Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями

Парадокс восьмой Замкнутый круг санкций

В дискурсе официальных российских СМИ Иран — один из главных примеров стойкости и успешного развития вопреки внешним ограничениям. «Иран уже более 40 лет живет под санкциями», — эти слова в 2022-м году повторяли как мантру, доказывающую: и в условиях экономической изоляции можно существовать вполне успешно, причем десятилетиями. На самом деле истина, как всегда, сложнее: да, первые санкции на Иран наложили еще в 1979-м, действительно, экономика страны по-прежнему на плаву — но по-настоящему тяжелым санкционное бремя стало лишь в 2010-х, да и не в санкциях главная проблема иранской экономики. Правда, без снятия санкций эти проблемы уже не решить.

Страна заменителей

Холодильник с мороженым в иранских супермаркетах вызывает особый страноведческий интерес. Каждый рефрижератор выглядит сосредоточением причудливых вариаций общеизвестных брендов — которых в Иране, конечно, нет. Зато есть множество заменителей. Хочешь мороженое «твикс» — вместо него мороженое «микс»: те же цвета обертки, схожая форма и близкий к оригиналу вкус. Вместо «баунти» вот тебе «бауно» — тоже светло-голубая обертка и кокосовая начинка. А уж подделки мороженого «сникерс» в одном холодильнике обычно представлены в нескольких вариациях: «снайпер», «доминикерс», «фансикерс»…

Похожая ситуация и с фастфудом: в Иране нет ни «Макдональдса», ни KFC, зато легко можно найти «Машдолнальдс» и даже «Мистер Махмуд» с той же характерной буковой «M» в логотипе. Что касается «Kentucky Fried Chicken», свой аналог есть почти в каждом крупном городе: «Tehran Fried Chicken» (TFC), «Mashhad Fried Chicken» (MFC), а также «Karen Fried Chicken» (KFC). На вывесках этих заменителей западного фастфуда, как правило, красуется тот самый полковник Сандерс, но, конечно, это не сетевые заведения, а обычные частные лавочки.

Причин для такого изобилия подделок и аналогов две. Первая — Исламская республика не подписала Всемирную конвенцию об авторском праве, поэтому любое заимствование вплоть до полного копирования здесь абсолютно легально. Вторая: подавляющее большинство мировых брендов в Иране не работают. Частично это обусловлено национальной политикой протекционизма, но все же главная причина — санкции.

Стоит отметить, что многие реплики получаются неплохого качества. Так, вместо сервиса такси «Убер» по всему Ирану вполне нормально работает «Снапп»: хоть к вам и приедет неновый «Прайд», но до пункта назначения довезут быстро и дешево. На иранской «Диджикале», аналоге «Амазона», я десятки раз заказывал разные товары от футболок и сувенирных кружек до мобильного телефона. Пару раз были накладки с доставкой, но в целом все работает не хуже российского «Озона». Вместо ютуба в Иране есть «Апарат», вместо «Скайсканер» — «Алибаба», продолжать можно долго.

Власти Ирана пытаются представить засилье заменителей как большую победу. «Стартапы создают множество рабочих мест. Менее чем за пять лет они напрямую дали работу тысячам человек, а косвенно создают занятость для одного миллиона шестисот тысяч людей», — хвастался президент Рухани в 2019 году[50]. Однако за удачными попытками скрывается множество провалов: есть сферы, где иностранных компаний нет, а сопоставимого местного аналога так и не появилось. Неслучайно иранцы побогаче толпами устремляются в Турцию и ОАЭ на шопинг.

— «Нью бэлансы» в Иране есть, но они в два раза дороже стоят, да и выбора совсем нет! Лучше я раз в год съезжу развеяться в Турцию и там куплю, — жалуется моя знакомая иранка. Она в своих планах не одинока: чтобы закупиться кроссовками, да и любой другой одеждой и обувью из «Зары», «Бершки», «Адидаса», косметикой, парфюмерией и даже лекарствами, граждане Исламской республики охотно едут за рубеж. А потом возвращаются в Иран, словно челноки из российских 90-х, нагруженные баулами и здоровенными сумками.

