вы хотели, чтобы Хеллер вычислил отправителя. Сколько раз вы виделись с профессором?

– Два.

– Вы, конечно, предоставили ему всю информацию, какую только могли. Утром мы найдем письма. Но вы могли бы рассказать нам сейчас, чт́о сообщили Хеллеру. Все, что говорили вы оба, как можно точнее.

Я позволил себе откровенно ухмыльнуться и покосился на Вульфа: оценил ли он должным образом то, что Кремер принял на вооружение его подход? Но босс сидел с видом смиренного долготерпения.

Трудно было сказать, во всяком случае мне, сколько миссис Тиллотсон выложила без утайки, а сколько оставила при себе. Возможно, в ее прошлом имелось нечто такое, за что она, по мнению анонима, должна была заплатить или же получить счет. Только эта дама либо и вправду не ведала, что это такое, либо утаила сей факт от Хеллера, либо осведомила о нем математика, но не собиралась извещать нас.

Допросу не было видно конца. Она старательно вспоминала свои беседы с Хеллером, все сведения, которыми снабжала его для вычислений. А Кремер нещадно гонял ее, пока она не запуталась в противоречиях до такой степени, что потребовалась бы дюжина кудесников-математиков, дабы во всем разобраться.

Наконец вмешался Вульф. Он бросил взгляд на настенные часы, поерзал в кресле, дабы сменить точку опоры для седьмой части тонны, и возвестил:

– Уже з́а полночь. Слава богу, у вас есть целая армия, чтобы заняться сортировкой и проверкой всего, что она тут наговорила. Если лейтенант Роуклифф все еще здесь, пускай займется ею, а мы давайте перекусим. Я проголодался.

Кремер не возражал, остальные тоже согласились сделать перерыв. Пэрли Стеббинс увел миссис Тиллотсон. Стенограф отправился исполнять личное поручение инспектора. Я же проследовал на кухню чтобы помочь Фрицу. Бедняга буквально с ног сбивался, разнося подносы с сэндвичами для личного состава убойного отдела, рассеянного по всему дому.

Когда я вернулся в кабинет с запасом провианта, Кремер изводил Вульфа, не жалея мрачных красок, а тот сидел в кресле, откинувшись назад и закрыв глаза. Я обошел всех с тарелками приготовленного Фрицем il pesto[41] и крекеров. Подал пиво Вульфу и стенографу, кофе – Кремеру и Стеббинсу, а себе принес молока.

Через четыре минуты Кремер поинтересовался:

– А что это такое?

– Песто, – ответил Вульф.

– И из чего оно?

– Сыр канестрато, анчоусы, свиная печенка, черный орех, лук-резанец, базилик, чеснок и оливковое масло.

– Бог ты мой!

Еще через четыре минуты Кремер обратился ко мне таким тоном, будто делал великое одолжение:

– Гудвин, дай-ка мне еще этого.

Однако, пока я собирал пустые тарелки, инспектор вновь принялся за Вульфа. Тот даже не брал на себя труд возражать. Выждал, когда Кремер остановится, чтобы набрать в грудь воздуха, и пророкотал:

– Уже почти час ночи, а у нас еще трое.

Кремер отправил Пэрли за следующим перепуганным гражданином. На этот раз им оказался высокий костлявый субъект, который утром в фойе дома на Тридцать седьмой улице беспардонно пялился на нас со Сьюзен Матуро, сидевших на скамейке подле камина.

Ознакомившись с его показаниями, я узнал, что зовут субъекта Джек Эннис, что он специалист-лекальщик, в настоящее время безработный, холост, проживает в Квинсе и являет собой тип прирожденного изобретателя, пока еще, впрочем, ничего изобретательством не заработавшего. Коричневый костюм его так и не познал утюга.

Когда Кремер заявил, что в рамках официального расследования смерти Лео Хеллера ему задаст свои вопросы Вульф, Эннис задрал голову и оценивающе уставился на моего босса, словно бы решая, заслуживает или нет сия процедура его одобрения.

– Вы добились успеха собственными силами, – сказал он Вульфу. – Я читал о вас. Сколько вам лет?

Вульф осадил его ледяным взглядом:

– Поговорим об этом как-нибудь в другой раз, мистер Эннис. Этой ночью мишень – вы, а не я. Вам тридцать восемь, не так ли?

Эннис улыбнулся. У него был широкий рот с тонкими бесцветными губами, и улыбка его не красила.

– Прошу прощения, если вы сочли за дерзость мой вопрос о возрасте. Хотя в действительности мне плевать. Насколько я знаю, вы сейчас на вершине. И мне было интересно, сколько вам потребовалось времени, чтобы раскрутиться. Я тоже замахиваюсь на успех. Намерен чего-то добиться, прежде чем уйду на покой. Однако на раскрутку у меня уходит чертова уйма времени. Вот я и задумался о вас. Сколько вам было лет, когда ваше имя впервые упомянули в газетах?

– Два дня. Оно упоминалось в извещении о моем появлении на свет. Как я понимаю, визит к Лео Хеллеру был связан с вашим стремлением сделать карьеру изобретателя?

– Именно. – Эннис снова улыбнулся. – Послушайте. Все это полнейшая чушь. Копы изводили меня семь часов, и чего добились? Какой смысл продолжать все это? Зачем, во имя всего святого, мне было убивать этого типа?

– Это-то я и хотел бы выяснить.

– Ладно, давайте посмотрим. Я получил патенты на шесть изобретений, и все они не нашли применения. Одно из них не доведено до совершенства. И мне это известно чертовски хорошо. Но стоит разрешить одну каверзу, и из него получится настоящая конфетка. И я не мог сообразить, как это сделать. Я прочел об этом Хеллере. И мне подумалось, если я предоставлю ему всю информацию, необходимую для вычислений, то, весьма вероятно, он сможет дать мне ответ. Вот я и пошел к нему. Провел с ним три долгие встречи. Наконец он пришел к выводу, что собрал достаточно сведений и теперь может вывести формулу, чем и занялся. Этим утром я как раз должен был узнать, каких успехов он добился.

