Семья и личная жизнь в Иране — тема, напрочь лишенная общего знаменателя: в Исламской республике соседствуют практики, которые, казалось бы, не могут сочетаться. В деревнях процветают патриархальные ценности, в то время как вся страна охвачена кризисом брака, а рождаемость в семье не повысить никакими поощрительными мерами. На одних территориях царит «матриархат», где женщина выступает де-факто главой семьи, на других до сих пор практикуют убийства чести, а пока страна уверенно идет по пути повышения среднего возраста вступления в брак, почти 30 тысяч девочек ежегодно выдают замуж в возрасте до 15 лет. Всю эту и без того непростую ситуацию запутывают еще и сложные и неоднозначные законы, в которых жесткий консерватизм соседствует с неожиданными послаблениями.
Чайлдфри по-ирански
— У меня две старшие сестры, обе замужем, в отличие от меня, — рассказывает мне 35-летняя жительница Тегерана Форуг.
История семьи Форуг — типичная для благополучной, при этом не самой богатой части среднего класса. Мать работает парикмахером, у отца своя мастерская, то есть он мелкий предприниматель. В 2010-е семья отдала под снос свой дом в классическом стиле в центральном Тегеране, чтобы на его месте построили четырехэтажное здание с несколькими квартирами. Для этого отец нашел застройщика и договорился с ним: последний получил бесплатно землю, построил дом и забрал в собственность два этажа. Остальные два этажа остались отцу как собственнику старого дома. Такие схемы в столице Ирана, где земля и недвижимость постоянно дорожают, используют повсеместно.
Выражаясь марксистскими штампами, происхождение у моей собеседницы вполне рабоче-пролетарское. При этом все три дочери получили высшее образование и успешно работают. Старшая — чиновница в одной из госструктур, средняя — в коммерческой фирме, младшая, моя собеседница — переводчица и преподавательница в университете.
— А дети у твоих сестер есть? — спрашиваю я.
— Нет. Средняя не хочет детей. Старшая хочет, но они с мужем решили, что пока не время.
— Пока? А сколько ей лет?
— Сорок один год.
Бездетные пары в Иране встречаются регулярно. Если спросить их о причинах, по моему опыту, скорее всего они начнут сетовать на сложные экономические условия — мол, квартиру мы снимаем, зарплата не такая большая, пока (или вообще) не можем позволить себе ребенка.
Экономические аргументы часто звучат и при обсуждении, почему пара не женится. В первую очередь, конечно, их используют мужчины: «На свадьбу денег нет, а семьи требуют полноценную церемонию со всеми вытекающими». Впрочем, многие сегодня в Иране женятся и без свадьбы — просто роспись в официальном органе. Но и тут все не просто. Согласно законодательству, при заключении брака стороны обязаны прописать мехрийе — своеобразный залог, который муж обязан выдать жене по первому требованию. Если мехрийе выдан не будет, жена имеет право обратиться в суд, и мужа посадят в тюрьму.
С помощью такой системы иранские законы гарантируют права женщин, ведь практически во всем остальном — включая право собственности на квартиру, право на опеку над детьми и так далее — муж в гораздо более выгодной позиции. Но отдать мехрийе он обязан, и не обязательно при разводе, а в любой момент, когда этого потребует жена.
Главная проблема с мехрийе в том, что и супруга, и ее семья часто настаивают на том, чтобы вписать в договор максимально большую сумму. Ее можно прописать в иранских туманах, в долларах или любой другой валюте, но обычно она фиксируется в золотых монетах (секке). В результате в брачном контракте часто оказывается сумма, которую муж просто физически не в состоянии предоставить по первому требованию (средний размер — 100 золотых монет, что больше 50 тысяч долларов), что может стать причиной для шантажа: если ты, милый муж, не сделаешь то, что я прошу, то я потребую мехрийе, а раз ты не можешь его выплатить, то ты сядешь в тюрьму. По состоянию на конец 2022 года из-за невыплаты мехрийе в иранских тюрьмах сидели 2300 человек[72]. Не каждый готов оказаться в таком положении, поэтому и жениться многие не торопятся.
