Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями

Парадокс третий Шиизм до мозга костей

Насколько религиозен современный Иран? Власти Исламской республики на этот вопрос ответили бы «на сто процентов»: у мусульман-шиитов, составляющих абсолютное большинство населения страны (как и у находящихся в меньшинстве иранских суннитов), нет возможности сменить религию и за пределами Ирана страна прочно ассоциируется с фанатичной верой. Однако реальность сложнее: за десятилетия правления исламистов накопилось разочарование и сформировалась серьезная прослойка граждан, которые скептически относятся к исламу и вовсе не считают себя мусульманами. Впрочем, и эти люди не полностью свободны от шиитских догм и практик: они настолько въелись в повседневную жизнь иранцев и переплелись с национальной культурой, что даже неверующие, испытывающие к государству только ненависть, в сердцах выкрикивают мусульманские изречения.

Сентябрь 2020

Сижу в гостях у иранской семьи в Тегеране. Родители живут в северных районах страны на каспийском побережье, но приехали погостить к дочери в столицу — она снимает простенькую квартиру, но в неплохом районе. Дочь регулярно жалуется на скучную офисную работу, маленькую зарплату и в свои 30 лет вряд ли полностью себя обеспечивает. Получать «финансовую подпитку» от родителей даже в таком возрасте — обычное дело для иранской молодежи.

Иранские квартиры, как правило, отличаются непривычно большой площадью. Нормальное жилье обычной иранской семьи — около 100 квадратных метров. Причем в центре планировки, как правило, большой зал-гостиная, где проходит большая часть жизни семьи. Там может одновременно сидеть школьник и делать уроки, пожилой родственник смотреть телевизор, мать семейства — готовить. Но площадь съемной квартиры, где мы сидим, около 50 квадратов — по меркам столицы близко к абсолютному минимуму. По ковру бегает толстенький шпиц, выпрашивая у хозяев и гостей что-нибудь со стола. Отец семейства, в отличие от матери и дочери, держит дистанцию с собакой и не дает ей к себе подходить.

— Я смотрю, вы не очень любите собак в доме, — говорю я ему. Он в ответ хмыкает.

— Да, папа! А вот почему, кстати, ты не любишь собак в доме? — бойко подхватывает наш разговор его дочь.

— Она грязная, и грязь несет в дом, — пожимает он плечами.

— Наш отец взглядов традиционных, — в голосе дочери слышится некоторый укор. Логично: в мусульманских странах часто встречается пренебрежительное отношение к собакам, хотя прямого указания на это в Коране нет. — Даже в Исламской революции принимал участие.

— Все тогда принимали участие. И я тоже, — угрюмо реагирует отец. Гордости в его голосе не слышно.

— А сейчас все жалеют, что привели к власти этих мулл! — восклицает дочь. — В ваше-то время все были религиозные, а в наше — никто.

Очень смелое заявление для страны, где атеизм официально запрещен, как и переход из ислама в любую другую религию.

— Ты правда считаешь, что в Иране нет религиозных людей? — спрашиваю я.

— Среди нашего поколения — никого. Это я точно знаю!

— Слушай, я ходил с паломниками к границе Ирака, видел там огромные толпы. Понятно, что среди твоих друзей религиозных нет, но это же не значит, что их нет вовсе.

— Лично я ни одного не знаю, — отрубает девушка.

Как ни странно, она говорит правду: можно прожить всю жизнь в Исламской республике, где 98% населения официально причислены к мусульманам, сотни тысяч людей каждый год участвуют в религиозных шествиях, едут в паломничества и громко плачут во имя имама Хусейна, и при этом существовать во вполне комфортном «пузыре» атеистов. Как это возможно в стране со столь суровым отношением к религии? Дело в том, что Исламской республике достаточно соблюдения внешних ритуалов, связанных с исламом. Да, девушкам обязательно покрывать голову, а продажа алкоголя строго запрещена, но никто не будет контролировать, ходите ли вы в мечеть, читаете ли намаз и соблюдаете ли пост. Иными словами, здесь бок о бок живут те, кто ислам не принимает и даже ненавидит и те, кто вполне искренне и последовательно остаются правоверными мусульманами.

Ашура

Каждый год в Иране наступают дни, когда сложно поверить, что здесь вообще встречаются неверующие. В эти дни улицы городов преображаются, и чем традиционнее регион, тем сильнее меняется все вокруг. На севере Тегерана, где живут самые зажиточные иранцы, все остается примерно таким же, разве что местами можно увидеть палатки, где бесплатно разливают чай. Зато в гораздо более бедном и традиционном Кашане центральные районы сплошь завешаны черными знаменами, а на многих улицах появляются декорации, изображающие иранскую пустыню в ранние средние века: песчаные колодцы, глиняные хижины, декоративные пальмы.

Не обходится и без театра — обычно где-то на площади появляются люди в бутафорских шлемах с перьями и устраивают постановочную битву. Все понятно интуитивно: плохие — в красном, хорошие — в зеленом. Где-то неподалеку бесплатно раздают еду. В очередь встают все подряд: и бедные, и те, кто совсем не нуждается в помощи.

