Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями

Парадокс четвертый Бессмертная иранская нация

Какие бы победы ни одерживал политический ислам, обычный гражданин страны — прежде всего иранец, а уже потом мусульманин. После Исламской революции власти поначалу пытались заменить иранский национализм мусульманской идентичностью, однако этот путь быстро доказал свою бесперспективность. В итоге исламистам пришлось вернуться к идее «бессмертной иранской нации», хотя эту концепцию продвигали ненавистные им шахи династии Пехлеви. Даже в некоторых мечетях сегодня можно найти следы доисламской культуры — которая, по идее, должна была быть выкорчевана с корнем. А то, что Иран за свою историю не раз бывал покорен и завоеван, не мешает его жителям возводить свою генеалогию к легендарным доисламским царям прошлого.

Керманшах — город-миллионник к западу от Тегерана, добраться до него на автобусе из столицы можно за семь-восемь часов. Он считается самым крупным курдским населенным пунктом в Иране, убедиться в этом легко — каждый третий мужчина здесь расхаживает в традиционных курдских шароварах. Назвать Керманшах туристическим центром сложно, но приезжие тут встречаются: прежде всего, арабы из Ирака: до границы здесь не так далеко. Кроме того, во время Арбаина город наводняют толпы паломников, о чем я уже писал. Для них Керманшах — подходящий перевалочный пункт на пути в иракские Кербелу и Наджаф. Город небогатый, то тут, то там можно наткнуться на разрушенные дома — память о бомбардировках времен ирано-иракской войны.

Среди несложного переплетения улиц Керманшаха, неподалеку от базара стоит такийе Моавен оль-Мольк, моя любимая мечеть в Иране. Даже не совсем мечеть, а именно такийе, место отправления строго шиитских обрядов — к примеру, здесь проходят траурные мероприятия в месяц гибели имама Хусейна. Такие мечети «с ограниченным функционалом» обильно строили в период правления в Иране династии Каджаров, в XIX — начале XX века. Как раз тогда и появилась такийе Моавен оль-Мольк.

Такийе заслуживает внимания сама по себе — красочный купол, плитка на стенах складывается в живописные разноцветные узоры, — но есть здесь еще одна примечательная черта. На внутренних стенах изображены сотни людей: портреты, битвы и прочие истории славного прошлого. Некоторые сюжеты имеют прямое отношение к исламу в его шиитском прочтении. Исламских святых в галерее персонажей узнать просто — у них скрыты лица (как вы помните, по нормам ислама изображение людей не приветствуется).

Но с ними соседствуют и другие герои, никак с исламом не связанные. Так, отдельная стена отдана под изображения иранских правителей. В самом конце, как и положено, представители царствующей династии Каджаров, перед ними следуют другие видные иранские правители: основатель династии Зендов Керим Хан, выдающийся и жестокий полководец Надир-шах из династии Афшаридов и шах Аббас из династии Сефевидов. Ничего удивительного: династия Каджаров стремилась показать себя легитимной наследницей великих правителей прошлого — довольно стандартная история для любой власти.

А вот дальше идут уже совсем интересные персонажи: шахи Йездигерд, Хосров II Парвиз и Ардашир, правители из последней доисламской династии Сасанидов. Казалось бы, что они делают в мечети? С точки зрения правоверных, речь о язычниках — как если бы в католическом соборе появились изображения римских императоров Траяна и Марка Аврелия. А в основании всей генеалогической конструкции виднеются еще более интересные лица: первый мифический иранский шах Каюмарс, царь Бахман, якобы правивший 99 лет, и даже легендарный воин Рустам. Это герои эпической поэмы «Шахнаме», написанной знаменитым иранским поэтом Фирдоуси в XI веке — продолжая сравнение с католическим собором, аналогом были бы Ахиллес или Одиссей. Шахи династии Каджаров считались покровителями шиитского ислама — так почему позволили украсить место отправления культа символами доисламского, языческого Ирана?

Именно поэтому мне так импонирует такийе Моавен оль-Мольк — это не просто мечеть, а формула иранской нации в архитектуре, средство наглядной пропаганды эпохи поздних Каджаров, которое прекрасно иллюстрирует, как видела себя элита тех времен. Ислам напрямую переплетается с доисламским прошлым, а нынешние правители выглядят преемниками легендарных шахов из культового эпоса. Так формировалась сама идея иранского национализма. Случилось это именно на рубеже XIX и XX веков — тогда в Иране зародилось то, что более поздние исследователи окрестят концепцией «бессмертной иранской нации». Она доминирует в Иране и по сей день.