Для пущего эффекта Эннис сделал паузу.

– Итак, я надеюсь на благоприятный результат. Рассчитываю, что после всех затраченных усилий и средств наконец заполучу необходимое. Я отправляюсь к Хеллеру. Поднимаюсь в кабинет, убиваю его, а потом прохожу в приемную, сажусь и жду. – Он улыбнулся. – Послушайте, если вы хотите сказать, что есть люди и поумнее меня, я спорить не стану. Может, вы сами башковитее. Но я ведь не сумасшедший, а?

Вульф поджал губы:

– Не берусь этого утверждать, мистер Эннис. Но не воображайте, будто продемонстрировали всю несостоятельность предположения, что вы могли убить Хеллера. А что, если на основе предоставленных вами сведений он вывел формулу, обнаружил способ разрешения той самой каверзы, способной превратить ваше несовершенное изобретение в конфетку, как вы выразились, и отказался раскрыть его на приемлемых для вас условиях? Это могло бы послужить веским мотивом для убийства.

– Конечно могло бы, – безоговорочно согласился Эннис. – Я бы с удовольствием его прикончил. – Он подался вперед и неожиданно стал сама серьезность. – Послушайте, я нацелен на успех. Все, что мне нужно, у меня здесь. – Он постучал себя по лбу. – И никто и ничто меня не остановит. Если бы Хеллер поступил подобным образом, я бы убил его, не отрицаю. Вот только он так не поступил. – Он дернулся к Кремеру: – И я не могу не воспользоваться возможностью и не повторить вам того, чт́о сказал тем типам, которые изводили меня на допросах. Я хочу просмотреть бумаги Хеллера. Вдруг мне удастся обнаружить выведенную им для меня формулу? Возможно, я не сумею ее распознать, а если распознаю, не смогу произвести вычислений, но я все равно хочу поискать ее, и как можно скорее.

– Мы изучаем его архив, – сухо ответил Кремер. – Если обнаружим что-либо имеющее отношение к вам, вы это увидите, а со временем сможете и забрать.

– «Со временем»? Меня это не устраивает. Мне нужно получить это прямо сейчас. Знаете, сколько я корпел над этой штукой? Четыре года! Это мое, понимаете, мое! – убивался он.

– Успокойтесь, дружище, – посоветовал ему Кремер. – Мы, как и вы, заинтересованы, чтобы вы получили свое.

– Меж тем, – заговорил Вульф, – есть еще одна-две детали. Почему вы, зайдя этим утром в дом Хеллера, остановились и стали глазеть на мистера Гудвина и мисс Матуро?

Эннис выпятил подбородок:

– И кто это говорит?

– Я. Со слов своего помощника. Арчи, он глазел?

– Да, – подтвердил я. – Причем нагло.

– Что ж, – ответил Эннис, – он здоровее меня. Может, и глазел, коли так.

– Почему же? По какой-то особой причине?

– Смотря, что вы называете «особой причиной». Мне показалось, что я узнал девушку, с которой когда-то был знаком, но потом понял, что ошибся. Эта гораздо моложе.

– Очень хорошо. Я хотел бы подробнее рассмотреть версию, которую вы отрицаете. Насчет того, что Хеллер пытался завладеть вашим изобретением, усовершенствовав его при помощи своих вычислений. Опишите мне свое изобретение, как описывали ему. В особенности тот изъян, который вы столь настойчиво пытались исправить.

Я и пытаться не буду передать последующие объяснения. Не смог бы, даже если бы очень хотел, потому что не понял и десятой части. Единственное, что я уяснил: изобретение Энниса должно было вытеснить все существующие рентгеновские аппараты. Что же касается остального, то я совершенно потерялся в дебрях катодов, валентности и кулонов. И если хотите знать мое мнение, Вульф и Кремер разобрались во всем этом ничуть не лучше меня.

Если речь, какую писатели-фантасты вкладывают в уста своих персонажей, может служить доказательством принадлежности к клану изобретателей, то этот тип, несомненно, являлся таковым. Он вскакивал, подкреплял свои объяснения бешеной жестикуляцией, хватал с вульфовского стола карандаш и бумагу, чертил графики и схемы, и спустя какое-то время уже казалось, что остановить его невозможно. В конце концов им это удалось. На выручку пришел сержант Стеббинс, который просто приблизился и взял изобретателя за локоть. По пути к двери тот обернулся и крикнул: «Только не забудьте, мне нужна эта формула!»

Глава шестая

Любительница покомандовать не рассталась с норкой (точнее, норка осталась при ней), но заметно утратила живость. И если утром я оценивал ее возраст интервалом между двадцатью и шестьюдесятью годами, то события дня изнурили даму до состояния, более приближенного к реальности, и теперь моя оценка склонялась к сорока семи. И все-таки держалась она неплохо. Несмотря на все испытания и поздний час, она дала нам всем понять, что хладнокровна, невозмутима и по-прежнему настроена распоряжаться, когда, бросив норку на одно кресло и разместившись в другом с сигаретой, нога на ногу, попросила у меня прикурить и снисходительно поблагодарила за пепельницу.

Заподозренная мною склонность командовать отчасти подтверждалась протоколами. Даму действительно звали Агата Эбби, и она занимала должность ответственного редактора журнала «Мода», который отнюдь не являлся моим излюбленным чтением. Когда Кремер объяснил ей характер собрания, в том числе и статус Вульфа, тот прицелился и выпалил в самый центр мишени:

– Мисс Эбби, полагаю, вы охотнее отправились бы в постель. Я и сам предпочел бы лечь спать. Поэтому не будем тратить время на хождения вокруг да около. Меня интересуют три обстоятельства.

