Феникс
— Хорошо, — говорю я, держа санки обеими руками. — Залезай и садись спереди. Я сяду позади тебя.
— Мы оба сядем в этот раз? — спрашивает она, ставя одну ногу в сани, затем другую и садясь спереди, как я и просил.
— Так безопаснее, — ложь с трудом слетает с моего языка, но, к счастью, она на нее купилась.
— Хорошо, я за! — говорит она, наклоняясь вперед, чтобы оставить мне место, и я могу сесть позади нее.
Я забираюсь внутрь и устраиваюсь так, чтобы одна нога была по обе стороны от ее. Каждый дюйм ее ног, от бедер до лодыжек, приклеен к моим. Тепло ее тела проникает сквозь слои ткани даже в такую холодную погоду.
Мы сидим на вершине Слепого холма, готовые спуститься вниз для нашего первого катания. Странно, но мы одни, если не считать еще нескольких групп. Они находятся так далеко, что кажется, будто мы здесь только вдвоем.
— Теперь прислонись ко мне. — Я инструктирую ее, прижимая ее плечи к себе, пока ее спина не упирается в мой торс.
Держать ее таким образом кажется незаконным; ничто другое, что заставляет адреналин бурлить в моих венах и сердце биться в груди, как это, не избежало строгого регулирования со стороны правительства.
Ее голова прижимается к моему плечу, и когда я спрашиваю, готова ли она, она поднимает лицо, чтобы посмотреть на меня.
— Готова, — говорит она с улыбкой.
Я хватаю веревку, вдавливаю руку в перчатке в снежную землю и толкаю нас с плоского края вниз по склону.
Она кричит, когда мы летим вниз. Мы тяжелее, чем в последний раз, когда мы делали это в детстве, поэтому мчимся в два раза быстрее.
Ее руки сжимают каждое из моих бедер прямо над коленом, ее ногти впиваются в мою плоть через ткань так, что волосы на затылке встают дыбом, а член становится твердым.
Я не знаю, кричит ли она от страха или от восторга, ненавидит ли она это или любит, но я обнаружил, что мне отчаянно нужно знать ответ.
Мы достигаем подножия холма менее чем за двадцать секунд, и я уже собираюсь спросить ее об этом, как вдруг с ее губ срывается задорный смех. Она смотрит на меня снизу вверх, ее глаза сверкают, щеки румяные, улыбка широкая, и я испытываю непреодолимую потребность поцеловать ее.
Я хочу прижать свой рот к ее рту и целовать ее до тех пор, пока она не оттолкнет меня, отчаянно пытаясь глотнуть кислорода.
— Это было потрясающе, — восклицает она, быстро дыша. — Мы можем повторить это снова?
Ответ — да.
— Попроси меня по-хорошему.
— Пожалуйста, — говорит она, не колеблясь.
В моей груди раздается довольное урчание, и я знаю, что она чувствует его на своей спине.
— Мне нравится, когда ты делаешь то, что я говорю.
Она выпрыгивает из саней и протягивает руку, чтобы помочь мне подняться.
— Давай, капуша. Разве что тебе нужно немного успокоить сердцебиение, прежде чем мы снова поедем? Может, ты испугался?
Прежде чем она успевает моргнуть, я вылезаю из саней, хватаю ее за шею и притягиваю к себе.
— Это мило, что ты думаешь, будто можешь меня запугать. — Я шепчу, прижимаясь губами к ее волосам возле уха. — Просто помни, что я не трахал тебя целую неделю, и твои дразнилки только заставляют мой член становиться тверже. Он и так пульсирует от желания взять тебя как животное. Продолжай в том же духе, и ты пожалеешь о каждом слове, когда я оставлю тебя в покое.
Она вырывается из моих крепких объятий и идет назад к склону.
— Ты обещаешь? — нахально спрашивает она, прежде чем развернуться и начать бежать вверх по склону.
Она станет моей смертью.
Это стало ясно, когда она оставила меня привязанным к стулу. Я был в ярости от того, что меня подчинили и загнали в ловушку, но это меркло по сравнению с тем, как она уходила и я не мог ничего с этим поделать.
Я думал, что она одумается и поймет, что закатила истерику из-за пустяка, но когда прошло несколько дней, а от нее не было ни слова, тьма взяла верх.
Она была неподвижной, темной, грозовой тучей, которую я не мог стряхнуть, пока не взял на себя FaceTime Беллами.
Стало ясно, что я еще не закончил и не могу просто наблюдать, как истекают часы нашей договоренности, ничего не предпринимая. У меня еще оставалось время для общения с ней, и я собирался им воспользоваться.
Не успел я обдумать свои действия, как мой помощник вытащил из постели недоумевающего владельца магазина в Боксинг Дэй, чтобы купить эти санки только потому, что она по пьяни сказала мне, что хочет сегодня покататься на санках.