Люди, все как на подбор в черных рубашках, битком набиваются во внутренние дворы мечетей и специальных зданий для проведения шиитских мистерий — хусейние. На сцене перед ними выступает человек, распевая в микрофон. Собравшиеся бьют себя ладонями в грудь, подчиняясь ритму его выступления. Атмосфера — как на рок-концерте.

Наконец, на улицах можно увидеть странные процессии: караваны из людей на верблюдах и лошадях, в шлемах и доспехах, с повозками, рядом идут пешком женщины и дети. С одной из повозок людям на улицах раздают куски сырого мяса.

Что же это за праздник, по поводу которого устраивают столь странный карнавал? В том-то и дело, что речь не о празднике. Это траур Ашура. Каждый год в первую декаду мухаррама, первого месяца мусульманского календаря[28], иранцы плачут по трагически погибшему в седьмом веке имаму Хусейну — внуку пророка Мухаммада. Черные цвета — знак скорби, декорации на улицах воспроизводят атмосферу места, где был убит имам. Народный театр, тазийе, тоже несет соответствующий религиозный смысл — актеры разыгрывают сцены из жизни Хусейна и его сподвижников. А в мечетях поют траурные гимны, и собравшиеся бьют себя в грудь в знак скорби. Еда, которая бесплатно раздается на улицах, считается благословенной. Это же относится к кускам сырого мяса. Наконец, караван символизирует оставшихся в живых и плененных сторонников имама, которых войска врага ведут прочь из Кербелы — места последней битвы Хусейна.

Есть в этих церемониях и те, кто ходит с цепями и бьет себя ими по спине. Однако цепи эти обычно пластмассовые, самобичевание условное. Бить себя всерьез — до крови, как принято во многих шиитских общинах, — в Исламской республике запрещено законом. Ненастоящие цепи лишь добавляют к атмосфере народного карнавала, пусть и по траурному поводу. Но чтобы понять, к чему вообще это все, не обойтись без краткого экскурса в историю шиитского ислама.

«Кто такой Хусейн?»

Именно с этой фразы начинаются многие ролики и тексты, рассказывающие неофитам о шиитской трактовке ислама, которую исповедует абсолютное большинство иранских мусульман. После ответа на вопрос (Хусейн — внук пророка Мухаммада и третий имам, то есть законный глава всех мусульман мира, живший в 626–680 годах) следуют рассказы о редком благородстве Хусейна, вероломстве его врагов и о том, как он спас ислам.

Формально шиитская генеалогия считает первым имамом Али, зятя и двоюродного брата пророка Мухаммада. Шииты верят, что только прямые потомки посланника имеют право возглавлять государство мусульман — халифат (у суннитов, более многочисленного течения в исламе, община правоверных, умма, вольна выбирать халифа самостоятельно). Сам Мухаммад наследников не оставил — мальчики у его жен рождались, но все умерли во младенчестве. Зато наследники были у его дочери Фатимы, вышедшей замуж за Али. Эту линию шииты и считают единственной законной.

Одним из сыновей Али и Фатимы как раз и был Хусейн, который в конце VII века принял участие в борьбе за власть в халифате. Если судить по результату, вышло крайне неудачно — его отряд из нескольких десятков человек попал в засаду, устроенную последователями халифа Язида I из династии Омейядов (645–683), и был полностью уничтожен в районе Кербелы на территории современного Ирака в 680 году.

Однако именно этот сюжет породил огромный пласт религиозных мифов, которые легли в основу современного шиизма. Мученичество стало стержнем, вокруг которого строится шиитская идентичность: это вера меньшинства, потерпевшего поражение, но выжившего и сохранившего праведность. Соответственно, в центре религиозного культа оказывается не праздник, а траур. Официальные выходные в Иране сегодня приходятся на дни смерти одиннадцати шиитских имамов. (Последний, двенадцатый имам, по преданию, не умер, а «сокрылся», чтобы вернуться в Судный день — современные власти Ирана, включая рахбара, позиционируют себя как местоблюстителей, которые «придерживают трон» до возвращения имама). И главный из этих траурных выходных — это Ашура, которая проводится в день гибели имама Хусейна. А через сорок дней после Ашуры следует другая дата — Арбаин, когда шииты совершают массовое паломничество к гробнице Хусейна в Ираке. Паломничество, которое не останавливается и по сей день — и однажды я принял в нем участие.

Арбаин. Октябрь 2019 года

— Билетов в Керманшах нет и не будет! — недовольно, даже с возмущением сказал мне продавец в автобусном терминале «Азади» в Тегеране. А я-то собирался доехать от Тегерана до Керманшаха на автобусе, а там найти транспорт до иракской границы, куда устремлялись паломники на Арбаин. Но оказалось, что в эти дни все билеты раскуплены давным-давно. Впрочем, решение моментально нашлось само.