Ценности нового общества
Иранцев можно понять, когда они говорят, что не вступают в брак и не заводят детей из-за экономических проблем. Но фундаментальная причина кроется все же не в экономике, а в демографическом переходе. Иран в этом плане идет в ногу со всем миром — коэффициент рождаемости в Исламской республике в последние годы составляет около 2.0 при среднемировом показателе в 2.3. Отношение к детям и семье меняется везде, ключевая причина здесь — переход от доиндустриального и аграрного общества к индустриальному и постиндустриальному.
В традиционном обществе вплоть до XIX века необходимо было иметь как можно больше детей. Новый ребенок, особенно мальчик — новый работник, а чем больше работников, тем выше шанс семьи не умереть с голоду. Но в результате индустриальной революции общество перестало зависеть от погоды, урожаев и площади обрабатываемой земли — новые технологии позволили производить пищу усилиями небольшого количества людей. Эти изменения в основном пришлись на XX век: в Российской империи на 1897 год 74% населения были заняты в сельском хозяйстве, а в России в начале 2021 года лишь 6%[73]. То же самое справедливо и для Ирана. В 1906 году количество людей, занятых в сельском хозяйстве, было эквивалентно 90% населения, а к 2021 году — лишь 16% (меньше, чем в среднем по миру, где этот показатель равен 23%)[74]. Сегодня рожать много, чтобы выжить, уже не нужно.
Более того, дети превратились в дополнительную экономическую нагрузку. В отличие от аграрного общества, где ребенок начинал работать с 14 лет, а то и раньше, сегодня взросление длится куда дольше. Ребенка надо обеспечивать, пока он не закончит школу, а то и вуз. Отсюда и формула «дети — это роскошь», справедливая сегодня для большей части стран мира.
Впрочем, иранский демографический кейс — не просто часть общемировой тенденции. Исламская республика потратила немало сил, чтобы снизить рождаемость в стране.
Борьба за сокращение населения
В значительной части мусульманских стран во второй половине XX века число жителей выросло взрывными темпами. Причина — так называемый второй демографический переход. С приближением индустриальной и постиндустриальной эпох не только снижается рождаемость: падает детская смертность, а люди начинают жить дольше — за счет распространения лекарств, акушерства, вакцинации, антибиотиков и прочих благ цивилизации.
Второй демографический переход приходится на тот период, когда рождаемость по инерции еще высока, а детская смертность постепенно сокращается. В Европе процесс шел относительно плавно: новые медицинские технологии приходили постепенно, одновременно снижалась рождаемость. Однако во второй половине XX века достижения западной медицины становятся массово доступными и быстро проникают в развивающиеся страны. В этих странах падает детская смертность, увеличивается продолжительность жизни — а детей заводят все еще очень много. (Снижение рождаемости придет и в эти страны, но позже.) В течение жизни одного-двух поколений население может вырасти в два-три раза. По данным Всемирного банка, население Египта в 1980 году составляло 43 миллиона человек, в 2020 году — уже 107 миллионов. В 1991 году в Афганистане жило 10 миллионов человек, в 2020 году — 40.
Аналогичная история наблюдалась и в Иране, причем второй демографический переход во многом совпал с первым десятилетием существования Исламской республики, и не случайно. Достижения западной медицины начали активно проникать в страну еще в эпоху Пехлеви, особенно во время правления Мохаммада-Резы, но при монархии скорее оставались привилегией элиты, и у большей части населения к современным лекарствам и клиникам доступа не было из-за экономических барьеров и неразвитой социальной политики. Исламская республика быстро продвинулась в этом вопросе. В частности, у иранок появилась возможность бесплатно рожать в больницах. К тому же исламисты, придя к власти, запретили контрацепцию и призывали всех рожать больше детей — на тот момент эти призывы были куда эффективнее, чем в XXI веке.