Истоки национализма

Теория формирования национализма говорит нам о том, что нация как феномен зарождается с появлением печатного станка, когда информация становится доступной массам, а чтение из прерогативы элиты превращается в повсеместное занятие[33]. Книги печатают на местных языках, что позволяет населению территории осознать свою общность, понять, что они принадлежат к чему-то большему, чем конкретная община, деревня, цех или город — но при этом к чему-то более специфичному и конкретному, чем религия. Этот процесс шел постепенно и первые в мире нации сформировались в XVIII–XIX веках, прежде всего в Европе. Затем идеология национализма начала победоносное шествие по планете: люди постепенно осознавали себя бразильцами, алжирцами, австралийцами и так далее — в конечном итоге все страны мира превратились в национальные государства.

В Иран печатный станок, механический двигатель национализма, пришел поздно. В отличие от европейских языков, в арабской письменности[34] буквы меняют свой вид в зависимости от того, где расположены в слове: в начале, в конце или в середине. Иными словами, нельзя было просто взять западную технологию книгопечатания и заменить латиницу на арабские харфы (буквы) — необходима была новая техника. Поэтому в странах, где доминируют языки, использующие арабскую графику, включая персидский, печатные книги появились заметно позднее Европы и Америки.

Только в начале XIX века, в эпоху династии Каджаров, печатный станок стал широко применяться в Иране[35]. Тогда же иранская элита, после неудачных войн с северным соседом и растущей экономической зависимости от Британской и Российской империй, начала осознавать: их страна бесконечно отстала от ведущих мировых держав. Чтобы понять, в чем дело, многие иранцы принялись путешествовать в европейские страны, изучать иностранный опыт. Как это часто бывает, ключевая задача перед иранскими правителями стояла строго утилитарная — реформировать армию по западному образцу. Но одновременно эмиссары разбирались в устройстве европейской экономики, с восхищением следили за работой парламентов и других институтов власти. Путешественники возвращались в Иран из Европы, а вместе с ними в страну проникали западные идеи. Так, Мирза Салех Ширази, сын купца из Тебриза, ставший успешным военным переводчиком при Каджарах, отправился на учебу в Англию в 1815 году. Британские порядки поразили военного чиновника и в Иран он вернулся поборником свобод, конституционализма и развития наук. В 1837 году Мирза Салех начал выпускать первую в истории Ирана газету[36].

К середине века под влиянием европейских примеров в Иране появились первые ростки национализма — по следам европейцев элита задумалась о понятиях патриотизма, родины и иранского единства. Тогда зарождавшаяся прослойка иранских просветителей, которую позже назовут термином «роушанфекран», «ясно мыслящие», впервые начинает использовать термин «меллят», то есть нация (формально слово применялось и раньше, но только в контексте «исламской нации» как сообщества религиозных людей). Они собирают тайные кружки, где обсуждают эту идею, размышляют об отличительных чертах своей нации в статьях и книгах.

«Ясно мыслящим» было на что опереться в этом деле: почва для национального самосознания в Иране в XIX веке была плодороднее, чем во многих других странах, озаботившихся идеей нацбилдинга — к примеру, в Западном полушарии до XVIII–XIX веков государств в современном понимании вообще не существовало и на тот момент было не так-то просто объяснить, почему, скажем, бразильцы — уникальная нация и должны держаться вместе. Ведь Бразилия только появилась на карте мира, а ее население по большей части составляли мигранты.

Иранцы, напротив, на своих территориях жили тысячелетиями и могли похвастаться готовым национальным мифом, который большинство жителей знали по все той же поэме «Шахнаме» («Книга царей») Фирдоуси. Миф этот прост: Иран — земля добрых и трудолюбивых людей, на которую постоянно нападает Туран, страна агрессивных кочевников, живущих к северо-востоку, за реками Амударья и Сырдарья. Именно к этому мифическому Ирану с XIX века возводят генеалогию страны. Книга «Шахнаме» стала одной из самых издаваемых в стране. На этом фоне популярность быстро обрели и новые для Ирана понятия, вроде уже упомянутого «меллят», а также «мелли» — «национальный».

Эпос «Шахнаме» рассказывает историю иранских правителей: во второй и третьей его части на сцену выходят реально существовавшие шахи из династии Сасанидов. Заканчивается все на Йездигерде III, при котором страну захватывают арабы. При этом первая часть говорит о легендарных царях прошлого: Каюмарсе, первом шахе от создания времен, возгордившемся Джамшиде, тиране Заххаке со змеями, растущими из плеч, золотом веке шаха Ферейдуна и прочих мифологических героях. Династия Каджаров стремилась использовать популярность «Шахнаме» и интерес к мифическому прошлому в собственных целях. Стремясь обосновать собственную легитимность, Каджары представляли себя продолжателями дел великого прошлого, начиная с тех самых легендарных правителей из «Шахнаме».