— Тебе надо в Керманшах? — спросил меня незнакомец, как только я отошел от билетной стойки. — Я покажу, где стоят савари до Керманшаха.

Савари — один из самых распространенных видов транспорта в Иране, если надо добраться из города в город. Что-то вроде BlaBlaCar: обычный легковой автомобиль превращается в маленькое маршрутное такси. Помимо водителя, в машину садятся четыре пассажира, каждый платит только за свое место спереди ехать чуть дороже, чем сзади.

— А куда конкретно едешь?

— Пропускной пункт на границе, «Хосрови».

— Прямо на границу? Я могу тебя довезти. Стоить будет в два раза дороже, чем до Керманшаха.

Я соглашаюсь, и примерно в десять вечера мы выдвигаемся. Все мои спутники в автомобиле — курды, их народ компактно проживает и в Иране, и в Ираке, а еще в Сирии и Турции. По Тегерану водитель едет спокойно и размеренно, но стоит выбраться из города и попасть на гористый серпантин, как резко начинаются гонки. Он проходит повороты на скорости 140–150 километров в час, пускает двойную сплошную между колес, лихо обгоняет по встречке. На такой скорости кажется, что от столкновений и немедленной встречи с двенадцатью ­имамами в лучшем мире нас спасают считанные сантиметры.

В районе двух ночи мы доезжаем до автобусного терминала в Керманшахе. Спутники-курды расходятся, а я проделал только половину пути, только вот мой водитель, похоже, передумал везти меня до границы. Вместо этого он нашел мне другого водителя. «Садись вон в ту машину», — говорит он мне.

Пересаживаюсь в черный «Пежо», в салоне меня встречают три нахмуренных человека в черных рубашках. «Бандиты», — сразу подсказывает российский бэкграунд. Кажется, я попал в историю… но вот мы трогаемся с места, и старший в компании вдруг громко провозглашает: «Салават беферестим!», то есть «Пошлем благословение!», а присутствующие хором отвечают по-арабски: «Да благословит Бог пророка Мухаммада и его род!».

Да, бандитами тут и не пахнет. Черные брюки и рубашки — обычный наряд паломников, которые на Арбаин решили отправиться в иракскую Кербелу.

— Я уже пятый раз еду в Кербелу, — рассказывает мне старший из «бандитов», оказавшихся набожными мусульманами. — Сейчас пересекаем границу и в Багдад на автобусе. После поедем в Наджаф, а оттуда уже пешком до Кербелы.

— А не опасно сейчас ехать в Ирак? — спрашиваю я.

Опасаться есть чего. КПП «Хосрови» до 2019 года был закрыт для паломников из-за того, что в непосредственной близости находились территории, подконтрольные ИГИЛ[29]. Теракты против шиитов, особенно на Арбаин, в Ираке случаются регулярно.

— Конечно, опасности есть. Но я же делаю это ради Хусейна. Раз уж он пожертвовал собой ради нас, то и мне бояться нечего.

Беседа как-то сама собой переключается на политику. Попутчики, как и полагается религиозным иранцам, поддерживают местных консерваторов.

— Да все эти политики ничего не стоят! - говорит мне паломник помоложе. — Хотя у нас в Мешхеде есть один хороший человек, который может стать президентом — Раиси.

— Не станет он президентом! — перебивает его старший. — Такие честные люди, как он, никогда не становятся президентами.

— Все, приехали, — обрывает нашу беседу водитель. — Дальше я вас уже не смогу везти.

Машина останавливается, мои спутники быстро прощаются и уходят. Я пытаюсь осмотреться. На часах пять утра, вокруг куча народа, пыли и машин. Постепенно я начинаю понимать, где нахожусь. Мы посреди пустыни, автомобильная дорога здесь обрывается. Впереди проход в сторону границы с Ираком, но он перекрыт грузовыми контейнерами, туда не пускают, остается только ждать. Ирак открывает границу на час-два в день, и никто не знает, когда именно это произойдет сегодня. «Вчера только в два часа дня границу открыли», — слышу, как поясняет паломникам иранский пограничник, стоящий прямо на контейнере. Кстати, в этой зоне ожидания нет ничего — ни магазина, ни места для отдыха, только большой фургон скорой помощи. Многие просто расстилают одеяла на асфальте и ложатся, никто не знает, сколько ждать. А между тем среди паломников хватает детей — часто им всего три-четыре года — а также инвалидов на колясках.

В районе девяти утра подъезжает грузовик, и волонтеры раздают всем желающим по маленькому пакетику молока и кексу. Я этому безумно рад, потому что никакой другой еды здесь нет и не предвидится.

***

Где-то к полудню иракцы наконец открывают границу. Огромная толпа: мужчины, женщины в черных чадрах, дети, колясочники — устремляется в узкий проход между контейнерами. Пограничники, возвышаясь сверху, криками советуют, как лучше проходить. Один из них подхватывает парочку детей, чтобы их не задавили в толпе, и переносит сверху по контейнерам.