В результате прирост населения, оформившийся еще при шахе, в первое десятилетие Исламской республики ускорился — несмотря на то, что почти все 1980-е годы страна пребывала в состоянии страшной войны с Ираком, численность жителей примерно за то же десятилетие подскочила почти в полтора раза: с 38 млн в 1980 году до 55 млн в 1990-м.
Такие темпы не только впечатляли иранское руководство, но и пугали. Что делать со всей этой молодежью? Экономический рост за ростом населения очевидно не поспевал — был риск оказаться в стране с миллионами нищих и безработных, а никакой власти такого не хочется. Чуть раньше с похожей проблемой столкнулся Китай, который с 1979 года ввел политику «одна семья — один ребенок».
В Иране обошлось без радикальных ограничений, но девяностые годы стали периодом активного пересмотра основ государственной политики, в том числе и в области демографии: исламисты призывали население обстоятельно планировать семью, появилась формула, что в мусульманской семье пристало заводить не более двух детей. Контрацепцию не просто легализовали снова, но и активно продвигали — в Иране построили первую на Ближнем Востоке фабрику по производству презервативов, которая уже к концу 1990-х производила около 70 миллионов изделий в год. Жаловаться на отсутствие спроса, очевидно, не приходилось.
Иран и в XXI веке — абсолютный лидер среди мусульманских стран по использованию контрацепции. В конце 2010-х 73% населения прибегали к ней, причем 59% людей практиковали современные методы. По первому показателю среди мусульманских стран наравне была только Турция, по второму — никто[75].
Успехи новой политики
Курс на снижение темпов естественного прироста населения в Иране, взятый в 1990-е, оказался очень эффективным. Если в 1980-е годы коэффициент рождаемости колебался от 5 до 6,5, то в 1999 году он снизился до 2,1 — то есть упал почти в три раза, до уровня ниже среднемирового.
Конечно, иранцы стали меньше рожать не только и не столько из-за призывов властей. Изменение отношения к семье стало естественным следствием перехода от аграрного общества к постиндустриальному. Кроме того, свою роль сыграла и женская эмансипация, которую Исламская республика активно продвигала и в 1980-е, и в 1990-е[76] — все больше девушек получали образование, в том числе и высшее, что влияло на пересмотр собственной роли в обществе. Далеко не все женщины теперь видели свою миссию исключительно в деторождении и заботе о семье.
Последующие годы, когда к тому же нарождался иранский средний класс, только способствовали распространению новых ценностей. В 2000-е годы власти Исламской республики осознали новую проблему: после поколения родившихся в 1970-е и 1980-е идет демографический провал. Пока «семидесятники» и «восьмидесятники» в трудоспособном возрасте — все хорошо. Но как только они начнут приближаться к пенсии, кто-то должен будет обеспечивать их своим трудом. Как минимум с 2030-х годов иранское общество будет стремительно стареть.
В конце 2000-х власти принялись снова поощрять рождаемость — появились инициативы по поддержке молодых семей. При Махмуде Ахмадинежаде запустили программу «Мехр», чтобы обеспечить молодоженов доступным жильем. Им выдают кредиты на покупку социальных квартир под нулевой или очень низкий процент. Работает программа до сих пор — правда, из-за специфических критериев выдачи далеко не каждая пара сможет разжиться таким жильем. К тому же эти дома не отличаются качеством и, как правило, расположены в далеких пригородах.
Когда консерваторы консолидировали власть в 2020–2021 годах, методы «стимулирования рождаемости» стали более радикальными. Власти свернули программу раздачи контрацептивов в кочевых племенах страны (эту меру приняли для ограничения распространения ВИЧ и других ЗППП). Ужесточилась борьба с нелегальными абортами — правительство пытается организовать регистрацию всех беременных женщин, чтобы отслеживать тех, кто решит прервать беременность. Аборт по немедицинским причинам в Иране карается тюремным заключением от 2 до 5 лет — и для врача, и для клиентки. При этом, если верить заявлениям официальных лиц Ирана, в стране осуществляется от 350 тысяч до 700 тысяч нелегальных абортов в год.