В национальном мифе был еще один важный сюжет — история о падении великой страны. Простые иранцы даже в XIX — начале XX века видели в историях, рассказанных в «Шахнаме», не легенды, а вполне реалистичное сказание о золотом веке, когда Иран был центром вселенной. С арабским завоеванием и приходом ислама этот век закончился — поэтому уже при династии Каджаров значительно вырос интерес к доисламскому прошлому Ирана и родилась новая концепция: именно из-за исламизации и завоевания страны арабами в VII веке Иран отстает от Запада (примерно так же философ Петр Чаадаев в переписке с Пушкиным отстаивал идею, что все проблемы России связаны с тем, что она унаследовала от Византии православие). Наверняка доказать или опровергнуть такую теорию сложно, зато легко взять на вооружение, что и сделали новые политические силы в XX веке.

На пути к бессмертию

Начало XX века выдалось в Иране бурным: в 1905–1911 годах произошла Конституционная революция, династия Каджаров зашаталась, но в результате давления Великобритании и России (казачья бригада под командованием русских расстреляла из пушек первый парламент в Тегеране[37]), Каджары свою власть отстояли. Тем не менее нестабильный период с постоянными восстаниями продолжался, пока в 1925 году премьер-министр Реза-хан не взял власть в свои руки, провозгласив шахом себя самого. Так из революционной кутерьмы и послереволюционной смуты родилась новая шахская династия — Пехлеви.

Однако Конституционная революция осталась в истории не просто как неудачная попытка изменить основы государственности. Рухнуло все здание общественно-политического устройства. Из-под обломков в мир хлынули не только люди, готовые стрелять и грабить, но и идеи о том, каким должен быть новый Иран. Многие из этих идей позже развились, оказав значительное влияние на историю страны в XX веке. Среди них была и концепция нации, впервые предложенная именно депутатами первого иранского парламента и прочими интеллектуалами. Одной из ключевых идей революции было создание «современного национального государства» и превращение населения из безвольных подданных шаха в граждан. Для Ирана того времени предложение поистине революционное.

Исследователи заслуженно окрестили подход тех лет к национальной политике «романтическим национализмом». В основу легли все те же мифы «Шахнаме», нынешние иранцы представлялись потомками шаха Джамшида, богатыря Рустама и прочих легендарных героев, причем некоторые «конституционалисты» абсолютно серьезно и без малейших научных доказательств отстаивали идею, что возраст иранской нации — 7000 лет. Вся история делилась на два этапа: золотой доисламский период и эпоха после завоевания Ирана «арабскими варварами». В этой парадигме ислам подорвал величие страны, только примерно с IX века началось постепенное возрождение, но его нужно продолжать и углублять, чтобы вернуться к прежнему величию.

Правда, уже тогда встал вопрос о том, как быть с «узкими местами» концепции единства всех государств, существовавших на территории современного Ирана. Что, например, с Селевкидами — династией, созданной греками после завоевания Ирана Александром Македонским, они иранцы или нет? Что делать с арабами, которые правили на этой территории в VII–IX веках — раз они не иранцы, получается, иранская нация «прерывалась» на время их правления? Наконец, как объяснить засилье тюркских династий, которые завоевывали Иран множество раз? Сельджукиды, монголы, Сефевиды — все они выходцы из пришлых неиранских племен, из того самого кочевого Турана. (Недаром в истории Ирана встречаются эпизоды, когда при шахском дворе больше говорили на тюркском, чем на персидском.)

Коллективными усилиями объяснение нашли. Иранскую нацию просто объявили «бессмертной». Да, Иран не раз был завоеван, но от этого не перестал быть Ираном: местные жители сохранили настолько мощную и древнюю культуру, что все пришлые народы становились здесь иранцами. Неважно, на каком языке говорили греки, арабы или монголы, когда захватывали страну. В конце концов, все правители, все государства на Иранском нагорье оказали свой вклад в дело развития и сохранения великой нации. Такая соблазнительная трактовка собственной истории моментально завладела умами и сердцами иранских интеллектуалов и уже не отпускала. Пленила она и нового правителя страны Резу-шаха.

С 1925 года в Иране старались воплотить в жизнь идею национального государства. Реза-шах хотел избавиться от «дремучего наследия» и победить религиозную оппозицию. Тут как нельзя кстати пришлась идея «бессмертной иранской нации», ведь она прекрасно обосновывала светский характер новой власти. Приход ислама стал катастрофой для Ирана, зато теперь настоящий монарх вернет страну к истокам, восстановит историческую справедливость и возродит золотой век.

