Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями

Парадокс тринадцатый Страна перманентного протеста

Для страны, где, казалось бы, установлены жесткие порядки и жизнь каждого регламентирована строгими нормами, Иран на удивление часто протестует — каждые несколько лет улицы заполняют толпы недовольных людей, которых не пугают ни проклятия духовенства, ни полицейские дубинки и слезоточивый газ. Как ни странно, Исламская республика косвенно сама подогревает протестные настроения — мобилизуя общество, она учит его объединяться для достижения цели. Более того, долгое время антиправительственные выступления работали как способ поддержать диалог между властью и обществом — но в 2022 году налаженная система сломалась.

Начало октября 2022 года

В Тегеране будний солнечный день. Я еду за рулем в привычном городском потоке машин, скорость движения не превышает десяти километров в час. Впереди раздается множество гудков. Поначалу даже не обращаю внимания, тегеранские водители сигналить любят — это для них привычный язык общения. Но по мере приближения к развязке становится ясно, что сигналы очень уж настойчивы и многочисленны даже для иранской столицы. И вот я вижу, в чем дело. Вдоль дороги идет группа примерно из десяти девушек, одетых вполне в рамках исламского дресс-кода: широкие необтягивающие брюки, длинные манто. С одним «но» — все идут без платков, размахивая ими над головой.

Внезапно я понимаю, что пробка превратилась в политическую акцию. Сигналят, кажется, все автомобили без исключения. Гул стоит страшный. Часть пешеходов на улице аплодирует девушкам. Движение уводит меня дальше от этой спонтанной манифестации, но гудки не прекращаются еще несколько километров. В зеркале заднего вида я вижу, как к девушкам сквозь плотный поток машин пробивается автомобиль полиции. Делаю круг, чтобы узнать, чем все закончилось. Но из-за пробок вернуться на ту же улицу получается только минут через двадцать. Никаких следов девушек уже не осталось. Зато на тротуарах выстроились усиленные отряды полиции, в броне и шлемах.

В Москве я не раз участвовал в протестных шествиях и митингах, иногда как представитель СМИ, иногда как сочувствующий. Однажды после несанкционированной акции на Тверской я даже побывал в автозаке. Правда, благодаря корочке журналиста вышел очень быстро, да и ощущалось все тогда иначе. Нетрудно выйти на акцию, когда вас тысячи, может, десятки тысяч. Кому-то, может быть, не повезет получить по голове дубинкой, но большинство, скорее всего, мирно уйдет — так же, как и пришли. Но когда вся ваша акция — десять девушек, прекрасно понимающих, что удар дубинкой может быть далеко не самым страшным исходом… Такое по-настоящему впечатляет.

«Женщина, жизнь, свобода»

Сорванный женский платок стал главной эмблемой протестов, вспыхнувших по всему Ирану в 2022 году после гибели Махсы Амини. При жизни эта девушка не была политической активисткой и ни в каких выступлениях против Исламской республики не участвовала. Родилась она в 1999 году в Секкезе, втором по величине городе иранской провинции Курдистан, в курдской семье. Кроме иранского имени Махса носила и курдское Джина, то есть «жизнь». Родственники и знакомые рассказывали о Махсе-Джине как о скромной девушке, которая занималась плаванием и волейболом, мечтала однажды стать врачом, изучала микробиологию.

13 сентября 2022 года полиция нравов задержала Махсу Амини в Тегеране, куда она приехала навестить родственников. Ей вменили нарушение исламского дресс-кода — слишком свободно надетый хиджаб — и, несмотря на протесты брата, повезли в участок. Рутинная процедура предполагала, что задержанной прочитают лекцию о том, как правильно носить платок и быстро выпустят. Но вместо этого через несколько часов в участок вызвали «скорую». Полицейские заявили, что девушке внезапно стало плохо из-за сердечного приступа. Когда Амини привезли в больницу, она уже впала в кому, а 16 сентября умерла, не дожив несколько дней до своего 23-летия.

У Махсы никогда не было проблем с сердцем и здоровьем вообще, поэтому официальной версии трагедии никто не поверил. Быстро всплыли свидетельства очевидиц, ехавших с ней в одном «автозаке», о том, что полицейские оскорбляли и били девушку, и ей стало плохо сразу же, как только они доехали до участка. Результаты вскрытия семье никто не предоставил, но когда тело выдали для похорон, семья обнаружила явные следы побоев. Власти так и не признают вины полиции в смерти Амини — только выразят соболезнования семье.