Ему хорошо заплатили за его хлопоты, а я старался не тратить слишком много времени на размышления о том, почему для меня важно, чтобы я смог сделать это для нее.
Я хватаю санки и бегу за ней, легко взбегаю на холм и присоединяюсь к ней на вершине. Она наклоняется, завязывая шнурки, и я не могу не воспользоваться этой возможностью.
Я глажу ее попку и сжимаю, сопротивляясь потребности удовлетворенно вздохнуть.
— Я слишком давно не трогал эту попку.
Она игриво отбрасывает мою руку, выпрямляясь.
— Тебе некого винить в этом, кроме себя.
— Это ты пыталась нарушить правила, — заметил я.
Она поворачивается ко мне с лицом, которое я не могу прочитать. Ненавижу это. Обычно она — открытая книга, на ее лице написаны все ее мысли и эмоции. Мне не нравится, что она маскируется передо мной, что, полагаю, как раз и является ее разочарованием во мне.
Но, в отличие от нее, у меня есть очень веская причина так поступать.
— Тебе никогда не хотелось нарушить правила? — спрашивает она, ее голос тих.
Только каждый чертов день с тех пор, как мы начали это.
Я чертовски ненавижу, когда приходится уходить после того, как мы трахаемся. Я территориальный и хочу продолжать отмечать ее, но вместо этого я ухожу. Каждый раз мне кажется, что я оставляю ее незащищенной и уязвимой для того, чтобы ее забрали у меня.
А ведь всего десять минут назад я был на расстоянии одного импульсивного решения от того, чтобы поцеловать ее.
Так что да, правила уже нарушены.
Они были извращены с самого начала, и только она была уверена, что они всегда были четкими.
Она воспринимает мое молчание как «нет» и идет дальше.
— Давай, пойдем еще раз.
На этот раз, когда мы спускаемся, она не держится за меня. Она вскидывает руки вверх и кричит во всю мощь своих легких, наслаждаясь каждым мгновением.
Мы спускаемся и поднимаемся на санках не менее дюжины раз. Когда ей надоедает, она ждет меня у подножия холма, а я спускаюсь еще раз.
На этот раз я не сижу, а стою. Поставив ноги на санки, как на доску для серфинга, я скольжу по склону.
Она ждет меня внизу, хлопая и подбадривая. Удовлетворение и чувство собственничества борются за доминирование, когда я вижу, как она хлопает мне.
— Как ты это сделал? — спрашивает она, в ее голосе звучит благоговение.
Я непринужденно пожимаю плечами.
— Мое превосходное телосложение. Как ты знаешь, я спортсмен.
Она закатывает глаза, и я ухмыляюсь в ответ.
Я наклоняюсь, чтобы поднять санки, и когда я встаю, что-то мягкое и холодное ударяет меня прямо в щеку, шокируя меня. Прежде чем я успеваю это осознать, второй снежок попадает мне в грудь.
— Твои рефлексы тупые, как нож для масла, Феникс. Это превосходное телосложение действительно не особо помогает тебе, да?
Я поворачиваюсь к Сикс. Она стоит в двадцати метрах от меня, выражение ее лица — нечто среднее между ангельским и дьявольским. Она приседает и торопливо начинает лепить новый снежок.
— О, ты труп, — заявляю я, прежде чем броситься в ее сторону.
Она восторженно визжит и убегает.
— Не смей, Феникс!
Она на удивление быстра, но все равно не может сравниться со мной. Я настигаю ее в считанные секунды и, остановившись, набираю немного снега, формирую из него шар и бросаю в нее.
Он попадает ей прямо в спину, и она останавливается, поворачиваясь со зловещим выражением лица, не понимая, как близко я к ней подобрался.
Она вскрикивает, видя, как я надвигаюсь на нее. Я обхватываю ее за туловище и валю на землю в беспорядке рук и ног. Мы катаемся по земле, борясь за доминирование, а она борется со мной.
В тот момент, когда мне кажется, что я прижал ее к себе, она выскальзывает и умудряется перевернуть меня так, что оказывается сверху.
Она визжит от смеха и пытается освободиться от меня, чтобы убежать, но я держусь крепко. Наконец я прижимаю ее ноги к своим и переворачиваю нас так, что она оказывается на спине, а я на ней.
Я держу ее запястья по обе стороны от ее головы, пока мы боремся за дыхание. Мы промокли, покрыты снегом, наше ледяное дыхание вырывается из груди.
Она лучезарно улыбается, даже притворяясь, что борется.
— Поддайся мне, — требую я.
Она энергично трясет головой, в ее глазах горит огонь неповиновения, контрастирующий со снегом вокруг нас.
Переложив ее запястья в одну руку, я зачерпываю немного снега другой и угрожающе держу его над ее головой. Ее глаза комично расширяются, когда она видит, как неустойчиво он балансирует на моей ладони.