Однако идею нации Реза-шах серьезно доработал в угоду времени. В 1930-х династия Пехлеви активно сотрудничала с археологами, приглашая специалистов раскапывать памятники древнего Ирана. Выяснилось много нового. Так, бессмертную нацию пришлось резко омолодить: вместо возраста в 7000 лет стали говорить о более реалистичных 2500 годах. Появился и другой важный элемент: ученые подтвердили, что на территории современных Ирана и Индии примерно во втором тысячелетии до нашей эры расселились арийские племена, и они сыграли ключевую роль в формировании местной культуры. На этом фоне известный немецкий археолог Эрнст Герцфельд в 1930-е годы разработал концепцию государства Ахеменидов как «империи ариев». Идея общих с европейцами корней очень понравилась Резе-шаху; именно арийским прошлым он объяснял необходимость сближения с Европой и соответствующих реформ.

Правда, друзей в Европе Реза-шах выбрал не слишком дальновидно. В 1930-х Иран плотно сотрудничал с Германией, Адольф Гитлер лично выслал иранскому шаху свое фото с памятной надписью: «Его Императорскому Величеству, Резе Шаху Пехлеви, Шахиншаху Ирана. С наилучшими пожеланиями — Берлин, 12 марта 1936 года». Закончилось для монарха это печально: в 1941 году СССР и Британия оккупировали Иран, опасаясь его вступления во Вторую мировую на стороне Германии. Резу-шаха силы интервентов заставили отречься от престола.

Так или иначе, именно династия Пехлеви первой в истории Ирана смогла создать нацию, поскольку обзавелась главным инструментом для ее строительства — массовым образованием. Во всех школах на уроках истории детям рассказывали об арийских корнях и славном иранском прошлом. «Бессмертная иранская нация» стала знакома всем, идея пришлась по душе народу — кто не любит чувство принадлежности к древней, великой империи? Чтобы закрепить успех, в 1935 году Реза-шах объявил, что официальным названием страны на международной арене теперь будет не «Персия», а «Иран» — тем самым он возродил традиции времен династии Сасанидов, когда соответствующую территорию называли «Иран-шахр» или «Иран-замин», то есть «земля ариев».

А с одним из основоположников иранского национального мифа археологом Эрнстом Герцфельдом арийские концепции сыграли злую шутку. Будучи евреем, он был вынужден оставить пост руководителя немецкой миссии археологов в Персеполе и Пасаргадах в 1935 году из-за новых расовых законов, принятых в нацистской Германии. Фанатичная приверженность Германии идее арийского прошлого лишила ученого родины — из Ирана ему пришлось уехать сначала в Великобританию, а затем в США. Переживал ли по этому поводу Реза-шах, история умалчивает.

Экскурсия по арийскому Тегерану

В центральной части Тегерана легко отыскать площадь Фирдоуси, названную в честь автора «Шахнаме». В центре, как полагается, стоит памятник Фирдоуси, возведенный в 1959 году по приказу второго и последнего шаха из династии Пехлеви — Мохаммада-Резы. В вопросе национализма он стал верным последователем своего отца, Тегеран и другие крупные города при нем усыпали архитектурные символы национальной гордости.

От площади Фирдоуси вниз идет улица, которая тоже носит имя знаменитого поэта. Если миновать поворот на Нофель-Лошато, ведущий к посольству России, и пройти мимо посольства Великобритании, по правую руку появится строение, украшенное колоннами. У входа красуются два каменных льва, а обрамляют двери большие барельефы с изображением солдат эпохи Ахеменидов. Это историческое здание Банк-е Мелли-йе Иран («Национального банка Ирана»), теперь тут располагается музей. Архитектура примечательная: общий вид, форма колонн, воины с копьями и накладными бородами, множество мелких деталей — все это позаимствовано из внешнего облика Персеполя, столицы «империи ариев».

Чуть ниже по улице располагается пятизвездочный отель «Фирдоуси», еще один символ великого наследия прошлого, построенный при последнем шахе Ирана. Если вы идете по улице не слишком поздно, то сможете пройти дальше, к зданию МИД: днем ворота территории открыты для всех желающих. Министерство иностранных дел выглядит поистине по-имперски: огромные колонны с быками на кронах, зубцы имитируют ограждения дворцов в Персеполе, вход в здание охраняют десять каменных ахеменидских воинов с копьями. Этот корпус МИД действующий, я неоднократно бывал внутри на пресс-конференциях.

С территории министерства можно выйти к улице, которая сегодня носит имя имама Хомейни, и пройти направо к Национальному музею Ирана. Архитектура этого здания может показаться необычной: вход в музей обрамляет массивная глубокая арка, по бокам от нее — два симметричных корпуса. Это «Арка Хосрова», названная в честь одного из правителей династии Сасанидов, последней доисламской династии иранских шахов. Музей повторяет архитектуру дворца, развалины которого сохранились в Ираке на месте Ктесифона — столицы империи Сасанидов, разрушенной арабскими завоевателями.