Кое-как и я пробиваюсь с паломниками на другую сторону контейнерного ограждения. Но это еще далеко не граница — до нее километров пять. Нас ждут автобусы, мы набиваемся в них, едем минут пятнадцать. Все выходят, следуют через первый пропускной пункт: там иранские солдаты-срочники проверяют паспорта.

«Вот сейчас они как увидят, что я иностранец, и развернут, если не задержат», — думаю я. Но все проходит совсем по-другому: парень в форме мельком оглядывает документ и, дружелюбно улыбаясь, пропускает меня на ту сторону.

Еще полтора километра до границы надо пройти пешком. По пути встречаем несколько палаток, где бесплатно раздают еду. Обычно ограничиваются аддаси — чечевичной кашей, но у одной из палаток стоит духовное лицо в чалме и активно зазывает к себе. «Дорогие паломники, прошу на завтрак!», — кричит он в микрофон, и раздает белый сыр с хлебом.

Совсем недалеко от границы я встречаюсь с моим провожатым Надером. Это знакомый знакомого, который работает тут волонтером на раздаче паломникам гигиенических наборов. Он договаривается с хозяином местного отеля, чтобы я остался на ночь — обычным паломникам здесь ночевать нельзя. Людей слишком много и пограничная зона приспособлена только для того, чтобы они сразу миновали ее без остановок.

На следующий день я отправляюсь с волонтерами к иранскому КПП на границе. Неожиданно для меня мы без всяких досмотров обходим его слева и оказываемся на нейтральной территории. Мне становится не по себе — вокруг ходят военные в разных формах: армейские пограничники, КСИР, басиджи. «Если они узнают, что тут иностранец прошел мимо пропускного пункта, проблем мне не избежать», — думаю я.

Но мои опасения вновь оказываются беспочвенными. Вокруг все настроены дружелюбно, а про меня, похоже, думают, что я волонтер, такой же, как другие, кто раздает паломникам зубные щетки и влажные салфетки.

***

— Почему ты сюда приехал волонтерить? — спрашиваю я Надера.

— Я работаю в клинике в Тегеране, начальник каждый год нас отправляет сюда и оплачивает это. Это что-то вроде его добровольного пожертвования.

— А сам ты религиозный?

— Совсем нет, — без колебаний отвечает Надер.

— И сколько ты еще пробудешь здесь на границе?

— Еще пять дней. А потом думаю сам съездить до Кербелы. Буквально вчера решил.

— Так ты же сказал, что не религиозный!

— Это правда. Но интересно же — смотри, какие толпы людей идут туда, какое масштабное событие. Я ни разу не был в Ираке, думаю, один раз посетить Кербелу на Арбаин стоит.

***

Добраться до Ирака иранский паломник может несколькими способами. Самый простой — на самолете до Багдада, а там уже до Кербелы. Однако этот вариант не только наиболее дорогой, но и наименее почетный. Считается, что поход к гробнице имама Хусейна должен быть сопряжен с преодолением трудностей. Поэтому большинство доезжают до иранской границы наземным транспортом, переходят ее пешком, и дальше движутся на автобусе или попутках. Как и рассказывали мои попутчики из Мешхеда, заключительный отрезок пути в 75 километров — от Наджафа до Кербелы — принято идти пешком. Есть, конечно, особо фанатичные паломники, которые проходят пешком весь путь от родного города в Иране до гробницы Хусейна. Это наиболее похвальный и жертвенный выбор для верующих. Но таких смельчаков меньшинство.

Любопытно, что многие путешествуют почти без денег. Согласно традициям, паломники должны все на своем пути получать бесплатно. Именно поэтому на протяжении всего маршрута мы встречали палатки или иные точки с раздачей еды, которые устанавливали как власти Ирана и Ирака, так и просто верующие местные жители. Можно найти и места с бесплатным ночлегом. Впрочем, большинство все-таки пользуются платными отелями и транспортом.

Надер позже рассказал, что съездил в Кербелу и успешно вернулся. Он воспользовался одной из наиболее популярных опций: туда на попутном транспорте, а обратно — на самолете из Багдада в Тегеран.

Судьба моих знакомых из Мешхеда мне неизвестна. Вопрос не праздный, потому что возвращаются не все. Только в результате автокатастроф ежегодно в ходе паломнического путешествия в Кербелу погибают сотни иранцев. Еще больше жизней уносят болезни. Путешествие может быть весьма непростым даже для здорового молодого человека, а среди паломников немало пожилых и больных. Впрочем, правоверный шиит должен мечтать об уходе из жизни в ходе путешествия к Кербеле.

Власти Ирана всячески способствуют паломничеству: им это выгодно. Толпы иранцев на пути к гробнице имама Хусейна не просто символизируют единый религиозный порыв всего народа; они идут победным маршем Исламской республики. Саддам Хусейн, с которым Тегеран вел непримиримую борьбу, паломников из Ирана не пускал. Американцы в годы своего присутствия в Ираке тоже не слишком приветствовали иранских гостей. Но теперь ежегодно три миллиона паломников из Исламской республики без визы захаживают в Ирак на Арбаин, как к себе домой. Все это было бы невозможно без возросшей роли Ирана на Ближнем Востоке. Колонны паломников, шествующие в Кербелу на Арбаин, — символ нового ближневосточного порядка, где Тегеран может то, что еще недавно казалось недостижимым.