Закупаться за границей любят — в массе своей иранские реплики и аналоги все-таки хуже оригиналов. Тот же «Апарат» явно уступает «Ютубу» по качеству видео, да и его выбору. Проблема затрагивает всё, от лекарств до интернет-сервисов. Помню, как один российский импортер фармацевтики жаловался, что иранские дженерики антидепрессантов работают дай бог на 20–30% от эффективности оригинала. В результате любой иранец с детства знает, что за границей лучше, качественнее, а местами даже дешевле. Местное импортозамещение не слишком способствует патриотизму.

Первые ласточки

США начали вводить санкции в отношении Исламской республики еще в 1979 году, сразу после захвата американского посольства. Вашингтон заблокировал все государственные активы Ирана, хранившиеся на территории Соединенных Штатов, и ввел эмбарго для американских компаний на торговлю с Ираном. В 1981 году, когда заложников освободили, санкции отменили.

Впрочем, оставить в покое Исламскую республику, где сжигают национальные знамена США и пытаются бросить вызов американской гегемонии, США не могли. Уже в 1984 году США включили Иран в список государств, поддерживающих терроризм, и ввели запрет на продажу ему всех видов вооружения. После этого Вашингтон вводил новые пакеты санкций в отношении Исламской республики в среднем раз в два-три года и уже ничего не отменял. Причин хватало: поддержка терроризма, отмывание денег, ядерная и ракетная программа и дестабилизация ситуации на Ближнем Востоке. При этом долгое время — вплоть до середины 2000-х — США действовали в одиночку, а санкции носили точечный характер и в большей степени затрагивали торговые отношения американских ­компаний и Исламской республики. В каких-то сферах они ­затруднили взаимодействие Тегерана с миром, но по-настоящему ­серьезного влияния на иранскую экономику не ­оказали.

В тот период Вашингтон как бы тренировался: вводил санкции, внимательно изучал оказанный эффект, а потом делал шаг к новым ограничениям. Параллельно США адаптировали законодательство, создав систему, позволившую исполнительной власти вводить санкции в обход парламента — это развязало руки президентам (чем позже с удовольствием воспользуется Дональд Трамп). Наконец, в 1996 году впервые были опробованы вторичные санкции — ограничения, которые вводят против ­граждан и компаний третьих стран за сотрудничество с Тегераном.

Между тем Иран продолжал успешно торговать почти со всем миром. Показательно, что в 1990-е и 2000-е годы главным торговым партнером Ирана стал Европейский союз. То есть американские санкции того периода не препятствовали развитию отношений даже с западными странами, не говоря уже о прочих частях света. Санкции не казались чем-то очень страшным — с ними вполне можно было жить.

Эффективное давление

К концу 2000-х ядерная программа Ирана серьезно беспокоила всех ключевых игроков на международной арене. Вообще-то первые попытки развивать атомную промышленность предпринял еще Мохаммад-Реза Пехлеви, но тогда это никого не напугало: шах активно сотрудничал с США, и никаких неприятных сюрпризов от него не ждали. Более того, монарх планировал привлечь западные страны к сотрудничеству в этой сфере. А после революции 1979 года все атомные проекты оказались свернуты.

Во время ирано-иракской войны, занявшей почти все 1980-е, новая власть в Тегеране очень хорошо ощутила, как уязвима в военном отношении: армия Ирака была лучше оснащена, Багдад продолжал получать поставки как от стран Запада, так и со стороны СССР, а Иран, порвав отношения и с «большим сатаной», США, и с «сатаной поменьше», Советским Союзом, оказался в изоляции и страдал от отсутствия техподдержки и боеприпасов. В результате Багдад пользовался полным превосходством в воздухе и применил химическое оружие. Исламская республика все же выстояла, но, судя по всему, именно тогда на фоне травматичного опыта у ее руководства родилась идея возобновить атомную программу. Уже через пару лет после окончания войны с Ираком Иран сделал первые шаги в этом направлении.

Впрочем, все 1990-е годы развитие ядерных технологий в Исламской республике шло медленно. Тегеран подчеркивал, что все начинания на этом направлении носят мирный характер. Было и иностранное участие: над реанимацией дореволюционного проекта АЭС в Бушере работала Россия. В общем, происходящее ни у кого в мире по-прежнему не вызывало большого беспокойства.