Он поднял палец.

– Первое: вы настаиваете на том, будто никогда не встречались с Лео Хеллером. Свидетели подтверждают, что до сегодняшнего дня вы действительно не появлялись у него в приемной. Однако возможность ваших встреч в другом месте пока не исключена. Сотрудники полиции, снабженные фотографиями убитого, опросят людей у вас на работе, дома и в прочих заслуживающих внимания местах. Если в итоге выяснится, что вы с ним встречались и общались, последствия вам вряд ли понравятся.

Вульф поднял два пальца.

– Второе: вы отказывались объяснить, зачем являлись к Хеллеру. Это отнюдь не делает вас злодейкой. У большинства людей имеются личные тайны, абсолютно невинные, которые они тем не менее ревностно оберегают. Гораздо хуже, что вы неблагоразумно упорствовали в своем запирательстве. Даже после того, как вам объяснили, что все шестеро посетителей, нанесших этим утром визит в приемную Хеллера, обязаны предоставить данную информацию. Вам гарантировали, что она ни в коем случае не будет предана огласке, если только не послужит доказательством в деле об убийстве. В конце концов вы все-таки пошли на откровенность, но только после того, как поняли, что в противном случае полиция будет изучать под лупой все ваши занятия и перемещения.

К двум пальцам присоединился третий.

– Третье: полученное от вас признание почти наверняка представляет собой полную чепуху. Вы сказали, что хотели нанять Хеллера, дабы выяснить, кто три месяца назад украл кольцо из ящика в вашем столе. Детский лепет. Я допускаю, что даже если кольцо было застраховано, вы могли желать разоблачения вора, а полиция ваших надежд не оправдала. Но если уж вам хватило ума, чтобы получить и удержать высокооплачиваемую должность в той сфере, где царит самая острая конкуренция, вы, несомненно, должны были сознавать, что ожидать помощи от Хеллера глупо. Даже если он не был мошенником, а не без успеха и вполне добросовестно прилагал законы вероятности к сложным проблемам, выявление воришки из сотни кандидатур явно представляло собой задачу, совершенно не соответствующую его методике и его притязаниям.

Вульф сдвинул голову на дюйм влево, а потом вправо.

– Нет, мисс Эбби, так не пойдет. Я желаю знать, встречались ли вы с Лео Хеллером до сегодняшнего дня и чего от него добивались на самом деле.

Кончик ее языка четырежды пробежал по губам. Она заговорила поставленным высоким и твердым голосом:

– Звучит так, словно перечить вам бессмысленно, мистер Вульф.

– Не звучит. Так и есть.

Ее проницательные темные глаза метнулись к Кремеру:

– Вы инспектор и всем здесь заправляете?

– Именно так.

– Полиция разделяет… скептицизм мистера Вульфа?

– Можете воспринимать его слова как исходящие от меня.

– Значит, что бы я ни сказала вам о цели своего визита к Хеллеру, вы все равно будете это расследовать? Проверять?

– Необязательно. Если мы не обнаружим нестыковок, не сможем связать это с убийством и посчитаем вашим личным конфиденциальным делом, то на этом и остановимся. Даже решив что-то проверить, мы будем действовать со всей осторожностью. Публика и так не слишком расположена к полиции.

Ее взгляд вновь устремился к Вульфу.

– А как насчет вас, мистер Вульф? Вы будете проверять сказанное мной?

– Искренне надеюсь, что нет. Готов присоединиться к заверениям мистера Кремера.

Она осмотрелась.

– А эти люди?

– Это наши доверенные помощники. Они должны держать язык за зубами, чтобы не лишиться работы.

Кончик ее языка снова показался и исчез.

– Не скажу, что вы меня убедили, но что мне еще остается? Если я должна выбирать между признанием и положением дичи, за которой охотятся все нью-йоркские ищейки, само собой, я предпочитаю признаться. Я позвонила Лео Хеллеру десять дней назад. Он приехал ко мне в редакцию и провел там два часа. Дело было коммерческим, не личным. Я скажу вам, в чем именно оно заключалось, потому как врать экспромтом у меня получается плохо. Я, конечно, сглупила, что наплела о краже кольца. – Удовольствия она явно не испытывала, но все равно продолжала: – Вы сказали, что мне достало ума получить и удержать высокооплачиваемую работу в конкурентной сфере, но если бы вы только знали! Это не сфера, а сущий зверинец. Прямо сейчас шестеро тигриц пытаются прибрать к когтям мою работу. А если вдруг сегодня ночью они все умрут, то завтра появятся шесть других. Стоит всплыть тому, для чего я нанимала Лео Хеллера, и мне конец.

Снова мелькнул кончик ее языка.

– Вот насколько это важно для меня. У журналов вроде «Моды» две основные задачи – описывать и предсказывать. Американские женщины хотят знать, чт́о шьют и носят в Париже и Нью-Йорке, но еще больше они хотят знать, что будут шить и носить в следующем сезоне. С первой задачей «Мода» справляется недурно, и за нее я не тревожусь. Но вот прогнозы модных тенденций, сделанные в прошлом году, оказались совершенно никчемными. Мы наладили определенные связи, но что-то пошло не так, и наш самый крупный конкурент выставил нас на посмешище. Еще один такой год, да что год – сезон, и все, до свидания!

Вульф хмыкнул:

– Журналу?