Новости о гибели Махсы-Джины Амини в сентябре 2022 года всколыхнули всю страну: в столице люди выходили к больнице, где она умерла, а ее похороны в Секкезе превратились в демонстрацию, на которой толпа скандировала «Смерть диктатору!». С каждым днем протесты только ширились, охватывая провинцию за провинцией. Гибель девушки из-за исламского дресс-кода и жестокости полицейских по-настоящему разъярила Иран, и тысячи женщин срывали со своих голов платки, выбрасывали и сжигали их, демонстрируя отказ покориться Исламской республике. Наряду с призывами свергнуть власть верховного лидера на протестах звучал лозунг «Женщина, жизнь, свобода!», восходивший к идеологии курдского сопротивления. Но протест, хоть и разгорелся именно в курдских районах, охватил всю страну и стал самым массовым в истории Исламской республики. Сотни тысяч людей заявили: с нас хватит, нам не нужна эта система.

Тридцать лет возмущения

Протесты 2022 года прогремели на весь мир благодаря масштабу и ярости протестующих, но это далеко не первый раз, когда иранцы открыто выступают против властей. За годы существования Исламской республики митинги, забастовки, демонстрации стали неотъемлемой частью жизни страны. Началось все с самой Исламской революции, которая стала кульминацией масштабной уличной активности 1978–1979 годов, а в первые годы после свержения монархии возмущение народа, по крайней мере, его части, обратилось уже против Исламской республики. Однако к концу 1980-х на фоне консолидации власти протесты временно угасают.

Начиная с 1990-х, протесты вновь периодически вспыхивали по стране, превратившись в привычный элемент политического ландшафта. Чаще всего в выступлениях участвовали студенты и молодежь, но случались и забастовки рабочих, и митинги пенсионеров. Какие-то акции оставались мирными, другие приводили к столкновениям с правоохранителями. По большей части такие выступления в последние тридцать лет носили локальный характер. Скажем, дальнобойщики устраивают забастовки из-за маленьких зарплат, или жители приграничного городка протестуют у мэрии из-за проблем с афганскими мигрантами.

Но случались за тридцать лет и более масштабные протесты, разраставшиеся до общенационального масштаба: выступления студентов после закрытия прореформистской газеты «Салам» в 1999 году, «Зеленое движение» за пересчет голосов на президентских выборах 2009 года, протесты против подорожания цен на продукты в декабре 2017 — январе 2018 года, демонстрации после повышения цен на бензин во время «кровавого абана» 2019-го и, наконец, трехмесячные протесты после гибели Махсы Амини в 2022 году.

Каждый раз, когда Иран захлестывали протесты, в западной прессе появлялись предположения, что Исламская республика хрупка и вот-вот рухнет, режиму, мол, осталось всего ничего. Однако коллапса не случилось: раз за разом власти страны успешно преодолевали политические и социальные кризисы. И все-таки протесты вспыхивают снова и снова.

Конец сентября 2022 года

Мани раньше никогда не участвовал в протестных акциях, но теперь его будто подменили. Мани рассказывает, что у себя в районе Ванак выкрикивал в окно лозунги: «Зан, зендеги, азади!», «Марг бар диктатор!»[90] — и прочие антиправительственные речевки, чтобы проверить, как быстро подхватят. Эксперимент показал, что хватает минуты-полутора выкриков с частотой раз в десять секунд, чтобы отозвались соседние квартиры и дома, а дальше Исламскую республику громогласно костерит уже весь район.

Те, кто хочет проявить себя более деятельно, собираются на улицах — правда, с координацией сложно: полиция мониторит соцсети и сразу перекрывает доступ к возможным местам сбора. Но люди все равно находят выход: выезжают вечером на машинах и кружат по городу. Протесты найти легко: где большое скопление людей и сигналят, туда и езжай. Я спрашиваю Мани, неужели он и сам участвовал?

— Позавчера. Мы с Хале и ее матерью пошли к площади Таджриш.

— Твоя девушка взяла с собой мать?