Мешхед

Если кто-то из правоверных иранцев не готов или не может поехать в Кербелу, альтернативу легко найти и на территории Исламской республики. Конечно, с местом мученической гибели имама Хусейна не сравнится ничто, но и другие святыни заслуживают поклонения. Одна из них располагается в городе Мешхед. Правда, путь туда тоже неблизкий, 900 километров от Тегерана.

Радиально-кольцевая система — привычный способ организации городского пространства во многих странах. Улицы лучами расходятся от центра города, где красуется, может быть, древняя крепость, а может, центральная площадь. Ровно так все обстоит и в Мешхеде, только там в сердце города стоит огромный мавзолей Резы, восьмого шиитского имама.

Святыня открыта в любое время суток. Пройдя через огромные арки, вы окажетесь в большом открытом внутреннем дворе. Затем нужно миновать еще один двор, и только потом можно войти в большое крытое помещение. Внутри него, по принципу матрешки, — помещение поменьше и там-то посетители оказываются у большого золоченного харама, то есть святыни — в данном случае места захоронения имама Резы. Толпы паломников стремятся прикоснуться к гробнице, а каждый второй фотографируется на память на ее фоне.

Формально заходить в мавзолей немусульманам нельзя. Но местные служащие не особенно пристают к посетителям с вопросами о вероисповедании, так что часто представители иной веры могут пройти внутрь без проблем.

Мешхед — крупнейший туристический центр Ирана и это чувствуется: вокруг мавзолея гнездятся сувенирные лавки, ларьки с мороженым и мелкие магазинчики, а улицы вокруг забиты отелями. Согласно официальной статистике, до пандемии Мешхед посещали 20–25 миллионов человек ежегодно: в основном речь об иранцах, но пара миллионов приходится и на шиитов из близлежащих стран: афганцев, иракцев и азербайджанцев. В Исламской республике и туризм исламский, но это еще не значит, что на нем нельзя делать бизнес.

Мавзолей стал своего рода градообразующим предприятием для трехмиллионного Мешхеда. Далеко не все паломники приходят сюда пешком и в простой одежде, думая лишь о том, как бы добраться до святыни. Здесь немало дорогих гостиниц с бассейнами, спа, стильных кафе и ресторанов. К услугам желающих развлечься в Мешхеде есть даже аэротруба. Кроме того, здесь процветает медицинский туризм. Особенно это актуально для иностранцев, которые приехали посетить мавзолей, а заодно и поправить здоровье у местных специалистов. В конце концов, дух и тело должны пребывать в гармонии.

Кум

В Иране две религиозных столицы: Мешхед играет роль основного центра паломничества и главного религиозного символа. Однако есть образовательная и административная столица — Кум. Здесь расположены самые известные семинарии, здесь же базируются офисы главных иранских марджей — высших духовных авторитетов в шиитской иерархии.

Кум расположен всего в трех часах езды от Тегерана, что делает его удобной альтернативой столичной жизни для тех, кто по-настоящему религиозен. Контраст между Тегераном и Кумом бросается в глаза сразу, как только сюда приезжаешь. Почти все женщины ходят в черных чадрах, на улицах регулярно звучит арабская речь — язык ислама — и много-много людей в чалмах. Рядовой житель Кума ходит в кожаных шлепанцах или не поднимает задники своих туфлей, ведь приходится постоянно их снимать и надевать — в мечеть в обуви нельзя. В обычном городском автобусе кто-нибудь нет-нет да вскрикнет: «Салават беферестим!» В ответ пассажиры покорно повторяют: «Cалли аля Мухаммад ва али Мухаммад ва аджиль фараджахум!»[30]. Впрочем, я это заклинание не повторял, и никакого осуждения со стороны других пассажиров не встретил.

По рассказам иранцев, Кум — еще и столица «временных браков». В Иране очень суровые наказания за проституцию, вплоть до смертной казни. Однако существует институт сиге — временного брака, который можно заключить хоть на день, хоть на час. Формально для этого даже не обязательно обращаться к посреднику — «дорогим брачующимся» достаточно определить сроки и произнести вслух по-арабски необходимую формулировку, обозначающую согласие. Однако желающие воспользоваться этой возможностью все-таки идут к духовному лицу, чтобы иметь документ-подтверждение. Эта бумага пригодится, например, при заселении в отель. По законам Исламской республики, девушку и парня в одну комнату можно пустить только в том случае, если они муж и жена. (К слову, не все отели в Иране разрешают заселяться парам с временным браком.) Также письменное подтверждение вашего бракосочетания нужно в случае вопросов со стороны правоохранительных органов — добрачный секс в Исламской республике считается уголовным преступлением[31].