– Да нет же, мне. Поэтому я и решила обратиться к Лео Хеллеру. Мы публиковали статью о нем, так что я с ним уже встречалась. Идея заключалась в том, чтобы снабдить его всеми имеющимися у нас – а мы много чем располагаем – сведениями о фасонах, модных цветах и тенденциях последних десяти лет, чтобы он спрогнозировал вероятные изменения на шесть месяцев вперед. Он полагал, что подобное вполне осуществимо. И лично я не думаю, что он был мошенником. Его появление в редакции, конечно, не могло укрыться от персонала, и мне приходилось вуалировать подлинную цель его визита, но это оказалось не так уж и трудно. Хотите знать, что я сочинила?

– Пожалуй, нет, – пробурчал Вульф.

– В общем, он пришел. На следующий день я позвонила ему. Он сказал, что ему потребуется по меньшей мере неделя, чтобы определить, достаточно ли у него данных для выведения формулы вероятности. Вчера я позвонила ему снова. На сей раз он выразил желание кое-что со мной обсудить и попросил зайти этим утром в его приемную. Вот я и отправилась к нему. Остальное вам известно.

Она умолкла. Вульф и Кремер обменялись взглядами.

– Я хотел бы, – проговорил Вульф, – узнать имена тех шести тигриц, что претендуют на ваше место.

Она побледнела. Я никогда еще не видел, чтобы кровь отхлынула от лица так стремительно.

– Будьте вы прокляты! – бросила она в бешенстве. – Вы такой же грязный шпион, как и все остальные!

Вульф выставил вперед руку:

– Мадам, пожалуйста. Мистер Кремер скажет за себя сам, но лично я вовсе не намерен выдавать вас вашим врагам. Я всего лишь хочу…

Он умолк, ибо утратил контакт с аудиторией. Дама встала, сдернула норку с кресла, перебросила ее через руку, развернулась и направилась к двери. Стеббинс бросил выжидательный взгляд на Вульфа, но тот лишь покачал головой, и сержант двинулся за ней.

Когда он покидал кабинет, Кремер крикнул ему вдогонку:

– Веди Буша! – А затем в негодовании повернулся к Вульфу: – Какого черта? Вы же ее раскололи. Зачем позволили ей отдышаться?

Вульф скорчил гримасу:

– Стерва. Жалкая стерва. Раньше она до мозга костей была пропитана ненавистью к собственному полу, а теперь возненавидела и мужчин. Она все равно потеряла всякое соображение от ярости. Тратить на нее время было бы бессмысленно. Но вы ведь ее не отпускаете?

– Правильно, не отпускаем. Но для чего?

Он вскочил с кресла и свирепо уставился сверху вниз на Вульфа:

– Скажите же мне, для чего? Не вижу ни единой причины, кроме того, чтобы вытягивать правду из этой женщины…

Его снова понесло. Я стараюсь не пропускать негодующих излияний инспектора Кремера. Они доставляют мне удовольствие и будят аппетит. Но, должен признать, сейчас кое в чем я с ним соглашался. Я по-прежнему не видел подтверждений тому, что претензии Вульфа на обладание неким ключом не просто увертка. Между тем уже настала половина третьего ночи, и мы обработали пятерых. Оставался лишь один.

Поэтому, пока Кремер заходился лаем и гавкал на моего работодателя, я, конечно, не награждал инспектора аплодисментами и не преподнес ему орхидею, но в глубине души разделяя некоторые его эмоции.

Он все еще заходился, когда дверь отворилась и вошел Стеббинс с шестым клиентом.

Сопроводив подопечного к месту перед Вульфом и Кремером, где перебывали все остальные, сержант на сей раз не отправился к креслу у стены, которому благоволил на протяжении всего вечера. Вместо этого он опустил свою немалую массу в кресло слева от Кремера, откуда было рукой подать до подозреваемого.

Это меня заинтересовало, поскольку указывало, что из всей партии Стеббинс предпочтение отдает Карлу Бушу, и хотя сержант частенько ошибался, мне были известны случаи, когда он оказывался прав.

Карлом Бушем прозывался смуглый невысокий тип с зализанными назад волосами, которого я посчитал пронырливым и ушлым. В бумаге, приложенной к его показаниям, я заметил аббревиатуру БЯСС, означающую «без явных средств к существованию». Но то был лишь реверанс общепринятой практике. Справка полиции, в сущности, не оставляла сомнений относительно источников его дохода.

Буш был третьеразрядным бродвейским ловкачом. Он не имел привязки к театру, спорту, кино или какому-либо криминальному бизнесу, но знал каждого, кто имел, и владел сотней приемчиков, позволяющих кое-что урвать из тех денег, что всплывали в темных уголках Среднего Манхэттена и попадали в сети сборщиков, легальных или же нет.

Для него у Кремера был припасен особый тон.

– Это Ниро Вульф, – проскрежетал он. – Отвечай на его вопросы. Понятно, Буш?

Буш ответил, что понятно. Вульф, хмуро рассматривавший его, заговорил:

– Вряд ли я чего достигну, мистер Буш, если примусь с вами за свою обычную болтовню. Я прочел ваши показания и сомневаюсь, что стоит тратить время и усилия, пытаясь поймать вас на противоречиях. Но вы трижды беседовали с Лео Хеллером, а в ваших показаниях отсутствуют какие-либо подробности этих разговоров. Приводится лишь краткое изложение. Я же хочу знать подробности, насколько позволит ваша память. Начинайте с первого разговора, двухмесячной давности. Что именно он говорил?

Буш медленно покачал головой:

– Это невозможно, мистер.

– Слово в слово – нет. Но вы постарайтесь.

– Ага, конечно.

– Даже не попробуете?

– А если я притащу вас на пристань и попрошу допрыгнуть до Бруклина, что вы сделаете? Скажете, что это невозможно, мол, вы только ноги промочите. Вот так же и я.