— Именно! Ее мать сама заявила, что хочет прийти. Там было столько машин, и все сигналили, просто каждая! До Таджриша, конечно, мы не доехали. Я припарковался в одном из переулков Вали-Асра[91]. Там полиция избивала всех, кто попадался им на улице, без разбора!

— И вам попало?

— Нет, мы не дошли до места столкновений. Увидели, что впереди большое скопление людей, а потом услышали выстрелы — побежали обратно в переулок, к машине. Они стреляли дробью. По дороге увидели одного раненого прохожего. У него вся рука была пробита и сильно кровоточила. Хале помогла перевязать его платком, который брала с собой, чтобы сжечь.

Не все отделываются так же легко, как Мани. Он сам рассказал мне про своего друга Омида. Тот в один из первых дней протестов поехал на мотоцикле к площади Вали-Аср, куда призывали приходить в социальных сетях. В итоге он случайно уткнулся в толпу полицейских, получил дубинкой, упал, мотоцикл сломал. Но, по словам Мани, Омиду еще повезло — удалось выбраться и обошлось без серьезных повреждений. Далеко не все окажутся настолько удачливы: согласно отчетам правозащитников, на протестах 2022 года в столкновениях с полицией, КСИР и армией были убиты не менее 550 человек, еще два десятка протестующих умерли при подозрительных обстоятельствах в тюрьмах[92].

Сам Мани настроен решительно и готов протестовать дальше: «Планирую сделать коктейль Молотова. Я уже посмотрел в интернете, как лучше делать. Нужен бензин и кусочки пенопласта — они хорошо горят и разлетаются во все стороны».

Протестная культура

В Иране так часто выходят на улицы, чтобы высказать недовольство властями, что ясно — протест для иранцев стал привычной моделью поведения. Но откуда берется столько решимости? Люди регулярно протестуют как минимум последние тридцать лет, несмотря на то, что за выход на улицу часто приходится платить серьезную цену. Полиция не стесняется применять силу для разгона наиболее массовых акций: протестующих охаживают дубинками, пускают слезоточивый газ, а иногда и стреляют дробью.

Возможно, одна из причин регулярных протестов — низкий медианный возраст. Последние три десятилетия Иран был достаточно молодой страной, а молодежь более склонна к радикализму и жертвенности. В то же время этот фактор, очевидно, не основной. По мере сокращения рождаемости в 1990-е и 2000-е средний возраст населения в стране неизменно рос и к концу 2010-х достиг уже около 30 лет, наравне с Казахстаном, Израилем или Турцией. При этом по мере взросления населения протесты скорее учащались, чем становились редкостью.

Дело скорее в том, что за годы существования в Исламской республике сложилась определенная протестная культура, а говоря шире — особая политическая культура, в рамках которой значительное место занимает протест. Сама Исламская революция задала стандарт поведения, который власти страны тиражируют и даже насаждают. В Иране множество памятных дат, связанных с революцией или ее наследием, и все они сопровождаются митингами, шествиями, лозунгами, плакатами и воодушевляющей музыкой. Любой родившийся в Иране с самого детства ходит на такие мероприятия: поскольку школы, университеты, а затем и заводы с крупными компаниями организованно отправляют туда народ, отсидеться сложно. Вся эта активность призвана сплотить людей вокруг Исламской республики. Но когда молодого иранца что-то не устраивает, в голове у него уже сформирована модель поведения — выходить на уличную акцию. Так методы мобилизации провластной активности оборачиваются против самой системы. Как только возникает недовольство, люди, подчас неосознанно, применяют те же самые приемы против властей. Иногда протесты почти зеркально повторяют провластные митинги — к примеру, Исламская республика любит на официальных акциях сжигать флаги США и Израиля, а в 2022 году на уличных акциях запылали уже платки — иранки сжигали их как символ ненавистного режима.

Другими словами, в основе всей современной иранской политической культуры лежит мобилизация. Исламская республика десятилетиями добивалась не пассивного одобрения своей власти, но активного участия граждан в политике. Этим Иран, кстати, отличается от России, где с начала 2000-х и как минимум до 2022 года практиковался совсем другой подход, демобилизационный: не лезьте в политику, занимайтесь своей жизнью. А в Иране людей не только всеми способами вытягивают на провластные митинги, но и призывают участвовать в выборах. Для этого выработаны механизмы стимулирования явки, те самые поощрительные печати в шенаснаме, о которых я рассказывал в главе об иранской политике.