Наконец, власти пытаются организовать легальный институт сводничества. Для этого по стране начали создавать Центры поиска супругов. Все желающие завести семью могут туда прийти — и им помогут найти родственную душу в соответствии с исламскими нормами (по крайней мере, так задумано). В мае 2023 года руководство страны отчиталось, что за год в Иране создано 33 таких центра[77].
Разумеется, все эти меры ситуацию не меняют. Коэффициент рождаемости с 2019 года так и остается в районе 1,7–1,8, то есть ниже уровня, необходимого для естественного воспроизводства населения. Власти и социологи регулярно сетуют на то, что новое поколение не хочет заводить семью. Как мы помним, именно кризису семьи в Иране посвящен знаменитый фильм Асгара Фархади «Развод Надера и Симин», первое оскароносное кино в истории страны.
Рассуждая о кризисе семьи, власти, конечно, не упоминают один из его аспектов, который прямо противоречит нормам Исламской республики. Добрачный секс в стране запрещен законом, но для молодежи больших городов этого табу уже лет двадцать как не существует. При наличии достаточных социальных связей найти себе бойфренда или герлфренд в Иране не проблема: как правило, здесь знакомятся именно через общих друзей и домашние вечеринки (по понятным причинам такие варианты, как встретить кого-то в баре, клубе или просто на улице в Исламской республике не работают). Судя по опыту моего общения с молодыми иранцами и иранками из среднего класса, об отношениях они думают значительно больше, чем, например, их ровесники в Москве, в том числе потому что не слишком озабочены карьерой в силу высокой безработицы. Большое количество молодых людей с высшим образованием, у которых много свободного времени, есть какие-то деньги (родители помогают) — чем еще им заниматься, как не искать, с кем бы переспать? К тому же большая часть этой молодежи ненавидит Исламскую республику за ее порядки, поэтому секс для них — еще и форма протеста, способ сказать «идите к черту со своими религиозными запретами». Соответственно, многие не спешат вступать в брак и заводить детей, в том числе и по упомянутым выше экономическим причинам.
Вряд ли дело в ошибках Исламской республики — пока ни одной стране мира не удалось развернуть рождаемость вспять после того, как демографический переход свершился[78]. Пособия, поддержка семей и прочие льготы могут лишь немного замедлить снижение рождаемости, или зафиксировать ее в районе коэффициента 2,0. Но такого всплеска, как в иранские 1980-е, когда в семьях было по 5–6 детей, уже не будет. Сегодня Исламская республика — слишком развитая экономически страна со слишком образованным обществом, чтобы люди здесь все время женились и постоянно рожали. Но как обстоят дела в семьях, которые все же получилось создать?
Кто в семье главный?
На первый взгляд иранское общество кажется на сто процентов патриархальным: порядки, закрепленные традицией, дополнительно зацементированы государственными законами. Так, девочки и мальчики в иранских школах учатся раздельно, а совместные занятия возможны только начиная с университета. В поездах и метро есть специальные женские вагоны. В стране официально разрешено многоженство. И все это не говоря о строгом исламском дресс-коде: если женщина появится на улице в неправильно повязанном платке или вовсе без него, ей грозит штраф, а при неоднократных задержаниях дело может дойти до тюремного срока. Такое положение вещей бросается в глаза, его критикуют сторонники секуляризма и международные организации — так, эксперты ООН незадолго до принятия закона об ужесточении наказания за нарушение правил ношения хиджаба обвинили Иран в попытке установить «гендерный апартеид».
В то же время иранское общество устроено сложно, и текущие законы не в полной мере отражают ситуацию. Да и с государственными нормами все чуть сложнее. Так, женские вагоны в метро — скорее привилегия, чем притеснение. Мужских вагонов в Иране нет: есть женские и общие, то есть у женщины есть выбор: она может пойти в общий вагон, а может в женский — там и народу обычно поменьше.