Шахи династии Пехлеви, особенно Реза, сделали архитектуру «под древнюю Персию», подчеркивающую величие доисламского Ирана, своей визитной карточкой. Но схожие мотивы можно встретить и в современных сооружениях, выстроенных уже в XXI веке. Бетонные стены, ограждающие развязку на современных эстакадах, могут копировать стены Персеполя. Банки и гостиницы украшают копиями барельефов из археологических памятников времени Ахеменидов или Сасанидов. Правда, сегодня речь идет скорее о частной инициативе, чем о государственной политике: граждане хотят гордиться древним Ираном и демонстрировать его символы.

Так, известный иранский миллионер Абдольреза Мусави в середине 1990-х задался идеей построить грандиозный пятизвездочный отель на острове Киш — главном курорте Ирана в Персидском заливе. Гостиница называется «Дарьюш» в честь ахеменидского шаха Дарьюша (Дария) I, и весь отель архитектурно повторяет здания древнего Персеполя. Открылся отель в 2002 году: огромные колонны, статуи зверей и мифических существ с огромными крыльями в сочетании с искусственным прудом, бассейном и видом на Персидский залив создают особый колорит иранского отдыха. С элементами национальной гордости.

Кто обладает фарром?

Что касается шаха Мохаммада-Резы, можно сказать, что нарратив о бессмертной исламской нации при нем обрел особый пафос. Корону шаха для торжественной церемонии венчания на царство смоделировали на основе изображений шахских венцов эпохи Сасанидов. В 1965 году Мохаммад-Реза принял титул Арья-мехр, «солнце ариев». Апофеозом этой политики стало помпезное празднование 2500-летия Персидской империи в 1971 году. Для этого у развалин Персеполя разбили шатры, где шах принимал высоких иностранных гостей, а прямо под стенами древнего города прошел парад, участники которого шествовали в костюмах вельмож эпохи Ахеменидов — кто в пешем виде, кто на конях.

Внешними атрибутами Мохаммад-Реза не ограничивался, наследие прошлого шло в ход и для пропаганды монархических идей. Согласно «Шахнаме», истинным правителем Ирана может стать только тот, кто обладает фарром, божественной благодатью. Разумеется, как сам шах, так и его окружение начали недвусмысленно намекать, что именно Мохаммад-Реза — носитель фарра. Что уж говорить о том, что любовь к родине и нации стали трактовать очень просто — это же любовь к шаху, которая у иранцев в крови!

Однако «божественная благодать», которой якобы обладал Мохаммад-Реза, не помогла ему удержаться у власти. Противники монархии не менее виртуозно использовали в своей пропаганде универсальную «Шахнаме»: помимо прочего, в этой книге есть сюжет о кузнеце Каве, который возглавляет народное восстание против узурпатора и тирана на троне — Заххака. Во время революционных событий конца 1970-х эту историю активно использовали левые, в особенности коммунисты из партии «Туде», обличавшие коррупцию и авторитарность Мохаммада-Резы.

Как бы то ни было, именно династия Пехлеви стала первой политической силой, сделавшей Иран национальным государством. Впервые молодая и несовершенная идея бессмертной иранской нации прозвучала в годы Конституционной революции, но при шахах Пехлеви она стала реальностью — получила вполне научное обоснование и из легенд проникла в учебники истории, городскую архитектуру и, в конечном счете, в мировоззрение обычных иранцев.

При этом важно помнить, что монархи династии Пехлеви в своей трактовке нации учли далеко не все пожелания конституционалистов. Так, романтическую мечту превратить жителей Ирана в граждан они выкинули за ненадобностью — и Реза, и Мохаммад-Реза видели в населении исключительно верных трону подданных. Логичный подход для монархии, но с 1979 года «бессмертная нация» продолжила свое существование уже без шахов.

Исламский национализм

Сторонники политического ислама, одержавшие победу в Иране в результате революции 1979 года, во многом были противоположностью светской династии Пехлеви. Неудивительно, что ситуацию с национальной идентичностью они попытались перевернуть с ног на голову: теперь всё, что относилось к доисламскому периоду, включая традиционную иранскую культуру, считалось принадлежащим темному веку джахилии, буквально «невежества». Новая, просвещенная эпоха в жизни страны, да и всего мира, началась лишь с приходом пророка Мухаммада в VII веке. Кроме того, имам Хомейни утверждал, что в национальности вообще нет никакого смысла — ведь ислам выступает против национализма. В этой парадигме все иранцы должны были осознавать себя, прежде всего, частью глобальной уммы (общины мусульман).