Кроме того, в стране действуют многочисленные механизмы мобилизации сторонников действующей власти. Яркий пример — военизированное ополчение «Басидж» при Корпусе стражей исламской революции численностью примерно два-три миллиона человек. Эти люди представляют собой что-то вроде постоянного актива дружинников, которые помогают строить плотины, раздавать гуманитарную помощь, восстанавливать инфраструктуру и следить за порядком в стране. Само слово «басидж» с персидского и переводится как «мобилизация». Как правило, именно активисты «Басидж» выходят на митинги к западным посольствам, чтобы продемонстрировать «народное возмущение» или «студенческие протесты» из-за событий в Израиле, Сирии, США, Европе и так далее.

Получается, Исламская республика сама воспитала несколько поколений граждан, которые с самого детства приучены к активному политическому действию. Поэтому, как только в жизни начинаются серьезные проблемы, причину которых видят в действиях властей, люди выходят на улицу. Можно сказать, их готовили к этому с колыбели.

Начало октября 2022 года

Протесты после гибели Махсы Амини длятся уже около трех недель. Я встречаюсь со знакомыми из российского посольства. Они стараются передвигаться по городу очень аккуратно и избегают больших скоплений народа.

— Нет, ну слышал про это? Про делегацию Минниханова? — спрашивает один из дипломатов.

— Президента Татарстана? Ну, приезжал он сюда недавно.

— Да нет, я про другое. С ним в делегации был один человек, который ехал по городу с водителем-иранцем, на обычной машине без дипномеров. Они увидели протесты, остановились. Наш вышел и начал снимать акцию на телефон. К нему побежали представители местных органов, он прыгнул в машину, попытались скрыться. Началась погоня. Иранцы открыли огонь из табельного по машине, три раза попали. После этого наши остановились. Их тут же вытащили. Делегату повязку на глаза и повезли в участок. Там хорошенько избили, и только потом выяснили, что он с Миннихановым приехал. После чего отпустили.

— Ничего себе история. А посольство чего?

— Они сначала было возмутились, ноту написали, но потом иранцы их как-то убедили не поднимать шума. Нет, ты представляешь, они избили члена официальной делегации главы субъекта РФ, и им все сошло с рук!

Канал обратной связи

Парадокс иранских протестов не только в том, что люди здесь, несмотря на все риски и опыт жизни в автократии, регулярно протестуют, но и в том, что долгое время власть на протесты реагировала — не только дубинками и слезоточивым газом. Уличные акции в Исламской республике стали своеобразной формой диалога между государством и обществом. После массовых выступлений правительство клеймило протестующих врагами, разгоняло, сажало, но позже понемногу делало шаги навстречу. Правда, обычно не сразу.

«Зеленое движение» 2009 года вывело на улицы Тегерана сотни тысяч людей, выступивших за пересчет результатов выборов, которые, как уже упоминалось, скорее всего были сфальсифицированы. Это был протест городского класса, уставшего от радикализма Ахмадинежада. Протест подавили, несколько десятков людей погибли, многие оказались в тюрьмах. Лидера выступлений, проигравшего кандидата от реформистского лагеря Мир-Хосейна Мусави, посадили под домашний арест. Но уже к следующим выборам Совет стражей конституции допустил реформиста Хасана Рухани, открыто выступавшего за либерализацию системы и диалог с США. Более того, власти, осознав потенциальные риски, отказались от массовой подтасовки результатов на выборах. В результате Рухани триумфально выиграл президентскую гонку 2013 года, да и в 2017 году, пусть и при меньшем воодушевлении населения, победил соперника-консерватора. То есть давление общества на власть в конце 2000-х привело к заметным результатам. Исламской республике пришлось скорректировать политический курс.

Другой пример — ожесточенные протесты 2019 года против трехкратного подорожания цен на бензин. Недовольные поджигали заправки и банки, нападали на полицию и басиджей, перекрывали дорожное движение. Им ответили отключением интернета и стрельбой на поражение, в результате которой погибло от двухсот (по официальным данным) до полутора тысяч (по утверждениям правозащитников) человек. В то же время Рухани почти сразу объявил о новой системе социальных выплат, в рамках которой 60 миллионов человек (около 75% населения) получили прямую финансовую помощь, призванную частично компенсировать потери от роста цен.