Многоженство в Иране непопулярно. За годы жизни в Исламской республике я не встретил ни одной семьи, где практиковалась бы полигиния, а почти каждый иранец, с которыми я общался, на вопрос о таком необычном для XXI века обычае говорит: «У нас так не принято», «Наверное, можно, но я не встречал». То есть в теории в религиозных городах можно обнаружить мужчину с несколькими женами, но это чрезвычайно редкая практика. (Так, власти сообщали, что в 1397 году (21 марта 2018 года — 20 марта 2019 года) в стране было зарегистрировано 630 тыс. браков, из которых только в 1 тыс. случаев речь шла о второй жене[79]). Общество скорее видит в этом странный пережиток прошлого.
Жизнь женщин в крупных городах, несмотря на ограничения вроде обязательного ношения платка и долгое время существовавшего запрета посещать спортивные мероприятия, имеет мало общего с традиционным патриархальным укладом. Судя по моему личному опыту общения, у среднего класса главой семьи почти всегда становится жена. Мужчина, как правило, отвечает за то, чтобы приносить в семью деньги — если, конечно, все идет по плану. Но во всех прочих вопросах, например, как потратить эти деньги, голос женщины играет куда большую роль. Разумеется, все индивидуально, но в крупных городах Ирана ситуация, когда основные решения в семье принимает жена, а муж подчиняется — абсолютно обычная.
Впрочем, достаточно сделать шаг в сторону от большого города, чтобы увидеть совсем другие порядки. В сентябре 2019 года я отправился в небольшое путешествие, чтобы написать репортаж об Ашуре — ежегодном шиитском трауре, и первой остановкой на моем маршруте стал Кашан, трехсоттысячный город посреди пустыни, всего в четырех часах езды от Тегерана.
Кашан считается городом очень религиозным, сохранившим традиционный уклад. Действительно, сложно не заметить отличия от Тегерана. Большая часть женщин ходит в черных чадрах, темп жизни в Кашане размеренный, спокойный, быт города, как и века назад, вращается вокруг базара. Во время Ашуры разница бросается в глаза еще сильнее: на каждой улице развеваются черные знамена, мужчины облачены в черные рубашки, повсюду встречаются палатки, где бесплатно наливают чай и раздают еду. А по вечерам народ массово участвует в траурных мероприятиях, которые я уже описывал в главе, посвященной шиизму в Иране. Зрелище для меня, жителя столицы, непривычное — в Тегеране, конечно, можно встретить традиционные районы, но последние годы большая часть мегаполиса, особенно светский север, почти не менялась во время исламских памятных дат. Здесь же видно, что Ашурой живет весь город.
Пока я прогуливался по одной из центральных улиц недалеко от базара и размышлял о том, что всего в паре часов от Тегерана существует совсем другая жизнь, прямо передо мной распахнулась дверь одного из домов. Оттуда выскочила женщина в чадре, за ней выбежал мужчина и схватил ее за руку, пытаясь остановить. Она развернулась, и я увидел, что весь рот у нее в крови.
Конкретных выражений не вспомню, но пара обменялась короткими репликами на повышенных тонах. Он цыкнул что-то вроде «Иди домой, а то тебя сейчас увидят!», она сначала ответила «Никуда не пойду, ты меня бьешь!», но мужчина — видимо, муж — сказал еще что-то грозное, и она покорно вернулась в дом. Дверь захлопнулась. До этой семьи своеобразный «матриархат по-ирански», свойственный многим тегеранским парам, явно не добрался, и в их доме царят традиционные отношения в самом суровом смысле этих слов. За пределами больших городов такого очень много — и иногда патриархальный уклад приводит к трагедиям.
Самосожжения
В конце мая 2018 года я сидел в здании ТАСС на Тверском бульваре, что в центре Москвы, и мониторил новости про Иран (на тот момент я только месяц как пришел в агентство). Картина дня выглядела рутинно: в таких-то районах сообщают о возможных ураганах, такие-то предприятия закрылись. Среди этого я вдруг наткнулся на короткую заметку персидской службы «Би-би-си»: «Самосожжения девушек в районе Дишмук в среднем происходят раз в три месяца»[80]. Британское СМИ ссылалось на иранское агентство ИЛНА. Чтобы уточнить, корректно ли все передано, я полез в первоисточник.