Все изменилось в начале 2000-х, когда в публичный доступ попали разведданные о том, что Иран работает над созданием ядерного оружия. В самой Исламской республике тогда как раз подходил к концу период реформ президента Мохаммада Хатами. Проповедник концепции «диалога цивилизаций», он пытался решить проблему дипломатией — в частности, ему удалось договориться с европейскими странами о допуске в Иран наблюдателей для контроля за ядерной программой. Но приехать они не успели — в 2005 году на президентских выборах в Иране победил популист-ультраконсерватор Махмуд Ахмадинежад.

Новый президент тут же заявил, что ядерная программа — неотъемлемое право иранского народа, и отозвал приглашение для наблюдателей из Европы, мол, программа у нас есть, а как мы ее развиваем — не ваше дело. Риторика Ахмадинежада лишь добавляла масла в огонь: президент клеймил руководство США «ковбоями» и щедро сыпал обвинениями в адрес Вашингтона, налаживал контакты с другими антиамерикански настроенными лидерами, включая Уго Чавеса, Эво Моралеса и Даниэля Ортегу, а также открыто призывал уничтожить Израиль. Новые санкции его совсем не пугали — «Иран ведь с 1979 года под санкциями».

США в ответ изменили тактику. На смену одностороннему давлению пришла санкционная коалиция, которая включила в себя главных торгово-экономических партнеров Ирана. Выступить единым фронтом получилось в том числе и потому, что мало кто сомневался, что ядерная программа Исламской республики носит совсем не мирный характер. Тегеран к тому моменту не слишком далеко продвинулся в этом направлении, но стремление обзавестись ядерным оружием было очевидно, причем не только Западу. Сначала к давлению на Иран присоединился Евросоюз, а затем Китай и Россия — потенциальное расширение клуба ядерных держав не понравилось никому из больших международных игроков.

Максимального эффекта новый подход достиг при Бараке Обаме, когда США вместе с ЕС ввели санкции в отношении экспорта нефти и нефтепродуктов из Ирана, Евросоюз отключил страну от банковской системы SWIFT, а долларовые активы Тегерана в иностранных банках начали арестовывать. Международную легитимность давлению придали четыре резолюции Совета Безопасности ООН (одобренные в том числе Пекином и Москвой), осуждающие ядерную программу Ирана.

Параллельно Вашингтон начал массово применять протестированное ранее грозное оружие: вторичные санкции. Если кто-то нарушает режим ограничений, введенных США в отношении Ирана, то может сам попасть в американский санкционный лист. Выбор для иранских партнеров непростой: хотите продолжать бизнес с Тегераном — рискуете стать персоной нон-грата во всем западном мире.

Пик нового давления пришелся на 2011–2012 годы и моментально дал плоды. С 2001 по 2010 год иранская экономика на фоне высоких цен на нефть росла в среднем на 4,5% в год, а уже в 2012 году ВВП упал почти на 4%. В следующем году — тоже падение, на 1,5%. Инфляция c 10% разогналась почти до 40%[51].

Давление на Тегеран при Обаме и по сей день служит примером максимально успешного использования санкций за всю новейшую историю. Всего за пару лет политическая элита Ирана поняла, что развиваться в таких условиях невозможно. В итоге в 2013 году на выборах в стране победил Хасан Рухани, который открыто заявлял о намерении договориться с США.

Почему политика санкций сработала, да еще так быстро? Во-первых, США воспользовались отработанными ранее приемами на принципиально новом уровне. Санкции, очевидно, нанесли экономике серьезный удар. Во-вторых, Вашингтон на этот раз действовал не в одиночку — в кампании давления приняли участие почти все основные мировые державы. Наконец, санкции вводились только за ядерную программу и с конкретной целью — изменить позицию Тегерана по этому вопросу. Иными словами, эффективное давление сочеталось с понятными и исполнимыми требованиями.

***

Аэропорт имени имама Хомейни в Тегеране не производит впечатление совсем уж глухого захолустья, но и продвинутым его тоже не назовешь. Если делать скидку на санкции и проблемы страны — вполне сносно: есть эскалаторы, ленты для багажа, пара кафе в зоне прилета, еще парочка в зоне вылета после паспортного контроля. Аэропорт как будто лет на двадцать отстал от международных стандартов, но по меркам начала нулевых все вполне достойно.