Но не только массовые протесты с применением насилия помогают иранцам добиться своих целей. Локальные выступления фермеров против дефицита воды или городских жителей из-за перебоев электричества, забастовки рабочих на крупных предприятиях и прочая активность также нередко заставляют власти шевелиться. Разумеется, реакция далеко не всегда кажется протестующим достаточной, и все-таки практика показывает, что протест в Иране часто оказывается эффективным каналом обратной связи.

Конечно, важно, с какими именно лозунгами выступают протестующие. Как правило, их участники борются с конкретными проблемами, политическими или экономическими: пересчитать голоса, не закрывать то или иное СМИ, решить вопрос с повышением цен, дефицитом воды, перебоями электричества, отключением газа, маленькими зарплатами и пенсиями. Требования протестующих сами по себе свидетельствуют, что они не выступают за свержение власти, а приглашают ее к диалогу и ждут шага навстречу. По крайней мере, такая модель доминировала последние тридцать лет.

Конец сентября 2022 года

Нилюфар живет на севере Тегерана, она почти образцовая представительница местной продвинутой молодежи. Работает в парфюмерной компании, почти все свободное время проводит в кафе, а политикой, казалось, совсем не интересуется. Но теперь в гостях она рассказывает друзьям:

— Мы просто вышли из кафе, ждали такси. У моей подруги спал платок, в этот самый момент мимо проезжала группа мужчин в камуфляже. Они вдруг останавливаются и говорят «вы должны проехать с нами». А в этот день в городе шли протесты. Но мы-то тут при чем? Мы тут же забежали обратно в кафе, полиция — за нами. Слава Всевышнему, менеджер помог, сказал: «Эти девушки — наши гости, в протестах не участвуют, просто хотят поехать домой».

— И как, от вас отстала полиция? — спрашивает кто-то.

— Если бы! Они сказали: тогда мы поедем с ними, чтобы убедиться, что они направляются домой. Работники кафе очень долго убеждали их, что мы не протестующие. Еле-еле удалось. Теперь вообще из дома выходить боюсь.

Примерно через неделю я снова встречаю Нилюфар, на другой домашней посиделке. Как обычно в эти месяцы, все только и говорят, что о политике.

— А вы все уже выходили на протесты? — спрашиваю я. Все кивают. — Даже ты, Нилюфар?

— Да. Один раз выходила.

Конец диалога

Если рассматривать протест как форму диалога, важно понимать, к кому протестующие обращаются. Специфическая политическая система Ирана, описанная в первой главе, сочетает в себе выборные демократические и невыборные исламские институты. Президента или парламент можно сменить на выборах, а вот исламские институты: верховный лидер и его аппарат, Совет стражей конституции, КСИР — обладают большими полномочиями и ни от каких выборов не зависят. Влиять на все эти структуры через электоральные механизмы общество не может, поэтому достучаться до них можно, только выйдя на улицы.

Конечно, локальные демонстрации на уровне отдельного района или города могут повлиять на местное начальство, вроде муниципальных властей или руководства предприятий. Но когда речь идет о серьезных, общенациональных выступлениях, их адресаты сидят на самом верху — это те люди, которые в конечном итоге и принимают решение, кого допустить на выборы, а кого нет. Они же могут в случае необходимости одернуть исполнительную власть.

Такая модель оставалась относительно эффективной в 1990-е, 2000-е и начале 2010-х, но потом что-то пошло не так, как ожидали власти. Первые изменения в характере протеста начали проявляться в выступлениях зимы 2017–2018 годов. Тогда многие протестующие начали, не предъявляя конкретных требований, атаковать силы безопасности (прежде всего, полицию и басиджей). Ситуация во многом повторилась во время «бензиновых протестов» ноября 2019 года. «Долой эту власть!» — требовала значительная часть протестующих. Но в то же время первопричина протестов все же оставалась экономической, поэтому надежда нащупать почву для диалога еще была.