Оригинал представлял собой отчет со встречи главы образовательного департамента района Дишмук на юго-западе страны с чиновниками, занимающимся проблемами женщин. Говорили о том, что девушки в Дишмуке и его окрестностях сталкиваются с рядом проблем: бедность, школ мало, персонала не хватает. А еще, как бы между делом упомянул уважаемый глава департамента, у нас раз в три месяца кто-то из девушек себя сжигает — из-за все той же бедности и принудительных браков[81]. Читалось это не только шокирующе, но и странно. На такой небольшой территории — во всем районе Дишмук живет около 20 тысяч человек — столь регулярные самоубийства невозможно списать на статистическую погрешность.
Поначалу я попробовал найти в открытых источниках информацию об этом региональном феномене: что теоретически может подталкивать молодых жительниц Дишмука к суициду, еще и таким страшным способом? Ничего специфического, впрочем, в Дишмуке не оказалось — бедный район в столь же бедной провинции Кохгилуйе и Бойерахмед, где в общей сложности проживает около 600 тысяч человек. Впрочем, ответ вскоре нашелся — и дело было вовсе не в районе.
По данным Всемирной организации здравоохранения на 2019 год (последние доступные на момент написания книги), в Иране число самоубийств составляет около 5 на 100 тысяч населения — примерно 140-е место из 180 стран. Для сравнения, Россия в 2019 году находилась на 11-м месте с 21,6 случаев суицидов. Иными словами, самоубийства в Исламской республике случаются сравнительно редко. Мужчины уходят из жизни по собственному желанию примерно в три раза чаще, чем женщины, такой «перекос» — тоже дело вполне стандартное. В той же России мужчины кончают самоубийством в семь раз чаще женщин. В обществах, где на мужчин возлагают значительно больше ожиданий, связанных с успехом и карьерными достижениями, чем на женщин, мужчины чаще понимают, что не справляются — и чаще надламываются, порой фатально. Как правило, в более эмансипированных обществах гендерная диспропорция суицидов не так велика.
Однако если взглянуть на статистику самоубийств путем самосожжения, Иран оказывается в мировых лидерах. На этот фактор в разные годы приходилось от 25% до 41% от всех суицидов. Примерно двое из пяти людей, поступающих в иранские ожоговые центры, попадают туда в результате самоподжогов[82]. Больше 60% из тех, кто пытается себя поджечь, погибает. Согласно метаанализу 2018 года, в рамках которого были проанализированы более 5700 попыток самосожжения, абсолютное большинство (более 70%) из тех, кто пытается уйти из жизни таким способом — женщины, причем молодые (средний возраст — 27 лет)[83].
Самосожжение часто ассоциируется с политическим протестом. Буддистский монах Тхить Куанг Дык в 1963 году публично совершил акт самосожжения в Сайгоне, выступив против притеснения своих братьев по вере. Самоподжог измученного придирками полиции торговца фруктами Мухаммада Буазизи в 2010 году стал триггером революции в Тунисе, запустившей цепь выступлений, известных под названием «арабская весна». В российской истории массовые самосожжения встречались в XVII веке, среди старообрядцев, которые протестовали против религиозных гонений, а в 2020 году после проведенного у нее дома обыска акт самосожжения совершила нижегородская журналистка Ирина Славина. В Иране, однако, женщины чаще поджигают себя не по политическим, а по личным причинам.
Типичный портрет человека, решившего покончить с собой таким образом, — девушка от 20 до 30 лет, выданная замуж насильно или по семейным договоренностям. Если смотреть по регионам, чуть чаще случаи самосожжения происходят в курдских районах, но по сути проблема охватывает весь Иран, только не большие города, а бедные сельские районы. Выжившие после самоподжогов в числе причин своего поступка называли контроль каждого их шага со стороны мужа или семьи, необходимость во всем подчиняться родственникам, травлю из-за отсутствия детей, домашнее насилие[84]. Что-то легковоспламеняющееся: бензин, масло, газ — легко найти даже тем женщинам, которых муж или семья не выпускают из дома.