Перед посадкой на самолет пассажиров досматривают представители Корпуса стражей исламской революции. Местные говорят, когда в 2016 году международные санкции сняли, тут же нашелся западный подрядчик, который взялся реконструировать аэропорт. Власти страны были только за, но тут в дело вступил КСИР: представители корпуса заявили, что это стратегически значимый объект и из соображения безопасности западной компании сюда нельзя. В итоге управляет воздушной гаванью компания, аффилированная с Корпусом. Иностранцев не пустили даже в краткий период «медового месяца» после снятия санкций.

Прямо напротив выхода из аэропорта, по ту сторону шоссе, гостей столицы встречает большой отельный комплекс Rexan&Remis. Заметно, что отель выглядит куда современнее, чем аэропорт, совершенно другой уровень. Эту гостиницу словно специально поставили здесь, чтобы она бросалась в глаза прилетающим и напоминала: так могло бы быть в Иране, если бы эксцентричный президент США Дональд Трамп не вернул санкции.

Когда Обама и Рухани договорились о ядерной сделке, мировые отели стояли в очереди, чтобы прийти в Иран. (Все международные сети покинули страну сразу после 1979 года.) Первой в середине 2010-х подсуетилась французская компания Accor, которая открыла здесь отель Novotel&ibis — как раз напротив аэропорта имени имама Хомейни. Однако Accor о своей расторопности вскоре пожалела — в 2018 году Трамп не просто вернул санкции, но и принялся их целенаправленно ужесточать. Все прочие сети свои отельные проекты свернули, и Novotel&ibis остался единственным европейским отелем, который успели построить в окно нормализации ирано-американских отношений. В том же 2018 году компания Accor из-за санкционного давления ушла из Ирана, а отель переименовали в Rexan&Remis. Не осталось ни названия, ни французской компании — только красивое здание, памятник исчезнувшим возможностям.

Похожим памятником стал и Iran Mall — огромный торговый центр на западе Тегерана. Его открыли весной 2018 года в расчете на массовый приход западных брендов и сытые годы впереди. Увы, ничего подобного не случилось. Молл все так же огромен и местами весьма неплох, там есть даже единственная в Иране крытая хоккейная площадка. Однако большую часть торгового центра занимают пустые, никем не занятые площади. Они так и ждут своего часа, когда страна наконец разбогатеет. Сколько времени займет ожидание, никто не знает.

Крушение надежд

С 2013 по 2015 год Вашингтон и Тегеран договаривались об условиях ядерной сделки, в 2016 году она вступила в силу. В Иране эту новость встретили с огромным воодушевлением: Хасан Рухани, идеолог сделки, и глава МИД Мохаммад Джавад Зариф, ключевой переговорщик, превратились в национальных героев. С Исламской республики сняли не все санкции, но страна освободилась от ограничений, которые имели отношение к атомной программе (то есть самых значимых), включая банковские и санкции на экспорт нефти. Однако уже в конце 2016 года в США на выборах победу одержал Дональд Трамп, который публично обещал расторгнуть соглашение с Ираном. В течение 2017 года мировой бизнес выжидал, не сворачивая текущие проекты с Ираном, но и не начиная новые. В 2018-м Трамп выполнил свое обещание, вернув все старые санкции в отношении Ирана. Не заставили себя ждать и новые.

Объективных причин для выхода из ядерной сделки у Трампа не было: Иран исправно выполнял все условия соглашения, а его атомная программа стала самой прозрачной в мире, что подтверждали авторитетные эксперты[52]. Все подозрения по поводу ядерного оружия относились к периоду до 2004 года. Никаких доказательств, что Тегеран с 2016 года делал какие-либо шаги для обретения ядерного оружия, нет и по сей день.