Следующие три года казались скорее обнадеживающими для властей. Протесты шли постоянно, но были связаны с локальными и конкретными поводами: нехватка воды, перебои с электричеством, низкие зарплаты и пенсии. Однако народное возмущение после гибели Махсы Амини вскрыло все существующие противоречия и положило конец диалогу. Осенью 2022 года вышедшие на улицы требовали одного — свержения Исламской республики. Выступления стали беспрецедентными как по длительности, так и по географии охвата, и никто даже не заикался о реформах и уступках. Символом протеста стала борьба с дресс-кодом, фундаментальной чертой исламских порядков в Иране. Отказаться от него власти не могут в силу собственной идеологии.

К 2022 году большая часть населения страны утратила всякую надежду на медленные улучшения путем компромиссов и сближения позиций. Полумеры людей уже не устраивали. Власти реагировали растерянно: на уступки не шли, но перейти к тотальному подавлению не решались. Понятно, что по прошествии времени и со стороны может показаться, что протест просто закатали в асфальт. На деле разгоняли далеко не все митинги: где-то по толпе стреляли дробью, а где-то давали спокойно проскандировать и разойтись. Ощущалось, что у властей не было стратегии, и они в каждом конкретном случае действовали как придется. Но в любом случае о компромиссах в ситуации, когда протестующие скандировали «Смерть диктатору!» и «Это кровавый год, Хаменеи будет свергнут!», речи уже не шло.

Отдельные лозунги, направленные против верховного лидера и Исламской республики, на протестах можно было услышать и до 2022 года, но тогда их скандировали радикальные маргиналы, а большинство выходило на улицы, выступая против проблем в экономике или несправедливой социальной политики. В 2022 году требования массового протеста впервые были сформулированы столь четко, ясно и бескомпромиссно: снести само политическое устройство Ирана.

Декабрь 2022

— Ты же вроде журналист и аналитик. Расскажи, что ты понял? — спрашивает меня по видеосвязи моя знакомая Бита. Я уже уехал из Ирана и информацию с места событий могу получать только дистанционно, поэтому регулярно созваниваюсь с друзьями, которые остались в стране.

— Прежде всего, протесты, похоже, исчерпали свой потенциал. Пока было две большие волны: пик мирных выступлений пришелся на 26 октября, 40 дней с даты смерти Махсы Амини. Затем пик агрессивного протеста — неделя с 15 по 21 ноября. После этого активность начала снижаться. С самого начала протестующие применили насилие в отношении правоохранительных органов. Причем медленно шла радикализация протеста, нападения на силы безопасности происходили все чаще и организованней. Полиция с самого начала применяла дубинки и слезоточивый газ, а самые масштабные акции разгоняла дробью, но к полноценному подавлению перейти не решались до конца ноября. Вот тогда начались операции в курдских районах, когда части армии и КСИР брали в кольцо отдельные города, перекрывая дороги, а затем заходили в них и расстреливали протестующих.

— Согласна со всем, кроме одного. Ты говоришь, что протестующие с самого начала применяли насилие. Я с первого дня на улицах, участвую в протестах. Первую неделю протестующие вообще не трогали полицейских. На второй неделе начали поджигать мусорные баки — но только чтобы отделить народ от полиции. И только потом люди стали отбивать своих у правоохранителей в гражданском. Знаешь, у них была тактика: в толпу проникали службы безопасности в обычной одежде, а потом хватали самых активных, тут же тащили в машины, тоже обычные, не полицейские, и увозили. Так вот, только к концу второй недели народ начал отбивать у них людей, до этого никакого насилия не было со стороны протестующих.

— Я тут статью читал, что многие иранцы считают, что протесты впервые идут в правильном русле. Нет никаких политиков-реформистов и требований реформ. Есть только задача сменить режим. И они же говорят, что якобы все выступления раньше, включая «Зеленое движение», были зря. Мол, тогда боролись за пересчет голосов, защищали Мир-Хосейна Мусави, а он сам был частью этой системы, с которой не надо вести диалог, только демонтировать… — тут я замечаю, что Бита отстраненно смотрит в сторону.

— Прости, погрузилась в воспоминания, — говорит она после паузы. — Я была тогда студенткой… Работала в одном из штабов Мусави… Мы организовывали людей на митинги. Нет, все это не было зря! Мы правильно выходили. Получилось не так, как хотели. Но не могу сказать, что все это было зря.