Квинтэссенцией этого подхода стала попытка запретить Ноуруз — новый год, который в Иране и ряде соседних стран празднуют в начале весны. Традиция этого праздника уходит корнями глубоко в доисламскую эпоху. Но в 1981–1982 годах детям в школах начали объяснять, что в этом году Ноуруз будут праздновать в один день с «Днем Исламской революции» — 22 бахмана по иранскому календарю (10 или 11 февраля, в зависимости от года).

Однако такой подход полностью провалился. Народ возмущался, да и даже среди новой исламистской элиты далеко не все верили, что идентичность стоит строить исключительно на религии. Так, первый премьер-министр Ирана Мехди Базарган прямо заявлял: противопоставлять ислам и иранский национализм равносильно самоуничтожению. И пусть Базарган быстро ушел в отставку, оказался в оппозиции и эмигрировал, как и многие умеренные революционеры, но схожие настроения царили и среди оставшихся во власти.

Новая элита зачитывалась трудами социолога и философа Али Шариати. Он не дожил до Исламской революции каких-то пару лет, тем не менее, труды Шариати четко гласили: Иран и ислам так переплелись за четырнадцать столетий существования государства, что невозможно отделить исламскую и иранскую идентичности друг от друга. Наконец, ощущать себя просто частью мировой уммы — значит отказаться от особого иранского самосознания, признать, что ты равен арабам или афганцам. На это иранцы пойти не могли.

Кроме того, практика показала, что опираться исключительно на ислам неэффективно, особенно в лихие годы. Во время ирано-иракской войны стало очевидно: идея шиитского самосознания, которую так ценил Хомейни, не работает. Многочисленные шииты Ирака совсем не стремились переходить на сторону Исламской республики (как надеялись ее религиозные лидеры) и спокойно стреляли в «братьев по вере»: национальная идентичность оказалась сильнее религиозной. Тегерану нужно было расширять базу поддержки, поэтому он обратился к национализму в его адаптированной версии.

В 1980-е годы Исламская республика запустила в полет идею «ирано-шиитской нации», близкую по содержанию к концепциям Шариати и Базаргана. В школах и в прессе теперь рассказывали, что иранская история неразрывно связана с исламом, но в то же время Иран появился еще до ислама, а после возникновения религии правоверных всегда занимал особое место в умме. В этом контексте большое значение приобретает шиизм — он становится «иранской национальной религией» и подчеркивает особую роль Ирана в истории ислама.

Любимый иранцами Ноуруз наконец оставили в покое, а власти вновь принялись превозносить национальных поэтов. Правда, теперь акцент делали на их исламском образе жизни. Так, Фирдоуси в Исламской республике хвалят не просто как создателя великого иранского эпоса, но и как правоверного мусульманина-шиита. А когда иранцы (по крайней мере, разделяющие официальные ценности) восхищаются Омаром Хайямом, то обязательно идет дисклеймер: вино и пьянство в его стихах — исключительно образ, суфийский концепт. В доказательство имам Хомейни сам писал стихи, где тоже упоминал вино, но строго как метафору. Стало быть, и Омар Хайям был трезвенником — даже если бы удивился, узнав об этом.

Постепенно в новые учебники истории Ирана вернулись старые нарративы, бывшие в ходу при династии Пехлеви. Так, в них говорится, что после арабского завоевания иранские династии IX–XVI веков активно возрождали традиционную иранскую культуру. Больше того, звучит знакомый тезис об «иностранцах, пришедших в Иран, но ставших местными» за счет влияния исламской и иранской культур. В этом взгляде несложно разглядеть ту саму идею «бессмертной иранской нации», которая пережила и Конституционную революцию, и двух шахов из династии Пехлеви, и гонения на Ноуруз в первые годы Исламской республики.

Национальные меньшинства

В Иране живут далеко не только этнические персы, и в некоторых частях страны это ощущается значительно сильнее, чем в других. Если доехать до Тебриза, четвертого по величине города Ирана, столицы провинции Восточный Азербайджан, и заговорить по-персидски с местным, результат может вас удивить — жители города будут отвечать только на азербайджанском, кое-кто может даже специально показать неверную дорогу персоязычному собеседнику (когда в Тебризе я сел в автобус и на персидском попросил попутчика подсказать, когда моя остановка, он с улыбкой покивал, а дальше ничего не сказал, и я ездил кругами, пока не понял, что уже третий раз проезжаю одним и тем же маршрутом). В Санандадже сразу бросится в глаза, что почти все мужчины ходят в курдских шароварах — такой дресс-код подчеркивает их этническую идентичность. Традиционную одежду в повседневной жизни также постоянно носят иранские белуджи: они живут на юго-востоке Иранского плато, где граничат Иран, Пакистан и Афганистан. Нельзя не заметить и яркие платья бандарей — это этническая группа, которая живет на островах Персидского залива и в прибрежных городах, а говорит на диалекте арабского. «Бандар» по-персидски означает «порт», то есть «бандари» — «портовые жители».