– Я велел тебе отвечать на его вопросы, – рявкнул Кремер.

Буш простер к нему руку в драматическом жесте:

– Вы хотите, чтобы я сочинял?

– Я хочу, чтобы ты делал, что сказано, по возможности.

– Ладно. Это другое дело. Я сказал ему: «Мистер Хеллер, моя фамилия Буш, я представитель». Он спросил, представитель чего. А я ответил: да всего, что требуется представлять. Ну, пошутил так. Но у него было туго с чувством юмора, и он не врубился. Так что шутки я оставил и объяснил, зачем пришел. Сказал, что тьма народу была бы не прочь разжиться сведениями об исходе скачек, если не за день, то хотя бы за час до них, узнать, какая лошадка первой придет к финишу. Я читал, чем он занимается, и смекнул, что он вполне может удовлетворить этот спрос. Он ответил, что задумывался о применении своего метода к скачкам, но никогда не пользовался им, чтобы делать ставки. Сам он по характеру не игрок. И потом, чтобы вывести формулу для одного заезда, потребуется куча исследований. В итоге прогноз обойдется так дорого, что в этом не будет никакого практического смысла, если только кто-нибудь не рискнет кругленькой суммой.

– Вы пересказываете разговор своими словами, – запротестовал Вульф. – Я предпочел бы именно те, что звучали.

– Я стараюсь в меру моих возможностей, мистер.

– Ладно. Продолжайте.

– Я сказал, что у меня самого кругленькой суммы нет, но речь не об этом, потому что я задумал схему оптовой закупки. У меня даже были кое-какие наброски, чтобы показать ему. Скажем, он вычисляет исход десяти заездов в неделю. Я могу, не отходя от кассы, найти не меньше двадцати клиентов. Ему вовсе не нужно с божественной непогрешимостью постоянно угадывать результат. Достаточно процентов сорока или выше, и такой пожар займется – рекой не потушишь. При желании мы сможем собрать хоть миллион клиентов, но нам столько не понадобится. Отберем сотню, не больше. Каждый будет делать взнос по сотне баксов в неделю, что, насколько я кумекаю в арифметике, составит десять штук каждую седмицу. Это выльется…

– Что? – всполошился Вульф. – Десять штук каждую что?

– Седмицу.

– В смысле – неделю?

– Конечно.

– Где, черт побери, вы подхватили это утонченное старинное слово?

– И вовсе оно не старинное. Один остряк запустил его где-то прошлым летом.

– Невероятно. Продолжайте.

– А на чем… Ах да. Это выльется в полмиллиона зеленых за год, и мы с Хеллером будем делиться. Я из своей половины буду оплачивать операции, а он из своей – свои расчеты. Ему придется довольствоваться где-то сотней штук на руки, ну и у меня оставаться будет не так уж и мало. Никаких бумаг мы не подписывали, но он понял, куда ветер дует, и после еще двух разговоров согласился для пробы посчитать результат трех забегов. Над первым он потрудился и назвал фаворита, лошадку по кличке Белая Вода. Она и выиграла, но, черт побери, для нее это было вроде разминки. В следующем забеге из девяти было два фаворита – орел или решка. В общем, Хеллер угадал победителя – Спешную. Однако при шансах пятьдесят на пятьдесят это еще не повод терять голову. А вот что касается следующего…

Буш для выразительности сделал драматический жест.

– Итак, следующий заезд. Тут ставка была сорок к одному. А могла быть и все четыреста к одному. Лошадь – полная доходяга. По кличке Зеро. Одной этой клички было достаточно, чтобы шестеро святых наложили на нее проклятие. Она и выглядела так, что хочешь не хочешь, а подумаешь: такая только и годится что на собачьи консервы. Когда Хеллер ее назвал, я чуть за голову не схватился, ой-ой, какой же он все-таки идиот, ну, только он меня и видел. Э-э… вы тут просили повторять те самые слова, которые мы использовали, я и Хеллер. Если я упомяну хотя бы несколько, что вырвались у меня, когда Зеро выиграла забег, вы меня в кутузку упечете. Хеллер не только добился полного успеха, но и… Эй, вы там что, уснули?

Мы все посмотрели на Вульфа. Откинувшись назад и крепко зажмурившись, он застыл в полной неподвижности. Только губы его выпячивались в трубочку и втягивались обратно, выпячивались и втягивались. Не только мне, но также Кремеру и Стеббинсу было прекрасно известно, чт́о это означает: поплавок дернулся, рыбка клюнула и он ее вытащил.

У меня по позвоночнику пробежала дрожь. Стеббинс вскочил и встал возле Буша. Кремер пытался придать себе безразличный вид, однако у него плохо получалось. Он, как и я, был взбудоражен. Подтверждением тому служило его непривычное молчание. Он сидел и не сводил глаз с Вульфа, как и все мы, созерцавшие движения его губ так, словно в них действительно заключалось что-то особенное.

– Какого черта! – заходился Буш. – У него припадок, что ли?

Вульф открыл глаза и выпрямился.

– Нет, не припадок, – огрызнулся он. – Но я бился в припадке весь вечер. Мистер Кремер, будьте так добры, выведите мистера Буша. На время.

Кремер не задумываясь кивнул Пэрли. Тот тронул Буша за плечо, и оба вышли. Дверь за ними закрылась, но буквально через пять секунд отворилась вновь, пропуская Стеббинса. Ему, как и его начальнику, не говоря уже обо мне, не терпелось взглянуть на рыбку.

– Называли ли вы когда-нибудь меня в сердцах болваном и маразматиком? – поинтересовался Вульф у Кремера.

– Ну, я, конечно, вас обзывал, но не такими словами.

– Теперь можете обзывать. Самая низкая ваша оценка моих способностей значительно превосходила то, как сам я оцениваю их теперь.