На этом вопросе стоит остановиться чуть подробнее, потому что ядерная программа Ирана по понятным причинам волнует многих. Из моего общения со специалистами по атомной энергетике можно сделать следующие выводы: теоретически Исламская республика может разработать собственную ядерную бомбу, но не в одночасье, и Тегеран хорошо понимает все риски, связанные с таким решением. Во-первых, на производство такого оружия потребуются месяцы (по разным оценкам, от девяти до восемнадцати). К тому же сделать это втайне от всего мира, с учетом современных средств разведки, не получится, а это означает, что США, Израиль или другие противники Ирана с высокой вероятностью смогут нанести упреждающий удар. Во-вторых, ядерный Тегеран скорее всего утратит поддержку Пекина и Москвы, так как ни Китай, ни Россия не хотят расширения клуба ядерных держав, даже за счет своего ситуативного партнера. Поэтому сейчас Иран постепенно работает над ядерной программой, строит новые, более совершенные центрифуги и понемногу увеличивает собственные запасы обогащенного урана, но не переходит черту, после которой вернуться назад будет невозможно. Нет гарантий, что это не изменится со временем, но сейчас угрожать возможностью сделать атомную бомбу для Исламской республики гораздо выгоднее, чем на самом деле ее произвести.

В главе об отношениях с США я уже упоминал, что Трамп практиковал странный подход к Ирану: скорее всего, успех Обамы вселил в президента-республиканца надежду, что достижение с давлением на Иран можно не только повторить, но и развить. В этот раз ни о какой международной легитимности речи не шло, поскольку и ЕС, и Китай, и Россия — все крупнейшие международные игроки, кроме США — выступили против одностороннего выхода Вашингтона из соглашения. Не было в политике Трампа и другой необходимой составляющей успеха — понятных и исполнимых требований. Вашингтон хотел от Тегерана всего и сразу: ядерных ограничений, отказа от ракетной программы и активной региональной политики. Санкции Трамп тоже вводил за все подряд: ядерную и ракетную программы, поддержку терроризма, нарушения прав человека. С тех пор фактически любой бизнес с Ираном стал потенциально токсичным. Даже фармацевтические компании принялись уходить из Исламской республики.

Успеха такой подход принести не мог, зато продемонстрировал американскую мощь. Оказалось, что Вашингтон за минувшие годы разработал настолько эффективную санкционную «дубину», что санкции США практически равны международным. В Евросоюзе попытались создать механизм для ведения бизнеса с Ираном в период давления Трампа — из этого ничего не вышло.

Без санкций Иран прожил меньше одного года: этот период пришелся на 2016-й, и именно тот год показал рекордный рост ВВП с 1991 года, почти 9%. 2017-й уже был отравлен ожиданиями следующих шагов Трампа: темпы роста иранского ВВП сократились до 3%. Возвращение санкций вовсе развернуло ситуацию вспять, начался регресс: ВВП Ирана в 2018 году упал на 2%, в 2019-м — еще на 3%. Паника на валютном рынке поначалу была настолько сильной, что несколько месяцев в 2018 году по всей стране не работал обмен валюты — власти его запретили.

Еще важнее, что западный бизнес и значительная часть остального мира сделали из кульбита Трампа достаточно однозначный вывод: с Ираном лучше не связываться. Вложишь деньги в крупные проекты, а потом отношения с Америкой вновь испортятся и санкции оставят тебя у разбитого корыта. Поэтому даже если представить, что текущие санкции в какой-то момент снимут, вряд ли Иран ждет море желающих вложиться, сравнимое с 2015–2016 годами. Тогда европейцы конкурировали за право инвестировать в Иран, веря, что в Исламской республике начинается новая страница и надо как можно быстрее занять нишу на этом перспективном рынке.

Ошибочно думать, что санкции касаются только отношений с западными странами. Многие считали, что европейских инвесторов просто сменит Китай. Пекин и правда на фоне санкций стал главным торговым партнером Ирана, заняв место Европейского союза. Однако и ирано-китайская торговля из-за санкций упала в 2,5 раза: в период без санкций в 2017 году стороны наторговали на $37 млрд, а в 2022-м — менее $16 млрд[53].

Похожая история произошла и с Объединенными Арабскими Эмиратами. В середине 2000-х эта страна считалась главным финансовым хабом Ирана. Торговый оборот между государствами ежегодно рос на 30%: с $2,2 миллиарда в 2001 году до впечатляющих $24 миллиардов в 2010-м. Но потом пришли санкции. Формально Эмираты к ним не присоединились, но к давлению со стороны Запада прислушались. Многим иранцам начали закрывать счета, перестали продлевать вид на жительство. Торговля Ирана с ОАЭ в начале 2020-х оставалась значительной — на уровне $13–14 миллиардов[54]. Но это далеко от рекордных показателей прошлых лет, не говоря уже о том потенциале, который просматривался до введения жестких санкций. В этом вопросе, как и во многих других, введение жестких санкций в 2011–2012 годах делит историю Исламской республики на «до» и «после».