То, что Иран — далеко не моноэтничная страна, иногда проявляется не только в разнообразии одежд и языков, но и в насильственном сопротивлении властям. Так, на юго-западе страны действует этническая группировка «Арабское движение борьбы за освобождение Ахваза», которая выступает за отделение арабских районов Ирана и неоднократно устраивала теракты — крупнейшим стал расстрел военного парада в 2018 году в городе Ахваз, столице провинции Хузестан, в результате которого погибли 29 человек и 70 получили ранения[38]. В провинции Систан и Белуджистан сразу несколько структур, организованных этническими белуджами, регулярно атакуют полицейских и пограничников, самой крупной считается «Джайш уль-Адль» («Армия справедливости»), выступающая за независимость Белуджистана. Наконец, Курдистан известен опытом партизанской борьбы с Исламской республикой в 1980-е. Перестрелки и сегодня случаются в горных районах на границе с Ираком, а в ходе протестов осени 2022 года особой активностью отличались именно курдские районы.

Однако периодические вспышки насилия не означают, что иранская модель нации не смогла интегрировать этнические меньшинства. Классический пример здесь — иранские азербайджанцы. Сколько их точно в стране, сказать сложно, но общеизвестно, что это вторая по численности этническая группа после персов, чаще всего называют цифру в 15–16% населения. Такая оценка, судя по всему, основывается на том, сколько человек живут в преимущественно азербайджанских провинциях: Западный Азербайджан, Восточный Азербайджан, Ардебиль, Зенджан. В то же время очень распространены смешанные браки, поэтому людей с азербайджанскими корнями на порядок больше, но многие из них совсем не говорят по-азербайджански. Так, отец моей знакомой иранки, этнический азербайджанец, сам отучал ее говорить на этом языке даже дома. Он настаивал, что азербайджанский — «язык деревни», а культурным людям в Иране положено разговаривать на персидском. Конечно, не все разделяют его точку зрения, но само ее существование достаточно характерно.

Среди иранской элиты азербайджанцы по крови встречаются повсеместно, включая самого верховного лидера Али Хаменеи. Принадлежность к нетитульному этносу совсем не мешала многим азербайджанцам поддерживать иранский национализм, более того — быть его идеологами, как шах Реза Пехлеви, тюрк по происхождению, который первым начал полноценное национальное строительство в Иране. Да, в Тебризе на вас могут косо посмотреть, если вы говорите на персидском, но это особенности одного города. В Ардебиле или Зенджане никаких проблем с персидским уже не будет. Можно сказать, что персы и иранские азербайджанцы — два основных столпа иранской гражданской нации.

Что касается белуджей и арабов, сепаратистские настроения в их среде скорее маргинальны. Да, провинция Систан и Белуджистан отличается нестабильностью, но здесь более важную роль играет не этнический фактор, а близость к границам, бедность местных жителей и, как следствие, бандитизм. Похожая история и с Хузестаном, где арабский сепаратизм проявляется скорее в редких акциях радикалов. Кроме того, в обоих случаях «сепаратисты» часто оказываются «залетными» — то есть жители Пакистана или Ирака пересекают границу, чтобы бороться за отделение «своих братьев».

А вот курдская проблема в контексте национального вопроса стоит острее. Курды — третья по численности этническая группа Ирана после персов и иранских азербайджанцев, примерно 10% от общего населения. Важно, что у курдов достаточно развито национальное самосознание и в массе своей они достаточно четко проводят границу между собой и остальными жителями Ирана. При этом у них есть и опыт вооруженной борьбы, и пример соседних стран, где курдские организации сильно продвинулись на пути самоуправления: в Ираке у них максимально широкая автономия, в Сирии при поддержке американцев курды получили контроль над частью территории, где живут независимо от правительства в Дамаске. Официальный Тегеран к курдским сепаратистским настроениям относится крайне негативно: к примеру, во время протестов 2022 года именно в регионах проживания курдов правоохранители вели себя максимально жестко. Впрочем, и здесь не все однозначно — немало курдов в Иране успешно делают карьеру и интегрировались в истеблишмент: преподаватели столичных университетов, духовные лица в далеком от Курдистана районе, посольские сотрудники. Так, в Керманшахе, где находится множество важнейших памятников древней истории Ирана, живет немало курдов, но они не так сильно подчеркивают свою «курдскость», как в более горном Санандадже.