Он взглянул на часы, которые показывали пять минут четвертого.

– Теперь нам нужны надлежащие декорации. Сколько ваших людей в моем доме?

– Четырнадцать или пятнадцать.

– Они все понадобятся здесь, ради эффекта присутствия. Половине придется захватить стулья с собой. Естественно, нужны и те шестеро, которых мы допрашивали. Много времени занять это не должно… Возможно, час, хотя я сомневаюсь. Безусловно, я не собираюсь это затягивать.

Кремер держался иного мнения:

– Вы и так уже слишком все затянули. Хотите сказать, что готовы назвать его?

– Не готов. Не имею ни малейшего понятия, кто это. Но я готов предпринять атаку, которая изобличит его – или ее. А если нет, я решу, что вообще лишен всяких умственных способностей. – Вульф положил ладони на стол, что для него было равносильно бурной жестикуляции. – Черт побери, неужто вы не изучили меня достаточно, чтобы понимать, когда я готов подсечь?

– Я изучил вас слишком хорошо, черт побери. – Кремер бросил взгляд на сержанта, сделал глубокий вдох и выдохнул. – Вот дьявол. Ладно, Пэрли. Собирай публику.

Глава седьмая

Кабинет у нас довольно приличных размеров, однако когда все собрались, свободного места в нем осталось немного. В общей сложности присутствовало двадцать семь человек. Позади шестерых подозреваемых, четверо из которых расположились на диване, от одной стены до другой растянулось самое представительное собрание сотрудников убойного отдела, которое мне когда-либо доводилось видеть. Кремер уселся в красное кожаное кресло, Стеббинс разместился слева от него, а стенограф пристроился с краю моего стола.

Шестеро граждан занимали первый ряд, и никто из них не светился от счастья. Агата Эбби застолбила за собой сразу два кресла: одно для себя, а второе для норки. Однако, несмотря на тесноту, подобная расточительность никого не взволновала. Всех занимало другое.

Вульф повел взглядом справа налево и обратно, изучая подозреваемых. Потом заговорил:

– Мне придется чересчур углубиться в некоторые детали, чтобы вы все ясно поняли ситуацию. Пока я не рискну даже предположить, кто из вас убил Лео Хеллера. Однако теперь мне известно, как это выяснить, что я и намерен проделать.

Единственной видимой и слышимой реакцией на его слова стал кашель Джона Р. Уинслоу.

Вульф сплел пальцы на обширном холме своего живота.

– С самого начала мы располагали подсказкой, о которой вам не сообщалось. Вчера, то есть во вторник, Хеллер позвонил сюда и сообщил, что подозревает одного из своих клиентов в совершении тяжкого преступления. Он изъявил желание нанять меня для расследования. По причинам, вдаваться в которые нет необходимости, я ему отказал. Однако мистер Гудвин, склонный подчиняться, только когда это отвечает его настроению и интересам, взял на себя смелость нанести этим утром визит Хеллеру, чтобы обсудить с ним данное дело.

Вульф стрельнул в меня взглядом, но я оказал ему достойный отпор. Не на такого напал. Он вновь обратился к гражданам:

– Мистер Гудвин вошел в кабинет Хеллера, но обнаружил, что там никого нет. Он подождал какое-то время, от нечего делать задав работу своей тренированной наблюдательности, и среди прочего заметил, что несколько карандашей и резинка из опрокинутого стакана образуют на столе нечто вроде узора. Позже, когда было обнаружено тело Хеллера, данная деталь привлекла и внимание полиции. Именно этот узор привел ко мне мистера Кремера. Он предположил, что Хеллер, когда убийца навел на него револьвер, перед лицом скорой смерти определенным образом разложил карандаши, дабы оставить посмертное сообщение и указать на личность убийцы. Здесь я согласился с мистером Кремером. Подойдите, пожалуйста, и взгляните на этот рисунок у меня на столе. Карандаши и резинка разложены примерно так же, как и на столе Хеллера. И рисунок обращен к вам, а не ко мне. То есть вы видите его так, как и задумывал Хеллер.

Шестеро откликнулись на просьбу, и к ним присоединились другие. Не только рядовые сотрудники убойного отдела встали со своих мест и подошли поближе, но поднялся, чтобы бросить взгляд на стол и сам Кремер. Возможно, просто из любопытства, хотя с него сталось бы заподозрить Вульфа в какой-нибудь махинации. Впрочем, карандаши и резинка были разложены надлежащим образом, в чем убедился и я, приподнявшись и вытянувшись, чтобы взглянуть через головы подошедших.

Когда все вновь расселись по местам, Вульф продолжил:

– У мистера Кремера имелась собственная версия насчет сути послания, с которой я не согласился и которую излагать сейчас не собираюсь. Моя же собственная догадка пришла мне в голову практически мгновенно и оказалась вовсе не coup déclat[42], но просто всплеском воспоминаний. Узор смутно напомнил мне нечто виденное ранее. Неопределенность мигом развеялась, стоило мне сообразить, что Хеллер был профессором математики. Воспоминание было давнишним, и я проверил его, подойдя к полке за книгой, которую читал лет десять назад. Это «Математика для миллионов» Хогбена[43]. Удостоверившись, что память мне не изменила, я запер книгу в ящик стола, ибо решил, что мистеру Кремеру незачем тратить время на ее изучение.

– Давайте продолжим, – рявкнул Кремер.

Вульф так и поступил.