Фактически сиге позволяет обойти запрет на проституцию. В большинстве городов Ирана, правда, секс-работницы обходятся без всякого сиге, действуя на свой страх и риск, но в религиозных городах этот институт брака все еще востребован. Впрочем, насколько реально он распространен, сказать сложно — никогда не проверял.

Как и Мешхед, Кум построен вокруг святыни. В центре города красуется мавзолей Фатимы Масумэ, сестры имама Резы, и по значимости местная святыня заметно уступает гробнице в Мешхеде. Однако важная административная и образовательная роль города с лихвой компенсируют это неравенство. В Кум приезжает немало иностранных студентов из Ирака, Афганистана, Азербайджана, Пакистана, даже Китая. Кто-то остается здесь и после учебы.

Бизнес здесь тоже процветает, в чем я однажды убедился. В тот день мы с моим приятелем, студентом религиозного университета Аль-Мустафы в Куме, сидели в лавке продавца перстней. Хозяин-пакистанец с пышной бородой, облаченный в традиционную арабскую галябею, свободную одежду, напоминающую платье, угощал нас чаем.

— Слушай, а покажи нам что-нибудь из того, что ты отправляешь за границу, — попросил его студент по-персидски. Торговец достал из кармана солидный перстень с кораническими надписями.

— Да нет, — продолжил мой спутник, — покажи что-то по-настоящему впечатляющее.

Пакистанец отправился за ширму, вернувшись со свертком, откуда выудил огромный перстень, исписанный арабской вязью. Я с позволения примеряю — перстень закрывает половину пальца.

— А кому вы это отправляете?

— Один мусульманин из США заказал, — ответил хозяин. — Есть заказы и из Англии. Вообще, по всему миру отправляем.

— А как же вы это высылаете туда из Ирана? Санкции ведь…

— Наш пакистанский друг — гражданин Великобритании, — улыбается студент. — Так что он без труда находит способ и отправить, и получить деньги.

— И за сколько вы продали такой перстень?

— Вот этот, большой, у нас заказали за 1000 долларов.

— А сколько он стоит здесь, в Куме?

— Этот делали под заказ, просто так в ларьке его не купишь. Где-то в 50 долларов вышло производство. А делаем прямо здесь, — хозяин указывает куда-то за ширму. Там местные умельцы и изготовляют чудесные перстни с маржой в две тысячи процентов. В Иране бы такой перстень обошелся куда дешевле. Но есть артефакты, которые раздобыть сложнее — например, как ни странно, портрет главного шиитского святого.

Запрещенный имам

— Слушай, а привези мне из Ирана плакат с имамом Хусейном! — попросил меня иранист Максим Алонцев накануне моей очередной поездки в Исламскую республику. — Ну, ты знаешь, они вроде запрещены по исламским канонам, но при этом в стране на каждом шагу.

Действительно, ряд мусульманских авторитетов выступает против того, чтобы изображать людей и животных: это считается попыткой уподобиться Всевышнему в творении. Но когда в Иран в VII веке пришел ислам, здесь уже существовала богатая традиция изобразительного искусства, не знавшая подобных ограничений. Соответственно, искусство продолжило развитие на стыке мусульманской и доисламской культур. Да и сам «запрет» на такие изображения в исламе нельзя назвать тотальным — шариатские правоведы более или менее едины во мнении, что нельзя изображать пророка и его сподвижников, а в остальном взгляды духовных лиц часто расходятся.

За годы существования ислама в Иране сложилась традиция религиозного изобразительного искусства, где людей, даже святых, рисовали постоянно. Самыми популярными стали шиитские имамы (Али, Хусейн, Реза и прочие) и сюжеты из их жизни. Речь шла скорее о народном творчестве, многие духовные лица его критиковали, но на корню эту практику никто не пресекал. Исламская республика традицию сохранила: формально изображать шиитских святых запрещено, но в кафе на стенах, в автомобилях и домах можно увидеть множество портретов Хусейна и Али.

Итак, за пару дней до возвращения в Россию я отправился искать такую «запрещенку» на площадь Революции в Тегеране, где стоят десятки магазинов с книгами. Где начинать поиски, я не имел ни малейшего понятия, поэтому направился к первому попавшемуся книжному ларьку.

— Где можно найти плакаты с имамом Али или имамом Хусейном?

В ответ мой собеседник снисходительно заулыбался:

— Не надо искать такие вещи там, где их нет. Ищи там, где они есть.

Столь философская реплика меня несколько ошарашила.

— Так у вас нет? — уточнил я.

— Нет, — ответил продавец.

— А где есть?

— Там, где они должны быть.

Последовало еще несколько раундов примерно таких же вопросов и ответов, и только после них мой собеседник дал сколько-нибудь ценное указание: «Иди вниз по улице, там слева есть пассаж с религиозной литературой».

Я дошел до указанного здания, где теснились полтора десятка магазинчиков с Коранами, сказаниями об имамах и прочими религиозными текстами.