Еще один способ, почему доведенные до отчаяния иранки выбирают самоподжог — демонстративность этого акта. Их последний поступок превращается в послание окружающим. Это протест, но в случае Ирана — как правило, не против властей, а против семьи, насилия и невыносимых бытовых условий. Те, кого удалось спасти, говорят, что совершили ужасную ошибку и жалеют о ней — но выживших меньшинство[85].
Браки и убийства
Средний возраст вступления в брак в Иране, согласно официальной статистике, составляет примерно 28 лет у мужчин и 24 года у женщин, причем показатель продолжает расти — уже сейчас он немного выше, чем в России, где мужчины вступают в брак примерно в 25 лет, а женщины — в 23 (цифры официальных новостных агентств ИСНА и ТАСС за 2023 год). Соответственно, Исламская республика здесь показывает примерно среднеевропейский уровень.
Однако если анализировать только «среднюю температуру по больнице», велик риск упустить ряд важных подробностей. Согласно законодательству Исламской республики, в Иране браки разрешены для мужчин с 15, а для девушек — с 13 лет. Причем в отличие от многоженства, которое больше ассоциируется с пережитками прошлого, детские браки себя отнюдь не изжили. Государственная статистика говорит, что в 1401 году по иранскому календарю (с 21 марта 2021-го по 20 марта 2022-го) почти 27 тысяч девушек были выданы замуж в возрасте менее пятнадцати лет[86]. Последние годы этот показатель балансирует в районе 20–30 тысяч — то есть каждый двадцатый брак именно такой.
Вопрос детских браков регулярно обсуждается в прессе и даже выносится на рассмотрение в Меджлисе: говорят о возможном увеличении минимального возраста вступления в брак для девушек. Однако пока норма закона остается неизменной. Чаще всего девочек так рано выдают замуж (по договоренности семей) в бедной сельской местности. Власти опасаются, что запрет детских браков сократит и без того низкую рождаемость.
Впрочем, в Иране существуют еще более «специфичные» практики, о масштабах которых мы можем знать лишь приблизительно. Так, в конце 2019 года государственное агентство ИСНА писало, что в стране ежегодно происходит от 375 до 450 убийств чести[87]. В абсолютном большинстве случаев жертвами становятся женщины, которые по мнению их родственников совершили что-то неподобающее — отказались выйти замуж по принуждению, изменили мужу, вступили в интимную связь до свадьбы, сбежали из дома. Чаще всего такое происходит в не самых благополучных районах страны, и снова — как и с самосожжениями — в сельской местности, в провинциях Хузестан, Курдистан, Илам, Систан и Белуджистан.
Отдельные истории об убийствах чести регулярно попадают в иранскую прессу, и всякий раз их встречает волна негодования и возмущения. Так, в 2020 году в Иране активно обсуждалась история 14-летней Рамины Ашрафи. Она жила в провинции Гилян и сбежала из дома с 28-летним мужчиной, но полиция нашла девочку и насильно вернула в семью. На следующий день отец Рамины убил ее серпом, пока она спала. На фоне общественного резонанса дело дошло до суда, и убийца получил девять лет тюрьмы. Но, несмотря на порицание, практика никуда не уходит. И очевидно, об истинных масштабах этой кровавой традиции мы можем только догадываться.
Вопросы идентичности
Парадокс внутри парадокса — отношение Исламской республики к гомосексуалам и трансперсонам. Сексуальные связи между людьми одного пола запрещены под страхом уголовного преследования и караются вплоть до смертной казни. Но одновременно с этим в стране разрешен гендерный переход — операции по смене биологического пола проводятся достаточно регулярно, более того, считается, что Иран находится на втором месте в мире по распространенности подобных операций после Таиланда. И если нетерпимость к гомосексуалам — к сожалению, вполне обычное дело для страны с консервативными порядками, где ислам инкорпорирован в государственную систему, то столь большое число операций по транспереходу вызывает удивление.