– Как сказано в книге мистера Хогбена, две тысячи лет назад в Индии было в ходу то, что он называет «спичечным цифровым письмом». Три горизонтальные линии означали тройку, две – двойку и так далее. Письмо и вправду было примитивным, но открывало значительно больше возможностей, нежели громоздкие системы евреев, греков и римлян. Примерно ко времени рождения Христа некий выдающийся индус усовершенствовал это письмо, связав горизонтальные линии диагоналями, благодаря чему исключалась путаница между элементами. – Он указал на рисунок на своем столе. – Вот эти пять карандашей слева для вас образуют тройку в точности, как ее изображали индусы, а три карандаша справа составляют двойку. Эти индийские символы являют собой одну из величайших вех в истории системы счисления. Заметьте, кстати, что наши собственные знаки для цифр «три» и «два» происходят непосредственно из этих индийских символов.

Двое поднялись взглянуть, и Вульф вежливо выждал, пока они снова не сядут.

– Итак, поскольку Хеллер был математиком и рисунки оказались известными символами из истории математики, я предположил, что послание состояло из цифр «три» и «два». Но несомненно было и то, что резинка также являлась частью сообщения, так что ее тоже требовалось включить. Это сложности не представляло. Если современный математик хочет записать «четыре умножить на шесть» или «семь умножить на девять», для него привычнее в качестве знака умножения использовать не привычный для нас, дилетантов, значок «×», но точку. Это столь распространенный прием, что, пользуясь им, мистер Хогбен даже не удосуживается давать пояснения. Поэтому я уверенно предположил, что резинка подразумевала точку, а само послание означало «три умножить на два», или «шесть».

Вульф поджал губы и покачал головой:

– Это оказалось скоропалительным проявлением слабоумия. Все семь часов, что я сидел здесь и копался в ваших показаниях, я пытался отыскать какую-либо связь с цифрой «шесть», явственно выделяющую одного из вас, либо позволяющую связать вас с совершением какого-то преступления, либо отвечающую обоим этим условиям. Третье, естественно, было предпочтительным, но вполне подошли бы и два первых варианта. И цифра «шесть» с завидным постоянством всплывала в ходе допросов, но ровным счетом ни на что не указывала. Так что мне оставалось лишь приписывать ее появление зловредной случайности.

В общем, в три часа ночи я находился в точности там же, откуда и начинал. И я даже затрудняюсь сказать, сколько бы времени оставался во власти вопиющей ошибки, если бы не получил случайного толчка. Но меня подтолкнули, и, по крайней мере, я могу сказать в свое оправдание, что отозвался на этот импульс незамедлительно. А исходил он от мистера Буша, упомянувшего кличку лошади – Зеро.

Он развел руками.

– Ну конечно. Зеро! Я был безмозглым ослом. Использовать точку в качестве знака умножения стали сравнительно недавно. И поскольку остальная часть послания – цифры «три» и «два» – передавалась индийским цифровым письмом, то, несомненно, к нему же относилась и точка – при условии, что индусы нашли ей какое-то применение. И ошибка моя была тем более непростительной, что индусы действительно использовали точку. Они нашли ей, как объясняется в книге Хогбена, самое выдающееся и изобретательное применение во всей истории системы счисления. Ибо, определившись с тем, как записывать тройку и записывать двойку, как вы собираетесь обозначать на письме числа «тридцать два», «триста два», «три тысячи два» и «тридцать тысяч два»? В системе счисления то была ключевая проблема, и греки и римляне, при всем их интеллектуальном величии, так и не смогли ее разрешить. Это удалось некому индийскому гению двадцать веков назад. Он понял, что секрет заключается в позиции. Сегодня мы используем ноль в точности для того же, для чего применил он – чтобы указать позицию, – вот только вместо ноля он воспользовался точкой. Вот чем являлась точка в ранней индийской системе счисления. Она выполняла функцию нашего ноля. И поэтому послание Хеллера означало не «три умножить на два», или «шесть», но «три ноль два», или «триста два».

Сьюзен Матуро вздрогнула, вскинула голову и вскрикнула. Вульф уперся в нее взглядом:

– Да, мисс Матуро. При взрыве и пожаре в Монтроузской больнице месяц назад погибли триста два человека. Вы упомянули это число в беседе со мной. Но даже если бы вы и не сделали этого, оно отпечаталось в сознании каждого, кто читает газеты или слушает радио. Так что оно ни в коем случае не ускользнуло бы от меня. И, осознав, что послание Хеллера означало число «триста два», я в любом случае связал бы его с той катастрофой, упомяни вы его или же нет.

– Но оно… – Сьюзен Матуро уставилась на него. – Вы хотите сказать, оно связано?

– Я продолжаю развивать это очевидное предположение. Я склонен думать, что информация, предоставленная одним из вас шестерых Лео Хеллеру для вывода формулы, вызвала у него подозрение, что один из вас совершил тяжкое преступление. А его послание – число «триста два» – указывает, что преступлением этим была закладка в Монтроузской больнице бомбы, взрыв которой привел к гибели трехсот двух человек. Или же, по крайней мере, послание указывает на причастность к данному преступлению.

Я как будто увидел и ощутил, как у всех в комнате напряглись мускулы. Большинство присутствовавших детективов, быть может даже все, несомненно, работали по Монтроузскому делу. Кремер подобрал ноги, руки его сжались в кулаки. Пэрли Стеббинс извлек из кобуры револьвер и положил себе на колени, а затем склонился вперед, чтобы удобнее было наблюдать за всей шестеркой.

– Итак, – продолжил Вульф, – послание Хеллера указывало не на личность, собиравшуюся его убить, не на преступника, но на преступление. Учитывая ситуацию, в которой он оказался, это было весьма находчиво, и мистер Хеллер заслуживает глубочайшего восхищения. Во всяком случае, моего восхищения он добился, и я отрекаюсь от попыток умалять его достоинства. Первое, что приходит на ум, это сосредоточиться на мисс Матуро, которая, безусловно, была вовлечена в прискорбные события, но сперва давайте проясним одно обстоятельство. Я намерен спросить у остальных пяти подозреваемых, случалось ли им посещать Монтроузскую больницу, не были ли они связаны с ней тем или иным образом, не имели ли дела с кем-либо из ее персонала. Прошу ответить на поставленный мной вопрос. – Его взгляд метнулся в левый конец ряда. – Миссис Тиллотсон? Ответьте, пожалуйста. Как насчет вас?