Главная проблема

К началу 2024 года макроэкономические показатели Ирана не выглядят чем-то ужасным. Восстановительный рост после экономического шока от демарша Трампа еще продолжается. 2020 год показал рост реального ВВП в Иране около 3,5%, 2021 — почти 5%, затем в 2022 — чуть меньше 4%, а в 2023 рост составил около 5%.

Однако это подсчеты в иранских риалах, подверженных инфляции. Как отмечают эксперты-экономисты, в долларовом выражении ВВП снизился с $554,8 млрд в 2022 до $403 млрд в 2024[55]. При этом на душу населения в этот же период ВВП упал с $6,528 до $4,741. То есть в долларовом выражении покупательная способность рядовых иранцев за год обрушилась на 28%. Число людей за чертой бедности растет.

Народу Ирана было бы легче перенести проблемы с экономическим ростом, не сопровождайся они сумасшедшим взлетом цен. На волне ядерной сделки Рухани победно заявлял, что инфляция в 2016 году составила всего 7%, в 2017 — 8%. Однако после возвращения Трампом санкций в 2018 году инфляция моментально подскочила почти до 20%, а в 2019-м — до 40%. Примерно на этом уровне — 40–50% — она и сохраняется в последующие годы. И это только официальные цифры, критики утверждают, что реальная инфляция в полтора-два раза выше.

Не менее остро стоит вопрос девальвации валюты. В начале 2018 года за один доллар в обменниках предлагали чуть больше 40 тысяч риалов. В начале 2023 года за доллар уже давали около 500 тысяч риалов — за пять лет национальная валюта обесценилась к доллару в 12,5 раз. Туристы регулярно выкладывают в соцсети видео, где за 100–200 долларов получают гигантские пачки иранских денег. Без местной банковской карты (а международная не работает) ты обречен таскать с собой огромное количество купюр.

Основная причина экономических сложностей в Иране кроется не во внешних факторах — санкциях или внешней торговле — а во внутренних. Сумасшедшая инфляция вызвана чудовищным дефицитом бюджета: чтобы покрыть его, власти Исламской республики вновь и вновь включают печатный станок, что ведет к дальнейшему обесцениванию местной валюты. Другие проблемы: коррупция, недостаток валюты, разрыв цепочек поставок из-за санкций — несомненно, тоже играют свою роль. Но главная причина структурных проблем — все же бюджетный дефицит, вызванный неэффективной социальной политикой. Не Трамп, не Обама и не какой-то еще внешний враг придумали бензин по 5 центов за литр, бесплатное электричество для мечетей, «субсидированные» доллары для ключевых экспортеров в 5–10 раз дешевле рынка и прочие расходы, камнем висящие на бюджете. Исламская республика сама развернула социалку, которую не может потянуть.

Недостаток зарубежных инвестиций — еще одна беда Ирана. Понятно, что западный бизнес в эпоху санкций в страну, мягко говоря, не рвется. Но существуют и другие страны, которые, в теории, могли бы выступить в качестве инвесторов, для них надо лишь создать соответствующие условия. Об этом сегодня нет и речи: инвестировать в Иран — дело не для слабонервных. Иностранцам вообще сложно в Исламской республике, даже на бытовом уровне: без знакомств они не могут нормально открыть банковскую карту, даже если у них есть вид на жительство. Получить, а потом продлить рабочую визу — тоже тот еще квест. С бизнесом еще тяжелее, хотя бы потому что местные спецслужбы всегда норовят отобрать самые ценные активы под предлогом угрозы безопасности. Так, например, случилось с крупнейшим оператором такси и доставки «Снапп». Британско-немецкие инвесторы нашли способ выйти на иранский рынок и построить вполне качественный аналог «Убера». Судя по всему, речь шла об особых личных договоренностях с иранскими властями, поскольку формально стартап числится как иранский. Однако затем к инвесторам пришел Корпус стражей исламской революции и убедительно попросил продать контрольный пакет подконтрольному им предприятию. Предложение, от которого нельзя отказаться.