— Мне нужны плакаты с изображением имама Али или имама Хусейна, — сказал я пожилому продавцу. Он в ответ достал несколько религиозных книг.

— Вот в этих свидетельствах есть информация о том, как выглядели имамы Али и Хусейн, — ответил он. Тут же открыл нужные страницы, разумеется, лишенные всяких картинок, и принялся показывать отрывки из священных текстов.

Понятно, что искал я совсем другое, и для старика это тоже было очевидно, но он следовал правилам игры. Несколько раз я повторил, что мне надо, он в ответ твердил, что изображений нет и советовал обратиться к описаниям. Наконец я сказал:

— Да тут на каждом шагу изображения имамов, даже на капотах машин имама Хусейна рисуют!

Мой собеседник сдался и посоветовал пройти еще полквартала вниз по улице. Там находится пассаж с типографиями, где можно найти разные плакаты. Туда я и направился, в указанном месте подошел к случайному магазину плакатов и озвучил свою просьбу.

— Ой, нет, это же запрещено! — сказал мой собеседник, и для убедительности даже закрыл глаза рукой, шокированный моей еретической просьбой. Тут же к нам подошли еще пара работников из других ларьков. Все они с интересом смотрели на меня и, улыбаясь, заявляли: нет, ну конечно, это невозможно, потому что запрещено.

Делать, вроде бы, нечего — я развернулся и пошел к выходу. Однако через минуту меня кто-то окликнул.

— Пиш-пиш, парень! — сказал молодой мужчина полушепотом. — Тебе нужен плакат с Хусейном? Пойдем за мной.

Он повел меня на второй этаж пассажа, там мы зашли в один из магазинчиков. «Выбирай», — сказал он, указав на стену, где красовалось с десяток изображений имама — уменьшенных макетов для плакатов. «В наличии у нас их сейчас нет, но мы можем напечатать любой, в течение получаса будет готово, — добавил он. — Имама Али нет, только Хусейн». Выбрав одного из Хусейнов, я попросил напечатать мне его в трех экземплярах. Вскоре всё было готово.

Вообще «нет, нельзя» в Иране очень часто означает «если очень хочется, то можно». Так, в Иране запрещено гулять с собаками, но собачники знают, в каких парках города полиция за это наказывает, а в каких — нет. В то же время есть и жесткие запреты: поди попробуй сфотографировать полицейского — в лучшем случае сразу заставят удалить фото, а в худшем задержат. Сами иранцы такие тонкие моменты хорошо чувствуют и знают, когда можно и нужно настаивать на своем, когда легко найти обходной путь, а когда преступать закон категорически нельзя. А вот для иностранца полностью прочувствовать этот многослойный культурный код — задача вряд ли посильная.

Страна шахидов

На улицах городов по всему Ирану на прохожих смотрят шахиды — герои, павшие за правое дело. Они изображены на стенах домов, специальных «рекламных» щитах, плакатах и растяжках. Большинство из них в военной форме — это солдаты, погибшие в ирано-иракской войне. Однако есть и невоенные: духовные лица или просто гражданские, чьи жизни унесли теракты. В их честь называют улицы, университеты, школы и больницы.

Шахиды — не только герои прошлого. Число мучеников регулярно пополняется новыми героями, благо горячих точек, где можно заслужить статус шахида, хватает и сегодня. Иранцы погибали на войнах в Сирии, Ираке, Афганистане, а также на границах в перестрелках с курдскими, арабскими и белуджскими сепаратистами, а то и просто с бандитами.

Исламская республика активно использует концепт шахидов, чтобы упрочить поддержку своей идеологии. Согласно официальной риторике, погибнуть за правое дело — высшее достижение для жителя страны, и каждый иранец должен быть очень рад, если ему выпала такая счастливая возможность.

Однако времена меняются, и современные военные конфликты, в которых участвует Иран, заметно уступают по интенсивности ирано-иракской войне. При этом герои стране нужны и Исламская республика охотно адаптирует концепт шахида под современные нужды. Так, в пандемию к шахидам начали причислять врачей и медсестер, погибших, защищая здоровье людей. Также шахидами признали все 176 пассажиров Boeing 737, который, согласно официальной версии, был по ошибке сбит ПВО ВС Ирана 8 января 2020 года под Тегераном. Последние, очевидно, ни за какое «правое дело» не боролись, а просто летели по своим делам, так что ни под какие критерии шахидов подпадать не должны. Однако руководство Исламской республики решило именно так сгладить эффект от трагедии, своеобразно извинившись перед жертвами.

Городской средний класс в Иране зачастую смотрит на культ шахидов с ехидством или даже отвращением. Однако сказать, что концепт изжил себя, нельзя. Насколько он все еще актуален, показала гибель легендарного командующего спецподразделением «Аль-Кодс» Касема Сулеймани в январе 2020 года. После того, как его убила американская ракета, пущенная с беспилотника, власти Ирана устроили телу военного «прощальный тур» и провезли его через несколько городов, включая Тегеран и Кум, где за гробом шли сотни тысяч человек. Военачальника похоронили в его родном городе Кермане, где желающих сопроводить шахида в последний путь собралось так много, что в начавшейся давке погибло более пятидесяти человек.