Такому положению вещей дал старт основатель Исламской республики Рухолла Хомейни — в 1987 году первый верховный лидер страны изучил Коран, сунну и другие источники мусульманского права, не нашел противоречий для помощи людям, чья душа заперта в чужом теле, и издал фетву (решение), официально разрешающую проводить соответствующие операции. Перед этим к рахбару обратилась трансгендерная женщина Марьям Хатунпур Молкара, верующая мусульманка, которую из-за ее идентичности после Исламской революции уволили с работы, подвергли гонениям и на какое-то время даже поместили в психиатрическую больницу. Молкара добилась встречи с верховным лидером и объяснила ему всю ситуацию — в итоге Хомейни постановил, что у нее и подобных ей людей есть право на «смену пола» (транспереход).
В итоге в сегодняшнем Иране совершить транспереход относительно просто. Гендерная дисфория, когда мужчина чувствует себя женщиной или наоборот, в Иране считается психическим заболеванием — это не соответствует Международной классификации болезней МКБ-11[88], зато дает возможность «лечиться» и совершить трансгендерный переход по медицинской страховке, частично за государственный счет. За 2012–2017 годы (наиболее свежие данные) было подано не менее 839 заявлений на соответствующие хирургические операции[89]. Тем, кто успешно прошел процедуры гендерной коррекции, выдают новые документы.
Впрочем, относительная легкость совершения трансперехода по сравнению с другими консервативными странами совсем не превращает Иран в рай для транслюдей. Они сталкиваются с осуждением и травлей, а перед операцией им необходимо пройти множество бюрократических процедур и получить одобрение суда по семейным делам. К тому же Исламская республика придерживается позиции «есть два гендера»: человек может быть только мужчиной или женщиной. Любая небинарность или гомосексуальность находятся под запретом.
Более того, иногда возможность гендерной коррекции используется как инструмент давления на гомосексуалов: им намекают, что это единственная для них возможность открыто существовать в легальном поле. Естественно, транспереход — не лучший вариант для тех, кто испытывает влечение к людям своего пола, но власти Исламской республики в такие подробности не вдаются. Альтернатива — скрывать свою идентичность. Как правило, за теми, кто «не высовывается», иранские силовики не охотятся. Проблемы начинаются, когда человек публично, например, в социальных сетях называет себя геем или лесбиянкой. Те же, кто не бросает вызов системе, могут себя чувствовать в относительной безопасности — так, Парк-е Данешджу у метро «Театр-е Шахр», парк в центре Тегерана, хорошо известен как место социализации представителей ЛГБТ+. Здесь они — прежде всего геи и трансперсоны — каждый вечер собираются, знакомятся и общаются каждый вечер без каких-либо проблем. Но быть открытым квиром в Иране практически невозможно.
Контрасты
Фраза «Иранское общество — очень и очень разнообразное» звучит как клише. А какое общество не разнообразное? Однако даже беглое изучение вопросов семьи и личной жизни показывает, насколько глубока культурная пропасть между жителями этой страны. Иран — государство, где с условно «европейским» отношением к семье в городах соседствуют детские браки в деревнях, а в паре десятков километров от супермаркета, где легко купить презервативы или препараты гормональной контрацепции, могут происходить убийства чести. Сменить биологический пол в стране проще, чем заявить о том, что тебе нравятся люди своего пола. В среднем классе женщина часто выступает в роли главы семьи, зато в деревнях молодые девушки поджигают себя, не выдержав давления мужа и травли родственников.
Конечно, есть общие тренды и большие данные, которые скорее говорят о том, что Иран, согласно законам демографического перехода, в вопросе семьи идет в ногу с остальным миром. Хорошо это или плохо — вопрос другой. В то же время традиции и патриархальность тоже остаются частью местной культуры. И достаточно уехать из Тегерана на пару сотен километров, чтобы увидеть на улице женщину, которую муж только что ударил по лицу.