– Нет. – Ее едва было слышно.

– Громче, пожалуйста.

– Нет!

Взгляд Вульфа переместился.

– Мистер Эннис?

– Нет. Никогда.

– Вас, мисс Матуро, мы пропустим. Мистер Буш?

– Никогда не был в этой больнице.

– Это ответ лишь на часть вопроса. Ответьте на весь.

– Ответ – нет, мистер.

– Мисс Эбби?

– Года два назад я навещала знакомого, который находился там на лечении. Это все. – Кончик ее языка появился и исчез. – Я не была с ней связана никаким образом и не имела дел с кем-либо из ее персонала.

– И последний. Мистер Уинслоу?

– Нет на весь вопрос. Безоговорочное нет.

– Что ж. – Вульф отнюдь не выглядел разочарованным. – Казалось бы, остается одна мисс Матуро, но все не так однозначно. – Он повернул голову к инспектору: – Мистер Кремер, если человек, убивший Лео Хеллера и взорвавший больницу, находится среди этих шестерых, уверен, вы ни в коем случае не рискнете его упустить. И у меня есть предложение.

– Я слушаю, – пророкотал Кремер.

– Задержите их, как важных свидетелей, и по возможности не выпускайте под залог. И привлеките к опознанию как можно больше бывших работников больницы. Немало их спаслось при взрыве, и многие в ту ночь не дежурили. Найдите их всех, не пожалейте на это усилий. Пусть они посмотрят на эту шестерку и скажут, не видели ли кого-либо из предъявленных им людей. Естественно, вы будете работать с мисс Матуро. Но вы слышали, чт́о ответили на мой вопрос остальные пятеро. Если вы заручитесь достоверными показаниями, уличающими одного из них во лжи, уверен, мои советы вам больше не потребуются. Коль скоро кто-то из них солгал и покинет эту комнату под стражей, так и не сознавшись во лжи, одно лишь это послужит залогом успеха. Мне жаль…

– Погодите минуту.

Все оглянулись на голос. Это произнес Джек Эннис, изобретатель. Уголок его тонкого бесцветного рта чуть поднялся, но отнюдь не потому, что он пытался улыбнуться. Выражение его глаз выдавало, что к веселью он не расположен.

– Я не сказал полную ложь, – произнес он.

Вульф сощурился на него:

– Значит, неполную ложь, мистер Эннис?

– Я хочу сказать, что не лечился в этой больнице и никого там не посещал. И я не имел дел с ее персоналом, только пытался наладить сотрудничество. Я хотел, чтобы они провели испытания моей рентгеновской установки. Один врач согласился было, но двое других его отговорили.

– Когда это произошло?

– Я был там три раза, дважды в декабре и один раз в январе.

– А я думал, в вашей установке имелся дефект.

– Она была небезупречна, но все-таки работала бы, и лучше, чем любая из тех, что у них имелись. Я был уверен, что они возьмут мою установку, потому что один был согласен. Его фамилия Хэлси. Я встретился сначала с ним, и он захотел испытать ее. Но двое других его отговорили, и один из них был очень… Он… – Эннис умолк.

– Очень каким, мистер Эннис? – подстегнул его Вульф.

– Он не понял меня! Он меня ненавидел!

– Такие люди встречаются. Всякие люди встречаются. Вы когда-нибудь изобретали бомбу?

– Бомбу? – Эннис снова скривил рот, и на этот раз мне показалось, что он и впрямь собирается улыбнуться. – Зачем же мне изобретать бомбу?

– Не знаю. Изобретатели много чего придумывают. Если вы никогда не пробовали свои силы в производстве бомб, вам, естественно, никогда и не выпадало случая заполучить необходимые компоненты… Например, взрывчатые вещества. Будет только справедливо сообщить вам, какая версия теперь представляется мне разумной: вы заложили бомбу в больнице, чтобы отомстить за оскорбление, настоящее или же мнимое. И среди данных, предоставленных вами Лео Хеллеру, оказалась деталь или несколько, на основании которых он заподозрил вас в совершении преступления. А вы догадались об этом по неким оброненным им словам. Отправившись к нему этим утром, вы вооружились на тот случай, если ваша догадка подтвердится. Зайдя в дом Хеллера, вы увидели и узнали мистера Гудвина, моего помощника. Вы поднялись в кабинет к Хеллеру и спросили, не явился ли мистер Гудвин на встречу с ним. Его ответ усилил или подтвердил ваши подозрения, и тогда вы достали револьвер. Что…

– Хватит, – рявкнул Кремер. – Дальше им займусь я. Пэрли, выводи его и…

Пэрли чуть замешкался. Он поднялся, но Эннис вскочил первым и бросился к Вульфу. Я ринулся следом, схватил его за руку и дернул на себя. Он вырвался, но на помощь мне уже подоспела целая гурьба копов. Они буквально облепили изобретателя, и я понял, что моя помощь больше не требуется, и отошел. Тут же кто-то набросился и на меня. Сьюзен Матуро ухватила лацканы моего пиджака.

– Скажите мне! – потребовала она. – Скажите! Это сделал он?

Я ответил ей незамедлительно и уверенно, дабы уберечь от дальнейших посягательств пиджак:

– Да.

Два месяца спустя жюри присяжных, восемь мужчин и четыре женщины, согласились со мной.