Шиизм везде

Ислам шиитского толка стал официальной религией Ирана только в XV–XVI веках, в историческом масштабе не так уж давно: государственность на территориях, контролируемых персидскими народами, появилась примерно в VII веке до нашей эры. А еще раньше на территории Ирана существовали неиранские государственные образования.

Однако к началу XX века Иран уже был глубоко традиционной шиитской страной. Секуляризм пытались продвигать лишь два шаха династии Пехлеви (1925–1979), и закончился такой курс абсолютным провалом — Исламской революцией 1979 года. Но даже сами шахи Реза и Мохаммад-Реза Пехлеви никогда полностью не отвергали исламское наследие: они, по крайней мере формально, сохраняли свою приверженность шиитской культуре и совершали паломничество в Мешхед.

При всех попытках обоих представителей династии Пехлеви создать вестернизированное общество, им удалось лишь сформировать узкую секулярную прослойку городской элиты, которая вряд ли превышала 10–20% от населения. Поэтому идеи Исламской революции легли на благодатную почву и исламистам, пришедшим к власти в 1979 году, удалось за короткий срок преодолеть всякое сопротивление других политических сил.

Удивительно, но Исламская республика смогла сделать то, что было не под силу прозападным шахам. По мере углубления проблем в стране население все с большей завистью засматривалось на опыт светских стран. Экономические сложности, коррупция, социальное неравенство в сочетании с навязываемыми исламскими нормами вроде обязательного ношения хиджаба постепенно формировали для многих черно-белую картину — во всех проблемах виноват ислам.

Понятно, что в нынешней Исламской республике невозможно представить честный соцопрос на тему: мусульманин вы или нет? По законам страны переход из ислама в любую другую религию карается смертной казнью. Родившийся мусульманином не имеет легального способа отказаться от веры.

Однако протесты осени 2022 года наглядно показали, как много сегодня в Иране открытых противников исламских порядков. Демонстрации охватили сотни городов, все без исключения провинции страны. Участие в этих акциях, где женщины сжигали платки, один из главных символов жизни по исламским правилам, приняли сотни тысяч человек. Но и до 2022-го по косвенным признакам было видно: общество меняется, и не в ту сторону, которая могла бы понравиться религиозным деятелям. Так, уже с конца 2000-х в Иране коэффициент рождаемости упал ниже 2.0, то есть приблизился к среднеевропейским показателям. Резко возросло и число разводов. В апреле 2021 года замглавы Министерства по делам спорта и молодежи Мохаммад Мехди Тондгуян признавался — 37% ­молодежи в стране ­заявляют, что не хотят ­образовывать ­семью[32].

В то же время религиозных людей в Иране все еще очень много, и речь не только о старшем поколении. Традиционно некоторые регионы, вроде провинций Кум и Хорасан-Резави, более религиозны, чем другие, поэтому там истово верует и молодежь. Кроме того, шиизм настолько глубоко интегрирован в иранскую культуру, что ее составляющие продолжают воспроизводить даже те люди, которые вовсе не считают себя верующими. Даже в толпе пьяных иранцев на молодежной тусовке за закрытыми дверьми я слышал восклицания «Йа Али!» или «Йа Абуль-Фазль!», которые используют как междометия. В ­первом случае поминают первого шиитского имама, во втором — одного из главных сподвижников Хусейна в битве при Кербеле.

Шиизм всплывает далеко не только в присказках и поговорках. Так, в 2009 году, когда Тегеран охватили антиправительственные протесты, в которых участвовали сотни тысяч человек, главный лозунг звучал так: «Йа Хусейн — Мир-Хосейн!». «Йа Хусейн» — это традиционный шиитский возглас, взывающий к имаму Хусейну, но в лозунге протестующие скрестили религиозную традицию с именем кандидата в президенты — Мир-Хосейна Мусави. Фактически речь шла о том, что он, будучи арестованным, стал собственным мучеником (шахидом) протестного движения.

В истории протестов 2022 года религиозные сюжеты были уже менее значимы, чем в 2009-м: все-таки главным их символом стал снятый головной платок, так что протестующие напрямую бросили вызов исламским порядкам. Однако и тогда на протестах нередко звучал лозунг: «Хаменеи Язид щоде, Язид русефид щоде!» — Хаменеи занял место Язида (убийцы имама Хусейна), преступления Хаменеи превзошли преступления Язида. То есть протестное высказывание снова отсылало к культовому противостоянию Хусейна и Язида. Даже те, кто выходит на улицы, бросая вызов Исламской республике, зачастую оперируют религиозными концептами в своей борьбе, настолько прочно в жизнь простых иранцев вошло шиитское мировоззрение во всем его своеобразии. Но все-таки есть вещь, которая для жителей страны еще важнее, чем религиозная идентичность, — и это национальное самосознание.