В целом, несмотря на понятные издержки и несовершенства, иранский вариант модели «плавильного котла» доказал свою состоятельность и жизнеспособность. Большая часть этнических меньшинств Исламской республики: азербайджанцы, туркмены, арабы, гилянцы, лоры, бахтияры — осознают себя прежде всего иранцами. Наследниками великой культуры бессмертной иранской нации.

Живучая идеология

28 октября 2016 года огромная толпа — в основном жителей близлежащего Шираза — собралась у гробницы Куруша Великого[39] в Пасаргадах, чтобы почтить память основателя империи Ахеменидов. Идея праздновать «День Куруша Великого» (торжество, конечно, неофициальное) появилась в середине 2000-х, а в 2010-х начала набирать популярность. В тот год праздник выпал на пятницу — единственный выходной на неделе в Иране. Поэтому участников оказалось неожиданно много: 15–20 тысяч.

Собравшиеся начали скандировать: «Иран — наша страна! Куруш — наш отец!», но быстро от прославления истории перешли к критике действующих властей, и «День Куруша Великого» превратился в полноценную политическую акцию. Толпа скандировала: «Свобода мыслей не приходит с бородой!». Легко было понять, что под бородачами имелись в виду представители исламского духовенства. Тут же звучал другой лозунг, критикующий активную внешнюю политику Исламской республики, которая поддерживает ливанскую «Хезболлу» и палестинский ХАМАС: «Ни Газы, ни Ливана, я умру ради Ирана!»

Разумеется, такое поведение не осталось незамеченным: организаторов акции задержали, собрания у гробницы в Пасаргадах в «День Куруша Великого» запретили и в последующие годы всех, кто пытался 28 октября устроить митинг у святыни, задерживали. Звоночек для властей — к середине 2010-х национальный нарратив и возвеличивание доисламского прошлого превратились в угрозу для Исламской республики.

В ирано-шиитской нации иранское все больше доминирует над шиитским: соответствующий перекос был заметен еще в начале 2000-х. Так, опросы 2000–2001 года показывали, что в сравнении с Египтом и Иорданией в Иране гораздо больше людей ассоциируют себя с нацией, а не с религией: в Египте и Иордании только 14% и 10% респондентов соответственно заявили, что они в первую очередь египтяне и иорданцы, а вот среди иранцев 34% идентифицировались в первую очередь с национальностью. Этот процесс с тех пор набирает силу — одним из доказательств стала акция 2016 года. Личность Куруша Великого упоминалась и в более поздних протестных акциях. А с зимы 2017–2018 годов появился еще один популярный протестный лозунг, апеллирующий к эпохе секулярного национализма: «Реза-шах рухет шад!». Да упокоится твоя душа, Реза-шах.

Сегодняшний повышенный интерес к доисламскому прошлому понятен: экономическая ситуация становится хуже, надежд на то, что в ближайшее время все исправится, все меньше. Соответственно, в обществе растут протестные настроения. Власть в Исламской республике неразрывно связана с религией, поэтому недовольным легко увидеть прямую связь — во всем виноват ислам.

При этом разорвать связь между государством и религией вряд ли было бы возможно, даже не находись у власти исламисты. Уже почти полторы тысячи лет Иран живет как мусульманское государство. Мусульманами были величайшие поэты и ученые средневековья, а значительная часть самых красивых архитектурных памятников в Иране — мечети. Кроме того, в стране, несмотря на целый ряд попыток «очистить» персидский язык от арабизмов при династии Пехлеви, все еще используют арабскую графику. Ислам остается частью культуры и истории и от этого тоже не уйти. И все-таки национальная идентичность в стране для большинства иранцев сегодня важнее религиозной. Даже принадлежность шиизму во многом стала способом иранцев отделиться от «общей массы мусульман» (напомню, что абсолютное большинство мусульман — сунниты) и стать особой частью исламского мира.

Как я писал выше, исследователи национализма утверждают: сегодня все страны мира — национальные государства. (Здесь имеется в виду национализм не этнический, но гражданский, который предполагает, что идентичность людей выстраивается вокруг принадлежности тому или иному государству.) Пару раз на публичных мероприятиях в Москве я слышал в ответ на этот тезис несогласный возглас в аудитории: «А как же Иран!» Затем следовали аргументы об исламской идентичности и попытке объединить мусульман региона идеями революции. Безусловно, исламская идентичность существует, но в Иране, как ни старались власти, она не смогла заменить национальную. Иными словами, исключительный опыт Ирана лишь доказывает: сегодня не существует более влиятельной политической идеологии, чем национализм. И власти его используют — в том числе для позиционирования Ирана на международной арене.