— Поддайся, — повторяю я, мой голос груб.
Но она все равно отказывается.
— Никогда, — говорит она, ее тон озорной.
— Понятно, — говорю я, переворачивая руку. Ее глаза закрываются, а голова откидывается в сторону, чтобы защититься от надвигающейся лавины.
Когда она ничего не чувствует, то приоткрывает веко и смотрит на меня. Заметив, что я уронил снег рядом с ее головой, она в замешательстве вскидывает брови.
— Если это не сработает, может быть, сработает это. — Я добавляю, а затем впиваюсь пальцами в ее ребра и щекочу ее.
Она разражается взрывами хохота, пытаясь уклониться от моей атаки, но я поймал ее в ловушку. Она пытается упереться мне в грудь и вырваться, но я не даю ей ничего сделать.
— Феникс! — восклицает она между приступами смеха, но я не сдаюсь.
— Никакой пощады. Пока ты сама не попросишь.
— Ладно, ладно, ты победил! — наконец говорит она, в уголках ее глаз собираются слезы.
Я убираю руки, но остаюсь над ней, пока мы пытаемся отдышаться. Если мое выражение лица чем-то похоже на ее, то мы оба ухмыляемся как идиоты.
Наши лица находятся всего в нескольких сантиметрах друг от друга, и каждый наш неровный вдох и выдох делает нас еще немного ближе.
Ее глаза опускаются к моим губам, и между нами проходит ток, который невозможно отрицать. Это самое настоящее определение химии, влечения друг к другу.
Я провожу пальцем в перчатке по ее верхней губе, оставляя за собой след ледяной воды.
Ее зрачки расширены, рот приоткрыт, но противоречивое выражение на ее лице — это тот холодный душ, который мне нужен, чтобы вернуться к реальности.
В этом дне была какая-то форма эскапизма, когда мы притворялись, что можем быть чем-то большим, может быть, даже нормальной парой, но микровыражения не лгут, и ее выражение возвращает меня на землю.
Я отстраняюсь и встаю.
— Нам пора возвращаться. Уверен, твои родители будут ждать тебя к ужину.
Она прочищает горло и избегает встречаться с моим взглядом, демонстративно счищая снег со своих лыжных брюк.
— Да, я совсем потеряла счет времени, — говорит она, вставая.
Я подхожу к ней, чтобы взять брошенные санки, и жду, пока она присоединится ко мне, пока мы начинаем путь к нашим домам в немного напряженном, хотя и дружелюбном молчании.
— Спасибо. — Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, пока она говорит. — За этот день. Мне давно не было так весело.
Я хочу солгать ей, но не могу.
— Мне тоже.
Она улыбается мне небольшой, но искренней улыбкой, словно мой ответ доставил ей удовольствие, и я думаю о том, что еще можно сделать, чтобы улыбка не сходила с ее лица.
Мы пробираемся через лес, идем по тропинке домой, по которой ходили в детстве. Все это так знакомо, как будто это мышечная память, и от этого в груди становится легко, чего не было уже давно.
Я решил не думать о завтрашнем или послезавтрашнем дне и сосредоточиться на настоящем и сегодняшнем. А «здесь и сейчас» — это то, что Сикс моя. Она моя во всех смыслах, и мне все труднее представить, что я отпущу ее через несколько дней, хотя я знаю, что мне придется это сделать.
Мы останавливаемся, когда доходим до задних садов и лестницы, ведущей к особняку моих родителей. Под влиянием импульса я обхватываю ее за шею и прижимаю к своей груди.
Я опускаю губы на ее макушку и целую ее, крепко и властно удерживая ее шею, прежде чем отпустить ее.
— Я найду тебя после ужина.
Ее глаза потемнели, а дыхание участилось от одного только этого небольшого контакта, и мне требуется почти сверхчеловеческое усилие, чтобы не сорвать с нее зимний костюм и не трахнуть ее здесь, к черту свежий снег.
Я знаю, что она любит немного боли; ей наверняка понравится, если я сделаю это.
Если бы это не была самая открытая часть участка, я бы так и сделал, но сейчас я не хочу совершать преступление до того, как будет подан ужин.
— Оставь окно незапертым.
Она подносит руку к моему уху и смахивает что-то, что нашла в моих волосах. Ее прикосновение легкое, нежное, и я сопротивляюсь желанию прильнуть к ней еще больше.
— Ты когда-нибудь находил его запертым?
В моем горле раздается урчание, нечто среднее между довольным рычанием и эротическим мурлыканьем.
— Уходи, пока я не передумал ужинать тобой. Или лучше, я накормлю тебя своим членом.
Она краснеет и поворачивается на пятках. Она еще даже не ушла, а я уже хочу ее вернуть.
Это не предвещает ничего хорошего для того, что произойдет через несколько дней.