Никуда не исчезают в Иране такие особенности местной культуры как коррупция и кумовство. Кроме того, почти все крупные предприятия так или иначе аффилированы с государством, а тот же КСИР контролирует примерно 15–20% экономики. Все это не добавляет местным производителям товаров и услуг конкурентоспособности.

Иными словами, настоящая причина печального состояния иранской экономики — не санкции. Они лишь служат катализатором имеющихся проблем. Подобно тому, как плохое удобрение заставляет быстрее всходить все растения в почве (а больше всего в ней сорняков), так финансовые ограничения оставляют страну вариться в собственном соку, усугубляя структурные недостатки экономики.

Однако парадокс на этом не исчерпывается: несмотря на то, что санкции не вызвали главные проблемы Ирана, а лишь усугубили, теперь эти проблемы практически невозможно решить без снятия ограничений. Чем дольше действуют санкции, тем больше страна нуждается в серых схемах для их обхода. А чем больше в экономике непрозрачных зон, тем пышнее расцветает коррупция. Для борьбы с ней необходимы подотчетность и прозрачность, но как их добиться, если вся страна прибегает к незаконным путям обхода западных финансовых ограничений? Пока Иран просто не может торговать собственными товарами в открытую — санкции не дают.

Причем эта проблема затрагивает даже смежные области вроде экологии. После революции 1979 года Иран поставил задачу выйти на самообеспечение базовыми продуктами питания и отчасти преуспел, но одним из последствий стало повсеместное распространение сельскохозяйственных культур, которые требуют много воды — например, риса. Как результат — в Иране принялись массово строить плотины и колодцы, в итоге на фоне глобального потепления страна постоянно сталкивается с засухами. Чтобы решить проблему, необходимо перестроить экономику, отказаться от водоемких культур и заменить их более подходящими для нынешней экологической ситуации. Реализовать такой план было бы очень сложно даже в развитой и богатой стране, но в сегодняшнем Иране это невозможно в принципе. Такое переустройство производства требует глубокой интеграции в мировую экономику — пока действуют санкции, об этом можно лишь мечтать.

Санкции не просто умножают экономические дисбалансы, существующие в Иране; они еще и блокируют возможные пути их решения, хотя изначально не санкции вызвали эти проблемы. Получается замкнутый круг, выхода из которого не просматривается.

***

Она приехала ко мне в Тегеран зимой, и мы сразу отправились на пару дней на остров Киш, главный иранский курорт в Персидском заливе. Здесь мне особенно нравится велодорожка вдоль всего побережья — берешь в аренду велосипед или электроскутер, и можно объехать весь остров за несколько часов.

Вернуться в Тегеран нам предстояло утром, но за несколько часов до вылета пришла СМС: самолет задерживается, вылет будет днем. Задержка рейсов для иранских авиакомпаний — дело обычное. Детали в дефиците из-за санкций, что делает обслуживание самолетов значительно более трудоемким, чем в странах, незнакомых с санкционным бременем. Чуть позже пришло еще одно сообщение: вылет вечером. Мы сидели и думали, как провести вдруг появившееся свободное время.

— А давай зайдем в пару местных бутиков, — предложила она. — Ты же мне говорил, что Киш — это центр шопинга в Иране.

Остров — свободная экономическая зона и сюда действительно легче ввести зарубежные товары. За день до этого мы за 100 долларов в день взяли напрокат «Шевроле Камаро» — желтую, словно Бамблби из «Трансформеров». На Кише вообще полно западного автопрома: «Мустанги», «Шевроле», даже «Мазератти». Излюбленное развлечение иранцев — приехать сюда на денек погонять на авто, которых в самом Иране днем с огнем не сыщешь.

Мы зашли в один из первых попавшихся бутиков у моря. Небольшой, но модный магазин, примерно 80% ассортимента — одежда испанского бреда «Зара».

— Прошлогодняя коллекция в основном, — сказала она. — Интересно, что иранцы готовы лететь из Тегерана на острова, чтобы купить «Зару», которая у нас в России на каждом шагу. Такие простые вещи, как косметика, одежда — здесь серьезная проблема.

— Как же здорово жить в стране, где нет таких проблем и не приходится жить под санкциями, — заключила она, выходя из магазина.

И мы поехали в сторону аэропорта. На дворе было 23 февраля 2022 года.